|
|
Возле аптеки фонарь.
На фонаре повешенный.
Ветер доносит гарь...
Мысли рандомно смешаны.
Месяцем лыбится ночь
в морду коту чеширскому.
Пьяный в габбану Дольче
доит бутылку «клинского».
Царь третий день не пьёт.
Всем говорят: отрекается.
Странный какой-то год...
Страшно грешить и каяться.
Светит в окно звезда
радостью термоядерной.
Думаю, это Создатель
код посылает матерный.
Странный сегодня год.
Не високосный вроде бы...
Ноет висок...mein Gott!
В крепких объятиях родины.
Утро... Погас фонарь.
Висельник в лимб отправился.
Парами ходят твари.
Мне одному не справиться.
Мне кажется порой, что мы фантомы.
Наш ДНК – простой программный код.
Мы с вами были в прошлый раз знакомы,
Чеширский, или Шрёдингеров кот.
Вы пили молоко, а может, виски,
я был контужен павшею звездой.
И досконально просчитав все риски,
решил предположить, что я живой.
Вы ухмыльнулись, не сказав ни слова.
Хер Шрёдингер уже включил отсчёт.
Не оставалось ничего другого -
надеть часы и двинуться вперёд.
Туда, где чёрных дыр дурная темень
собой рождает первобытный стиль,
в проём двери, куда уходит время.
И где начальный пункт его пути.
С ним удаляясь от своих истоков,
навряд ли стану ближе хоть на шаг
к чему-нибудь, что объясняет Бога.
К кому-нибудь, кто меньше, чем дурак.
Мои поля, увы, не для баталий.
Они для многоточной тишины.
Бумажный огород небесных далей
в чернильных грядках с кляксами Луны.
Достаточно одной ничтожной точки,
чтоб раскрутить Вселенной колесо.
Достаточно одной удачной строчки,
чтоб усомниться в нужности часов.
Мерцали звезды сквозь стекло
Лучами бледного накала.
Вино багрово растеклось
Вокруг разбитого бокала.
Был стол причудливо накрыт,
И вот десерт лежит в руинах...
А контур винный – словно Крым
На старой карте Украины.
2012
Пришли волхвы: какого х.я?
Все перевёрнуто. Луна
В тазу воды лежит, бликуя.
Мы тянем руки к ней из сна.
Стога и вилы над сосною
Висят у вечности в плену.
Сыр, истекающий росою,
С вершины смотрит на луну.
Все мысли спутаны. Казалось,
Земли и неба тождествО,
И наша молодость и старость...
Но наступило рождество.
И снова всё перевернулось,
На ноги встало, оглянулось,
Закукарекало, и вот
Звезда любви меж нас живёт.
Забрались в сад чужой Адам и Ева.
Им было лет по восемь с небольшим.
Никто не знал , что этот сад Эдемом
лет в сорок вспоминаться будет им.
Как сладко было маленьким воришкам
вкушать в кустах запретные плоды.
Тогда Адама звали просто Мишка.
А Евой дочь соседки Фариды.
В те дни они не верили, что смертны.
Напрасно их дразнил воздушный змей.
Был мир прекрасен без золы и скверны.
Под чистым небом голубых кровей.
Исчез тот мир... Стал сказочной планетой.
Так, будто вовсе не было его.
Засохли зёрна и плоды запрета...
Как вечности размазанный плевок.
Иногда казалось мне, что бог это свет.
Иногда казалось, что это любовь.
Так тени, движущиеся на стене,
Складываются то в это, то в то.
Я выхожу на свет, где всё равно.
Пусть не всё вышло, как хотел.
Другого не нужно теперь. Теперь
Мой сын готовится стать мной
Другим, и на моих глазах
Смотрит на первый осенний снег.
Пальцами мну сигарету,
важно смакуя скуку.
Я подчиняюсь правилу —
жить, чтобы просто жить.
Время меня исправило,
как паутина муху.
Но для души оставило —
«быть, или не быть…»
Если наступит завтра,
не избежать похмелья.
Завтра всегда разумно.
Даже в полярный день.
Завтра всегда находит
поводы для веселья.
Знает чем тешить новых
скучных своих гостей.
Бродит по краю света
лунный огарок ночи.
Над разомлевшим городом
зодиакальный нимб.
Шёл на четыре стороны,
чтобы в финальной точке,
сердцем стуча от холода,
снова увидеть Рим.
Здравствуй, мой город вечный
из миллионов склепов.
Долго же где-то шлялся
ты… Или, может, я…
Гости бросают кости
в очарование неба…
Чтобы не гасло пламя
звёзд твоего кремля.
Милая, ты не умрёшь.
Ты уйдёшь в зазеркалье.
Смерти нет.
Её просто не может быть.
Путь туда
это выход из детской спальни.
Смерти нет.
Есть потеря желания жить.
Милая, там за стеклом
вечный мартовский заяц
варит чай
из осколков мятежных лун.
Там цветёт
плод фантазий чеширских пьяниц -
блудный кот,
или попросту кот баюн.
Милая, ты будешь жить
в зазеркальном эдеме.
Не болеть...
Там и старости тоже нет.
Зеркала...
Изменяют пространство и время
Там закат
переходит за миг в рассвет.
Милая, нет... Тебе кажется...
Я не плачу.
Просто, я...
Не могу третью ночь уснуть.
На стене,
видишь, прыгает лунный зайчик.
Засыпай...
В Зазеркалье далёкий путь.
Я любовь на девок не меняю,
но меняю слезы на слова.
Никого ни в чем не обвиняю,
разве что теперь я понимаю,
что её я недоцеловал.
Скажет кто, ну что же здесь такого?
Много в мире страсти и огня.
Но они не знают Кондакова,
Вовку то есть, стало быть меня.
Я б сказал мадамам многим – Здрасьте!
Но сдержусь – за тайну, за мою,
вы меня, пожалуйста, не сглазьте,
я вернусь. Спою. И долюблю.
Ведь она мне, как душе – тельняшка,
как гитаре тонкий нервный гриф.
Только с ней душе моей не тяжко
целоваться, не договорив.
Только с нею я и есть с собою
на тарифе конском, но в ладу.
Оплачу любовь своей судьбою
все равно – в раю или в аду…
"...Видишь этот рубец?
Он оставлен слезой."
"... земная шваль: бандиты и поэты."
(Борис Рыжий)
Бандит, живи в стихах поэта.
Мне для тебя строки не жаль.
Мы, с точки зрения планеты,
Как ни крути, земная шваль.
Здесь камень стал метеоритом,
Подвалом – черная дыра.
Ты явно весь из палласита,
А я из веры и ребра.
Мой галактический обломок,
Без сил упавшая звезда,
Ты ночевал в траве у дома,
А дома не был никогда.
И потому так сохнут губы,
Горят от соли неземной,
Когда целую этот грубый
Рубец, оставленный слезой.
Я завидую,
Вашей тени.
В майский день,
неразлучной с Вами.
Только, я не Сергей Есенин.
Объясниться не смог стихами.
Двадцать лет, к Вам бегу,
из далёкого прошлого.
По Потёмкинской.
Через – три ступени.
Господи! Помоги стать,
на мгновение – её тенью.
К воде спускаются леса,
Из них вчера удачно вылез.
Течет река, как бык поссал.
Мой путь домой весьма извилист.
Поддали ночью хорошо...
С трудом попав в иголку ниткой,
Я зашиваю капюшон,
Стащив с себя энцефалитку.
Не сгладит даже ураган
Крутую горную породу,
И зубоскалят берега,
Поймав кураж на поворотах.
Зима случается к весне,
Как си вис пацем — пара беллум.
Ловлю губами первый снег,
Чтоб смачно жить на свете белом.
Туманна биография совы
А если всё же...
Нет, архивы – снегом,
Корнями вырванных страниц полны
Так что: увы, увы
Туманна биография волны
Архивы – пеной
Заполнены, речной, второстепенной
Да, в общем-то, и мы
Волной, зазябшие, уже не так больны
Туманна биография коня
Над миром ржание: «полцарства за меня!»
В саду, в лесу, в реке
Искали – нет архива
На нет – и нет суда
Вам, стало быть, товарищ, не сюда
Туман в саду и над рекой красиво
.
* * *
Никуда не спеши.
И куда б ты ни шел —
Отправляйся пешком и пораньше:
Ты почувствуешь, как
Эти дни хороши
И увидишь, что сад стал оранжев…
Никуда не спеши.
Сядь и глубже дыши,
Отмечай в птичьем пенье длинноты…
В тридцать лет уже можно
Писать для души —
Если раньше писал для нее ты.
Никуда не спеши —
Слушай: в ранней тиши
Разливается песня пичуги…
Никуда не спеши.
Выбрось карандаши
И пойми, что напрасны потуги…
(1985)
.
Спасибо, что ты есть,
и проклят я, что буду.
Ты вся – благая весть,
а я зову Иуду.
Я предал небеса,
поля, моря и реки,
где наши голоса
тела плели навеки.
Дрожу от немоты,
расчетливый и гадкий,
спросить боясь – как ты?
В порядке? Я – в порядке.
Все ровно у меня.
Страна, семья и куры.
За свет пришла пеня…
С соседкой шуры-муры….
Но чувства, что попал,
на глупость, как на бабки,
увы, не избежал
и выводы не сладки.
Любовь не предавай,
безлюбье будет карой,
как Аннушкин трамвай,
и как рассвет Икару.
Люби!.. – Тяни, толкай,
себя к ее порогу,
в чем хочешь – потакай,
но чтобы было ровно
и сладко ей дышать
на рук твоих созвездьи,
и бойся опоздать
из своего отъезда.
Но немота кует
свои права молчанья
и выдать не дает,
ни днями, ни ночами
и всхлипывает боль,
оглядываясь немо -
наверное, любовь,
не более, чем схема,
где он да плюс она.
А если она – минус,
то схема тем стройна,
что с ним соединилась.
Вот он и шьет чертеж
словами и мычаньем.
Ну что ж теперь, ну что ж…
Почтим его молчаньем.
Поймем его как есть.
Без всякого резона.
Он – не благая весть
и из Армагеддона…
Куда ни глянь – зима повсюду
И лёд – синоним слова «мир».
Я не боюсь поймать простуду,
Грызу нетающий пломбир.
Всё хорошо с иммунитетом,
И оттого течёт слеза,
Что ветер плещет синим светом
В полузакрытые глаза.
Нельзя мне, милый, оглядеться,
На южный полюс развернуть
Большое северное сердце,
Оно растает. Как-нибудь
Пойдёшь за мною по дорожке,
И в миг подошвой сапожка
Растопчешь льдинки, слёзы, крошки
От шоколадного рожка.
Не торопясь, не обгоняя,
Зачем нам эта чехарда...
Со мной следами совпадая,
Не замечая никогда,
Что облака на небосклоне,
Не в силах землю обойти,
Бредут, как загнанные кони,
И умирают по пути.
.
* * *
В. Б.
Повиснет гроздь
Осенних гроз,
Уедет гость —
Останется усталость.
И отдохнем.
И приведем
В порядок дом —
А что еще осталось?
Всё, что хотел,
Сказал и спел,
И улетел,
Оставив пару строк нам,
Оставив стих.
Наш дом затих…
И к тридцати –
К зиме — заклеим окна…
…Так что ж, теперь
Рвешь дверь с петель,
Твой спаниель —
С чего так вертехвостен? —
Двор освещен:
Шарф — над плащом,
Гриф — за плечом… —
Ведь дом не дом без Гостя.
1981,
Тбилиси
Когда-нибудь придется умирать...
Надеюсь, перед сменой декораций
Не будет стихотворная мура
Единственной отрадой вспоминаться.
Глаза твои – таинственная топь!
О жизни непутевой не жалею,
В которой ты неведомо за что
Любила и прощала дуралея.
Давно не пил я в полшестого
такого манкого вина!
Казалось бы, – ну что такого-
к утру не сдаться Кондакову,
кому ж, – вопрос? И кто она?
Она: жена, подружка, муза,
тоска, любовница, страна,
«Служу Советскому Союзу!»
-Присяга? Тоже и она!
Строка, строфа, фонема, грамма,
слова, созвучия… Рифмач,
под сенью этого вот храма
ты не хвались, не ной, не плачь!
Благословенна буква звуком,
любовью – жизнь, тоской – слова.
Не сблизить их стократным зумом,
и не унизить до бла-бла.
Они невинны совершенно,
как кровью залитой страна,
они единственно – мишени
хоть в полшестого, – для вина,
для склоки, спора, драки, злобы-
на всю оставшуюся жизнь,
чтоб не сошлись прямые, чтобы
да и кривые не сошлись.
Вот потому и наливаю
себе винца, уже к семи,
пишу, читаю выпиваю,
и за тебя не забываю, -
как жить прекрасно, чёрт возьми!..
Вошёл отец и ложится спать.
Я говорю: ты же умер, поговорим давай.
А он мне: очень устал, и в одежде, как есть, на кровать.
Я ботинки с него снимаю.
Посижу рядом немного, посмотрю,
А потом и сам лягу, вставать рано.
Он уйдёт из дому, пока я сплю.
Ноги из-под одеяла
Худые пахнущие торчат.
Его снова нет, я уже представляю.
Вот и тела наши скованные молчат,
Будто двери тяжелые приоткрывая.
...
...
Над кроватью отца маячит стекло,
И во сне кажется, если туда вглядеться,
То видно и будущее, что прошло,
И райский огонь на границе леса.
Страницы: 1... ...10... ...20... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ...40... ...50... ...60... ...70... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400...
|