|
|
Враги-друзья
Что-то мне тоска-печаль
Замутила душу.
Вижу, Моня Разинтааль
С Изей водку глушат.
Разливают на двоих.
Я, как буйный ветер,
Налетел стремглав на них,
Напросился третьим.
Моня мне вопрос в упор,
Фейсом багровея:
”И с каких же это пор
Стал ты пить с евреем?
Ты жe, люди говорят,
Потрафлял нацистам.
А сейчас, на кой же ляд,
Липнешь к «сионистам» ?“
Я ему польстил в ответ:”
Будь ты хоть... Тугарин.
Водку можешь пить, привет –
Для меня ты, барин“.
И кошерным огурцом
Закусил полбанки.
Изя, хлеба, молодцом,
Дал мне полбуханки.
Растворилась грусть-печаль,
Ускакала цугом.
Стал мне Изя Разинтааль
В купе с Моней другом.
Вот, такие пироги.
И маца с грибами.
Так становятся враги
Ярыми друзьями.
3 сентября 1998
* * *
Прохладный сумрак, утро раннее,
На листьях капельки дождя…
За жизнь два-три воспоминания,
Что забираешь, уходя.
А остального словно не было,
От неваляшек до седин…
Уводит вдаль дорога белая,
И, как доселе, ты один.
Душа потерями исколота,
Сплелись в комок обрывки лет…
Не унесёшь с собою золото,
Но на стихи запрета нет.
Сняты чехлы с бронзовой люстры,
Сброшена с окон тяжесть портьер.
Гладят лучи мрамора бюсты,
Вытерт от пыли в раме Мольер.
Признак уюта – запах герани.
Зало паркетом в лаке блестит.
Голос цыганки – красавицы Тани
В мир наслаждений готов увести.
Смолкли сердечные звуки гитары,
Бодро аккордом вступил клавесин.
В ряд друг за другом строятся пары.
Это – не сон, он её пригласил.
...
Парк пробудился от птичьего всплеска.
Кудри листвы серебрятся росой.
В лоне зари, на лугу, у подлеска,
Машет косарь, напевая, косой.
Дом в полутьме отдыхает от смеха.
Лишь кареглазой красе не до сна:
Праздник в усадьбе, барин приехал!
Счастья-то сколько! Будто, весна!
16 сентября 2002
Крадучись, наивно блестящей капелью
Весна подбиралась к карнизам домов.
На мокром асфальте лужи блестели,
А в них отражался Создатель Основ
В голубом одеянии в мантии белой
С розовым оттиском из облаков.
И я перед Ним ранимый несмелый
И жаждущий веяний тайных обнов
В душе так усталой от лихолетий,
От правильных и неправедных плах,
От самости знания злых перипетий,
От грез и от слез в любимых глазах...
Лукавая слава как драная кошка,
Когда на помпезное нет и гроша.
Тогда раздуваешь себя понемножку
И распаляешься на «Ё» и на «ША».
А клаве* вменяют плохую трактовку:
Ворует мол слогом чужую мечту.
И тянется злая тугая веревка
И метит на шеи: на эту и ту.
Лукавая слава, лукавое слово
Хлопочет в кромешности серой души,
Склоняет тебя и меня понемножку
На «Ё» и на «ША», на «ПИ- и на – ШИ»
* клава – здесь клавиатура
Мой командир с пьяну блажит, бредет под пулями безудержно в ночь,
Бежит впереди солдатской цепи и кроет матом всех в гриву и в клочья.
Наган его на санскрите чудит и, пуль не жалея, помогает слову.
А он вражий утюжит окоп и подставляет под пули хмельную голову.
А после атаки вновь просит: – Налей!
Не пей, командир мой, не пей!
Моего командира снаряд не берет, и пули боятся его безголовья.
Он снова командует нам: – Вперед! И умывает нас свежей кровью.
Куда его к чёрту опять понесло? Зачем ему эта чужая высотка?
Мы убитыми уже все полегли, но неукротима луженая глотка,
Из окопа грохочет он снова: – Налей!
Не пей, командир мой, не пей!
Моего командира враги не убьют. У него иная судьба-злодейка:
Он умрет от цирроза через триста дней с последним желанием: – Налей-ка…
Не пей, командир мой, не пей!
2017-02-09 18:31Поэты / Красильников Борис Михайлович ( drivbor)
Поэты, чей прах растворился в земле,
Строками стихов ходят в гости ко мне,
Как другу вверяют порывы души,
Сердечные тайны, волшебные сны...
И в те же мгновенья гостят у других -
Почти вездесущность их с Богом роднит.
Роднит со Всевышним их участь творца -
Сплетением слов будоражить сердца.
Отучались азы обновляться,
а он не мог ничего с этим сделать,
не сумел отстоять, отстараться,
ни стереть, задушенное мелом.
Его строчки болели закатами
в обязательствах краха и пресности.
Его зубы стаканами клацали,
в его карманах скукоживались вечности.
К нему мерзкое стало являться,
и не знал он: куда с этим деться,
лишь пытался до дна добраться,
чтоб хотя бы о дно опереться...
Найти себя в бездарности метаний,
запутанного в планах бытия
помогут умной будничности грани,
помогут двое – двое: ты и я.
Ты – по которой я себя не мерил
и я – несмелый с ушлостью в ладу.
Мы были равными по духу и по вере.
Мы стали разными, но я уж не уйду
от крайности запятнанного сонма
былых удач, разочарований, бед,
с тобой совместно обжитого дома
в пыли лукавых безраздельных лет.
Ведь мы с тобою как витки спирали,
пружиной взвившейся в несбывшейся мечте
с заботой радости, охаянной печалью,
с котлетами на газовой плите.
Вот и закончилось лето.
И неизбежна зима.
Я потерял тебя где-то.
Ты так хотела сама.
Припев:
Далеко ещё до декабря.
Осень будет поздней, говорят…
И когда костры из жёлтых листьев догорят
Новая взойдёт заря.
Да, поступила ты мудро
И нет дороги назад.
Я возвращаюсь под утро
Сквозь золотой листопад.
И ни о чём не жалею,
И ни кого не зову.
Просто бреду по аллее,
Словно на лодке плыву.
.
* * *
"Её он приступил ломать
И суетно, и неумело.
Слепцом забравшимся в кровать
Своё не осязая тело.
Дрожал мучительно сперва
И путался между ногами.
Шептал ей глупые слова
Потом упал поленом в пламень..."
Анна Кирсанова "Девственники"
«Всё, приступаю.» «Опа-на!..
Валяй, ломай!» и – зубы сжала…
Но – час, другой прошел, – она
Всё так – несломленной – лежала.
«Лежишь бревном! – заныл малец, –
Моргни хоть…» «От полена слышу!»
…В ногах запутался вконец,
И плачет, и неровно дышит…
«Холодная!..» – вскричал, взвиясь,
И – прыг! – в камин, необратимо…
…Так и закончилася связь
Сороконожки с Буратино.
.
Под «Прощание славянки» мы сошли с кораблей,
Океанских просторов беспредельность прославив.
Но память о флоте с каждым годом сильней
Зовом дальних походов сердца наши ранит.
Ты прости меня, батюшка Флот
За тоску, что на сердце матросском оставил
По давним друзьям, по твоим кораблям
И за верность тебе без условий и правил.
В дни военные шли моряки напролом,
Бились яростно, грозно, словно были бессмертны.
И от черных бушлатов смерть у врагов
Называлась недаром черною смертью.
Я горжусь тобой, батюшка Флот
За «Полундру» в атаках, за гордую славу,
За железную стойкость твоих моряков,
Что не раз от беды Россию спасала.
В снах все чаще я вижу океанскую даль
И друзей в бескозырках на палубе зыбкой.
И поверьте: мне молодость славную жаль,
Что в бушлате ушла с беззаботной улыбкой.
Я люблю тебя, батюшка Флот,
За тоску, что на сердце матросском оставил,
За железную стойкость твоих моряков,
И за верность тебе без упреков и правил.
У меня сегодня праздник.
Стёр я разом все года!
А у вас такого разве
Не бывает иногда?
Упаду звездой падучей.
Взмою в небо без оков –
Выше солнца…
Выше тучи…
Выше белых облаков…
Седина ко мне стучалась,
Колотился в рёбра бес…
Не пролез. Какая жалость!
А ведь так настырно лез…
Я построю самый лучший
Дом без окон и замков –
Выше солнца…
Выше тучи…
Выше белых облаков…
Доктор глянет, озабочен,
Покачает головой –
«Что-то вы весёлый очень…»
Я счастливый!
Я живой!
На отвесной горной круче
Хохотаю, бестолков –
Выше солнца!
Выше тучи!
Выше белых облаков.
Ноябрь – неисправим и кроток
в холодном тающем раю,
поизрасходовав все квоты
на радость бренную мою,
стремится в план (в какой не знает?),
заправленный в «зачем?» и в «как?»
лишь томно дни перебирает
и клонит на мольбу и в прах…
Берег реки. Уходит ночь по песку,
Не оставляя следа.
И улетают зарницы за горизонт,
Уходят вдаль облака.
Холодно ждать. Уже погасли угли в костре
И сил нет терпеть.
Но, что-то сделать, наверное, больше нельзя.
В гости ко мне приходят братья и сестры,
Приходят друзья.
Садятся рядом, смеются и песни поют
И пьют, то, что я.
Потом уходят в реку и машут рукой.
И не понятно, что дальше будет со мной.
А, впрочем , это уже все равно, ведь скоро будет рассвет.
А, впрочем , это уже все равно, ведь скоро будет рассвет.
Припев;
Миг перед зарей на берегу реки.
Миг перед зарей на берегу реки
В окружении цветов.
Вот и туман. Уже не видно лица,
Видны лишь только глаза,
В которых есть еще жизнь и даль заснеженных гор,
И блеск зеленых озер.
Берег реки, уходит ночь по песку,
Не оставляя следа.
И улетают зарницы за горизонт,
Уходят вдаль облака.
Припев;
Миг перед зарей на берегу реки.
Миг перед зарей на берегу реки
В окружении цветов.
Марунич Наташе
Глубокой ночью, в три часа,
Я услышал голоса.
Голоса в три часа ночи?
- Не бес ли меня морочит?
Прочёл молитву: ”Отче...“.
Стихло всё. В небе за окном Луна.
Звёзды, как яблоки Рая.
Забылся сном и, вот-те на...
Сцена из родного края.
Девочка стройная. Нет, не на шаре*,
На велосипеде едет, юбка ей мешает.
Колени белеют, как чайные чашки.
Едет беззаботная, Марунич Наташка.
Смуглянка, с улыбкой всему миру-свету.
Стройная, гибкая, навстречу лету.
Чёлка вразлёт – расступитесь дали.
Юность влечёт, крутит педали.
Гляжу, не нагляжусь на эту панораму.
”Подвези, Наташа. Дай присесть на раму.“
Зачем напросился – знают только боги.
Вместе мы с Наташей едем по дороге.
Я в седле – наездник. Наташа на раме.
Миг, соприкасаемся жаркими устами.
Было ли, не было? Приснилось, привиделось?
Открыл глаза: ”Где я?“ – за окном, развиднелось.
* Картина П. Пикассо – ”Девочка на шаре“.
4 марта 2010
Как гром, как засада,
как сложенный втрое,
как сложенный впятеро
глотки бросок;
оглохший от страха,
безмолвно и сразу
пред бездной коварной,
усталый пророк
не знает: как истину
выдать Израилю,
как рассказать
об увиденном сне,
в котором пред ним
непонятное тайное
возникло известием
о завтрашнем дне?
Берёзы – в инее – как облака.
С небес сошедшие на землю.
Болит – из прошлого – тоска.
Я красоте – печалью внемлю.
Темны, запутаны мои пути.
Сам, на себя, гляжу издалека.
Хочу, до крика, с поезда сойти.
В твои объятия – земные облака.
* * *
Не избыть ни кайла, ни сохи.
Пусть в Рунете ты «солнце в оконце»,
Но не кормят поэта стихи -
Поневоле работать придётся.
Не намажешь на хлеб миражи,
Быстро станешь бомжом без зарплаты.
Даже Пушкин за деньги служил
Камер-юнкером в царских палатах.
Надо дом и семью содержать,
Так уж исстари мир наш устроен.
В кочегары иди, в сторожа,
Чтоб по графику жить «сутки – трое».
Пусть оклад твой – смешные гроши,
И одет ты на диво безвкусно,
Будет время творить от души,
Не за «бабки» – во имя искусства.
Выбирай, что тебе по душе
И по жизни кровь úз носу нужно:
То ли с музою рай в шалаше,
То ль зарыть Божий дар да поглубже.
Ёжик мой, о как ты затопочешь
Гневными пяточками к двери
Когда меня, твоего похитителя и кормильца
Уводят под руки уже увели
Как ты распадешься на не хочу и думать
В опечатанной квартире сгинув, один
На игольчатую неровную шубку
Сам себе приёмыш и господин
Когда новые владельцы в собачьих шубах
Въедут и собака их зарычит
На твою смиренную вечную шубку
Огонь в квартирах следователей возгорит
Он будет гореть невидимо всё сжигая
Их книги законов их лица их сытый вой
Они будут жить в огне твоего колючего гнева
В огне моей памяти о тебе брат мой
Страницы: 1... ...10... ...20... ...30... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ...50... ...60... ...70... ...80... ...90... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400...
|