В городе не было неба – только потолок из серых комковатых облаков. Не было и горизонта – только плотные ряды кирпичных и блочных великанов. У великаньих стоп на бетонных лишаях резвилась ребятня, их смех и крики отражались от мертвых стен и затухали где-то высоко, в серой ватной гуще.  

Мы сидели в беседке заброшенного кафе, и смотрели на то, как мимо, будоража отсыревшую пыль, проезжает жизнь, упакованная в железные коробки автомобилей. Цеженный облаками солнечный свет очерчивал наши лица. 

Курили. Максим мусолил губную гармошку. Вокруг было холодно и гулко. С трех сторон кафе влажной, душной стеной обступило безразличие. 

Мимо, на роликовых коньках проскользнула девчонка поколения двенадцатилетних. Мы проводили ее пустыми взглядами, и я только отметил что ее тонкие ноги в мятых джинсах, очень похожих на две тонкие затушенные сигареты. 

Раздался удар, девчоночий крик, противный скрежет. Мы оглянулись. Маленькая фигурка распласталась на асфальте, над ней грузным индрикотерием возвышалась машина. На левом крыле осталась вмятина от удара, зеркало заднего вида болталось на каких-то некротически вывороченных проводах 

- С нами ведь правда что-то происходит... – подал голос Егор – вы же заметили? 

- Странно, да? – вдруг сказал Егор.  

- Что? – встрепенулся Максим. 

- Как будто… а! – Егор махнул рукой и закурил – не умеешь ты играть, Макс. Всю гармошку измусолил, ну дай, покажу как надо… 

- Это кафе ведь собирались продать? – Максим протянул Егору гармошку, и не заметил, как от его указательного пальца плавно отделились две фаланги. Он даже не взглянул на черный шарик сустава, из которого сочилась кровь, вперемежку с желтой лимфой. 

- Продали уже… – сказал вдруг Егор – продали кафе-то. Сносить будут… 

14 Ноя 2007 14:04:54 

…Моя мама и тетка – две родные сестры. Обе родились в Москве. Тетя Валя, ты ее не знаешь, – 1922 года, мама – 1930 г. Прадед (дед мамы) был инженером на заводе Гужон (Серп и молот). На Проломной улице (раньше было продолжение Танкового проезда) у них был свой дом. Родили они с прабабкой 22 ребенка. Выжили пятеро: моя бабушка (мамина мама), еще 3 сестры и брат. Брат пропал безвести в войну. До сих пор о нем ничего не известно. Бабуля моя была странная… В 1917 году прадед поехал на поезде менять одежду на продукты и пропал (потом узнали, что его под поезд сбросили). Бабуля всю ночь стояла на коленях, молилась Богу, чтобы он (отец) вернулся. Было ей 13 лет. Он не вернулся, и она с тех пор в Бога верить перестала и немного странноватая стала на голову. 

Возвращаясь к современному времени, то тетка с семьей – это единственные родственники, с которыми мы общались, но... Семья тетки – это все работники МИДа, мы для них – «бедные родственники»! Пока я была маленькая – я об этом не думала, росла с сестрами и бабулей летом на даче, считала дачу ее своей. А потом выяснилось, что дача теткина, а мы – просто так и т.д. и т.п. В моей жизни было несколько случаев, когда я к ним обратилась за помощью, но... мне не помогли... Я тебе не рассказывала о них, просто не к чему было… 

И когда я выросла, то просто перестала с ними общаться. Никакой демонстрации не было, но я не считала нужным соблюдать «протокол» и поздравлять их со всякими датами, приезжать к ним. Мама и папа (пока был жив) с ними общались, но больше мама. А я нет. Но в последние годы все немного изменилось. Из-за собственности тетя Валя поругалась с семьями своих дочерей. Старшая почти все время проводит заграницей: Штаты, Голландия, Женева (МИД, короче). Младшая как уехала в Венгрию в 80-х годах (по линии ТАСС), так там до сих пор и работает. И Валя осталась одна. И стала звонить не только маме, но и мне. Два лета подряд я как раз и отдыхала на той самой Валиной даче. Она ее завещала старшей и дача пока свободна. Помнишь, ты приезжала?.. 

…Начало девяностых, лето, жара несусветная, горят леса, в Москве просто невозможно находиться. Мы – на даче, здесь можно дышать…Обессилено валяемся в лопухах, весь смысл жизни в том, как дойти до колонки… Вечером должна приехать Натали с кем-то еще, привезут еду и все остальное…Весь мир там, за забором дачи, огромный, надоедливый, шумный и такое счастье, что можно на какое-то время спрятаться от него… 

14 Ноя 2007 16:53:47 

А раньше… 

…Там еще интересней было: На Проломной улице был прадедов частный дом: двухэтажный и т.д. И когда случилась революция, прадед сам, добровольно, отдал весь дом под жилье рабочим, себе оставил 2 комнаты.  

Прабабка умерла после революции, она была беременна 22-м ребенком, заболела, ее положили в больницу. Там за ней должна была ночью следить сиделка: молодая девка. Времени года не знаю, но было холодно. Она убежала на улицу, на крыльцо на свиданку. Когда вошла в палату, ей показалось, что прабабка умерла, и она дотронулась до нее рукой. У прабабки был жар, она была в бессознательном состоянии, а та вдруг касается ее ледяной рукой. У бабки инсульт и паралич. Ребенок не выжил, а подробности никто не знает. 

А бабка еще сколько-то лет протянула... 

Помнишь Танковый проезд, Волочаевская улица? Военный Институт? На Волочаевской улице (пару остановок на трамвае от Института в сторону Пролетарки), был Дом-ударник. В нем давали комнаты ударникам коммунистического труда. Это был уже мой дед, бабулин муж и мамин отец. Он тоже на «Серпе» работал. Только уже простым сталеваром. Вернее, не совсем простым, а мастером, тогда это называлось «выдвиженец»: из народа и без образования!!! В этом доме-ударнике я и родилась.  

…Рассматриваем старые фотографии. Москва 70-х, 60-х, 50-х…Фотографий все меньше, они все желтее, все труднее различимы лица, мелкие детали…Смешные детские фотографии, молодые родители…Дальняя родня, бабки-дедки – не интересно, перелистываем… 

14 Ноя 2007 17:52:09 

…А дальше уже детектив... Дед (мамин отец) – будучи сталеваром, перед войной был послан в командировку в Германию, по обмену опытом. Было это в 1933 г. Но главная задача у них (делегации) была: узнать секрет немецкой стали (нержавейки). А им на заводе в Германии ничего не показывают. И вдруг немецкие рабочие предлагают ему придти на завод в ночную смену. И показали. И что-то было даже записано на бумаге. И эту бумагу, чтобы провезти ее через границу, дед зашил в драповое пальто, которое потом всем детям показывали как историческую реликвию. А про сталь тогда (в детстве) нам было не интересно.  

Ну, а закончилось все печально. Мой дед образования инженерного не имел. Но обладал хорошей головой. И понапридумывал какие-то улучшения (рацпредложения). А так как без научных знаний, то ни оформить, ни просчитать не мог. Обратился к инженеру, тот предложил соавторство. Закончилось все банально: авторство было оформлено инженером на себя. Дед запил, «белочка»... И повесился... 

От меня это долго скрывали. Правду про его смерть я узнала только лет 10 назад. Берегли психику ребенка. 

…отшучивался мой дед, когда я задавала ему «политические» вопросы, а бабушка «не помнила» своих родных… А сейчас, когда нам «разрешили» помнить, спросить уже не у кого… 

15 Ноя 2007 16:57:15 

…На начало войны моей маме было 11 лет, тетке – её сестре – 19. Она окончила курсы медсестер и ушла на фронт. Мама ходила в школу. Войну они переживали в Москве. Как раз за несколько месяцев до войны родился братик, но зиму не пережил...  

Мама ходит в школу, бабушка работает шеф-поваром, НО... ничего не есть дома и ничего не приносить из столовой, – был у бабули такой принцип в войну. Видимо, чтобы детям больше доставалось. А мама так училась в школе, что у нее до сих пор проблема с математикой. Причина банальна: после 2-ого урока давали булочку. А математика была 3-м или 4-м уроком. Мама сидела два урока, забирала булочку и бежала домой – сидеть с братом. Вот такая учеба была тогда. И я все думала: «А если бы булочку давали до русского языка, она была бы неграмотной?».  

У тетки на войне случилась Любовь. Пишу с большой буквы, т.к. на войне много всякого случалось. Любовь, беременность, тыл, роды... но ребенок не выжил. И тетка осталась работать в тылу, на заводе (опять "Серп"). Ей давали усиленную пайку и суп. Этот суп она передавала в проходной моей маме, которая его прятала на груди под пальто. Вот такой была война для моей мамы. А ещё она вязала варежки для бойцов (это они делали в школе), и копала что-то на полях (это что осталось после уборки, в основном картофель). Вот такая родословная, вкратце. 

Я вот тут тебе пишу обо всем этом, а самой странно… Живешь-живешь какими-то своими проблемами, ничего не интересно тебе про прошлое, а потом вдруг (или не вдруг?) идет информация и тебе безумно интересно, и хочется многое спросить… а уже не у кого … 

До сих пор жалею, что не расспросила бабулю подробности моего крещения! Да, и такая тайна у меня оказалась в судьбе. Было мне где-то лет 20, навещала я бабулю, не помню, о чем шла речь, но я ей сказала, что мне нельзя, я не крещеная. А бабуля мне вдруг выдает, что можно. Что они меня ТАЙНО крестили со второй моей бабкой, папиной мамой. А вторая бабка была староверкой, ходила в старообрядческую церковь на Рогожке. И теперь я в загадке: где меня крестили? Рогожская застава совсем рядом от дома-ударника, где мы тогда жили… 

Корни, корни нужны человеку для осознания себя в этой жизни не песчинкой бесполезной, а частью чего-то большого. Называть не буду, слишком пафосно будет звучать. Но от этого не перестает БЫТЬ… А многоточие потому, что жизнь продолжается! 

* 

Так бывает, знаешь-знаешь человека много лет и вдруг понимаешь, как мало ты о нем знаешь. И, когда слово за слово начинает разматываться ниточка воспоминаний, картинки давней и чужой жизни становятся близкими и своими, и параллельно разматывается ниточка собственных воспоминаний-мыслей: «А вот моя бабушка…А у моего деда…». И от такого переплетения появляется ощущение, что нет чужих людей, что те, кто были, и те, что живут сейчас, – это все мы… 

Письма опубликованы с разрешения автора. 

Как видно по конверту, пишу в Болгарии. 

Обрати внимание: не из Болгарии, а в Болгарии. Ты для меня самый близкий человек на свете. Но вот парадокс – я это знаю, а ты и не догадываешься. 

Глупо и нелепо как-то все получается. Всеми помыслами души моей стремлюсь к тебе, а ты все дальше и дальше.Вот и сейчас сломалась авторучка, пришлось просить у подруги: мелочь, а преграда. Извини, хотела описать Болгарию, первые впечатления, а ударилась в сантименты. 

Ехали отлично, До Москвы на « Татарстане», оттуда на экспрессе «Москва-София». В дороге были трое суток. Вагоны купейные, нас всего 35 человек, с нашего факультета человек семеро. Все было хорошо и приятно, в общем, ехали весело. За окном края незнакомые, интересные. Проезжали через Киев, Молдавию, Румынию. В Бухаресте была часовая стоянка, погуляли вблизи вокзала по городу, ничего особенного, конечно, не увидели. Дважды проезжали границу, Сначала СССР – Румыния, потом Румыния – Болгария. Самая жесткая проверка была у нас, на нашей границе – лазили в чемоданы, все купе обшарили, осмотрели всю обшивку вагона. У румынов и болгар проще. Их границы – мост Дружбы через Дунай. Румынию проехали галопом, нашему поезду усиленно махали все встречные румыны, и очень доброжелательно. 

В Болгарию приехали в город Плевен. Он славится своими виноградниками и еще известен как город воинской славы русской армии, освободившей Болгарию от турецкого ига в 1877году. Ну и памятники здесь сосответствующие – мавзолеи, парк Скобелева, Долина мертвых. Город небольшой, но много высоких зданий. Улицы узкие, идут не геометрически правильно, а шиворот – навыворот, никакой системы. Здесь очень красивые люди – мужчины и женщины, парни и девушки. Тепло, ходят одетые (и мы тоже) в осенних пальто, без шапок. 

Сейчас многие из нашей группы ушли в знаменитвый ресторанчик в пещере, Мы с девчонками из комнаты опоздали: пока уговорили одну нашу нерешительную подружку, все уже ушли.  

Завтра едем в Софию. Там нас ждет встреча с местными студентами. Да. Еще. Кормят нас здесь крайне оригинально – соки, компоты, немыслимые супы, острейшая пища. 

Опять возвращаюсь к началу письма. 

Почему-то лишь с тобой могу говорить о чем угодно, понимаю тебя с полуслова. И одновременно боюсь, что не поймешь меня. 

До свидания, Лешка. 

3.02.1973. 

Здравствуй, Лешка, Лешенька! 

Пишу из Пловдива. Это уже третий город на нашем пути.Были после Плевена мы еще вСофии.Один день унас была экскурися по городу. Второй день- о, это было что-то огромное, огромное. Нас свозили на Витошу, это гора около Софии, высотой 2300м. Название переводится как двуглавая. Представляешь, выехали впасмурный день, а какпоехали выше и выше, то стало ярче, ярче и светлее, засияло солнце. В первый раз была в горах, пришла в неописуемый восторг, хотя обычно сдерживаю свои чувства.Синь, синь, глубокая голубая синь, горячеее солнце, белый снег, склоны с деревьями, огромные валуны, образующие каменную реку, а под ней течет настоящая подземная река.  

Мы бежали, бежали вверх. Не знаю, кто с каким чувством, а я, переполненная счастьем. Из группы нас на вершине было только семеро. Из – за нас сорвалась экскурсия на канатную дорогу, так как мы больше положенного пробыли в горах. Но мы, опоздавшие, не жалели об этом, жаль было тех, кто остался внизу и не видел этой красоты. Из нашего отеля видно Витошу целый день. Любоваться можно, не переставая. 

Вечером того же дня нас водили в оперу. Была «Тоска» Джаккомо Пуччини на итальянском языке. Общими усилиями разобрались, что к чему. А больше всего мне понравилась в опере газированная вода в буфете с лимонным соком. После оперы зашли в ночной бар « Хемус». Низкий потолок черного цвета с желтыми светильниками, низкие столики, покрытые желтыми « тряпками»- шучу! 

В баре очень уютно, И обслуживание на высшем уровне. Между прочим, здесь, в Болгарии, очень хорошо обслуживают в кафе и барах. Много ресторанов, кафе, баров. Кафе, так через каждые два шага, они здесь называются «Сладкарница»  

Люди в баре были разные – старые, молодые, завсегдатаи. Мы, конечно, образовали свой уголок. Потом полночи плясали шейк до упаду. Играют нормально, не то, что у нас «хрипло, сипло». Ко мне привязался один пьяненький типчик, на меня уж секретарь наш косился, косился, что я танцую и танцую без передыха на площадке. Оттопывала черт знает что, как мне потом сказали. Домой пришли в четвертом часу утра. 

На следующий день были в музее, картинной галерее, мавзолее Георгия Димитрова, а вечером встречались со студентами Софийского университета. Но я была только в начале встречи, ушла раньше, сильно разболелась голова от громкой музыки. 

И вот в Плодиве. Здесь чудно! Тепло, тепло, плюс 14 в тени. Если помнишь, мы уезжали при минус 35, а сейчас греемся. Завтра нас обещают сводить на какую – то шикарную встречу с рабочими.  

Вокруг Пловдива везде горы и холмы, а город сам в низине. На одной из вершин памятник Алеше, про которого поется в песне, я обязательно схожу туда. Вот и все. Напишу еще из Великого Тырнова. 

Алешка, Алешка, худо мне без тебя. Если б знать о тебе немного больше, не терзаться догадками… 

И хочу и не могу отвязаться от мыслей о тебе, утром встаю с твоим именем, целый день думаю о тебе, вижу сны про тебя. Хороший ты человек, Лешка. 

До свидания. 

8.02 1973г 

Леша, здравствуй! 

Много, целую кучу писем написала я тебе. Все в них было: и слезы, и радость, и солнце, и дождь. 

Так вот станет грустно-грустно на душе, сажусь и пишу письмо в никуда неуловимому адресату Алексею. 

А потом коплю их, как старая перечница; эти письма у меня везде – в лекциях, в книгах, на столе. Натыкаюсь, перечитываю. 

Где – нибудь под старость лет, когда нечем будет заняться, соберу все послания и выпущу тоненькую книжку с интригующим названием «Письма в никуда». А на титульном листе будет посвящение тебе. Может быть, ты тогда натолкнешься на них? Вот теперь ты смеёшься, я чувствую это. 

Когда держишь в руке Жар-птицу, ты никогда не уловишь счастливый взмах ее крыла. Отпустишь, и вдруг-слеза… 

До свидания. 

12.06.1973г. 

Дорогая Света, 

Да, я не Бенджамин. И это не единственный мой грех. Я понимаю что люди, не менее чем кошки, ненавидят когда их обманывают или ими манипулируют. Я попытаюсь детально всё объяснить и вновь вернуть ваше доверие. 

Для начала я должен признаться, что моё настоящее имя Васька и я кот. Я никогда не хотел скрывать кто я такой и каково моё происхождение. Но когда в своей Интернет анкете я написал что я кот, моя страничка была отвергнута – они не поверили что коты умеют писать. Хорошо, я написал что я мужчина, но использовал моё настоящее имя. Меня опять отвергли – «не человеческое имя, звучит как кошачья кличка». Тогда я придумал это имя, Бенджамин: мужчина белой расы восемнадцати лет. Но в 18 лет, если они доживают до этого возраста, коты уже слишком стары чтобы писать. В этом возрасте они уже не заинтересованы в свиданиях с кошками. А я заинтересован – я кот в самом расцвете сил. Мне 6 лет, но они не допускают на сайт никого моложе восемнадцати. Так что я ввёл 18, что ровно в три раза меньше моего настоящего возраста (шесть лет). И в конце концов, когда я загрузил мою фотографию, я получил следующий ответ (скопировано и приклеено): 

“Отклонена модератором 

Причина: Не ваша фотография” 

В случае если вы не понимаете по русски, то что написано выше означает, что фото было отклонено модератором, поскольку оно не моё. В этот момент я понял всю тщетность попыток раскрыть мою реальную сущность и принял все их извращённые правила. Но поверьте мне, я честный кот и никогда не обману другого кота, или даже человека, что довольно трудно, принимая во внимание как эти существа, которые думают что в них природа достигла своего совершенства, порой третируют тебя.  

Сейчас, когда вы знаете всю правду, я надеюсь вы простите меня и с вниманием отнесётесь к моей истории. 

Могут ли коты говорить? Вообще говоря, нет. Но я могу. Я не вписываюсь в обобщённое понятие. Люди думают, что коты не понимают их язык, или если они могут заподозрить, что мы действительно понимаем о чём они говорят друг другу и себе самим, им это безразлично. Действительно, что бы я мог сделать, если бы леди, которая думает, что является моим хозяином сказала – «Васька, ты плохой кот», или ещё хуже – "пришло время тебя кастрировать"? Я бы убежал. Как бы я мог помочь, если бы услышал, что кто-то собирается причинить ей боль? Я мог бы атаковать её врага, она могла бы видеть меня перевозбуждённым. Всё это могло бы помочь, но никто бы не узнал, что вызвало мою реакцию. Никто бы не подумал, что я действительно понимаю разговорную речь. Вы могли бы сказать, что мои способности к языкам являются, согласно Дарвину, результатом естественной эволюции – приспособления. Не так всё просто. Всё-таки 99.9999% котов не пишут. 

Представьте что бы случилось, если бы коты могли писать письма, общаться посредством E-mail. Анкетные данные на love.mail.ru:  

Приятный образованный (МГУ, Sorbonne) кот, 6 лет, ищет интеллигентную, маленькую, скромную кошечку, 2-5 лет, для совместного времяпровождения; прогулки под забором; пригород, сельскую местность, а также отдалённые районы не предлагать; пожалуйста не смазывайте сосиски горчицей, предпочитаю рыбу. Литературные предпочтения: классическая литература; E. Lear (“The Owl and the Pussy-cat”), R. Kipling (“The Cat That Walked by Himself”). Музыка: пожалуйста без ударных инструментов; струнные, струнные, и ещё раз струнные; высокие тона. Шнитке подходит, «Grateful Dead» – приемлемо, без «hip-hop» пожалуйста – всё-таки кот я серьёзный. 

Позвольте мне чуть задержаться на кошачьей музыке, поскольку она всегда являлась моей слабостью. Я люблю музыку. Но что определяет хорошую кошачью музыку? Струны, высокие тона – да. Даже одна нота, но высокая, и на струне. Лучше начать с низких тонов и затем идти выше, и выше, и выше, и когда кажется, что выше уже некуда – стоп. Полная тишина. Через мою изогнутую спину звуки достигают кончика моего задранного вверх хвоста и затем умирают. И вы можете видеть электрические разряды исходящие из верхней части моего хвоста. И ждать. И затем, когда наступит подходящий момент, начать по новой – очень медленно, очень медленно, очень медленно. Циклами, как в настоящей кошачьей жизни, когда для того чтобы получить удовольствие от медленного движения, сначала необходим взрыв эмоций, крик струн, разрыв сердца. И для того чтобы через некоторое время вновь получать наслаждение от медленного движения, нужен ещё один взрыв, и ещё один успех, и ещё одна смерть. Является ли моё мурлыканье хорошей музыкой? Оно приходит и уходит. Я буду мурлыкать, если я счастлив и удовлетворён. Это может вас согреть и помочь расслабиться. Это тот сорт музыки, который почти каждый понимает. Но с некоторых пор я разучился мурлыкать, и причина этого лежит в основании моей истории. 

Возвращаясь по времени назад, могу сказать, что я был счастливым существом. У меня была великолепная семья: мой владелец – красивая леди тридцати с чем-то лет, две кошки, и собака (одни существа женского рода). Моя леди была очень хорошим, нежным, и чувствительным профессором английского языка, преподававшим язык и литературу в колледже, где основной контингент составляли чернокожие. Она всегда резко реагировала на любую несправедливость и помогала всем кто в этом нуждался. Нашу семью она создала следующим образом: собака была спасённым (после двух лет участия в бегах) грейхаундом, а все три кота были подобраны в разное время брошенными, больными, и абсолютно несчастными в очень юном возрасте. И все мы рассматривали её не только как нашу хозяйку, но также как нашу мать, поскольку никто из нас не знал ни одного другого живого существа, которое могло бы претендовать на это звание, и поскольку она обходилась с нами так хорошо.  

Мы жили в доме расположенном в очень просторной и зеленой части Города, где многоэтажные здания свободно располагались среди парков и небольших частных владений вдоль берега реки. И все мы любили проводить время вне дома на природе.  

Одна из кошек (любимица леди) была очень робкой (я буду звать её Шайи). Она всегда пряталась, когда кто-то новый появлялся в доме; и она выходила из дома с таким выражением на мордочке и во всём теле, которое предполагало что на самом деле она и не собирается выходить, а наоборот, только что вошла, и всё же исчезала за дверью, оставив ощущение будто она ещё прячется где-то под диваном внутри помещения. Основное время Шайи проводила внутри и всегда возвращалась к ночи чтобы спать с леди. У неё были длинные ресницы и большие глаза, которые казались сужающимися, когда смотрели на вас. В её взгляде всегда стоял знак вопроса, а мордочку не покидало выражение удивления. Она приближалась к вам всем своим видом показывая, что не заинтересована в общении, и тем не менее подходя всё ближе и ближе; и она казалась напуганной и возбуждённой в самых обычных ситуациях и даже когда соглашалась чтобы её ласкали. Был период когда она вдруг стала очень самоуверенной, агрессивной, и требовательной, но это продолжалось так недолго и было так на неё не похоже. Сначала все были поражены и отступились, но затем она была покусана другой кошкой, атакована собакой, пристыжена леди, и стала ещё более робкой чем до того. Шайи была достаточно упитанной, но не такой толстой как те городские коты, которые живут в многоэтажках и никогда не выходят гулять. Она не была толстой – она была привлекательной. Леди любила спать с Шайи. Ночью та прыгала на кровать и начинала медленно продвигаться вдоль засыпающей хозяйки к подушке, и затем укладывалась так что их головы касались, а большое теплое тело Шайи плотно прилегало к плечам и груди леди. Она была прекрасна, но видя ее день за днём, зная все её трюки, начиная от их истоков, и регулярно воюя с ней за лучшее место, расположение леди, и лучшую еду, я не мог представить возможности интимных отношений между нами. Мы слишком хорошо знали друг друга, и тайна, которая непременно сопутствует действительно глубокому чувству, напрочь отсутствовала. 

Dear Sveta, 

Yes, you are right, I am not Benjamin. And this is not the only sin of mine. I understand that humans, not less than cats, hate to be misled and manipulated. I will try to explain everything in details and once again to gain your trust.  

To start with, I have to confess that my real name is Vas’ka and I am a cat. I never wanted to hide who I am and where I am coming from. But when describing myself I wrote that I am a male cat, my page was rejected – they didn’t believe that cats can write.  

Ok, I wrote that I am a male, but put my real name. They rejected me once again – “not a human nick, sounds like a cat name”. Then I invented this name, Benjamin: male, Caucasian, 18 years old. But at age 18, if they can outlive this age, cats already are too old and unable to write. At this age they are already not interested in dating. And I am. I am a cat in the prime of my life. I am 6 years old, but they don’t allow entering any age less than 18. So, I entered 18, which is exactly three times less, than my real age, which is six. And finally, when I submitted my photograph, this is what I received in response (cut and pasted):  

“Отклонена модератором 

Причина: Не ваша фотография” 

Just in case you don’t understand Russian, above written means that my photo was rejected by a moderator and it’s because the picture is not mine.  

At this point I gave up all attempts to reveal my real identity and accepted all their corrupt rules. But believe me, I am an honest cat and will never lie to another cat, or even to a human, which is quite difficult, taking into account how those creatures, which think that they are the peak of perfection attained by nature, sometimes treat you. 

Now, when you know all the truth, I hope you will forgive me and attend to my story. 

Can cats talk? Not in general. But I can. I am not a general cat. People think that cats don’t understand their language, or if they may suspect that we do understand what they are talking to each other and to themselves, they just don’t care. Really, what could I do if a lady, who thinks that she owns me, would say – “Vas’ka, you are a bad cat”, or worse – “it’s time to fix you”? I would run. How can I help if I hear that somebody intends to hurt her? Actually, in the later case I can help. I may attack her enemy; she could see me extremely agitated. All this may help, but nobody would know what caused my reaction. Nobody would think that I really understand the language. You may say that my language ability is, according to Darwin, the result of natural evolution – adaptation. Not this simple. Still, 99.99% of cats don’t write.  

Imagine what would happen if cats were able to write letters, to communicate by E-mail, to understand shows. A profile on love.mail.ru:  

A nice educated (Moscow University, Sorbonne) cat, 6 y. o., is looking for an intelligent, petit, shy kitty, 2-5 y. o., to spend time with; going out to the fence; please no country or suburb, no distant counties or states; please, no mustard on sausages, prefer fish. Literary preferences: prefer classical literature; E. Lear (“The Owl and the Pussy-cat”), R. Kipling (“The Cat That Walked by Himself”). Music: no percussions please; strings, strings, and strings; high pitch. Shnitke is OK, Grateful Dead – acceptable, no hip-hop as I'm a serious cat. 

Let me say a bit more about cat’s music, as it has always been my weakness. I like music. But what constitutes good cat music? Strings, high pitch – yes. Even one note, but high, on a string. Better to start with a bit low and then going higher, and higher, and higher, and when it seems already impossible – stop. Complete silence. Through my arched back it goes to the tip of my tail, which is up, and then dies. And you could see lightning coming out of the tip of my tail. And wait. And then, when it is the right moment, to start again – very slow, very slow, very slow; in cycles, like in real cat’s life, when to enjoy a slow movement you need an outburst of emotions, scream of strings, breaking of a heart first. And, after a while, to continue enjoying the slow movement, you need yet another outburst, another success, another death.  

Is my purring a nice music? It comes and goes. I will purr if I am happy and satisfied. It may make you warm and relaxed. This is a kind of music that almost everybody understands. But I can’t purr anymore, and the reason why lies in the core of my story. 

Going back in time, I may state that I used to be a happy creature. I had an excellent family: my owner – a beautiful lady in her thirties, two other cats (females), and a female dog. My lady was a very nice, gentle, and sensitive English major, who used to teach language and literature at a black college. She would always respond to any injustice and help anybody in need. This is how she created this family: the dog was a rescued greyhound and all three cats where found abandoned, ill, and despaired at very young ages. And all of us treated her not simply as an owner, but also as our mother because we didn’t know any other animal, which could have a right to claim this title, and because she was so good to us.  

We lived in a house in a very spacious and green part of the City with large buildings loosely embedded into the area of parks and small private properties near the river.  

And all of us liked to spend time out of the house.  

One of the female cats (lady’s favorite) was very shy (I will call her Shyee). She would hide, when somebody new would come to the house, and she would go out with such an expression in her face and the whole body that would suggest that she is not really going out but getting in and, yet, exiting the door leaving an impression that she is still hiding somewhere under a coach. She would spend most of the time in the house and always come back tonight to sleep with our lady. She had long eyelashes and large eyes, which seemed narrowing when looking at you. There was a question mark and a sign of a surprise in her gaze. She would approach you showing that she is not interested in any communication and still coming closer and closer. And she would normally seem frightened and anxious in an ordinary situation and even being petted. There was a period when she suddenly became very selfish, aggressive, and demanding, but it was so short and so unusual of her. At first, everybody was surprised and retreated, but then she has been bitten by another cat, attacked by the dog, blamed by the lady, and became even shyer than before. She had enough of body fat, but was not as fat as those city cats, which live in apartment buildings and don’t go out. She was not too fat – she was attractive. The lady liked sleeping with Shyee. During nights she would jump on the bed and slowly walk along the body to the pillow, where she would lay down with her head touching the ladies head and her big warm body closely attached to the lady’s shoulder and breast. She was beautiful, but seeing her day after day, knowing all her tricks and their origin, and having regular fights for the best place, lady’s affection, and the best pieces of food made it impossible for us to fall in love. We knew each other too well, and the enigma, which must be present in any true deep feeling, was not there. 

Здравствуйте, дорогой наш любимый президент! 

Насмотревшись и наслушавшись пороков и достижений нашей сегодняшней действительности, я решился написать вам это письмо, потому что не могу сидеть сложа руки, когда мировая общественность восстает против вашей линии, и внутренние дела ни в какие ворота не лезут. 

Позвольте во первых строках этого письма вам представиться. Меня зовут Петухов Константин Петрович, я работаю токарем на заводе «Звезда», на Пролетарской, а проживаю на 12-й линии Васильевского Острова. Мне 43 года, не женат. Вернее, разведен. Что еще сказать. Отец мой тоже работал на заводе «Звезда», в литейном, там и погиб путем падения в расплавленное железо. Этот героический случай был даже в газете описан. Мама живет вместе со мной, пенсионерка. Вот и все о нас. 

К написанию этого письма меня подтолкнуло возмутительное поведение нашей василеостровской газовой службы. Вы, наверное, в курсе событий, так как и сами приходитесь уроженцем василеостровского района, что с некоторых пор на некоторых наших линиях творится форменное безобразие. Кто-то придумал протянуть газовые трубы прямо рядом с домами, а не под землей, как это делается во всех цивилизованных странах. Являясь владельцем отечественного автомобиля марки «Жигули ВАЗ 2106», я в один прекрасный момент с удивлением обнаружил, что к моему дому невозможно проехать ни с какой стороны. Оставлена одна только маленькая дырка со стороны Большого проспекта, но и то, только потому, что на нашей линии находится станция скорой помощи, а так там висит «кирпич». В ночь на субботу, когда я работал в ночную смену, мне на мобильный телефон позвонила мама и сказала, что плохо себя чувствует и «помирает». Я сказал ей позвонить в «скорую», мгновенно отпросился у мастера и поехал домой, к маме. Проезжая вышеуказанный знак, меня остановил патруль районного ГАИ. В результате я был оштрафован на круглую сумму в карман этих вымогателей с полосатыми палками. Но мне не жалко денег, меня поразило форменное бездушие этих людей. У них ведь тоже есть матери, и такая ситуация вполне может случиться и с ними тоже. Приехав домой, я обнаружил, что мама моя чувствует себя плохо, а скорой помощи, которая находится через дом от нас, нет и в помине, а прошло уже больше часа. Конечно, в конце концов, они приехали, вкололи маме магнезию, а на законный мой вопрос я был матерно послан куда подальше. 

Второй же случай, связанный с безалаберными действиями нашей районной газовой службы, произошел позавчера. В связи с проведением вышеозначенных странных работ, у нас с утра внезапно отключили газоснабжение. Выйдя утром на кухню, я обнаружил, что в газовой плите нет газа. Это, может быть, с высоты вашего полета может показаться незначительной проблемой. Для меня же этот факт стал камнем преткновения. Газ у нас никогда на моей памяти не отключали ни в советские времена, ни во времена перестройки и ускорения, ни даже в дикие девяностые. Если перевести мои слова на бытовой язык, то, получается, что я даже чайника не мог вскипятить, не то, что подогреть суп или что-нибудь другое. Проще говоря, я стоял на кухне, как пораженный громом. Хорошо еще, что, находясь в приятельских отношениях со своим соседом, известным поэтом, не буду называть фамилию, я вспомнил, что у него, как у представителя творческой интеллигенции, имеется электрический чайник, каковым мы и пользовались весь этот день. Но это все мелочи по сравнению с тем, что произошло далее. Где-то в обеденное время на моей кухне остро запахло газом. Внимательно осмотрев свою плиту, я не обнаружил никаких изъянов и утечек. Одновременно в моей голове сложилась простая формула: газ выключили с утра, а включили в обед. Никого не предупредили. А что если кто-то в нашем доме что-нибудь варил в это время? Получается, что есть возможность того, что произойдет утечка газа. Я сразу вспомнил, что в последнее время по России прогремел ряд взрывов бытового газа, сопровождающихся человеческими жертвами. Вспомнив эти страшные факты, я позвонил в Горгаз. Там предупреждают, что все звонки записываются на пленку, так что, если вы мне не верите, можете позвонить туда и прослушать запись, надеюсь, что вам не откажут. Суть нашего разговора с Горгазом свелась к тому, что меня сразу начали отфутболивать в нижестоящую инстанцию, ссылаясь на то, что они не обязаны следить за действиями районных газовых служб. Спрашивается, зачем тогда нужен этот телефон «04», и за что они там отвечают? В конце разговора они еще и обозвали меня скандалистом и паникером. Дорогой президент, мне кажется, что, если бы в тех домах был такой «паникер», возможно, взрывов бы удалось избежать. Точно с таким же наплевательским отношением я столкнулся, позвонив и в районную газовую службу. Там сослались на жилконтору. В жилконтору я звонить уже не стал, понимая, что правды в нашем государстве добиться можно только от вас. Не представляя, что же делать дальше, я пошел в гости к своему соседу, упомянутому поэту, где мы и просидели за его гостеприимным столом до вечера, обреченно ожидая взрыва. Там я и решил написать вам это гневное письмо. 

В заключение, хочу спросить вас, как президента, сколько же будет продолжаться это издевательство русских людей над русскими людьми? Почему власть издает какие-то непонятные простому человеку законы, а закона о вежливости, ответственности и душевной доброте нет и в помине? 

Остаюсь искренне ваш и желаю вам дальнейших успехов в вашем нелегком труде и крепкого здоровья, Константин Петухов, гражданин Российской Федерации. 

Муха 

Собаки взлаивали коротко и лениво – больше для порядка. 

Их в округе было несчитано. Кроме вполне домашних псин – при службе, будке и миске – шныряла еще стая бесхозных. Те были вольны в передвижениях, вечно голодны и готовы дать отпор чужакам. Хозяева территории обегали помойки – с гостинцами у бачков от сердобольных старушек. Рыскали по заброшенным садам. Иногда, по весне, грелись на нежарком еще солнышке, улегшись разношерстной группой на земле, подогреваемой снизу теплотрассой. Но разморенными и сонными они были лишь с виду – уличный пес всегда начеку и спит вполглаза.  

Вожаком стаи был крепкий поджарый метис. С чистотой породы у него было как и у всех прочих стайных полукровок – кровей намешано всяких. Даже что-то схожее с далеким диким предком проглядывало в его серо-палевом окрасе. Хотя, скорее всего, дикий предок был не таким уж и далеким – в окрестных лесах еще недавно водились волки, которые в голодную пору, забыв об осторожности, совершали набеги на окраинные городские свалки. 

Метис не сразу стал вожаком уличной стаи. Жизнь его когда-то была вполне сытной и обычной для домашней собаки. Хозяева, старик со старухой, кормили его исправно, хоть и не баловали, но и не обижали. А внуки, два рыжих пацаненка, приезжавшие гостить летом, пса любили, носили ему украдкой бабушкины пирожки, брали с собой на речку и в лес. И звали ласково и смешно – Муха. Мухтар позволял им эту вольность, потому что тоже любил мальчишек, катал их на своей сильной спине, не противился, если младший из братьев, играя, прятался в его любимой, уютной, годами обжитой конуре… 

Когда умерли один за другим старики, дом под дачу купил какой-то толстопузый дядька из города, куда и приехал с семьей – чадами, домочадцами и препротивным котом Маркизом.  

Мухтар прожил еще одно, последнее в этом доме лето. Он очень скучал по своим прежним хозяевам, особенно по их внукам, хотя жизнь его, казалось, и не изменилась сильно. Та же будка, та же миска… Одно плохо – на цепь посадили – «для злости» да чтобы Маркизку их не загрыз случайно. Похлебка теперь стала жиже и сахарная кость только снилась. А хозяйские дети любили развлекаться по-своему: то банку с гвоздями к хвосту привяжут, то в еду перца подсыплют, то вместо настоящей – пластиковую кость подбросят. 

Мухтар терпел и всё ждал, что откроется дверь, выйдет на крыльцо старая хозяйка и скажет ласково: «Мухтарушка, сейчас я тебя покормлю...»  

А она все не шла и не шла… 

С началом осени, спустив собаку с цепи, новые хозяева уехали, и пес остался один.  

Так он оказался на улице.  

Потом было и добывание еды, и жестокие драки за нее, когда в клочья шерсть, и долгие холодные зимы с поисками хоть какого-то приюта в особенно лютые морозы... Мухтар давно уже сбросил жирок – память о спокойной дворовой жизни. Заматерел, покрылся рубцами – отметинами вольницы. Он стал привычен к холоду и жаре, осторожен с людьми, всегда готовый к их подлости, нахрапист и дерзок с себе подобными.  

Когда прибился к этой стае, поначалу старался не выделяться среди прочих барбосов, присматривался, разбираясь – кто тут под кем ходит. И ждал. Ждал момента, когда наступит его час. И он наступил. 

Собачья свора из Заречья, где верховодил стареющий, но все еще в силе кавказец с оторванным наполовину ухом, охранявший раньше одну из разорившихся позже фабрик, не раз уже пыталась прорваться на землю Мухтаровой стаи. Здесь было чем поживиться на задах кафешек да и помоек с остатками еды хватало. А за рекой, где одни заводы да фабрики и отходами из рабочих столовых кормили свиней, харчем особенно не разживешься… Вот и тянуло их сюда, в хлебные места.  

Несколько стычек между неприятелями уже было, и всегда верх одерживали местные, и пришлым псам приходилось, зализывая раны, убираться восвояси. Но однажды… 

Однажды у зареченских появился «козырь» – мощный и сильный бойцовый пес, непонятно откуда к ним приблудившийся. У него была серьезная травма, видимо, потому его хозяева, достаточно на нем нажившись, и списали бедолагу. Вот с ним свора и пришла выяснять отношения в очередной раз, решив, что теперь-то перевес на их стороне. В завязавшейся грызне поначалу, благодаря ярости и силе их привычного к драке бойца, побеждали незваные гости. Вожак стаи Мухтара, обыкновенный дворняга, сцепился с главным драчуном. Они катались по грязи, оскаливая клыки, рыча, стараясь добраться до глотки, и, наконец, это удалось более сильному и молодому противнику.  

Казалось, победа уже за пришлыми. Но тут на обидчика набросился 

Мухтар. Он сражался отчаянно до безрассудности, вкладывал всю свою ненависть – к собачьей жизни, нередким голоду и холоду, вспоминая, как бросили его новые хозяева, как издевались над ним их дети... И – победил. Они победили. А зареченские бежали – не признавая позора, огрызаясь и оскаливая пасти. 

Старый вожак умер – слишком глубоки были раны, нанесенные ему в сражении. А Мухтар… Мухтар занял его место, и стая подчинилась ему. Теперь он решал, как ей жить дальше.  

А вскоре случилось вот что… 

Мирно труся вместе со своими собратьями по улице в дачном районе, Мухтар вдруг услышал из-за забора одного из них забытое уже свое имя – Муха. «Муха, Муха, – звал женский голос, – куда ты запропастилась?» 

Мухтара как током дернуло. Он заволновался, остановился, нерешительно двинулся к забору. А голос всё звал и звал: «Муха, Муха, иди же сюда. Ну что за негодница! Опять спряталась…» 

А Муха эта – прелестная юная пуделиха, серебристая, подстриженная стильно, на городской манер, во все глаза таращилась на кобеля, который почему-то остановился около их двора. Теперь и Мухтар ее увидел. «Вот пигалица, – подумал он, – ну что за несуразность! Еще бы бантик на шею…»  

А бантик, розовый, пышный, у девочки Мухи, точнее, Мухлинды-Мариэтты Спенсер, и правда имелся. Но его ей повязали лишь раз, на смотрины, когда к ней приводили пуделя Мишеля. Этот тонконогий надушенный зазнайка совсем ей не понравился, и она решительно отказалась от дальнейших свиданий с ним. Мухлиндина «мамочка» попереживала за свою воспитанницу, но настаивать не стала и увезла ее на природу – для перемены обстановки и восстановления тонкой и ранимой нервной системы. 

Тут, на даче, поначалу всё ей было в диковинку, интересно. Но когда все закоулки дома и двора были обследованы и изучены ею в подробностях, а на улицу ее, естественно, не выпускали, здесь ей вскоре наскучило. Ей хотелось уже вернуться скорее в городскую квартиру, выходить на ежедневный променад в ближний скверик, где выгуливали таких же породистых, как она, и, быть может, позволить Мишелю поухаживать за собой… 

Так было до сегодняшнего дня, точнее, полудня. Мухлинда-Мариэтта пряталась от зноя в тени кустарника у забора и лениво наблюдала за улицей – за прохожими, противными глупыми кошками, детьми, игравшими неподалеку в футбол. А это кто? Фи, какие страшные и грязные – эти уличные псы.  

Тут ее позвала хозяйка, и в тот же момент бежавший чуть впереди других кобель вдруг остановился. Стал прислушиваться и даже пошел в ее сторону. «А этот ничего, – решила она, еще минуту назад презрительно морщившая свой симпатичный носик. – Очень даже ничего…» При более близком рассмотрении он показался ей… н-да, пожалуй, даже красивым и… по-своему мужественным, а его шрамы были так пикантны…  

На прочие достоинства она, будучи девушкой неиспорченной, смотреть постеснялась, но их наличие краем глаза все же отметила…  

Мухлинда слегка смутилась. От пса не только не пахло дорогим шампунем, как и вообще шампунем, но и разило смесью непонятных малоприятных запахов. Он был неухожен, с явными признаками беспородности. И – несмотря на всё это – он ей определенно начинал нравиться.  

Сердечко ее затрепетало. 

Мухтар тоже в свою очередь разглядывал эту «пигалицу», это «тонконогое чудо», как он ее окрестил. Разглядывал всё с большим интересом, сам от себя не ожидая такой реакции. Эта городская штучка, эта диванная собачка, так непохожая на тех, с кем он имел дело, чем-то влекла к себе, к ней тянуло неудержимо, так, что стало стыдно своих соплеменников «из простого народа». Они и так уже нетерпеливо поскуливали: пойдем, мол, дальше, чего ты там на эту фифу-шмакодявку зенки пялишь, всё вкусное сожрут… 

Мухтару стало неловко. И правда, что это он? Сучек, что ли, не видел? Ну другая, ну пахнет от нее вкусно, необычно, ну и что?! И он скорчил равнодушную морду: видали, мол, мы и не таких… 

Муха от возмущения чуть не шлепнулась в обморок. Конституция-то слабенькая, изнеженная. Как? Этот беспородный, ни кожи ни рожи, весь в шрамах, да что он о себе возомнил?! Плебс, натуральный плебс! Да он мизинца не стоит ее, Мухлинды-Мариэтты Спенсер! Да ее расположения добивались графы и князья по собачьей табели о рангах!  

«Ах вот ты где, Муха! – хозяйкин голос привел ее в чувство. – А я тебя обыскалась, девочка моя. Идем, милая, домой. Тебе, наверное, головку напекло. Идем, я покормлю тебя печеночным паштетиком… Включу вентилятор…» 

Тут она заметила пса за оградой. «А это что за Терминатор местного разлива? Фу, какой грязный и вонючий. Наверное, у него блохи! Пошел отсюда, пошел! Мухлинда-Мариэтта Спенсер, сколько раз я тебе говорила, что с незнакомыми кобелями, тьфу, мужчинами, разговаривать нельзя… От этого могут появиться дети или, по крайней мере, блохи...» – и, схватив на руки свою любимицу, ушла в дом.  

*** 

…Мухтар, постаревший, совсем седой, так и не завел семьи и доживал один. Из вожаков его давно уже подвинули молодые да нахальные. Да Мухтар и не держался особо за это место. Задумчивым стал не к месту, не по статусу сентиментальным, часто уходил в себя.  

Подружки, которые у него изредка случались, забывались быстро, быстрее, чем длилась их любовь.  

И только та пигалица, встреченная однажды летом, давно, так и не стерлась из памяти. Он закрывал глаза и снова видел ее – со стройными ножками, кучерявой аккуратной головкой, большими карими глазами.... И ощущал ее запах – чуть сладковатый, свежий, влекущий…  

После этих видений Мухтар обычно шел к подружкам, имен которых не спрашивал. Их имена были ему ни к чему. Главное, они всегда были готовы обслужить. И он любил их – яростно, с исступлением, называя – вот странный какой – всегда Мухлиндой… 

Мухлинда-Мариэтта Спенсер стала-таки женой Мишеля. Родила ему двух деток, которые появились на свет с готовой уже родословной и обеспеченным будущим. Мишель, как и положено породистому кобельку, сильно себя заботами о потомстве не занимал. Да и было кому за детками присматривать. К Мухлинде-Мариэтте он постепенно охладел, хотя жена стала равнодушна к нему еще раньше.  

Она частенько, глядя на своего законного, вспоминала ТОТ знойный день на даче, случившийся, кажется, в другой жизни… И тогда ее раздражало в муже всё – и что после шампуня еще и бальзамом пользуется, и маникюр-педикюр делает регулярно, и что чистый всегда, аж противно. И не пахнет от него настоящим самцом, как от ТОГО… 

Ой, да что это я, ведь о братьях наших меньших хотелось…  

*** 

Собаки взлаивали коротко и лениво – больше для порядка… 

Дорогая Света, 

Формулируя мой медицинский диагноз: я глух и парализован; и я также уродлив. 

Четыре года назад я сломал себе шею (С6-С7) и череп. 

С тех пор я не могу улыбаться, я утратил своё чувство юмора, и у меня началась прогрессирующая умственная дегенерация. 

Это не я пишу данный текст – две моих сиделки с университетскими дипломами печатают и думают за меня (спасибо американскому пакету медицинских услуг для неимущих «медикейд"). С тех пор как мои сиделки нашли ваш "профиль» на Интернете, они решили что вы идеально мне подходите, поскольку вы медицинский работник, любите людей, и любите их различия. И вы знаете, я действительно ни на кого не похож. 

У меня нет фотографии на этом сайте, поскольку мой вид может травмировать неподготовленного человека. Всё же, мои сиделки думают, что вы выдержите. 

Так что, я прошу вашего разрешения на посылку моего изображения по вашему адресу на Интернете. 

Конечно, я не говорю вам всей правды для того чтобы выглядеть лучше чем я есть на самом деле. 

И у меня нет больше «медикейд» (я потерял моё медицинское покрытие – из только-что вышедшего документального фильма Майкла Мора вы наверняка знаете насколько жестокой может быть американская реальность по отношению к обыкновенному человеку). Так что, этот текст я печатаю сам (не пальцами рук, а иной частью моего тела, которая всё ещё сильна). 

Надеюсь вскорости услышать от вас (раньше чем придёт моё время). 

Как поживший опытный человек, хочу дать вам один совет – не верьте мужчинам. 

Обнимаю вас со всей силой тонких нитей моей разбитой души. 

Искренне, 

Гога. 

Dear Sveta, 

To formulate my medical diagnosis: I am deaf and paralyzed; and I am also ugly.  

Four years ago I broke my neck (C6-C7) and scull. Since that time I can’t smile, I lost my sense of humor, and developed a severe dementia. It is not me writing this text – two home attendants with university diplomas are typing and thinking for me (thanks for the American medicaid benefits). Since my home attendants found your profile on the Internet, they decided that you are the right match for me, as you are a medical professional, love people, and like differences. And, you see, I am different. 

I don’t have a photo on this site, since it can be harmful for unprepared people to see my image; still, my caretakers think that you will be able to stand it. 

So I am asking for your permission to send my image to the E-mail address of yours. 

Definitely, I am not telling you all the truth in order to look nicer than I am.  

And I don’t have medicaid anymore (I lost those benefits – from Michael Moore’s documentary you probably know how tough can be American reality on an ordinary man). So I am writing this on my own (not by fingers, but with some other part of my body, which is still strong).  

Hope to hear from you soon (sooner than my time will come). 

As an old and experienced man I want to give you one advice – don’t trust men. 

Hug you with all strength of the thin fibers of my broken soul, 

Sincerely, 

Go Ga. 

В степи жили два отшельника – Васумен и Спетамен. Ютились каждый в своей хижине, и разделяло их расстояние в полных три дня пешего ходу. Васумен прежде был известным магом, посвященным в великие таинства Земли, Воды и Небес, про таких говорят – «руки медом моет», – мол, негоже хранителю солнечных тайн мыть руки простой водой. Приходили к Васумену за советом владыки, и воители со всей степи, слов его слушались, а если Васумен не желал разговаривать со знатным гостем, любой его взгляд, жест, вольный или невольный считали знаком свыше, и указанием верного пути. 

Спетамен, напротив жил тихо, никого к себе не подпускал, подолгу постился, и медитировал. Никаких тайн он не ведал, и советов никому не давал. Раз в полгода, только, Васумен нарушал его одиночество. Он приходил к его хижине, и приносил с собой немного кумыса. Отшельники садились друг против друга, и придавались беседам. Беседовали, бывало, от заката до рассвета – Спетамен боялся разучиться говорить от долгого молчания. Он ворочал языком со все большим трудом, и голос у него был хриплый, и трескучий, как умирающий очаг. С каждым годом взгляд Спетамена притуплялся, бледнел, мудрец уже с трудом мог поддержать разговор, и порой пускался в совершенную болтовню. Всякий раз собираясь к нему в очередной раз, Васумен сомневался, увидит ли он своего знакомца живым. «А может… зря я к нему хожу? – думал он, надевая заплечный мешок – может мне и самому остаться здесь, в одиночестве? Нет, Спетамен умнее меня… он-то сам ко мне не ходит. Не нужно ему это». 

И когда шел по степи, и когда спал под открытым небом, он рассуждал так: 

«Неужели я привязался к нему? Я… что… без него не могу? Для того ли я ушел от магов, для того ли удалился в степь, чтобы прерывать свое одиночество бессмысленной болтовней? Нет… нужно вернуться. Есть только я и Господь. Больше никого не надо». 

И все же просыпаясь, он шел не на восток – в сторону дома, – а на закат, – к Спетамену. 

И на этот раз он не повернул назад, и прошел весь путь до конца. 

Но что-то изменилось. Он к удивлению своему, увидев возле жилища Спетамена стреноженного коня. 

Едва откинув полог хижины, Васумен зашатался, убитый дивным ароматом – жарили баранину. Много лет он уже не вдыхал подобных запахов, и был беззащитен перед ними, как беззащитен узник в каменных шахтах перед свежим воздухом. 

Все жилище Спетамена было пропитано этим чудным запахом, вокруг стало чисто и светло, а у дымохода весели освежеванные тушки сусликов. 

Обитатель жилища, сидел на земле, скрестив ноги на степняцкий манер. Весь он разрумянился, подобрел, глаза его блестели довольством и сытостью. «А ведь Спетамен совсем не старый – вдруг подумал Васумен – он просто голодом себя морил…». 

- Это все мерещится мне? – пробормотал маг растерянно. 

- Нет. Все это есть, как ты и я! – улыбнулся Спетамен – я и забыл, что ты должен прийти. 

- Забыл? А откуда все это? Ужель с небес снизошла на тебя такая благодать? 

- Может и с небес… – Спетамен кивнул на блюдо, стоявшее подле очага. На нем дымилась пряно баранина – угощайся! 

- Я не… откуда это все? – снова спросил Васумен. 

- Друг принес. 

- Друг? 

- Да друг. Знаешь, мудрый Васумен, я ведь почти достиг… Просветления… я жил так, чтобы дни не отличались друг от друга… я просыпался по утрам, молился, шел к колодцу за соленой водой. Потом я ел, посещал отхожее место, пристегивал к поясу лук, и шел на охоту – усердному святожителю ведь охота не возбраняется. 

Остаток дня я проводил в молитвах и размышлениях. И постепенно мне стало казаться, что когда я размышляю, я в то же время иду к соленому колодцу, и ем, и опорожняюсь, и охочусь, и сплю и просыпаюсь, и рождаюсь, и умираю. Утро, вечер, день и ночь перестали для меня быть, вся моя жизнь, всякое деяние и недеяние стало единым целым, все прожитые годы умещались в одно мгновение. И самые рождение и смерть тоже были чем-то одним, непрерывным, и я не мог родиться не умерев, и умереть, не родившись. Понимаешь? Не понимаешь, наверное, брат Васумен. Для этого нужно долго молчать. А я, как ты знаешь, долго молчал. Я стал ощущать себя каждой былинкой в степи, каждой каплей воды, каждой крупицей соли, что оседали на дне моего бурдюка… я был всем миром, от начала и до конца, проживал каждый день каждым существом, каждым порывом ветра, камнем, горой, ручьем… а знаешь что стало потом, брат Васумен? 

- Нет… – хрипло ответил маг. 

- Змея. Меня ужалила змея. И тотчас все рухнуло. Я был опять всего лишь я, больной, жалкий, слабый, скорченный на обрывке воловьей шкуры в своей жалкой хижине. Я был не «вчера» или «завтра», а именно «сейчас» в мгновение, когда яд выворачивает мои внутренности. Ты понимаешь меня? 

- Да. Я… я понимаю. 

- И я молил о смерти кого угодно – богов, степных зверей, или свою собственную хижину. «Обвались – просил я ее – рухни на меня, и раздави. Лишь бы этого больше не было». 

Но смерть ко мне не пришла. Человек, проезжал мимо, полюбопытствовал – заглянул в мою хижину, и увидев мои страдания, решил помочь. Он оказался умелым знахарем – поставил меня на ноги, выкормил, выходил, как больного ребенка выхаживает мать. Я спрашивал, как его зовут, а он отвечал только «друг». Вот, я его и стал звать Другом. 

- Он… все это он тебе принес? 

- Да. Он заботливый – говорит, что я очень слаб, и мне нужен отдых. 

Васумен вздрогнул при этих словах. 

- А ты… ты что больше не следуешь умеренности? 

- Умеренности? – Спетамен неопределенно хмыкнул – пожалуй, нет. 

– Что же… а молитвы? 

- Я молюсь. Не так часто как прежде… 

- А Друг? Где он сейчас? 

- Рядом – улыбнулся Спетамен – конь его здесь. Он часто гуляет. Пешком. 

Тут же полог хижины зашевелился, и через порог переступил человек, невысокого роста, пожалуй, невзрачный, с жиденькой русой бороденкой, красивом кафтане, и широких синих шароварах.  

Он встревожено взглянул на Васумена, но увидев благодушие на лице хозяина, успокоился: 

- Друг мой, позволь тебя спросить, кто этот мудрый, и величавый господин? – спросил он. 

Спетамен хотел было ответить, но Васумен его перебил: 

- Я рыба из реки. 

- Не видел я здесь рек – хмыкнул незнакомец, усаживаясь возле очага – я гулял по степи, и прочитал по травам, что у нас гости. 

- А ты кто таков? – спросил Васумен холодно. 

- Я? Друг, о мудрый Рыба-из-реки. 

- Откуда ты?  

- Мой род кочевал неподалеку, а я охотился на зайцев, и заплутал… 

- Далеко же ты ушел от своего рода, Друг. Тут на много недель пути нет пастбищ, и только пять колодцев. 

- Степь меня обманула. Я долго скакал, пока не вышел к хижине. При мне был только конь… 

- Один конь? – улыбнулся Васумен – Какой же степняк идет на зайцев в одиночку, да еще с одним конем? 

- Глупый степняк – засмеялся Друг – потому я здесь. 

- Ты вылечил этого отшельника? Зачем? 

- Я поговорил с ним. Сквозь бред, он поведал мне, что не готов еще умирать. Вот я ему и помог. А что, о Рыба-из-реки, я должен был его убить? Так быть может лучше? 

- Друг… – не удержался Спетамен– не сердись на Рыбу-из-реки. Лучше обнимитесь, и простите друг друга. 

- Быть по-твоему – кивнул Васумен – ну что, Друг, обнимемся? 

Лицо Друга слегка вздрогнуло, но он все же пододвинулся к магу и они обнялись. 

- Я… за водой схожу – сказал он торопливо, и тотчас вышел. 

Спетамен тут же набросился на мага с упреками: 

- Ты, видно обидел его! Посмотри на него! Он спас меня от мучений! 

- Он лжет – вздохнул Васумен – каждое его слово пропитано ложью. Здесь никто не кочует, здесь нет пастбищ, пригодных для овец и лошадей. 

- Степь меняется – возразил Спетамен – быть может пустоши отступают, и скоро здесь будут зеленеть луга. 

- Будь он степняком, его одежды пропитались бы запахом сыра и лошадиного пота. 

– И что? 

- Он не пахнет ни сыром ни потом. Он вообще ничем не пахнет. 

- Видно нюх твой с годами ослаб, раз ты не чуешь очевидных вещей. 

- Баранина… она откуда? 

- К седлу у него было привязано полбарана… 

- Он ее ел? 

- Откуда я могу знать? Может и ел. 

- Ты видел, как этот… Друг… ест? 

- Я? Конечно я… – Спетамен осекся – что ты хочешь этим сказать, мудрый Васумен? 

- Смотри на него. Внимательно смотри – сказал только маг. 

Больше в тот день они не разговаривали. 

Наступил вечер, отшельники помолились и улеглись спать в хижине. Друг заснул по-степному – на спине коня, обхватив руками его широкую шею. Спетамен задремал тут же, а Васумен еще долго лежал, вперив глаза в потолок, и обдумывал все услышанное и увиденное. Он ведь не сказал хозяину главного – обняв Друга, он не почувствовал в нем костей. 

Утром Друг засобирался на охоту. Васумен увязался за ним.  

- У тебя четыре ноги, а у меня две – сказал маг Другу – оставь коня здесь, уважь святожителя.  

- Я желаю тебе только добра – кивнул тот и расплылся в приторной улыбке.  

Когда они отошли порядочное на расстояние от жилища Спетамена, Васумен завел такой разговор: 

- А сколько мужей в твоем роду, добрый Друг? 

- Изрядно – не меньше сотни. 

- А отроков? 

- И того больше. 

- А женщин? 

- Да кто же их считает… 

- И все они зовут тебя Другом? – щурясь, спросил маг. 

- Кто хочет – тот и зовет. По-разному, конечно, кличут… – отмахнулся Друг. 

- Как тебя зовут? 

Степняк не ответил. 

Они шли какое-то время в полной тишине. Васумен выжидал нужный момент.  

- Как тебя зовут? 

- Друг. 

- Светом солнечным заклинаю, как тебя зовут? 

Молчание. 

Прошли еще немного, Васумен тихонько, под нос себе стал напевать гимны. Друг, казалось, не слышал. 

- Как тебя зовут? 

- Друг. 

- Землей заклинаю, как тебя зовут? 

Друг споткнулся. Васумен поймал его взгляд – испуганный, ненавидящий. Пора! 

Маг сорвал с себя все три пояса – синий, зеленый и белый, и хлестнул ими Друга по лицу. 

- Как тебя зовут? 

Друг упал на землю, заскулил. Тотчас на него посыпались удары. Васумен хлестал его с каким-то особым упорством, ожесточением, пояса со свистом врезались Другу в лицо, оставляя багряные следы. 

- Как тебя зовут? 

- Друг! 

Еще удары. 

- Как тебя зовут? 

- Друг!!!  

Три страшные плети разрезали кожу, вырывая багряные полоски. 

- Как тебя зовут? – кричал Васумен. 

И тут Друг изменился. Он по-звериному выгнулся, встал на четвереньки, и прошипел свое имя так, как ему следовало звучать:  

- Друхш-ш-ш… 

Васумен отшатнулся, пояса выпали из его руки – вместе с шипением его обдало волной злобы, осязаемой смрадной мерзости. 

Перед магом уже был не степняк в дорогом кафтане, а рыжий змей, огромный рыжий змей, впитавший в себя самую пустошь. 

- Убирайся! – закричал Васумен, но голос его сорвался на визг. 

Змей тут же скрылся в траве, однако в воздухе еще дрожало его смрадное шипение:  

- Друхш-ш-ш. 

Васумен оглянулся. Хижины видно не было. Осмотрелся по сторонам – места вдруг стали ему незнакомы. Сперва он двинулся, как ему казалось, на восход, но вскоре оказался на каком-то пригорке, и вокруг, насколько хватало глаз, простиралась равнина с жухлой, низкой травой, и редким кустарником. Уже начиная понимать, что произошло, маг двинулся на закат, и вскоре оказался на таком же пригорке, и вокруг была все та же пустошь. 

Тогда он сел и погрузился в медитацию. Друхш ползал здесь же, но приблизиться не смел – как и всякое порождение Тьмы он был слаб при свете Солнца. 

Когда же стало темнеть Васумен начертил на земле защитный круг, собрал побольше сухой травы, и мелких веток, сложил в центре круга, и с помощью кремня высек огонь. Костерок получился слабый, света его едва хватало, чтобы освящать защитные знаки в центре круга. Васумен закрыл глаза, и запел священные гимны. 

Друхш стал огромен, словно гора. Он ходил вокруг костра, трепеща жилистыми, мушиными крыльями. Теперь он не был похож на змею, все его тело покрыла густая шерсть, и глаза стали испускать тусклый, неживой свет. 

В темноте слышались его шаги – так словно в землю ухали тяжелой дубиной. Васумен запел громче, и тут же за чертой раздался жалобный женский голос: 

- К костру пусти! Хоть воды напиться дай! 

- Уходи, злой дух. Не место тебе здесь, среди святожителей – спокойно ответил Васумен. 

- Я же вам всем шеи сверну! – прорычал Друхш мужским голосом – пусти! Мне этот круг – тьфу! 

- Уходи. 

- Он сам меня позвал! Я бы не пришел, если бы он не позвал! 

- Это ты его ужалил? 

- Я! – словно несколько человек разом ответил Друхш – но я и сам так одинок! Я – само одиночество! 

- Все ты лжешь! Ты хотел смутить его волю! 

- Дай воды попить – снова из темноты донесся женский голос – я не уйду. 

- Уйдешь… еще как уйдешь… 

Лишь к рассвету Друхш сдался. Васумен теперь без труда нашел дорогу к хижине Спетамена. 

Отшельник, встретил его у порога. У него был вполне здоровый вид. Он сидел на земле, и казалось, предавался медитации, но едва Васумен приблизился, он встрепенулся, и щурясь против солнца, произнес: 

- Выхожу сегодня во двор – а коня-то и нет. И следов копыт на земле нет. Странно, да? 

Васумен сел рядом. Некоторое время отшельники молчали. 

- А ты знаешь, кто твой друг? – спросил Васумен. 

- Нет. А мне правда нужно знать, кто он? – улыбнулся Спетамен. 

- Он ушел. И больше не вернется. 

- Как же не вернется? Вон он стоит! 

Васумен оглянулся – вдали – на взгорке, виднелась тень всадника. Конь стоял неподвижно, и седок так же неподвижно вытянулся, вглядываясь в сторону отшельников. 

- Ты очень обидел его, брат Васумен. Он не приблизится, пока ты не уйдешь. 

- Так он же... – Васумен осекся. 

- Мой друг. Я ведь устал Васумен, очень устал. Я прежде думал, будто что-то понимаю, сидя здесь, посреди степи, но все на самом деле не так… 

- Почему он не ушел? 

- Ты мудрый человек. Ты сам знаешь ответ. 

- Скажи ты. Я хочу услышать это от тебя – сказал маг. 

- Я его не отпустил. 

Васумен вскочил, и размашистым, злым шагом направился на восток. Больше он никогда не приходил к отшельнику Спетамена.  

Доброго и светлого вечера!  

И всё-таки я пишу тебе! Тебе, кто не верит! Тебе, кому я снова и снова шепчу – "и всё-таки это любовь!" 

И все теории, вместе взятые, все умные слова, взятые по отдельности, вся та жизнь, которая осталась там, где осталась, и вся эта жизнь (которая и не жизнь вовсе, а только одно имя, имя на два вдоха, но не сделать их, не сделать!) не погасят яркого ровного света! Не мной зажженного, не мной он и погашен будет! 

Как будто с мороза попала в аудиторию на лекцию «Что такое Солнце?». Думала – будет про Солнце, которое греет, радует, утешает, нежит, дарит свет и надежду! А оказалось – про Солнце, которое всего-навсего сгусток чего-то непонятно почему существующего, чего-то, что время от времени выбрасывает бесцельно куски этого самого существующего. Закидывает им безмолвное равнодушие мира, где нет ни промокших ног после весеннего шатания по городу, ни счастливых глаз, ни ожидания завтра (того самого обещанного завтра!). Зато там есть какие-то научные скучности про солнечные бури, солнечные аномалии и выбросы термоядерной энергии. Ужас! 

- Девушка, что Вы тянете руку? Здесь вопросов не задают и тем более на них не отвечают. Здесь усваивают знания! Кому не нравится – могут выйти в коридор! (А там метет метель из пыли и разорванных писем, как тогда – на той станции. Над Солярисом...)  

- Нет-нет! Что вы! Я такая–такая! Тихая и послушная!Внимательная и сосредоточенная! Слушающая и записывающая! Расскажите мне про Солнце! Пожалуйста! Объясните мне про то Солнце, которое поселилось в моей груди! Этот золотистый шар приподнимает меня над землей! И мир, который вокруг, начинает выталкивать меня из себя как мячик из глубины зеленой холодной осенней воды! Жар моего Солнца настолько жгуч и непереносим, что растекается обжигающим морозом по коже, и тонкие иголочки боли быстро-быстро пробегают по всему телу! И перезвон колокольчиков в голове! И – туман! И мое сердце укладывают в картонную коробку на слой ваты, как елочную игрушку до следующего Нового года! И всё становится так безнадежно, так понятно, так просто! Никогда, никогда, никогда... 

Пожалуйста, Ты, Кто наверху! Ты, Кто знает и видит! Я не права! Но, пожалуйста, кто виноват? В чём? Зачем всё так? Чему надо научиться? Что понять? 

Говорят, Время – всесильно. Время – бесстрастно. Доктор Время. Вот оно-то – рассудит, излечит. 

Рассудит ли? Излечит ли? 

И я снова пишу тебе – "и всё-таки это любовь!" 

Январь 2002г. 

Здравствуйте, уважаемая Антонина! 

Спасибо вам за столь развёрнутое письмо. 

Располагая такими подробными исходными данными, я имею все основания надеяться на благополучное разрешение ваших проблем.  

Однако, начнём по порядку.  

Я просканировал анфас и пришёл к заключению, что у вас не «зубы мудрости», а молочные зубы, не вырванные вовремя растяпой-стоматологом. Купите дюжину грецких орехов и грызите. Уверяю – как рукой… 

Аппендикс, удалённый восемь лет назад и зачем-то хранимый вами в морозилке, необходимо предать земле. Иначе он будет продолжать оказывать негативное энергетическое воздействие на прямую кишку и мозжечок. Сделать это лучше всего на тринадцатый лунный день в полночь, соблюдая необходимый ритуал, описанный в моей девяносто седьмой книге «Хороните себя сами» (299 руб. 99 коп. наложенным платежом). 

Вросший ноготь надо обрабатывать раствором мочи беременной синицы пополам с настойкой катышков зайчихи-трёхлетки, три раза в день три месяца подряд. 

Жировые складки в районе талии отлично убираются с помощью рисовой диеты. Один килограмм риса три раза в день рассыпаете по полу и собираете по зёрнышку обратно в пакет. 

С родинками сложнее. Да будет вам известно: рисунок, образуемый родинками на теле человека, несёт в себе код его судьбы. Изменяя этот рисунок, мы можем внести в жизнь неожиданные последствия. В настоящий момент я обрабатываю карту родинок на компьютере и в ближайшее время вышлю возможные варианты вашей дальнейшей судьбы в зависимости от удаления различного количества родинок. Кстати, все родинки убрать нельзя, поскольку при таком раскладе вы можете потерять остатки интеллекта. 

Обручальные кольца неплохо снимаются поздним вечером на глухих тёмных улицах, причём совершенно бесплатно. 

В усы втирайте на ночь голубиное guano. Через пару недель вы просто про них забудете. 

Относительно пианино на четвёртом этаже – приобретите себе скрипку. Когда соседи явятся для выяснения отношений, они-то и извлекут застрявшие беруши. 

Обследовав фото соседской девочки, я пришёл к заключению, что ей надо сменить инструмент. Низкие надбровные дуги, вытянутая вперёд квадратная нижняя челюсть и руки ниже колен навели меня на мысль, что она просто создана для ударных инструментов, барабанов, там-тамов и прочее. 

На этом, сударыня, позвольте откланяться. 

Ваш покорный слуга доктор Валахов. 

30 февраля года.