|
|
полиция ищет сбежавшие деньги
похлебка из денег сбежала с блондином
высоким приметным особенным ДЕНДИ
а он ее бросил на ветер скотина
постели хлябь
Алябьев
соловей...
и наших снов змеиная проводка
неоново вползает в души тем
кого давно ни призраки ни водка
на понт иллюзий сонный не берёт
в хомут дешёвой батарейки
для Монтереи но не будды
а города
где все давно не то
там праздники обрезаны по уши
влечениями танца на костях
молчание ягнят давно послушных
со спутников расправленные взгляды
и люди не крестами на деревьях а
вешалками в воздухе висят
так не дождавшись
вечного спасения
однажды
из непрошенно незванных
они твое
неназванное имя
оставят в самых дорогих гостях
и в пиалу плеснут
две капли янтаря
крутого чая
может быть чефира
чеширя праздничный оскал
улыбки изнутри
мы просто не узнали
что ты горишь
для нас
...
и мир угас
не випы мы не выпить
не протянуть ни ноги и не руку
а пару слов
срывая скатерти простуженных постелей
студенистого стрессом холодца
распущенной и дерзкой нежной дрянью
стекаю по слезе и тень лица
светлеет как в глазах от апельсинов
воскресного валяния в снегу
где радость – не последняя причина
а угол – просто шрамы "не могу"
неси мне кофе в мятую постель
плесни отрывисто на спящую подушку
и погадай
я так устала ждать
когда меня здесь все таки задушат
в бессмысленные танцы у костра
чужих детей
хочу как в сказке
сразу и к тебе
крахмалить новогодние постели
гадая как на кофе
скольких и кого
мы здесь спасли от ветоши рождений
из млечного пути
и плакать и стыдиться
что это непроявленное "не"
в такие времена нас может греть
белое на белом
маленькая смерть
добрая как мир до сотворений
там где расщепился но не атом
время
без вины и виноватых
Пытаюсь быть самим собой.
Других во лжи винил. Потом
Я ощутил внезапно сбой
В себе самом.
Юрий Юрченко
Доктор Ленин
в жизнь замурован
смертью ея поправ
театры судеб
балетный станок души
сбривающий щетину пустоты
дыши им в прошивки кремния
меняя панты на пуанты
в третьей позиции стою
валетом
крутое лето выпало нам
любящим налево дари пустоту вершин
правым
их истин надкусанные гроши
червленого серебра
под бра и пустой кроватью
где спят трое в лодке
открой лошадям зашоренность глаз-слив
и слепня с ресниц
не кнутом
отведи рукой
мы все
ослепли
но можно еще вспомнить что был
самый первый шаг
где ты предал себя
за общее одобрение удобрений
а был шанс обрести крыло
не от мазды
а от себя
покинуть театр
не вахтёром с лузгой корост
а руки выпростав
из рукава по локоть
в три четверти
и вверх
навсегда
домой
любой холокост
начинается с оскала – мой
на солнце не пятна
стигматы
оно заложено в ломбард души за ватты
куда им судьбу вершить
хотя бы убрать стекловату
с остывших тарелок крыш
по детски дыши им в затылок
тулью слов меняя на шпоры
малыш и карлсон
не только книг герои
кем будешь сегодня?
 канкан витринбрусчаткаспуск Монмартраи руки перепачканные краскойдешёвой студииа может мастерскойЛотрек с шампанскимв проёме приоткрытого окнаи фонарии ветери веснаи ты моё выгуливаешь сердцево внутреннем кармане pinджакапародией грассируя под жакови Калиостро с Джакобомс экрана заговорщески мигаяо воплощенье чувственных идейнас просят жахнутьтак чтобы до небаони скучают об оставленной землеспускаясь иногдана ниточках серебрянных дождейпод тихие аккордыun momento...
Памяти рвётся ветошь,
а залатаешь – криво.
В Прошлом резвится ретушь,
лгущая в хвост и в гриву.
Так преступленье или
право ходить налево?
Помнится, что срубили
пешкою – королеву.
Вот и живёшь, гадая,
что же тому виною:
яблонька молодая
или кипенье зноя?
И безоружны чресла,
и незабвенны дали.
Яблоньки нет, исчезла.
Верно, снега сломали.
Спички, и соль, и мыло -
не для души, для тела.
Злая старушка выла
и умереть хотела.
Хриплый ветер воет чаще.
Лес, линяя, скалит сучья.
Стужа рыскает по чаще.
Лето – бабье, осень – сучья.
Осень снова у кормила -
Выйдем, вспомним, подождем!
Осень, ты меня вскормила,
Словно Ромула, дождем.
.
* * *
Не говори со мною о высоком.
О низком чем-нибудь, поговори.
Нелепы, в пятнах клюквенного сока,
Античные – на кухне! – словари.
Хотя, и мне высокое не чуждо –
И глупо это было бы скрывать –
Пойдем! – я покажу тебе – прочувствуй! –
Старинную
высокую
кровать...
.
Шепчут пастыри проникновенно: «Ты верь, и — ага!
Только в вере спасение, а на сомненья забей!
Верь! В итоге приступит Господь к дележу пирога,
Самый сладкий кусок оставляя, конечно, тебе!»
Облетают листы пожелтевших зачитанных книг.
С пониманием жизни уходит романтики пыл.
И внезапно придёт: ничего не достиг, не воздвиг,
Но зато погрузнел и таланты куда-то зарыл.
Одряхлели Мальвины, без пенсии сдохли Пьеро,
И в том доме, который напротив и наискосок,
Бывший плут Буратино, своё оживляя нутро,
В деревянные вены вгоняет берёзовый сок.
Вера — верой, но меру всему назначаем не мы,
А начинка к тому пирогу — на крови и слезах.
И попрячутся сытые боги, слепы и немы,
От просителей жадных в запутанных антимирах.
жизнь настоящая
в мареве осени
временем города
все остальное апгрейды фамилии
имени тальности Дании
сны мои жмут на манжетах фантазии
их как дорогу крестцово нахальную
в год не объедешь на пьяной дрезине
я кольцевыми дорогами мечена
птица ночная
забудешь потом
как повстречались на дне перекопанном
ты – стылью рельса
а шпалами я
вся деревянная
словом помешана
я не узнала
святого огня
поездом призраком стану невидимым
и радиально по царству аида
где не любили евклида
сны колесить охраняя тебя
город наш буду беречь
чтоб
ни из мысли ни слова из
порча налетная заморских овин
лика не тронула веры твоей
в омут им вил
отписать по воде
не подпустить и на градовый выстрел бы
что там на пушечный
если ты с тем
осень встречаешь в берез бигудях
в очередях за последней надеждой
ночью расхристанной как память ветра и
верный валежник
.
* * *
...И слова в жизни мне не сказал:
При встрече, глаза – в пол.
Сегодня вышло – глаза в глаза, –
Кто-то из нас
подл.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...160... ...170... ...180... ...190... ...200... 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 ...220... ...230... ...240... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850...
|