|
|
Памяти рвётся ветошь,
а залатаешь – криво.
В Прошлом резвится ретушь,
лгущая в хвост и в гриву.
Так преступленье или
право ходить налево?
Помнится, что срубили
пешкою – королеву.
Вот и живёшь, гадая,
что же тому виною:
яблонька молодая
или кипенье зноя?
И безоружны чресла,
и незабвенны дали.
Яблоньки нет, исчезла.
Верно, снега сломали.
Спички, и соль, и мыло -
не для души, для тела.
Злая старушка выла
и умереть хотела.
Хриплый ветер воет чаще.
Лес, линяя, скалит сучья.
Стужа рыскает по чаще.
Лето – бабье, осень – сучья.
Осень снова у кормила -
Выйдем, вспомним, подождем!
Осень, ты меня вскормила,
Словно Ромула, дождем.
.
* * *
Не говори со мною о высоком.
О низком чем-нибудь, поговори.
Нелепы, в пятнах клюквенного сока,
Античные – на кухне! – словари.
Хотя, и мне высокое не чуждо –
И глупо это было бы скрывать –
Пойдем! – я покажу тебе – прочувствуй! –
Старинную
высокую
кровать...
.
Шепчут пастыри проникновенно: «Ты верь, и — ага!
Только в вере спасение, а на сомненья забей!
Верь! В итоге приступит Господь к дележу пирога,
Самый сладкий кусок оставляя, конечно, тебе!»
Облетают листы пожелтевших зачитанных книг.
С пониманием жизни уходит романтики пыл.
И внезапно придёт: ничего не достиг, не воздвиг,
Но зато погрузнел и таланты куда-то зарыл.
Одряхлели Мальвины, без пенсии сдохли Пьеро,
И в том доме, который напротив и наискосок,
Бывший плут Буратино, своё оживляя нутро,
В деревянные вены вгоняет берёзовый сок.
Вера — верой, но меру всему назначаем не мы,
А начинка к тому пирогу — на крови и слезах.
И попрячутся сытые боги, слепы и немы,
От просителей жадных в запутанных антимирах.
жизнь настоящая
в мареве осени
временем города
все остальное апгрейды фамилии
имени тальности Дании
сны мои жмут на манжетах фантазии
их как дорогу крестцово нахальную
в год не объедешь на пьяной дрезине
я кольцевыми дорогами мечена
птица ночная
забудешь потом
как повстречались на дне перекопанном
ты – стылью рельса
а шпалами я
вся деревянная
словом помешана
я не узнала
святого огня
поездом призраком стану невидимым
и радиально по царству аида
где не любили евклида
сны колесить охраняя тебя
город наш буду беречь
чтоб
ни из мысли ни слова из
порча налетная заморских овин
лика не тронула веры твоей
в омут им вил
отписать по воде
не подпустить и на градовый выстрел бы
что там на пушечный
если ты с тем
осень встречаешь в берез бигудях
в очередях за последней надеждой
ночью расхристанной как память ветра и
верный валежник
.
* * *
...И слова в жизни мне не сказал:
При встрече, глаза – в пол.
Сегодня вышло – глаза в глаза, –
Кто-то из нас
подл.
Слёзы ушедшего – ливнем апрельской грозы
Грёзы пастелью – в хрусталь ледяной полосы
Жизнь – наказание кармой, из прошлого эхом
Вой на луну, пополам с истерическим смехом
Плачущий клоун – абсурд, где любовь – аксиома
Выплеском нежности, тёплышком грусть – невесомо
Кобальт в сурьме – сменит – золото в ультрамарине,
Если пастель… на постели души… как у Грина…
Если глазами в глаза, да с добром и без страха
Если упрёк лишь себе… да сгоревшему праху
Если любимым в подарок… себя… словно море
Станет янтарным январь, улетучится горе…
Чёрное – торноё, речкою горною… смоет…
Белое – светлое, чистой росою умоет…
.
* * *
"На войне солдаты устали.
Каждый день – смертный бой.
И автобусы ездить почти перестали
По столице моей голубой.
Снег торопится, всё не ложится,
За ночь ляжет, и вот – тишина.
Машенька перевернула страницу:
Как чиста и красива она.
Как грязны, некрасивы солдаты
В ежедневном последнем бою,
Вы ложитесь на снег ноздреватый,
Машеньку сохраняя мою.
Холод, холод, и ветер, и ветер,
И автобус сквозь вьюгу, во сне,
Едет, словно последний на свете –
Или это всё кажется мне?
Чуть позвякивая, чуть качаясь,
И как будто совсем никуда,
Едет синей Москвой, улыбаясь:
Никуда, никуда.
Отчего мне любить эти руки,
Эти губы и пятна стыда,
Чтоб лелеять автобуса звуки,
Этот солнечный гул – никогда.
И, счастливую шапку срывая
И бросая в истаявший снег,
Вижу: радость моя дождевая,
И солдат – пожилой человек."
Машенька / Гришаев Андрей (http://arifis.ru/work.php?topic=1&action=view&id=20104(Listikov)
На войне солдаты устали.
Каждый день – смертный бой.
Все виды транспорта ездить почти перестали
По столице моей голубой...
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал истошный бас,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел… «trolleybus».
Чуть позвякивая, чуть качаясь,
И как будто совсем никуда,
Едет синей Москвой, улыбаясь:
Никуда, никуда.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Холод, холод, и ветер, и ветер,
И «trolleybus» сквозь вьюгу, во сне,
Едет, словно последний на свете –
Или это всё кажется мне?
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Как грязны, некрасивы солдаты
В ежедневном последнем бою,
Вы ложитесь на снег ноздреватый,
Машеньку сохраняя мою.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
И, счастливую шапку срывая
И бросая в истаявший снег,
Вижу: радость моя дождевая,
И солдат – пожилой человек.
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
Снег торопится, всё не ложится,
За ночь ляжет, и вот – тишина.
Машенька перевернула страницу:
Как чиста и красива она.
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Отчего мне любить эти руки,
Эти губы и пятна стыда,
Чтоб trolleybus’овы слышать звуки,
Этот солнечный гул – никогда.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить...
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
по горящему тонкому льду
ты идёшь на мои голоса
ненавидимый август
прокруст
снова курск
как взрывной по умам
его души в морской чистоте
где смешались последние слезы
в брызгах чаек и пойманных рыб
что пойдут на столы юбилеев
там слова не написаны
возгласы
тех кто там на моей частоте
светом неба несущем не розы
а провайдером к блогу пакет
тихих слов и литые угрозы
от того
кто кормился с руки
помоги
и сиротам и вдовам
за мороза у слез передоз
и пустотность вопроса в пустыне
почему и зачем в этот мир
как подводные лодки времён
отпускают детей без любви
а любимые бьют как играют
отворяю тепло сентября
из прощений
коррид самолюбий
все проходит
не всё
пусть болит
чтобы кто-то еще не забыл
остается не память
а люди
рефлексируя в курские дуги
запах павших на камни цветов
мы то сами
а их
то за что
убивают под тихое горе
соляными стогами молчаний
возле вдов
морокующих в роли
на листках экспертиз ДНК
когда сверху
пустынно спокойно
утонула
медаль
тчк...
1.
Сгоношили делать ремонт.
Отрываю обои.
Из-под обоев сонно щурятся нарисованные глаза,
Просят выключить свет.
2.
Кошка заговорила человеческим голосом,
Почему-то баритоном.
Несет хуйню.
3.
Мама, – сказала дочка знакомых, -
Почему ты несчастлива?
Гости засмущались, заторопились есть.
Стол опустошен за десять минут.
4.
Идя домой, увидел на пороге паспортного стола дворнягу,
Пожалел, бросил ей начатую шаурму.
Есть не стала, ушла.
Шаурма – на коврике у входа.
Торопился, не оборачиваясь.
5.
Телефон стал заедать на цифре три.
У всех близких друзей оказались номера с тройками –
Несчастливые номера.
Денег на ремонт нет.
Второй месяц звоню только врагам:
Хорошие, милые люди.
6.
Вскрыл письмо от самого себя.
«Будь осторожен.
Лина тебе изменяет»
Кто такая Лина?
Странный розыгрыш.
7.
Снова дождь.
Снова дождь со снегом.
Снова дождь со снегом и солнце.
Снова весна.
Снова любовь.
Снова слова.
Слова, слова, слова.
8.
О, что ты со мной делаешь.
Кормишь, одеваешь, хлопаешь по заднице.
Говоришь со мной,
Идешь ко мне.
И я говорю себе.
Иду себе.
Мимо пустыря, на котором тебя распяли.
Пересекая кровавые следы,
Ровной походкой взрослого человека.
В магазине, на вопрос: «сколько?»
Отвечаю невпопад: «Я сирота».
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...160... ...170... ...180... ...190... ...200... 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 ...220... ...230... ...240... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850...
|