|
|
Не наряжены стены крашены
И с потёмками потолок,
О последнем меня не спрашивай,
Это знает один лишь бог.
Тает вечноживая очередь,
Дремлет братство сдающих кровь.
Оставляет им одноточия
На изгибе локтя Любовь.
Милосердие с милым именем,
Под халатиком – боже ж мой...
Поработать рукой проси меня,
Хорошо что не головой.
Я обнял бы тебя не думая
Там где кошкою спит тепло.
Спой мне, осень моя безумная,
Подними меня на крыло!
Запах юных духов цепляется
И коротенький маникюр,
Словно маятник парень мается,
Бьётся в стены шальной амур.
Поразила меня стерильною
Одноразовою стрелой.
Эх ты, доля моя двужильная!
Сдал анализы и – домой...
Кот на дерево влазит.
Мудрый воробей слетает.
Коту об этом уже рассказывали:
Когти спуститься мешают.
Стоит мяукающая рябина
И шевелит с ветки хвостом.
Кот думает: а вид, в общем-то, дивный.
Жаль, не благоустроено мостом.
И вообще – меня же предупреждали.
Чего я сюда полез?
Ах да, вспомнил: меня эти мелкие обзывали.
Эй, мелкий (воробей подлетает) – ИСЧЕЗНИ!
 Сны всё ярче и значительней, Чем действительности бред, И реального учителя, Кроме смерти, в жизни нет. Ночь чеканна силуэтами, День повторами рябит, Спозаранку пьют поэтому Те, кто выбрал свой лимит. Греет утро нежной свежестью, Но недолго и не всех, И случайность с неизбежностью Настигает без помех. Фонари, аптеки, улицы, Звезды оптом и в развес, Что задумал, то и сбудется, Может, Там, а, может, здесь... Поле минное волнуется, И дождей кислотен транс, Как в кошмарах у Кустурицы, Только круче во сто раз.
.
* * *
" Ф а у с т – Е л е н е:
...Я вспомнил, как ты ночью тихо пела...
Я сделаю все так, как ты хотела...
Встань, подбери заколки все и серьги...
Я попрошу Его о милосердье..."
...Ты слышал ведь все — так зачем повторяться?..
Ну, хочешь — завою, как воет зверье?..
О, Боже, мы все на земле — постояльцы,
Но дай задержаться мне возле нее...
...Ну, хочешь — я книгу составлю большую,
А хочешь — огромную — с фактами — речь,
Где людям о нечисти все расскажу я,
Чтоб нового Фауста предостеречь!..
... О! — дикая жажда вдруг — жить! — обуяла...
Смиренный, целую я знамя Твое —
Но пусть лишь — ни смертный, ни бог и ни дьявол —
Кто б ни был — другой не узнает ее!..
...А хочешь, — заставлю — споет «Аллилуйя»
Индусское племя, татарский улус...
...Я ей обещал, что грехи замолю я —
Ты видишь, я слово сдержал — я молюсь!..
Я всех приведу, обращу, завоюю,
Вдолблю всему миру я Имя Твое,
И кровью во Имя Твое все залью я —
Но пусть лишь другой не обнимет ее!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Да что ж это делаю, что говорю я?..
Я — жалкий, презренный, ничтожный моллюск!
Я ей обещал, что грехи замолю я —
Но, Боже, не верь, что я вправду молюсь!..
.
Рыбы в аквариуме жалуются:
Где вообще обещанный батискаф?
Жирный попросил – и ему типа пожалуйста
(Кот заворачивается в ангорский шарф).
А мы тут задыхаемся от неизвестности.
Что там вообще под нами, в глубине?
Хочется всё-таки знать окрестности:
А может, вообще там банда окуней?
Учительница закрывает тетрадь:
Видите, как портят язык слова-паразиты.
Запомните: никаких «вообще», «типа», «так сказать».
Будь ты рыба, будь ты композитор.
Голуби отбрасывают тени.
Жирненькие голубки
Тяжелы. И, никаких сомнений -
Эти тени тоже не легки.
На нагретом солнечном асфальте
Круглотени плавают, скользя.
Полетайте! Плавать ли не хватит?
Голуби ответствуют: нельзя.
Мы безумно любим наши тени,
Для здоровья круглого пасём.
Но едва завидев лист осенний,
В красных лапках в гнёзда унесём.
Погружаюсь, погружаюсь,
надо мной сомкнулась жалость,
охом – весь последний воздух,
поздно!
Рефлекторно, полной грудью
наливаюсь тяжкой ртутью
не своей беды – грузилом,
милый!
Не спасатель я, не фея,
невоенный твой трофей я
в сетке страсти, нет – авоське,
брось-ка!
Мне бы жабры, мне бы выбор,
мне бы плыть большою рыбой
вправо-влево, брассом-кролем,
вольно!
Головными плавниками
отмахнуться от страданий,
мне не с вами, мне – Гольфстримом,
мимо!
Или просто камбалою
распластаться под судьбою,
глазки вбок – меня здесь нету,
где там!
Неизбывно, неизбежно,
затопила душу нежность,
камень сердца не отвяжешь,
замуж!
Принимаю тяжесть груза,
будешь мужем, мукой, музой,
горем, горнею дорогой,
с Богом!
Болью быль и болью ж – небыль,
может вытянет на небо
горе-луковка и крестик
вместе?...
Шелест шин. Холодный мрак.
Был никем и звать никак.
В жёлтом свете фонаря
Выплывает слово: «зря».
Пушкин гуманистом был.
Если бы сейчас он жил,
Он сказал бы: "Всё не зря.
Только жалко мне царя.
А себя жалеть не смей.
Впрочем, ладно, пожалей."
Пушкин жив. Глухая осень.
Ждёт жена с работы в восемь.
Кошка ждёт и дочка ждёт.
Ждёт уже который год.
Красный свет во тьме горит.
Человек в ночи стоит.
Вот, скажем, ты в поезде едешь
(Когда-то, полжизни тому)
И смотришь в окошко, и лебедь
В прозрачном взлетает дыму.
И кажется это неправдой,
И жизнь твоя, как ни крути,
Цельнее и проще – как надо.
А то, что не надо – лети.
Лети себе в воздухе белом
К чьему-то слепому окну.
Ты помнишь, как бабушка пела
Полжизни, полжизни тому?
Сидя в кафе с претензией,
Вяло жуя жаркое...
В вазочке как их... гортензии?
А, может, что-то другое.
Официант, похожий на дьявола,
Нервно стучит ногою.
Спутница платье поправила,
А, может, что-то другое.
Чувство сменилось голода
Чувством ленивой злости.
В центре большого города
Тычешь в бараньи кости.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...460... ...470... ...480... ...490... 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 ...510... ...520... ...530... ...540... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850...
|