|
|
с утра непруха. Жизнь – она не поле,
что ночью подвернулось на пути.
опохмелюсь сейчас и всё, довольно,
пойду к жене, с очередным – Прости.
жена ушла. Дала мне, стерва – волю,
сказала странно как-то: – «Бог простит»
ну, ей же хуже. Вновь стакан наполню
и выпью махом, что бы ни грустить
пусть катится, подумаешь царевна,
я дюжину таких себе найду,
вот подлечу сейчас немного нервы
и ей назло – другую приведу
ещё грамм двести можно выпить смело,
и вот, ей-богу, больше – ни гугу,
так думаю: – от баб одни проблемы,
я и без жён неплохо жить смогу
глянь, чёрт..зелёный.. подмигнул.. во рыло:
"ещё по двести, иль ужо слабо?"
ему сурово: "Ты поговори мне!
Давай по двести и раз пять по сто!"
чёрт тоже смылся.. Испугался, видно,
от доз таких – стать русским мужиком
пусть катится.. но вот, слегка обидно
пить в одиночестве за вытертым столом...
Эй, вы, на палубе! Замену мне скорее!
Уходит в воду линия надежды!
И я парю над вами без одежды –
Мои отрепья флагами на рее!
Высматривал я берег. Разгибая спину,
Под солнцем оставлял лоскутья кожи.
И если взор земли найти не может,
Устам мечту, как воду, не поднимут.
И в духоте ночной, как ярость мира тленной,
Я падал вниз на палубное пекло.
И пляской смерти, что в глазах поблекла,
Меня качало на руках Вселенной…
Самолет летит, стюардесса плывёт.
Зачарованно смотрит народ.
«Наш самолет пролетает на высоте…»
Есть спасение в красоте.
Полуулыбка, полусерьезный взгляд.
Облака за бортом горят.
На сервировочном столике бокалы горят:
Это вино, это виски, а это яд.
За иллюминатором мать развешивает бельё,
Отец готовит омлет.
Стюардесса в бокалы еще нальёт,
Сохранит, оградит от бед.
Пролетая на немыслимой высоте,
Где никто никогда и нигде,
Мы увидим за стёклами летящий свет,
Рядом с нами летящий свет.
Закон величия есть неподвижность!
Текла здесь только времени река.
Как хороша здесь форм Твоих недвижность!
В безмолвии смотрел Ты на века.
Ты помнишь дни, когда восстал из моря
И пенная волна Твой омывала лик,
Но Ты всё рос, не ведая простора,
И вот поднялся Ты, прекрасен и велик!
Могучей силою Ты поднят был над морем.
Оно ушло… оно теперь вдали…
И Ты стоишь свободно на просторе,
Взираешь на людские корабли.
Перед Тобой роскошнейшие дали!
Безбрежье! Дымка! Синих бухт узор!
И я стою, застыв на пьедестале,
Гляжу, как Ты, в обрывы этих гор!
Я здесь мечтал и в этот край влюбился.
И видел я: здесь не один погиб...
А я здесь жил как будто здесь родился...
Закрыв глаза – я видел бухт изгиб...
Я вырос здесь, и здесь я возгордился.
Мой дух взлетел, и он звенит струной!
К вершинам гор здесь не один стремился!
И не один здесь очарован был луной!
О сколько раз сюда я поднимался!
Встречал рассвет... весну... закат... зиму!
О сколько раз я сил здесь набирался
В сверканье дня или – идя сквозь тьму…
О сколько раз взирал я в те же дали,
Что смотришь Ты века, века, века!..
О сколько здесь таких, как я, мечтали,
А над Тобой летели облака…
Они ушли… они уже пропали…
А я стою – с мечтами на ветрах!
И те цветы, что мне здесь расцветали,
Цветут опять в моих роскошных снах.
И этот край как девушку любя –
Чарующий меня своим простором! –
Хотел бы я воспеть, чтоб… близ Тебя
Мой звонкий стих здесь разносился хором!
Здесь в мой “бокал” – всегда текло вино,
И здесь «Мускат» всегда – “тягуч и сладок”,
Здесь поцелуй – “хмельнее не дано”!
А взгляд подруг – роскошен и украдок!
И вот я снова здесь, и – восклицаю я:
Окаменевший Дух, приветствую Тебя!
Предуведомление: «Исчезла из коктебельского парка Муза……» (Николай Анисин)
Пастору посвящается!
О, Муза, ты сидишь по вечерам
В кафе у моря, голая, как прежде,
И пьёшь вино… И этот зал – Твой храм…
И мне плевать, что Ты здесь не в одежде!
И льётся стих, что Ты читаешь мерно,
И этот стих, как Ты, здесь без прикрас.
И Ты рифмуешь просто «нас» и «вас»
И стих певуч, и всё в нём соразмерно!
Играет музыка, напротив тоже стол:
Твоя подруга – юношу целует…
Там кто-то вдребезги – разбил бокал о пол…
А там, чуть дальше – парочка танцует!
Твой голос тих и стих Твой без прикрас.
Глоток вина и Ты читаешь дальше…
Я лишь ловлю поток волшебных фраз,
И слышу музыку, и нет в них фальши!
Я вижу блеск Твоих прекрасных глаз,
Ты хороша, и от вина – зарделась…
Со стороны – уже глядят на Нас!
Как хорошо, что Ты тут – не оделась!
И я беру блокнот и карандаш,
Ты даришь мне – роскошнейшие строки,
И я пишу, чтоб звёзд огонь высокий
Запечатлел в блокноте вечер звёздный Наш!
Я не Поэт, но только – “переписчик”!
Не будь Тебя, я б просто вдаль глядел…
И – не любя стихов! – я б бросился, как сыщик,
Когда б красивый лик тут рядом пролетел!
И я в хмелю Твоих прекрасных фраз,
Пленяющих, как это побережье…
Твой голос тих и стих Твой без прикрас,
Как эта ночь – в счастливом безмятежье…
Ты говоришь мне: этот берег – Наш!
И шепчешь мне – роскошнейшие звуки!
И я, смеясь, берусь за карандаш –
Целуя Твои губы, плечи, руки…
Копытом об копыто!
Снова в степь!
Простор! Ветра!
Степные кобылицы!
Come back in love!
Ну, как тут не влюбиться?
I want You, darling!
Я! Хочу! Тебя!
Вперед! Again!
Пока хребта
Нам не сломали волки!
И жеребцом слывешь пока!
Once more! Repeat!
Огонь слепит глаза!
Лишь ржанье нежное
Подруги и дыханье!
Но не сули ей
нового свиданья!
Не обещай!
И всё зачтется!
За!
Этот город сомлел от жары,
вот и ползает сонною мухой
посреди деревень мошкары,
поражённых желтухой.
Путь наощупь короче, чем глаз
изощряясь, по зною проложит,
но не мимо пивнушки мой галс.
Сей закон непреложен.
Мне тоска заповедных глубин
говорит через льдинки сосуда -
ты поплачь, невезунчик любви.
Я могу, но не буду.
Я жару и тоску пережду,
в декабре над июлем глумясь, я
всех озябших предупрежу
о цикличности счастья.
В кармане пиджака лежит рука.
На небе полыхают облака.
Я пиво пью. Иду издалека.
Комарик ли, журавлик – всё равно.
Я был в кино. Паршивое кино.
Пускай хоть пиво. Но оно одно.
Я вышел вон, не узнанный никем.
Я был никем, а стал почти ничем.
Я окунаюсь в пустоту проблем.
Горит фонарик тихо надо мной.
К столбу я прислоняюсь головой.
Прошу, не гасни, погоди, постой.
Мы бросались в капустное море.
Забавляйся работой, студент,
Кочаны отсекая под корень,
Под дождём и умыт, и согрет.
А наш Димка – умело и ловко,
Хотя он флегматичен и прост,
В поле выловил мышку-полёвку
И таскал перед нами за хвост.
А зверушка пыталась мордашку
От тянувшихся рук отвести.
Было жалко девчонкам и страшно,
И кричали: "Дурак! Отпусти!"
Закрывала глазёнки от страха
И цеплялась за палец его,
И ладонь для неё была плахой,
А земля далеко-далеко.
Он капусту рассёк на две части
И страдалицу вглубь запихнул,
Размахнувшись и крякнув от счастья,
Здоровенным ножом рубанул.
Он кочан искромсал очень быстро,
Опуская тесак вновь и вновь.
И впитали капустные листья
Грызуна безобидного кровь.
И стоял, оглушённый расправой,
Рты раззявив, студенческий люд,
Кто-то проклял, заплакал, поздравил,
Но всех спас добросовестный труд.
Стреноженные (жизнь – под злым кнутом!),
Заржём, о юности по стойлам вспоминая?
Ну что ж, кормежка нынче вовсе неплохая,
Да и копыта сбиты скакуном...
Подписан кровью договор со стервой-смертью.
Звезду в колодезной воде – взахлёб с ведра.
С дрожащей морды капли на пол – Не судьба.
И тяжело ярмо, и гонит страх, как плетью.
Мечтать ночами – волком юным к братьям в стаю
Рвануть предсмертно. На луну-щенка завыть.
Зубами мясо рвать, мозоль ярма забыть,
Хотя б на миг свободу в братстве обретая.
И от облавы – в вечность! Догонять
Луну, как брата меньшего, и звёзды, как сестёр.
Лететь в огонь, в небытиё – на солнечный костёр,
По Млечному Пути слюну роняя...
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...570... ...580... ...590... ...600... 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 ...620... ...630... ...640... ...650... ...660... ...700... ...750... ...800... ...850...
|