|
|
Неизвестно зачем я и люди вокруг
Говорим о такой чепухе бесконечно.
Что бумажник не толст, что живот не упруг,
Что чего-то ещё как-то небезупречно.
Даже брызги слюны! Даже рот искривлён!
Даже, кажется, выше стала температура!
А всего-то и дел, что паршивый приём
В зоне отдыха нашей или в зоне культуры.
А на что мне приём? Я и так каждый день
Безо всяких приёмов могу целоваться с тобою.
Что в карман не вложи и какие штаны не надень --
Пламень нашей любви завсегда поглотит наносное.
Вот теперь я сказал то, что должно сказать,
Моя кошечка-зайчик. И довольно об этом.
Помолчим 5 минут. Или 75.
Хорошую религию
придумали индусы...
В. Высоцкий
На моих похоронах,
будет весело.
Будет солнышко сиять,
с поднебесия.
Станут птицы щебетать,
трели – разные.
И рождение птенца,
в небе – праздновать.
С первым писком, он вдохнет,
душу вечную.
И продолжит мою жизнь,
бесконечную.
_
Ты, прохожий, не крестись,
на процессию.
Я не умер. Буду жить,
в поднебесии.
Вновь застучало по крышам.
Здравствуй, весенний челнок!
...Может, я спал и не слышал,
Как зачирикал звонок.
Как зашуршавшее платье
Кошку спугнуло с перил
Над грациозною статью
Парой заоблачных крыл...
Как долетел до соседки
В шелесте радиоволн
Смех твой застенчивый, редкий -
Молнией венчанный звон...
Нет... Зажужжала пластинка;
Вспрыгнул в окно моё день.
Девочка, талая льдинка,
Сон ты и грустная тень.
13.07.10
Даже то умирает,
Что неумираемо.
Дуб глядит, и кора его
Чешуйки роняет.
Жук древесный,
По каменным лаковым клавишам,
Или всё же – небесный.
Весна, снова птицы на кладбище.
Всё растет
В эту сторону, дивно короткую,
И с улыбкой, прозрачной и кроткою,
Всё пройдет.
Дорогие и неугасимые
Макушки церквей,
Утренние, дневные, неисчислимые
Для цариц, царевичей и царей.
И солнечные пятна в июньской ряби
время с водой
нигде
он
ты открываешь меня как книгу
на 17 странице
со страхом и интересом
и мир тесен
после тебя
ненависть это любовь
которую мы не узнали
чайки над морем
как неба чека
помнят прелюдии Баха
потому что музыка
драйвер и дайвинг любви
коснись тепла нотой
до
и после
рассвет голубой
привносит рингтоны осени
время терять
только с тобой
и голову
имя звезды прикусив
за фокусимы сон
слышен ли стон
детей из Японии
я пони им нарисую
облаком времени Z
и моря короста размоется
и пена вернется к волне
в новые руны хлопот
чтобы цвели орхидеи
там где хрусталик плачет
так и остался
мальчик...
время терять себя
только в живых словах
мелом писать на снегу
белые стихи
Вот жёлтый, жалкий, лучезарный
В петлице теплится цветок:
Какой-то господин кошмарный
В театр с ним явиться смог.
Сидит, подслеповатый зритель,
В партере, во втором ряду,
Летящих возгласов ценитель,
Лелея леденец во рту.
В антракте, у дверей стеклянных
На город смотрит. Облака
Построятся в тонах багряных,
И небо, будто бы река –
Из берегов, и наплывает…
И зонтик вылупится из
Людской реки, и замелькает,
По улице спускаясь вниз.
С ударившими дождевыми
Вернётся в театральный зал,
Где все уже актеры. С ними
Он мысленно цветок связал.
Хлопки. И, кажется, на сцене
(А ты, цветок, цвети, свети)
Кривые головы растений
Мычанье тянут из груди.
* * *
Чутко на лесть мы падки,
Мявкаем испацтула...
Правда бывает сладкой
Редко – воротит скулы,
Душит навзрыд слезами,
Бельма сдирая с корнем.
Правда – всегда экзамен,
Как испытанье горном.
Фарфоровые слоники стоят на столе.
Собираются люди, много людей.
Входит Дарья Ивановна,
Говорит: что же вы здесь?
Мы же в другой комнате,
Горячее стынет,
Ну-ну, говорит, я смотрю, вы уже порядочно.
Так нельзя, так нельзя.
И всё теснее и теснее,
Не встать, не выйти, не хватает стульев, мы сидим друг у друга на коленях.
И горячее ведь стынет,
И откуда мы здесь,
И кто нас сюда привёл?
На метро? На трамвае?
Нет, наверное, на своих.
Ноги страшно болят, а ботинки стоптаны.
Дорогая Дарья Ивановна,
Пожилая женщина,
Хозяйка своих гостей,
Добрая душа, щедрое сердце,
Добрая душа, щедрое сердце, стоптанные ботинки у наших мёртвых.
Толкаемся, пахнем несвеже, не можем поместиться.
И вот он – звон обеденного колокольчика,
Жаркий дух, звяканье серебра
Из другой комнаты.
Разве заплачешь от жалости к себе,
От неутолённого голода,
От звенящего в ушах праздника -
Нельзя.
Привалиться на чей-то локоть,
Залюбоваться узорами на обоях,
Прошептать благодарно затверженный наизусть адрес.
За розу
Протуберанцы
На чужом солнце
Волчата так воют яро что плачет небо
Когда они бесятся
Сном не умея достать до тени
Бьют кулаком по горлу
Рукой неутешной пьяни
Горлинки времени камень не страшен
Не больно уже
С чужих хотений
С пьяных рожнов растут рога
А могли бы вишнёвый сад
Охота без правил
Флажков наложили
Забыв впопыхах про время
Оно беспрожильно дрожит в листах
Анютиных и сосновых
В октаве забав земли
Кулак как француз картавит
Гнева не будет
Господа оформисты
Бойтесь моих прощений
В боли есть правило быть живой
Птицей волны растений
За переход плацебо с крыльями ветра в небо
Вой это песня о главном
Нас не разлить водой
Если уж бог не смог
Именем мира и рима
Сети ползут ко мне
В ноги
За свежей рыбой
Пену вернув волне
...как хрупок мiр неощутима грань
и сон и явь и между тем и этим
закрыв глаза ты руки не порань -
закатный луч на переломе света
так холоден так отстраненно ал
за горизонтом ждет его обитель
он все что мог уже давно сказал -
уходит побежденный победитель ...
Свет хранился в коробке, покуда
Не возникла большая рука
И достала его – не как чудо,
А как гусеницу, как паука.
Отношеньем обиженный этим,
Он негромко и злобно горел,
И сказали: «неправильно светим» -
Только правильно он не умел.
Белый колокол тишины,
Хвойный лес без молотка и гвоздя.
Великие тени большой страны,
Где лишь облако, полушутя,
Заходит в продовольственный магазин
(Всё остальное – всерьёз),
Отвратительных берёт папирос.
И потом, где по-прежнему ни души,
У реки, у большой травы
Смотрит, курит на камыши,
Улыбаясь: а вы, а вы?
А мы, пиджак на локте залатав,
Так серьёзны, что всё простим:
Этот страшный багровый закат,
Облако розовое, горький дым.
И.Б.
...не важен смысл картавящей волны
свет маяка подсвеченные арки
и острый нос ассиметричной барки
придуманы скорее чем видны
размыты очертания людей
как в прочем все что в памяти – размыто
и голыши просеивать сквозь сито
не самой глупой будет из затей...
Ограду сделали неправильно:
Зачем-то патина и лилии.
Но – раз отлили – то отлили,
На майские уже поставили.
Быть может, это шутка папина,
На том и порешили: шутка.
Она и впрямь смотрелась жутко,
Вся эта сказочная патина.
Такое недоразумение,
Что понемногу, понемногу
Все выпили – и Слава Богу.
Нарезка, холодец, пельмени.
И хрен с ним, с золотыми лилиями.
В конце ж не лилии останутся,
Не имена и даже не фамилии,
Тем более, возможно, папе нравится.
Сердце стучало.
Небо тянуло.
Жизнь обещала...
Да обманула.
Леность и вялость.
Бога немилость.
Недосмеялось.
Недолюбилось.
Стал отзвук песен
Граем вороньим.
Друг был так весел,
Да – похоронен.
Небыль сжимаю,
В прах осыпаясь,
И доживаю,
Не просыпаясь.
Судеб начала
Вёрстами мерил.
Жизнь обещала…
Жил, пока верил.
Треснуть на части
И, что есть мочи:
«Лунное счастье!
Синие ночи!..»
Хутор безвестный.
Отблеск прощальный.
Свет поднебесный
Исповедальный.
О господи без правил и речки лепесток,
Ты окуня заставил, а молнию не смог.
Катилась, укрывала, а ты достал и вскрыл
И пламя запоздало в продрогшей плоти скрыл.
Мы двигались и плыли, и плыли, и плыла
Звезда речная или нас молния вела
До дальнего вокзала, улыбки без любви,
Где ты мне прошептала: ты сам её лови.
Но господи летящий, не знаю я зачем,
Где сердце стынет чаще и осень насовсем,
От бедных сновидений разбавленного дня,
И плачет лист осенний: любила ли меня?
Любила. Помнишь: «плыли, и плыли, и плыла
Звезда речная или нас молния вела...»
Той музыки бессловной я помню каждый звук,
И ты смеёшься, словно букет летит из рук.
Какая все-таки тоска – Стихов унылое гуденье... Арсений Платт * * * Читать стихи – тоска, друг мой!Не все, конечно – в общей массеИ золотник блеснёт порой,Пусть мал – он этим лишь прекрасней.Но, чтоб добраться до него,Перелопатишь горы швали.Ты ради перла одногоЗа день управишься едва ли.Есть в этих поисках печальИ радость редкая находки.Мне, право, времени не жаль –Тоска и скука без перловки.
Земля под ногами жива мертвецами.
Старик, идущий в свою деревню,
В поклоне застывшем с любовью к остывшим
Палкой стучится в землю.
За то, что родился, – звезде поклонился
И слег на заре. Сквозь морщины
Душа просочилась и в небе носилась
Последним приветом мужчины.
Конец апреля. Запоздалый свет -
Неяркий и преодолимый.
И ты во мне сто восемнадцать лет
Все так же долгожданна и хранима.
Я видел, как ты девочку несла...
В тот год ослов не брали на закланье -
Я умер – так, но ты произнесла
Сквозь толщу лет такое заклинанье:
"Кто знает те слова, что больше значат..."
Все так же нивелируется срок -
Движеньем кисти – еле уловимо.
И про любовь – запрятать между строк.
Сто девятнадцать – проплывает мимо.
Конец апреля, запоздалый снег
Обрекший сам себя на раннюю утрату.
И дочки, Господи, счастливый смех
Плывет над всем, в чем виноваты:
Над озером, над выжженной травой,
Над морем и над бедной Фукусимой,
Над городом, где с запада прибой.
Над городом, которому с тобой
Так посчастливилось... И так невыносимо
К тебе захочется. Забыться на плече...
Соседский за стеной ребенок плачет
И пыль купается в луче...
Конец апреля. Запоздалый снег.
И город неопрятно-сиротливый.
Прибой из памяти стирает тех,
Кто намертво. Приливы и отливы
Шлифуют, как на Шаморе песок,
Купальню между делом карауля.
Но память выжила – прошла наискосок
И слева зацепилась пуля.
А счастье... Так вот оно -
Солнечный луч в потемки моей головы
Впускают глаза.
Я жив, я живуч!
Я не потерял вкус халвы.
Страницы: 1... ...50... ...60... ...70... ...80... ...90... ...100... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 ...120... ...130... ...140... ...150... ...160... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400...
|