|
|
Если ветер холодный гонит
За окошком пустые дни,
И по линиям на ладони
Заблудилась ты -
Позвони.
Если небо решило плакать,
А от сада остались пни,
Даже в самую злую слякоть
Вспомнив номер мой -
Позвони.
Если звезды в окне устали,
Не мигая вплетать огни,
В галактические спирали...
Даже ночью... звони...
Звони.
Желтый взлетает лес
до глубины небес,
до головокруженья.
Там в пустоте зеркал
в рамках озерных скал
ищет свои отраженья.
Знаешь, много вина
лучше, чем мало хлеба;
жить, не взирая на
лучше, чем падать в небо.
Облака белый ком,
это наш старый дом,
дверь я в него открою.
Тихо блестит вода,
радугой провода,
видишь? машу рукою.
Осень спит у реки,
осень сегодня в красном;
ждать тебя вопреки
лучше, чем жить напрасно.
Этого дня янтарь
спрячу подальше в ларь,
время придет – достану;
а к зеркалам небес
тянется желтый лес
словно рука к талисману.
Лучше, чем якоря -
парус со дна и ветер;
лучше любить несмотря -
чем без тебя – до смерти.
И то, что звалось матерьялом
И грудой лежало в углу,
Вдруг тихо и трудно привстало,
И в пальцах держало иглу.
Да здравствуют нитка и шило:
В постелях пока мастера,
Оно себя резало, шило
Стежок за стежком, до утра.
И вышло на воздух, шатаясь,
Чуток отдохнуть, покурить,
Смахнуть с рукава всё пытаясь
Торчащую белую нить.
Мне не покинуть заколдованного круга
Где чувства вычеркнуты алчностью невежд
Где Разум сломлен , задыхаясь от испуга
Где обрести не светит истинного друга
Где лишь ожог от испарившихся надежд
Здесь совесть , честь , любовь – ничто не свято
Здесь настоящее – довольно редкий блик
Здесь окровавленность сердец – за счастье плата
Здесь полу-трупом , полу-жизнь – толпе награда
Здесь спазмом в горле захлебнулся боли крик...
Крик тишины , Парализованного стона
Фальшивых «истин» полусгнившие клише
Звериной ненавистью «волчьего» закона
Немым набатом возрастающего тона...
... По перепонкам , мозгу , сердцу и душе !..
Не смей, так оглушительно молчать!
Не смей, швырять мне в душу вспышки-стрелы!
Ведь жгут и... нзят отчаянно и смело,
Две молнии, что яростью кричат...
Два омута, без дна и без предела...
Не смей! Так выразительно молчать!..
Не смей, тебя любить мне запрещать!
Не смей, не допускать меня до тела
На дерзость – злом?.. Ты явно не созрела...
Я вовсе не намерен отвечать,
Когда забавы пахнут беспределом...
Не смей, «в упор» меня не замечать!
Не смей, так осуждающе молчать!
Ведь знаешь , целый день кручусь как белка
Пойдём?.. Расколошматим по тарелке?..
И выплеснувшись будешь обнимать...
Решишь, что всё надуманно и мелко...
Не смей...
так...
оглушительно...
молчать...
Любимым – быть или не быть?
Жить музыкой или оглохнуть?
Любви – связующая – нить,
между Эдемом и Голгофой.
Что хочешь, то и выбирай,
в одном сосуде – ад и рай.
У истерики удар
В пах,
А пощёчины твоих
Слов
Поострее всех земных
Шпаг,
И массивней вековых
Льдов.
Ты в ответ хватаешь мой
Взгляд,
Скулы вряд ли разведёт
Нож,
Знаешь, я уже почти
Рад,
Но по телу только дрожь –
Ложь.
Ты добьёшься своего –
Факт!
Утро снова растворит
Боль...
Начинается второй
Акт,
И для раны где-то есть
Соль.
Я родился в культурной столице страны,
Где бесплатный музей и обжит, и загажен,
Где в торжественной поступи явно видны
Заповедные чувства культурных сограждан.
Я родился и в школу ходил и взрослел,
Обучаясь всему ничему в этой призрачной школе.
Непонятно кому в центре клумбы трубил пионер
(Эпигонам Гандлевского, что ли).
Отличаясь повышенной сентименталь... -
Я стоял иногда, глядя вдаль.
Пионеров свозили в художественный комбинат,
А иные уехали сами
И звонили раз в год заморскими голосами,
И отец мой нетрезво брал трубку и снова: «Алё, Ленинград».
Ничему научился. И всё же стоять и смотреть
В эту даль, в эту глубь – не могу. В эти скользкие вены и жилы.
Мой отец, как ты мог ошибиться и умереть.
Как могло так случиться, что мы ещё правы и живы.
Журавли потянулись на юг.
Жемчугами усыпанный лес…
По ночам от луны белый круг,
Да лишь синяя темень небес.
Ну а днём ни тепла, ни жары,
Только дым желтовато-седой…
И докучливые комары
Не кошмарят весёлой гурьбой.
Ярко тени гранита лежат
На болоте холодном, сыром.
Позабыла про колос межа
И тоскует о лете былом.
Много-много последних опят,
Желтоватые, как янтари…
В небе лёд загорелся опять,
И горит и горит до зари.
…И леса опустелые спят.
Обветшалые спят пустыри.
(с) Борычев Алексей
Пусть ноги в опорках, в заплатах рубаха,
Истерлись до дыр рукава,
Но голову нашу, как дар Мономаха,
Венчает царица-Москва.
Ты скажешь, венец-то утратил сиянье,
Каменья попадали с мест,
И все же вглядись – на любом расстояньи
Горит предначертанный крест,
Не златом червонным, не жарким рубином,
Не лампою в сотни свечей,
Но кротким терпеньем, но жертвой невинной
Но силою тихих речей.
И сколько бы ей не кричали – блудница!
Из жерла распахнутых врат,
За стенами черными падшей столицы
Стоит белокаменный град.
За ревом и лязгом, за звоном тоскливым
Пустых металлических дней
Осенней порою звучат переливы
Со звонниц сожженных церквей.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...220... ...230... ...240... ...250... ...260... 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 ...280... ...290... ...300... ...310... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850...
|