|
|
Памяти рвётся ветошь,
а залатаешь – криво.
В Прошлом резвится ретушь,
лгущая в хвост и в гриву.
Так преступленье или
право ходить налево?
Помнится, что срубили
пешкою – королеву.
Вот и живёшь, гадая,
что же тому виною:
яблонька молодая
или кипенье зноя?
И безоружны чресла,
и незабвенны дали.
Яблоньки нет, исчезла.
Верно, снега сломали.
Спички, и соль, и мыло -
не для души, для тела.
Злая старушка выла
и умереть хотела.
Хриплый ветер воет чаще.
Лес, линяя, скалит сучья.
Стужа рыскает по чаще.
Лето – бабье, осень – сучья.
Осень снова у кормила -
Выйдем, вспомним, подождем!
Осень, ты меня вскормила,
Словно Ромула, дождем.
.
* * *
Не говори со мною о высоком.
О низком чем-нибудь, поговори.
Нелепы, в пятнах клюквенного сока,
Античные – на кухне! – словари.
Хотя, и мне высокое не чуждо –
И глупо это было бы скрывать –
Пойдем! – я покажу тебе – прочувствуй! –
Старинную
высокую
кровать...
.
Шепчут пастыри проникновенно: «Ты верь, и — ага!
Только в вере спасение, а на сомненья забей!
Верь! В итоге приступит Господь к дележу пирога,
Самый сладкий кусок оставляя, конечно, тебе!»
Облетают листы пожелтевших зачитанных книг.
С пониманием жизни уходит романтики пыл.
И внезапно придёт: ничего не достиг, не воздвиг,
Но зато погрузнел и таланты куда-то зарыл.
Одряхлели Мальвины, без пенсии сдохли Пьеро,
И в том доме, который напротив и наискосок,
Бывший плут Буратино, своё оживляя нутро,
В деревянные вены вгоняет берёзовый сок.
Вера — верой, но меру всему назначаем не мы,
А начинка к тому пирогу — на крови и слезах.
И попрячутся сытые боги, слепы и немы,
От просителей жадных в запутанных антимирах.
жизнь настоящая
в мареве осени
временем города
все остальное апгрейды фамилии
имени тальности Дании
сны мои жмут на манжетах фантазии
их как дорогу крестцово нахальную
в год не объедешь на пьяной дрезине
я кольцевыми дорогами мечена
птица ночная
забудешь потом
как повстречались на дне перекопанном
ты – стылью рельса
а шпалами я
вся деревянная
словом помешана
я не узнала
святого огня
поездом призраком стану невидимым
и радиально по царству аида
где не любили евклида
сны колесить охраняя тебя
город наш буду беречь
чтоб
ни из мысли ни слова из
порча налетная заморских овин
лика не тронула веры твоей
в омут им вил
отписать по воде
не подпустить и на градовый выстрел бы
что там на пушечный
если ты с тем
осень встречаешь в берез бигудях
в очередях за последней надеждой
ночью расхристанной как память ветра и
верный валежник
.
* * *
...И слова в жизни мне не сказал:
При встрече, глаза – в пол.
Сегодня вышло – глаза в глаза, –
Кто-то из нас
подл.
Слёзы ушедшего – ливнем апрельской грозы
Грёзы пастелью – в хрусталь ледяной полосы
Жизнь – наказание кармой, из прошлого эхом
Вой на луну, пополам с истерическим смехом
Плачущий клоун – абсурд, где любовь – аксиома
Выплеском нежности, тёплышком грусть – невесомо
Кобальт в сурьме – сменит – золото в ультрамарине,
Если пастель… на постели души… как у Грина…
Если глазами в глаза, да с добром и без страха
Если упрёк лишь себе… да сгоревшему праху
Если любимым в подарок… себя… словно море
Станет янтарным январь, улетучится горе…
Чёрное – торноё, речкою горною… смоет…
Белое – светлое, чистой росою умоет…
.
* * *
"На войне солдаты устали.
Каждый день – смертный бой.
И автобусы ездить почти перестали
По столице моей голубой.
Снег торопится, всё не ложится,
За ночь ляжет, и вот – тишина.
Машенька перевернула страницу:
Как чиста и красива она.
Как грязны, некрасивы солдаты
В ежедневном последнем бою,
Вы ложитесь на снег ноздреватый,
Машеньку сохраняя мою.
Холод, холод, и ветер, и ветер,
И автобус сквозь вьюгу, во сне,
Едет, словно последний на свете –
Или это всё кажется мне?
Чуть позвякивая, чуть качаясь,
И как будто совсем никуда,
Едет синей Москвой, улыбаясь:
Никуда, никуда.
Отчего мне любить эти руки,
Эти губы и пятна стыда,
Чтоб лелеять автобуса звуки,
Этот солнечный гул – никогда.
И, счастливую шапку срывая
И бросая в истаявший снег,
Вижу: радость моя дождевая,
И солдат – пожилой человек."
Машенька / Гришаев Андрей (http://arifis.ru/work.php?topic=1&action=view&id=20104(Listikov)
На войне солдаты устали.
Каждый день – смертный бой.
Все виды транспорта ездить почти перестали
По столице моей голубой...
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал истошный бас,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел… «trolleybus».
Чуть позвякивая, чуть качаясь,
И как будто совсем никуда,
Едет синей Москвой, улыбаясь:
Никуда, никуда.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Холод, холод, и ветер, и ветер,
И «trolleybus» сквозь вьюгу, во сне,
Едет, словно последний на свете –
Или это всё кажется мне?
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Как грязны, некрасивы солдаты
В ежедневном последнем бою,
Вы ложитесь на снег ноздреватый,
Машеньку сохраняя мою.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
И, счастливую шапку срывая
И бросая в истаявший снег,
Вижу: радость моя дождевая,
И солдат – пожилой человек.
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
Снег торопится, всё не ложится,
За ночь ляжет, и вот – тишина.
Машенька перевернула страницу:
Как чиста и красива она.
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Отчего мне любить эти руки,
Эти губы и пятна стыда,
Чтоб trolleybus’овы слышать звуки,
Этот солнечный гул – никогда.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить...
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
по горящему тонкому льду
ты идёшь на мои голоса
ненавидимый август
прокруст
снова курск
как взрывной по умам
его души в морской чистоте
где смешались последние слезы
в брызгах чаек и пойманных рыб
что пойдут на столы юбилеев
там слова не написаны
возгласы
тех кто там на моей частоте
светом неба несущем не розы
а провайдером к блогу пакет
тихих слов и литые угрозы
от того
кто кормился с руки
помоги
и сиротам и вдовам
за мороза у слез передоз
и пустотность вопроса в пустыне
почему и зачем в этот мир
как подводные лодки времён
отпускают детей без любви
а любимые бьют как играют
отворяю тепло сентября
из прощений
коррид самолюбий
все проходит
не всё
пусть болит
чтобы кто-то еще не забыл
остается не память
а люди
рефлексируя в курские дуги
запах павших на камни цветов
мы то сами
а их
то за что
убивают под тихое горе
соляными стогами молчаний
возле вдов
морокующих в роли
на листках экспертиз ДНК
когда сверху
пустынно спокойно
утонула
медаль
тчк...
1.
Сгоношили делать ремонт.
Отрываю обои.
Из-под обоев сонно щурятся нарисованные глаза,
Просят выключить свет.
2.
Кошка заговорила человеческим голосом,
Почему-то баритоном.
Несет хуйню.
3.
Мама, – сказала дочка знакомых, -
Почему ты несчастлива?
Гости засмущались, заторопились есть.
Стол опустошен за десять минут.
4.
Идя домой, увидел на пороге паспортного стола дворнягу,
Пожалел, бросил ей начатую шаурму.
Есть не стала, ушла.
Шаурма – на коврике у входа.
Торопился, не оборачиваясь.
5.
Телефон стал заедать на цифре три.
У всех близких друзей оказались номера с тройками –
Несчастливые номера.
Денег на ремонт нет.
Второй месяц звоню только врагам:
Хорошие, милые люди.
6.
Вскрыл письмо от самого себя.
«Будь осторожен.
Лина тебе изменяет»
Кто такая Лина?
Странный розыгрыш.
7.
Снова дождь.
Снова дождь со снегом.
Снова дождь со снегом и солнце.
Снова весна.
Снова любовь.
Снова слова.
Слова, слова, слова.
8.
О, что ты со мной делаешь.
Кормишь, одеваешь, хлопаешь по заднице.
Говоришь со мной,
Идешь ко мне.
И я говорю себе.
Иду себе.
Мимо пустыря, на котором тебя распяли.
Пересекая кровавые следы,
Ровной походкой взрослого человека.
В магазине, на вопрос: «сколько?»
Отвечаю невпопад: «Я сирота».
На войне солдаты устали.
Каждый день – смертный бой.
И автобусы ездить почти перестали
По столице моей голубой.
Снег торопится, всё не ложится,
За ночь ляжет, и вот – тишина.
Машенька перевернула страницу:
Как чиста и красива она.
Как грязны, некрасивы солдаты
В ежедневном последнем бою,
Вы ложитесь на снег ноздреватый,
Машеньку сохраняя мою.
Холод, холод, и ветер, и ветер,
И автобус сквозь вьюгу, во сне,
Едет, словно последний на свете –
Или это всё кажется мне?
Чуть позвякивая, чуть качаясь,
И как будто совсем никуда,
Едет синей Москвой, улыбаясь:
Никуда, никуда.
Отчего мне любить эти руки,
Эти губы и пятна стыда,
Чтоб лелеять автобуса звуки,
Этот солнечный гул – никогда.
И, счастливую шапку срывая
И бросая в истаявший снег,
Вижу: радость моя дождевая,
И солдат – пожилой человек.
 о подвигах о доблестях о славе...(с)летают сучья палки под колесадровами для костраи скороосеньнеприкасаемости...бездарноне проигранное утроЧарльз Дарвинвы не принци не тревожьте бугорокна ухетам все то что вам осталось от небесмой беснепогасимый уголёкно пишет меломгорит с других распущенных созвездийвнутри взорвавшегося сердцаи расширяется без формулы и форумовя изгоняю грустькак экзорцистнеловко но взашейупрямым облакомобняв твои коленипод всплеск костра горящего глинтвейнаязык энштейну показавродной и кириллическийв бюро патентоимпотентовраспроданного формулами снао неземномпроисхождении водыпаяльником помешиваю кофепоминками сгоревших термопотовсубботу обьявив рабочим дномлюбовь – работадо выпота души из кровина запястьяхзашитых ветромвидимо на счастьерубашки вместоиз которой рождены
Наверно, мы сошли с ума.
Наверно, нас ночная тьма
Разоружила.
Лишила воли.
А может, всё наоборот.
Застыл суфлёр, разинув рот,
Смешались краски.
Забылись роли…
Быть может, это наш каюк.
Не удержаться на краю,
Но нам не страшно.
Но нам не скушно.
И мы бежим по облакам,
И Бог простит,
И PAL SECAM,
И сверху видно,
Как снизу душно…
Как догадаться нам с тобой,
За что дарованы судьбой
И жаркий шёпот,
И стон,
И слёзы?..
Закрыта дверь,
Потерян ключ,
И только солнца первый луч
Убережёт нас
От передоза.
Пусть будет строг.
Пусть будет скор
Людской и Божий приговор,
А мы не слышим.
А мы смеёмся.
И этот миг через года
Нам – путеводная звезда,
Когда вернёмся.
Когда очнёмся.
аншлаг подарков
жжёный вкус клико
портьера задрана
буржуйский праздник пропит
голгофа утра
корточки и профиль
среди забытых книг
сухой цветок тепла
из синопсического
лежбища Европы
она над ним
то плачет то поёт
и посылает
все звонки и письма
любовь как дурочка
на мир и на войну
идёт с цветами
и ломает нас и копья
слетая ветром
как осенний дождь с листа
и в клетке плачется
от счастья
если та
она и клетка
плывёт река купая небо в хляби
чешуек ряби из печали ветра ос
которому ни крова ни дороги
сквозное постижение торосов
пространства перемычками свобод
отпущенного взгляда старых птиц
на чьих полетах легче разбиваться
пуская свет из веера ресниц
нам воздух дом стихи и
окна – память
крест накрест закороченных вопросов
в чем радость мир гонять по кругу боли
с распущенно простившими руками
наркотик зла утаптывая в снеге
под гордости пустые стремена
и бог однажды не найдя ответа
власть шанса подменил на времена
бессмысленная глупая затея
порвать несуществующую нить
увидеть как из камня галатеи
выходят чтобы воздух разбудить
стихиями огня души и ветра
укрыв словами спящего того
от чьих моланий и окаменели
никчёмные как темные аллеи
без легкого дыханья cвоего
вместо дикого зверя с меткой
вздутые вены на
параходе руки
не по погоде
кила дорог
ну же
натужься
вальсом кружится
дон голубой
снова придется
книгу иначе
слева направо
сердце как мячик
плачем маяча
времени сдача
видишь королева
корчится в углу
под летящий свист
гула камнепад
а над головой
то ли руль утрат
то ли колесо
времени
короны вместо
её ничтожество
любовь
слева подставы от веры
сопли надежды
и дел пустота
и по пупок засучив рукава
левиса страуса
кто то её утешает
дельтой глубокого сна
ни первой
ни единственной
последней
остаться
только
как потоп
чтобы потом
никого
после меня
Поймаю в пиве дрозофилу
И отнесу ее на зад,
Там положу ее в могилу
Где дрозофилы все лежат,
И буду долго-долго плакать
Над дрозофиловой судьбой:
Весной в могиле жуть и слякоть
И стужа страшная зимой…
Я жить хочу, как дрозофила –
Метаться, мельтешить, мешать!
Ведь это так смешно и мило
И жизнь, и смерть перемешать…
И в беззаботный летний вечер,
Когда понятна жизни суть,
Лететь судьбе своей навстречу
И в теплом пиве утонуть.
Простишь ли ты меня,
Что я не только не делал ничего дурного,
Я ничего не делал вообще?
Наступает утро,
На скатерть кухонного стола ложится первый луч.
Солонка и перечница, подаренные твоей подругой,
Округляются, приобретая объём.
В солонке появляется соль,
В перечнице – перец.
Ты улыбаешься, вспоминая, что сегодня суббота
И ничего не надо делать.
Я же, напротив, начинаю суетиться,
Жарю хлеб, нарезаю салат,
Что-то вроде маленького жертвоприношения.
Завалить бычка.
Купить на сельхозрынке
Или где там, на ферме,
Не бычка, овцу,
Договориться с шофёром,
Затолкать в газель,
Привезти.
Подняться на седьмой этаж,
Удерживая животное, открыть дверь,
Проводить пинком в комнату,
Там, где ты, ещё в постели,
Взять на кухне толстый нож.
Одной рукой хватая загривок,
Другой просунуть нож в овечье горло,
Секунду – ничего, и вдруг кровь струей.
Такие вот салат, тосты, чай.
И ты меня, конечно, прощаешь.
Пройду по абрикосовой, где пахнет абрикосами,
Сверну на виноградную, где пахнет виноградом,
И на тенистой улице вдруг показалось адом
Размеренное сладкое шитьё.
А ты струишься около душистая, тенистая,
Иглою милосердною так быстро, мягко схватываешь
Всё то, что разошлось,
Что светом горьким тянется,
Прощаешь малодушие моё.
Со сдавленною злобою тебе шепчу: не надо,
И мёртвым шагом праздничным по городу иду,
По улицам фруктовым, по очертаньям ада,
И тренькает трамвай и плачет на ходу.
Вид подножия холма
Изначально неприступный,
И водой толчёной в ступе
Жизнь до краешков полна.
Но впечатывая шаг
В спину скользкому подъёму,
Я опять тропинкой к дому
Возвращаюсь не спеша.
Страницы: 1... ...50... ...60... ...70... ...80... ...90... 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 ...110... ...120... ...130... ...140... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400...
|