...Мне всегда нравились ослики. Маленькие, они похожи на игрушечных, из кукольного мультика. С большими выразительными глазами, длиннющими пушистыми ресницами и серо-коричневой шерсткой – они ужасно симпатичны. Так и хочется погладить их, ощутить мягкость и тепло будто стриженого меха.  

Именно такого мы встретили пасущимся со своей мамой на полянке недалеко от кладбища. Ослица со своим потомством щипала начинающую жухнуть траву, не обращая ни малейшего внимания на редких прохожих. Да и какие здесь прохожие? Это место не парк, куда люди приходят отдохнуть, подышать воздухом.  

Кладбища, на которых доводилось бывать, – христианское ли, в крестах, памятниках, венках из живых или искусственных цветов, или мусульманское – со звездой и полумесяцем над холмиками и надписями на могильной плите, иногда арабской вязью, всегда внушали мне почтение. Правда, в детстве к этому чувству примешивался еще и вполне понятный и объяснимый страх. Ничего удивительного. Тогда сама мысль о смерти, хоть и редко, но забредавшая порой в детское сознание, пугала до дрожи в коленках. Что уж говорить про прогулки по “городу мертвецов”!  

Помню, что была-то, собственно, в детстве на кладбище всего несколько раз. В классе пятом, наверное, уже в конце лета, мой одноклассник погиб под колесами машины. Белобрысого крепыша Сашу я не любила и панически боялась. Он, учившийся средненько, никогда не отказывал себе в пацанском удовольствии дернуть меня, отличницу, за косички. Причем пребольно.  

Но когда мы с классом шли в общей похоронной процессии за машиной с гробом, об этом, конечно, и не вспомнилось.  

Меня, девочку впечатлительную, смерть ровесника потрясла. Я пыталась и не могла осознать до конца, что этого мальчика нет и уже больше никогда не будет. Мне было дико и непонятно, как некоторые наши мальчишки шли по пыльной дороге к кладбищу почти весело, переговариваясь и дурачась. Разве они не чувствовали то же, что и я? Как они могли улыбаться, видя плачущих Сашиных родных? Неужели они так бессердечны?  

Теперь-то я понимаю, что дети были самые обыкновенные. Не монстры какие-то без жалости и сострадания. Просто они еще не умели этого делать. Эта реакция – внешнего неприятия трагического события, вторгшегося в привычное течение жизни так неожиданно, – была как раз самой нормальной и естественной, берегла психику.  

Сохранилась в памяти случившаяся парой лет позже гибель сына соседей. Спокойный, добрый парень, он вернулся домой, прошитый автоматной очередью в армии, где-то на очень Дальнем Востоке. Истинных причин и обстоятельств происшедшего никому не открыли, понятное дело. Да и вряд ли мама его, малограмотная портниха-кореянка, затеяла бы судебную тяжбу. С кем? Государством? Она лишь плакала, причитая на смеси корейского и плохого русского. И заглядывала в глаза пришедшим проститься с немым вопросом: может, кто-нибудь объяснит, почему и за что... А мне, как и всем, было бесконечно жалко и ее, такую беззащитную в материнском горе, и ее единственного сына.  

Похороны. Прощание. И поразивший воображение костер, в который бросили, по традиции, вещи погибшего, и даже его велосипед, который никак не хотел гореть...  

Подходим к кладбищу, решетчатые ворота которых прикрыты, а калитка ведет в яблоневую аллею. Пробираемся по еле заметным тропкам между могилами. Земля под ногами рассыпается в пыль. Запах полыни здесь невероятно сильный, дурманящий. Вольготно растущие колючки цепляются за штанины, будто пытаясь остановить нас, заставить вчитаться в имена усопших. Нередко в одной оградке два, а то и три холмика. Муж и жена. Мать и сын. Бабушка, дочь и внук... Даты погребения, конечно, разные, но разницу эту стерла сама смерть. Теперь они покоятся рядышком, и расстояния, возможно, разделявшие их при жизни, сузились до десятков сантиметров. Здесь покоятся находящиеся в самом тесном родстве Жизнь и Смерть...  

Удивительное дело, кажется все вокруг пропитано печалью, но я почувствовала необыкновенное умиротворение. Вечный покой этого места, его мудрая аура выровняли ритм биения сердца. Как-то неловко стало за свои мелкие проблемки. Суета сует...  

Солнце заставило бы скинуть с себя лишние пиджак и платок на голове. В другом месте и случае, но не здесь. Но о зное думалось как-то вскользь, мысли блуждали в прошлом. Тумблеры памяти переключались, прокручивая кадры старого черно-белого кино...  

...Папа принес мне в подарок пупса – целлулоидную куклу-голыша.  

...Я, уже школьница, читаю папе свое сочинение по литературе. Он улыбается довольно: какая смышленая у него девочка!  

...Девочка выросла, скоро станет мамой. Будущий дедушка так этому рад и все не может поверить, что его дочурка такая взрослая...  

...У меня уже двое сыновей-погодков, часто в детстве болевших. Их любимый дедушка, совсем уже седой, навещает нас в больнице. Переживает за малышей.  

Он всегда переживал, волновался и за меня, и за внучат. И когда рядом жили, и потом, когда вдали и виделись очень редко. Писал нам длинные письма размашистым, стремительным почерком, называл внуков ласковыми именами, рассказывал об их с мамой стариковском житье-бытье. О так надоевшей жаре. Об урожае яблок или помидоров...  

Я храню эти письма до сих пор.  

Подошли к заветному холмику.  

"Здравствуй, папочка! Да по-разному живу. Внуки твои совсем большие. Даже курят уже. Да ругалась я, пап, и убедить пыталась, и про то, что их дед не курил, говорила. Наверное, своих шишек хотят набить, учатся на своих собственных ошибках. Ты же знаешь молодежь...  

Они помнят тебя и очень скучают. Как и я. Мне тебя так не хватает..."  

Я разговариваю с отцом, сидя на корточках у оградки, а вокруг – жизнь. Гуськом, туда и обратно, ползут по своим важным делам крупные муравьи. Бабочки, со светло-желтыми, в крапинку, крылышками, садятся на кончики стеблей вымахавших растений и, непуганые, подолгу не улетают. Высоко в безоблачном небе парят птицы – их пение доносится лишь отдельными нотками. На границе кладбища и поля, у самой кромки, загоревшие дочерна мальчишки пасут коров.  

...Мама не дождалась моего приезда издалека несколько лет назад, и тихо угасла, истаяла свечкой. До сих пор не могу простить себе, что, как ни торопилась тогда, не успела все же. Эта боль – не сказать последнее «прости», не услышать благословения, слов прощения, вина – что не было меня рядом, когда нужна была больше всего, останутся со мной навсегда.  

«Счастлива ли я, мамочка? Ах как хотелось бы воскликнуть с радостью и веселым блеском в глазах: "Конечно же!» Хотя почему бы и нет?! Ну не сложилось с мужем. Да, печально. Но ведь дети – совсем уже взрослые. Работа – любимая, в радость. Друзей много. Хобби есть.  

Ничего, мамуль, всё хорошо, жизнь продолжается".  

Выходя с кладбища, посидели несколько минут рядом со служителями его, которые прочли полагающуюся молитву: спите спокойно все, мир вашему праху!  

Идем к выходу по аллее. Листья под ногами шуршат, издавая легкий пряный аромат.  

На душе светло. И боль как будто стала чуть слабее. Словно ушла из сердца горечь. И оно полно любви: и к ушедшим родителям, и к тем, кто жив и рядом, и к птицам в глубоком поднебесье, и к черноглазым мальчишкам-пастушкам – к самой жизни.  

Жизнь продолжается!  

- В магазин? – спросил мужчина у своей спутницы.  

– Да, – ответила она, усаживаясь на переднем сиденье поудобнее и пристегиваясь.  

Она всегда пристегивалась. Так положено. Она всегда всё делала правильно. Во всяком случае, старалась.  

За легкой болтовней, беззлобным поругиванием мужчиной невнимательных «водил» и сумасшедших пешеходов доехали до огромного супермаркета.  

Женщина сдала свой пакет тетеньке на хранение и двинулась вслед за мужчиной, который уже катил перед собой тележку.  

Мужчина начал с угля для шашлыка.  

У женщины засосало под ложечкой. Хотелось есть, и первая же покупка ее спутника вызвала в ней обильное слюноотделение. Не массы наваленных на полках, в витринах, холодильниках овощей и фруктов, колбас, сыров, а вид именно бумажного пакета с углями взволновал ее пустой желудок. Она очень любила шашлык. Еще беременной приостанавливалась около мангалов на улице и вдыхала этот ароматный дымок за двоих – себя и сына. Сначала старшего, потом и младшего.  

Мужчина весело выбирал продукты.  

– Люблю грунтовые помидорки. У них совсем другой вкус, – комментировал он свой выбор. – А соленые мне нравятся не красные, а молочной спелости. Они такие упругие, вкусные! – и несколько соленых томатов на подложке последовали за своими свежими собратьями в тележку.  

Женщина тоже взяла соленых помидоров, только красных. Ей нравилась их сладковато-соленая кислинка. На полке с йогуртами выбрала пару баночек – для сыновей. Проходя мимо сосисок, на ходу взяла, как обычно, их любимые. Потом сыра, овощной заморозки для супа, куриного набора...  

Мужчина тоже не отставал. Он четко знал, что хотел купить, и искал целенаправленно, не выбирая из множества, а беря что-то конкретное и давно знакомое. Сок, каравай черного хлеба, куру-гриль...  

– Мне, пожалуйста, вот эту, покрупнее и позагорелее, – обаятельно улыбнулся он продавщице.  

Женщина тоже любила, чтобы птичка была порумяней, с аппетитной коричневатой кожицей.  

Тележка была уже полна свертков и прозрачных пакетов со снедью и радовала взор вкусным разнообразием. Женщина представила вдруг, что это их общие с мужчиной покупки. Что они – будто бы – пара. Семейная. Или просто пара. Что они собираются вместе поужинать, смакуя куриные ножки, с салатиком из овощей, запивая все соком. Или чаем. Неважно. Что они всегда делают так вечерами. Или – пусть не всегда, но часто. Что они вместе, потому что любят друг друга. Или если не любят, то очень симпатизируют и им хорошо вместе.  

Ей всегда так казалось, когда она забредала в магазин с мужчиной. Она бывала весела в такие моменты. Немножко неестественно весела. Поддерживала правила игры, которые сама же и придумала. Когда мужчина говорил ей: выбирай, что хочешь, она обычно немного терялась, предлагала ему самому выбрать. Потом все же скромно складывала в корзинку что-нибудь, но не слишком дорогое, чтобы не показаться спутнику транжирой. Тем более не своих денег.  

Ей нравилась эта игра. Приятно было думать, что она такая же, как многие женщины вокруг, хорошая хозяйка, заботливая мать, любимая жена. Что ей не грустно и одиноко в праздники, когда все – парами – заранее закупают продукты, советуясь, что приготовить. Что она не будет скучать у телевизора и не глядя тыкать в остывшие на тарелке макароны по-флотски, ожидая возвращения сыновей, чтобы накормить их горячим...  

Что у нее всё хорошо. Как у всех.  

У кассы они выложили продукты на ленту транспортера – отдельно, в две кучки. Расплатились. Тоже отдельно, каждый за свое. Из магазина вышли вместе. И разошлись: он – налево, она – направо. Им было не по пути.  

Игра закончилась.  

В городе не было неба – только потолок из серых комковатых облаков. Не было и горизонта – только плотные ряды кирпичных и блочных великанов. У великаньих стоп, на бетонных лишаях резвилась ребятня, их смех, и крики отражались от мертвых стен, и затухали где-то высоко, в серой ватной гуще.  

Мы сидели в заброшенном летнем кафе, и считали, как мимо, будоража отсыревшую пыль, проезжает жизнь, упакованная в железные коробки автомобилей. Цеженный облаками солнечный свет очерчивал наши лица.  

Курили. Максим мусолил губную гармошку. Вокруг было холодно и гулко. С трех сторон кафе влажной, душной стеной обступило безразличие.  

Мимо, на роликовых коньках проскользнула девчонка поколения двенадцатилетних. Мы проводили ее пустыми взглядами, и я только отметил что ее тонкие ноги в мятых джинсах, очень похожих на две затушенные сигареты.  

- С нами ведь правда что-то происходит... – подал голос Егор – вы же заметили?  

Девочка свернула за угол, спустя мгновение раздался визг тормозов, глухой удар….  

Мы переглянулись и… ничего… пустота.  

- Странно, да? – сказал Егор.  

- Есть же у лягушки х…? – вдруг сказал Максим.  

- Ну? – встрепенулся Егор.  

- Я говорю: Есть же у лягушки х…?  

- И че?  

- Ну, ты отвечай: вот и по х…!  

- Это кафе ведь собирались продать? – Максим отложил гармошку, и не заметил, как от его указательного пальца плавно отделились две фаланги. Он даже не взглянул на черный шарик сустава, из которого сочилась кровь, вперемежку с желтой лимфой.  

- А че за хрень-то про лягушку? Не зная зачем, спросил я.  

- Это… – улыбнулся Максим – это «приподстег»! Продали уже… кафе-то….  

…Он с привычным страданием ощутил возобновление кошмара и приказал себе приготовиться. И вот в мозгу всплыл знакомый до мельчайших деталей образ громадного каменного шара. Шар нёсся прямо на него. Нёсся сквозь абсолютную пустоту, привязанный за свою верхушку (хотя какая там у шара может быть верхушка?) толстой позолоченной и очень длинной цепью. А с того места, где он располагался, эта самая цепь казалась и вовсе бесконечной. Однако он хорошо знал, что никакая она не бесконечная, а вполне измеримой, хоть и довольно большой длинны. А ещё он знал, что где-то очень далеко, там где цепь заканчивалась, была ось. Он попытался вспомнить как она выглядела в тот последний раз, когда ему приходилось её смазывать. Не получилось. Мешало то, что теперь, как он знал, на ось одели мощный подшипник, в который сбоку и был впаян конец самой цепи. И именно поэтому каменный шар, сдерживаемый цепью, но и раскручиваемый цепью с ужасающей силой, – не улетал в пустоту, а описывал круг, и сейчас, судя по возникновению обязательного кошмара, был уже где-то близко. Хотя пока и невидим.  

И то, что вначале появлялся кошмар, а только потом, через некоторое время он, напрягая зрение, мог наконец увидеть как из пустоты, ещё, казалось бы, очень-очень далеко, возникает эта беспощадная гиря, и летит, разогнавшись до бешеной скорости, прямо в голову, – разумеется, являлось частью плана. Этого мучительского, скрупулёзнейшим образом продуманного, плана.  

Однако, за все эти столетия он уже привык, и даже почти радовался, что кошмар словно предупреждает его, даёт возможность приготовиться, и удар не может застать его врасплох. Ну и, кроме того, он ведь начинает ощущать время. Пусть это и время перед ударом, но, чёрт возьми, всё равно: время – означает жизнь. Можно стряхнуть дрёму небытия, можно осмотреться вокруг, можно,.. он мысленно усмехнулся, – чуть было не подумал: «размять члены». Вот сколько лет, а всё никак не получается у него привыкнуть к абсолютной неподвижности всех «членов». Ведь уже и не чувствует он ни рук, ни ног, ни тела целиком,- чувствовать можно только то, что способно к движениям, пусть даже самым микроскопическим, почти незаметным,- а всё эта мысль предательская нет-нет да и мелькнёт, ослабляя волю и давая его врагам повод для злорадства: «…размять члены…». Шиш тебе! Они лишили его даже намёка на движение, и поэтому он может чувствовать только свой разум, и надеяться может только на него, хотя надеяться, в его положении – занятие совершенно бессмысленное. А потому – глаза, уши... хотя уши, собственно, тоже не очень-то нужны – звуков здесь никаких услышать нельзя. А значит остаётся только осматриваться вокруг со всей возможной осторожностью.  

Он закрыл глаза и натренированным усилием представил себя со стороны:  

“- Худой – кожа да кости. Волосы длиннющие, – странно ещё, что на глаза не свешиваются. Наверное это тоже часть Плана: вроде того, что «…наказуемый должен видеть орудие своего наказания…». Вероятно это кажется Им «Важным Воспитательным Моментом». Вот именно так – с больших букв – они до смерти любят эти Большие Заглавные буквы. Ну как дети, право...  

И конечно ещё эта бородища. Уже весь срам закрывает. Наверняка она тоже входит в План. Например так: «…Вид наказуемого не должен быть бесстыдным…». А может и из других соображений. Например Они страдают от Эдипова комплекса и им невыносимо видеть мой Детородный Орган. (А почему бы и не Заглавные Буквы?..)  

Или вот ещё ногти...  

Но всё равно страшно. Невозможно привыкнуть к этому. Сколько бы ещё тысячелетий не прошло. Когда он появляется, всегда в одной и той же точке на краю пустоты,- и не кошмаром призрачным, а воочию, на самом деле появляется, – я наверное весь обгаживаюсь от страха. Точно не знаю – я ведь не чувствую там ничего, – но это какой-то невообразимый, совершенно животный ужас. Ведь он сейчас, – в одно крохотное мгновение уложится его, в общем-то кажущееся таким неспешным, приближение, – всей своей неимоверной массой, перемноженной на раскрученную цепью скорость – вмажется с размаха мне в голову, брызнув во все стороны жидкими мозгами... И кровью... И ещё какой-то мерзкой жижей. И от моей головы ничего не останется – отвратительно-мокрое место.  

И БОЛЬ! Ослепительная Боль. От которой кричит и бесится то пустое внутри меня, что мгновенно заполняется вспышкой чёрного пламени. Она постыдна. Она невыносимо постыдна. И тогда от омерзения к себе самому сотрясается в конвульсиях обезглавленное тело. И этот жуткий пароксизм продолжается, должно быть, бесконечно... Пульсируя и разрываясь бесконечно... Выжигая и высасывая бесконечно...  

Пока не начинает отрастать новая голова. Это тоже чудовищно больно. Но уже можно терпеть. Потому что появляется ощущение боли. А потом прорезываются глаза, и вместе с этим боль начинает утихать, освобождая место для огромного блаженства утихающей боли. Но План составлялся не для блаженства, а потому в то же самое мгновение со всей отчётливостью осознаёшь, что именно сейчас всё начинается сначала, и после краткого мига небытия, меня снова пробудит кошмар, и опять нужно будет мучительно ждать, считая драгоценные секунды покоя – отравленного ожиданием, покоя, – когда вон в той точке обязательно появится приближающийся, несущийся в пространстве с огромной скоростью, на своей убийственной цепи, громадный каменный шар. Вот он, уже совсем близко...”  

И тогда Прометей сделал над собой неимоверное усилие, чтобы не закрыть глаза, и в самый последний миг перед ударом разглядеть на поверхности ненавистного и любимого шара – океаны, материки, большие города в некоторых местах этих материков, а если повезёт и он-таки успеет, то на площадях и улицах городов ему удастся увидеть людей...  

« – И всё-таки я не такая сволочь, как ты думаешь обо мне.  

- А тебе важно то, что я думаю о тебе?  

- Да.»  

Из разговора в чате  

… И снова его руки, его ладони с ожогами и ссадинами от вечной возни с паяльником и железом. И снова она неосознанно рисует на подвернувшейся странице линии тела, которые напоминают ей, яростной атеистке, распятого Иешуа из «Мастера…». Силуэт на фоне темнеющего окна. Рвущая сердце худоба, доходящая до истощения. И это чудо – неожиданная тёплая нежность кожи там, где она обычно скрыта одеждой. Шрам под лопаткой – старый, о котором он не хочет рассказывать ей, как и о тонкой белой линии на запястье в том месте, где просвечивает синяя жилка.  

Снова биться об стену молчания, прикасаясь к тому, что было. Что это было? Почему? Какие страдания должен был переносить человек и, будучи не в состоянии с ними смириться, таким образом хотел победить эту жизнь? Где сейчас тот человек, который cделал первые шаги по выжженной дороге разлуки? Увидеть бы его тень. Понять бы его.  

А она видит только то, что он позволяет увидеть. Чувствует его горьковатый запах, слышит его почти детское дыхание, когда он наконец засыпает у неё на плече после ночных разговоров и после её победы над его уверенностью, что он опять не уснёт. Он говорит ей, что не спит уже целую неделю. Лежит до утра с открытыми в бессмысленную ночь глазами, и мысли об одном и том же настойчиво закручивают его в кокон безнадёжности и отчаяния. Начитавшись всякой психоделической ерунды, она играет с ним в игру. «Не будем спать» – называется эта игра. Улыбаясь, она заставляет его ни в коем случае не закрывать глаза и всё время говорит с ним, не давая вставить слова. Естественно (куда уйдёшь от примитивной неотвратимости рефлексов) ему всё тяжелее следить за разговором, и веки сами собой смежаются не смотря на то, что она, тихонько ворча, пытается не дать им сомкнуться. Обнимая его и слушая стук его сердца, она подстраивает к нему ритм своего и старается замедлить теперь уже общий ритм. И шепотом – детские, смешные, глупые и нежные слова. «Спите, глазки… Спите, щёчки… Спите…» И с изумлением (хотя ведь и ждала этого) замечает, что он уже спит. Сдерживая дыхание, она смотрит в его лицо. Складки в уголках губ как будто срисованные с маски печально-безнадёжного Пьеро. Глубокие, заполненные сейчас чернотой, глазницы. Морщинки на лбу. Прикасаясь щекой к его колючей щеке, она чувствует, что он уже там – в туманной безбрежной стране снов. Сейчас именно там он ищет ответы, а находит, скорее всего, только вопросы.  

Она неслышно встаёт с дивана и идёт к окну по ярко освещённой дорожке на полу. Из окна бьёт мерцающий синий неоновый свет круглосуточной рекламы. Звуки улицы ночью слышны гораздо отчётливее, чем днём. Особенно на его двенадцатом этаже. Она смотрит в подсвеченное небо и думает над вечным вопросом. Что заставляет её сейчас быть здесь, с ним? Что? Как называется это чувство родства и близости с совершенно чужим человеком. А он так и остаётся до сих пор, даже через два года знакомства, чужим для неё. Неужели любовь? Неужели это именно она? Она ненавидит это слово и шёпотом повторяет его раз двадцать, чтобы смысл, и так давно затёртый в этом слове, окончательно перестал тревожить её душу. Но кого же она любит, если всё-таки решиться вытащить именно это слово на свет неотступных раздумий? Его ли, так и непонятого ею? Или только тот образ, который стоит у неё перед глазами? И почему в её душе так болезненно и надрывно отзывается понятие жертвенности?  

… Ещё в том, другом, предперестроечном времени, летели студенческой группой в одну из столиц дружественной тогда ещё Прибалтики (или не-дружественной уже и тогда). И на плече у неё спал тогдашний друг, имя которому было – «первая любовь». И этот его сон у неё на плече был счастьем. Счастье было полным и безусловным. Странное счастье. Молчаливое. Тихое. Длиной в те полчаса и ещё в несколько месяцев... Доверчиво спящий человек. Не девочка, спящая на плече у мальчика, а наоборот. Совсем наоборот. Неосуществлённое тогда материнство? Молоко, наполняющее созревающую грудь?…  

Но вот и свой мальчик родился, и подрос, и становится уже мужчиной, а отношение к нему скорее как к брату, как к старшему брату, как это ни странно. И теперь уже он, этот, когда-то так взахлёб рыдающий на пороге детского сада, мальчик, оберегает, ругает, воспитывает. Как будто и не было тех лет, когда она не спала ночами, бегала по аптекам, по магазинам, по школам, сходила с ума, когда рождённого ею ребёнка, её кровиночки, не было дома до поздней ночи. Самые обычные тревоги и радости материнства. Но всё осталось за чертой взросления её маленького мальчика.  

А потребность подставлять плечо так и осталась ненакормленной. И, подобно тянущей боли голодающего желудка, жгучая боль от неотданного, от недоиспользованного, от перегоревшего (как молоко у недоенных, брошенных во время человеческих катастроф, коров) изводила её вечерами, когда тишина поселялась в доме, и мелькание кадров на экране телевизора казалось дурацкой бессмысленной каруселью с деревянными раскрашенными лошадками и верблюдами.  

… Вернувшись к дивану и осторожно ложась с краю, она старалась не задеть, не нарушить, не потревожить. Повернувшись лицом к спящему, поправила одеяло на его обнаженной спине, подоткнув под бок, как когда-то и своему маленькому сыну. И, как когда-то, ей самой одеяла не хватило. Положив руку на его плечо, а вторую себе под щёку, она закрыла глаза, прислушиваясь. Он вздрогнул, и короткий стон заставил её задержать дыхание и открыть глаза. Невесомо держа руку на его прохладном плече, она чуть слышно шептала «спи-спи» потому, что не хотела вырывать его из той жизни, которую он пытался сейчас прожить, преодолеть, победить. Он неглубоко вздохнул и прижался губами к её плечу. Вспомнились его ночные слова – «мне бы только прислониться головой к твоему плечу, большего мне и не нужно», и смущённо добавленное – «да большего я и не смогу». «Спи-спи» – повторила она.  

… За окном начинался новый день. За окном начиналась новая жизнь, новое преодоление жизни, новые вопросы к жизни. Она не знала, как справиться с ними, как различить чёрное и белое, подлость и предательство, жестокость и милосердие, любовь и жалость, и эта бессонная ночь ничем не помогла ей. Но когда тепло чужого тела согревало её, и когда ритм чужого сердца успокаивал её измученное вечными поисками сердце, и когда чужая душа, отогревшаяся этой ночью, обретала саму себя в безвыходности и отчаянности идущих дней, то необходимость искать ответы и расставлять точки над всеми буквами теряла всякий смысл. Она просто была рядом. Рядом с ним. Был ли он тем самым единственным на всю оставшуюся жизнь? Имело ли это такое уж судьбоносное значение? Сколько оставалось этой самой оставшейся жизни? Её жизни, женской, такой короткой и такой никак не могущей успокоиться и обрести гармонию и равновесие в этом мире. Гармония и равновесие – для неё это было синонимом тепловатого, булькающего сероводородными пузырями, болота, хотя, возможно, её понимание этих слов было абсолютно безграмотным. Она смотрела в светлеющее окно и вспоминала – «вместе в радости и в горе, в благоуханной юности и в тяжко вздыхающей старости, в жизни и в смерти». Жизнь была ещё с ней, и её сердце ещё болело за всех них, кто когда-то оказывался рядом, и плакало над каждым из них, кто когда-то засыпал рядом, как над единственным. И вспоминалось – «….женщина скажет – жалею тебя».  

Возможно, именно так и думала она сейчас, стоя у холодного, одинокого окна в его молчаливой и по-прежнему чужой для неё комнате. Но руки её были теплы и были протянуты не в пустоту, а ему, тому, кто сейчас, именно сейчас, задыхаясь от жажды непонимания и замерзая от холода одиночества, стоял на пороге её жизни...  

…Жалею тебя!  

Доброе утро , любимая.  

Добое утро , моя девочка.  

Доброе утро , мое солнышко.  

Доброе утро , мой светлый лучик.  

Как спалось?  

Хорошо ?  

А почему не отлично?  

Кто тебе помешал ? Тебя как и меня мучают кошмары ? Не беспокойся , я же с тобой ! Никто не сможет причинить тебе боль.  

Ты же знаешь , что люблю тебя больше своей жизни . Да что там «жизни» , что бы моя жизнь значила без тебя ! И оглядываясь на те года , когда я как-то умудрялся жить без тебя... Но ты должна меня понять и простить -ведь в то время я не знал о твоем существовании .  

О . Прости ,конечно же я знал о твоём существовании , просто судьба никак не решалась представить нас друг-другу . А я всё время ждал этого момента .Ты можешь меня упрекнуть в моей нерешительности , но это не так. Я уже при рождении знал о тебе , ещё когда лежал запеленованный и справлял нужду под себя .  

Ты знаешь, я вот недавно видел сон , как будто у меня проявилась способность посмотреть внутрь человеческого организма. Ну знаешь , будто бы у меня вместо глаз рентгеновский аппарат ...  

А почему ты зеваешь ?  

Ты устала от моих глупых разговоров ? ТЫ хочешь отдохнуть ? Хорошо отдыхай , я приду к тебе с первыми лучами солнца , я буду твоим пробуждением , я буду твоим первым утренним лучом , который вырвет тебя из цепких лап сна .  

Спокойной ночи , любимая .  

Спокойной ночи тебе , радость моя .  

Спи спокойно , я тебя крепко-крепко целую и сильно-сильно обнимаю ....  

Доброе утро -это я .  

Доброе утро моя , благословенная .  

Доброе утро мое , прекраснейшее творение .  

ТЫ даже не подозреваешь , как я по тебе скучал . Я всё время провел рядом с тобой , стараясь не пропустить твоего , нет моего с тобой пробуждения .  

Любимая , у тебя странное лицо -тебя опять мучили кошмары ?  

Ах прости , это наверное я ... Это наверно из-за меня ....Но я не мог сдержаться , не мог я спокойно сидеть у твоего изголовья . Я извиняюсь за свое вчерашнее поведение .Ты меня прощаешь? Прости что не выдержал и прикоснулся своими недостойными губами твоего светлого лица . Извини я думал , что ты не почувствуешь . Я думал , что ты крепко спишь . Ты ведь меня уже простила ...  

А что тебя опять мучил этот злой человек. ? Он приходит к тебе каждую ночь ? Он хочет нас разлучить?  

Глупец , он и не подозревает что нас ничего не разлучит. Нет ничего в этом мире способного хоть на миг заставить нас пожить раздельно друг от друга .Любимая , а ты знаешь ? Я тебя немного ревную к этому человеку . Потому что он без моего спроса подходит и разговаривает с тобой . Пусть даже во сне . Но ты я надеюсь простишь меня за мою непроститительную ревность , ведь если я ревную , значит тебе не доверяю . О боже мой , как я мог в тебе сомневаться ... Это не простительно , и я даже не знаю как вымолить у тебя прощения...  

Тем более ... Ах да , я же тебе не досказал свой сон . Ну помнишь про рентген ? Ну так вот , прежде всего , обнаружив в себе такую способность , я посмотрел на людские сердца . И как ты думаешь , что я там увидел ? У половины людей сердца как такового не было , а вместо него у подавляющего большинства стоял кассовый аппарат , который постоянно выбивал чеки за каждое новое приобретение в их никчемной жизни . И что самое интересное эти так называемые люди , как бы гордились своими чеками , некоторые даже не выкидывали их , а нанизывали на острый шип торчащий рядом с сердцем . А другую половину составляли дети , в массе своей чистые и непорочные , хотя и у некоторых из них уже проявлялись зачатки кассового аппарата . И увидев всё это, я бросился к зеркалу , чтобы увидеть своё собственное сердце .  

Любимая , ты опять лежишь и молчишь .... Ты опять холодная ....Ты с каждым днем все больше и больше холодеешь . Ты случайно не заболела ? Опять я...Тебе нужно отдохнуть . Спи крепко , ни о чем не беспокойся , я рядом , если что позови ...  

Спокойной ночи , моя единственная и неповторимая .  

Спокойной ночи , моя и только моя .  

Целую тебя всю без остатка....  

Доброе утро , мой цветочек .  

Доброе утро , мой ангел .  

Ха , ты знаешь странно , что я тебе говорю ангел , и мне на ум приходят строчки песни . Ну этой , ты помнишь , я тебе её пел .  

«Где твои крылья, которые так нравятся мне?». Ты знаешь , пока ты спала , я все время её напевал . А ешё вспомнил другую песню , даже не песню , а мой гимн...Как жаль , что это не мои слова . Она все время меня сопровождала меня тогда , когда ты была не со мной . И даже в том самом сне о людских сердцах , она очень точно отражала все мои переживания .  

"Я смотрел в эти лица , и не мог им простить  

Что у них нет тебя , и они могут жить"  

Но у меня была надежда , и с этой надеждой и страхом я подбежал к зеркалу и увидел своё отражение в нем . На меня с другой стороны смотрел жуткий урод . Я даже подумал , что такая неземная красавица делает рядом со мною . Я уже собирался разбить это мерзкое стекло , и уже подняв с земли камень я внезапно остановился . Я увидел своё сердце . Нет оно не было в форме кассы ....  

Это была коробочка в виде сердца. Ну знаешь, эдакая коробочка из под конфет в виде стилизированного сердца , в которой обычно продают шоколадные конфеты с вишнёвой и коньячной начинкой.  

Ну так вот , в этой самой коробочке у меня лежало все самое ценное , что напоминало мне о тебе . Все мои желания , стремления , всё моё обожание , все моё желание , и наконец вся моя безграничная любовь к тебе . Ты наверное назовёшь меня ненормальным .....  

Да я болен тобой и только тобой , ты мой глоток воздуха после того как я вынырнул из бездны людских страданий , ты мой лучик света -пронзивший бесконечную мглу полярной ночи, длиною в жизнь без тебя . Ты мой идол., ты мой фетиш , который я по кусочкам собрал в своей коробочке . Там всё -кусочек твоей одежды , твой золотистый волос -опавший с твоей прекрасной головы ,там аромат -который донёс до меня ветер осмелившийся дуть в твою сторону . Там мимолётный взгляд , которым ты удостоила меня при первой нашей встрече . О боже , как ты была тогда красива ....  

Зачем тебе надо было подходить к этому человеку ...?  

Зачем он тебя поцеловал ...?  

Почему , о боже ты мой ....?  

Почему ты не способна видеть человеческие сердца ?  

Ты бы сразу поняла , что мы просто созданы друг для друга . А теперь тебе сниться один и тот же сон. О том , что этот негодяй хочет отобрать тебя у меня ....  

Ты знаешь ....Я понял , чего не хватает в моей коробочке , после того как , разбив зеркало , обнаружил у себя в руке острый осколок .  

Вечером я пробрался к тебе . Ты лежала одна-одинёшенька на холодном кафельном столе . Я захотел подойти к тебе , но я не хотел нарушить твоего сна , тем более что была так прекрасна в этом безмятежном состоянии .  

Да я понял чего мне не хватает . Сначала эта мысль меня дико испугала , но потом я понял , что она всецело принадлежит мне . Не мысль , а та недостающая деталь , которая необходима для обретения нами вечной любви ...... Та деталь , которая никогда нас не разлучит .  

Спокойной ночи , моя любимая !  

Спокойной ночи , моё наваждение !  

Спокойной ночи , моя прекрасная незнакомка !  

Позволь мне ещё раз посмотреть своим недостойным взглядом на тебя .  

О мой бог , ты так невыразимо красива в своём подвенечном саване . И тебя совсем не портит это красное пятно в области сердца.......  

bIzET 2000 Y 

Пробежав еще немного, он остановился. Сердце просто вырывалось из груди . Причиной тому была либо быстрая беготня в этом замкнутом пространстве , либо дикий необузданный страх .Он уже так долго бежал по этому лабиринту ,что даже и не помнил когда все это началось. Он прислонился к сырой стене и медленно стал сползать вниз. Холодная земля на которую он сполз на некоторое время вернула к действительности ,и он стал понемногу вспоминать как и каким образом он попал сюда...  

***  

Что может быть хуже телефонного звонка с утра, часов эдак в восемь, учитывая что накануне вы порядочно приняв на грудь и сейчас имеете полное право отоспаться в свое удовольствие. Но увы ,звонок уже прокричал и ему пришлось проснуться. Нащупав рукой ненавистную трубку и ругая почем зря будущего собеседника прохрипел:  

-- Ало? Какого ... – на этом его монолог закончился, так как из трубки донесся до боли знакомый голос.  

-- Махмуд, ты чего опух ... Сколько можно спать. Или ты уже забыл куда мы сегодня идем – прокричал голос в трубке .  

-- Гурбан? Ты? А? – спросил Махмуд, все еще не понимая почему его подняли в такую рань.  

-- Ну и тормоз же ты! Конечно же, это я – смеясь, ответила трубка.  

-- А! Да! Я сейчас! Конечно, понял! А чего раньше не разбудили? Сеймур рядом? Вы где? – вскочив со своего места, прокричал в трубку Махмуд.  

-- Ну да тут мы! Внизу в машине сидим. Полчаса как приехали ,все никак разбудить не можем .Давай ,надевай штаны и вниз .  

Махмуд резко поднявшись с постели, стал лихорадочно вспоминать, что за день сегодня. Тут его взгляд остановился на календаре ,который висел на стене напротив . Твою мать, выругался он про себя – сегодня же 24 апреля ! День рождения Сеймура! И как я мог забыть про это. На сегодня же у нас намечена попойка. А учитывая что остатки вчерашнего возлияния уже начинали домогаться его , то эта попойка стала бы лучшим лекарством .Да правильно сказано "Чем лучше вечером , тем хуже утром"- подумал он про себя . Но не это было главным. Главным было то , что внизу его ждут два самых лучших друга .Да что там лучших – двое единственных друзей . Именно друзей, а не тех людишек, которые постоянно находятся рядом и под видом дружбы стараются всячески поиметь тебя. Гурбан и Сеймур – с ними он прошел огонь и воду и был уверен в них на все сто, тысячу процентов. С ними он разве что медные трубы не прошел, но несмотря на это он все равно был в них полностью уверен.  

Через пять минут он уже был внизу. Из белой «шестерки» к нему на встречу вылетели Сеймур и Гурбан. Еще через минуту он крепко обнял Сеймура и трижды похлопав его по спине сказал:  

-- С днем, так сказать рождения! Чтобы все стояло и деньги были!  

Потом, обняв Гурбана резко спросил:  

-- Ну что, день рождения – день рождением, а когда пить начнем?  

-- А куда торопиться, рано еще пить. У нас весь день впереди – ответил Гурбан ,и при этом подмигнул Сеймуру.  

-- Нет уж! – словив этот неуловимый взгляд, выпалил Махмуд – кому рано, а кому уже пора ...  

-- Ладно, по коням! Поехали! – открыв дверь машины, сказал Гурбан.  

Через секунду тишину утра прорезал визг покрышек, и машина резко тронувшись с места, исчезла за поворотом, оставив после себя клубы пыли и недовольство разбуженных соседей. Но троим сидящим в машине уже было не до этого .Сидящий на заднем сиденье Махмуд , уже вовсю спорил с сидящими впереди Гурбаном и Сеймуром по поводу предполагаемой дозы спиртного на долю каждого выпивохи.  

-- Литр на человека? Вы чего, это же мало?! – возмущался Махмуд.  

-- Да ладно, тебе! – возразил Сеймур – ты сначала свой литр допей, а потом уже добавки проси!  

-- Нет и не проси, я резко не согласен. День рождения как никак .И тем более ,что впереди целый день – возразил Махмуд .  

-- Ладно, на месте разберемся – согласился Сеймур.  

Машина на крейсерской скорости летела по шоссе. Проехав неопределенно долго ,дружная троица в скором времени пересекла черту города и понеслась по направлению леса ,который чернел на горизонте .Через полчаса Махмуд ,который вдруг резко замолк и мирно посапывал на заднем сиденье проснулся от того что ударившись об ветровое стекло ,отскочил назад .Машина резко затормозив , остановилась.  

-- Гурбан! Ты что сдурел? – сказал он, потирая ушибленное место.  

-- Здесь что-то не так – ответил Гурбан, выходя из машины.  

Сеймур с Махмудом также вылезли из машины. Сейчас они стояли посреди пустыря . Вместо леса ,который чернел на горизонте впереди одиноко маячил дуб и больше ничего .  

-- И куда это мы заехали? – удивленно спросил Махмуд.  

-- А я знаю? – вопросом на вопрос ответил Гурбан.  

-- А кто будет знать! Ты же за рулем сидел! Или ты тоже как и я заснул? – съязвил Махмуд.  

-- Да ладно вам спорить – остановил спорщиков Сеймур – поехали отсюда!  

После этих слов все молча уселись в «шестерку». Гурбан резко взяв с места, развернул машину на 180 градусов и поехал в обратном направлении. Проехав минут пятнадцать они вновь остановились, так как пейзаж по краям ничуть не изменился – одиноко стоящий дуб постоянно находился впереди, хотя они и развернули машину в противоположное ему направление. Гурбан вновь развернул машину и посильнее нажал педаль акселератора. Но это также ничего не изменило – тот же пейзаж ,тот же дуб впереди ... Как будто они все это время кружили на одном и том же месте .Хотя нет... Дуб по мере их движения становился все больше и больше в размерах. Объяснением было то, что они действительно кружили по кругу, как будто они попали в гигантскую воронку, и она постепенно их затягивала. Еще через пятнадцать минут под капотом что – то щелкнуло и машина остановилась как вкопанная .  

-- Ну вот и приехали! Вылезай, давай! – сказал Гурбан и вышел из машины, с силой хлопнув дверцей.  

-- Ни хрена себе! Мы уже битый час кружим на одном и том же месте! – почесав голову, пробурчал Сеймур.  

-- А откуда ты знаешь, что мы целый час кружим? – поинтересовался Махмуд.  

-- Что значит откуда? – удивился Сеймур.  

-- На часы посмотри! Посмотри, тебе понравиться! – урезонил Махмуд.  

Посмотрев на часы Сеймур обнаружил, что стрелки часов вели себя, по крайней мере удивительно, а именно они двигались задом наперед периодически останавливаясь.  

-- Да, дела! Интересно и куда это мы влипли? – тихо про себя сказал Сеймур – вот тебе и день рождения!  

-- Ладно чего стоять! Пошли посмотрим, что там за долбанный дуб стоит впереди – со злостью в голосе сказал Гурбан.  

После этих слов все трое друзей отправились по направлению к дубу. Подойдя к нему поближе они с удивлением заметили , что дуб был просто исполинских размеров – метров двадцать в ширину и метров тридцать в высоту. Но, несмотря на такие размеры, дерево казалось безжизненным – мертвым. Тут их внимание привлек голос...  

-- Доброго времени дня заблудшие души – сказал голос.  

Оцепенение охватило троицу. Голос доносился сверху и поэтому они подняв головы вверх увидели повешенного ,который болтался на одной из верхних веток .  

-- Да-да! Вы не ошиблись – это я с вами говорю – сказал повешенный и пронзительно захохотал. Что с вами, ребятки? Стоите как вкопанные? Никогда висельника не видели – сказал повешенный и снова расхохотался. Или вы меня не слышите ? Хорошо, сейчас я к вам спущусь.  

Сказав это, висельник как заправский акробат подтянулся на ветке, на которой висел и, сделав в воздухе тройное сальто, плавно опустился перед ними на землю. Зрелище, которое предстало перед тройкой, было поистине ужасающим. На висельнике была одета старая матросская тельняшка ,брюки непонятного цвета ,а на голове красовалось сомбреро. По его лицу с озабоченным видом туда – сюда сновали черви и доедали остатки плоти. И самое удивительное было то, что несмотря на такое нелепое и убогое одеяние на груди у него висела золотая перевернутая пентаграмма, инкрустированная бриллиантами.  

-- Разрешите представиться. Герцог Валафар мне имя .Может, слышали о таком? – сказал повешенный и отвесил реверанс.  

Друзья стояли, не двигаясь и не моргая. Никто не в силах был произнести хоть слово. Но постепенно запах разложившегося тела, понемногу начал возвращать ребят к действительности.  

-- А куда это мы попали? – тихо спросил Махмуд.  

Наконец-то хоть кто-то заговорил, а то я думал, что вы глухонемые – выпалил герцог и снова мерзко засмеялся, обнажив свою пасть. Да давненько я тут никого не видел .Вы уж извините что постоянно хохочу. Это я от радости. Я действительно рад вас здесь видеть! Серьезно ! Вы даже не можете себе представить, как долго я здесь раскачиваюсь на своей ветке. Хотя как вы уже наверное заметили ,понятие времени здесь не имеет смысла. Если быть более конкретным, то времени как такого здесь не существует. Нет ни завтра ни вчера , есть только сегодня сейчас .Есть я – герцог Валафар ,этот дуб и ваша тройка. Сказав это, Валафар закатился заливистым смехом. Насмеявшись в свое удовольствие он продолжил – эх ребятки вы мои дорогие , вы даже не представляете какая для вас выпала сегодня честь ... Кстати у вас сигарет не найдется ? Сеймур молча протянул ему пачку сигарет. Подпалив сигарету Валафар уселся у подножия дуба . Глубоко затянувшись он выпустил струю дыма и с оценивающим взглядом посмотрел на нас .Мерси – сказал герцог Сеймуру. Некоторое время он сидел неподвижно, выпуская клубы дыма, которые собирались в причудливые фигуры. Потом он резко вскочил и сказал – называйте это место как хотите – хотите дьявольским местом , а хотите и вовсе адом. В любом случае вы будете не правы. Я называю его фазендой одного дуба ,где многие дали дуба .И опять воздух прорезал его мерзкий смех. Извините за каламбур – сказал герцог. Ладно, перейдем к делу – сказал он, перестав смеяться. Следуйте за мной .И повинуясь ему тройка друзей пошла за ним следом .Пройдя шагов пятнадцать они остановились около низкой дверцы , которая вела внутрь дуба .Над дверцей висела пыльная табличка ,на которой были видны непонятные иероглифы. Заметив наш взгляд на табличке Валафар сказал – здесь написано «Оставь надежду всяк входящий сюда». Но вы не обращайте на эту табличку никакого внимания, это всего лишь слова. Теперь – сказал он – у меня к вам есть несколько вопросов. Вы насколько я понял друзья , но вопрос не в этом , а вопрос мой – насколько вы друзья друг другу ? Хотя не отвечайте, не надо!  

Заложив руки за спину он начал расхаживать перед нами. Сегодня ! – торжественным голосом произнес он – сегодня ребятки вы мои дорогие , вам представилась возможность сыграть с герцогом Валафаром в его любимую игру , которая называется «Лабиринт».Суть игры в следующем .Перед вами дверь – сказав это он открыл дверцу в стволе дуба . Из дверного проема на нас подул холодный зловонный ветер. Внутри из темноты начали, доноситься стоны и приглушенные крики вперемешку с жутким демоническим смехом. Итак – еще раз повторил герцог – перед вами дверь в лабиринт .Ваша задача выйти из другой двери ,которая находиться на противоположной стороне дуба .Правда просто ? Ничего сложного. Но в этой игре есть и кое какие правила , а именно выйти может всего лишь один из вас .Я повторяю всего лишь один ! Всего лишь один, а войдет трое – трое и всего лишь один – тихо бормотал про себя герцог. Потом он замолчал, снял сомбреро и почесал обнажившийся череп.  

И еще, пока я не забыл это вам – сказал он и протянул нам три кинжала – так на всякий случай, там внутри в лабиринте может понадобиться. Мало ли , за дверью полно всякой нечисти .Да и в вас она запросто может вселиться. Так что, если почувствуете что-либо неладное, то тогда можете резать друг друга с чистой совестью. Тем более что выйти может всего лишь один из вас. Или никто , что чаще всего и бывает .Мой вам совет тот кто первый найдет дверь наружу , пусть быстрее выбирается наружу. Победителя ждет вечная жизнь и райское блаженство, а уж души проигравших будут принадлежать мне – по-моему, справедливо. Ну вот вроде и все ,до скорых надеюсь встреч , жду победителя с нетерпением . Сказав это он исчез .  

Спустя мгновение после его исчезновения земля под их ногами пришла в движение и начала покрываться трещинами. Постепенно трещины стали расти в размерах. Из трещин наружу вырывались языки пламени .Пламя все ближе и ближе приближалось ко всем троим .Оправившись от оцепенения друзья поспешно стали влезать в дверь .Последним залез Сеймур ,после него дверь с громким скрипом закрылась за ним .  

-- Ну что будем делать? – спросил Махмуд – надо как-нибудь выбираться из этого дерьма!  

-- Да надо! А как – тихо спросил Сеймур – на поверхность все равно выберется только один, что толку биться искать выход. Лучше уж здесь сдохнуть .  

-- Ты чего это!? Сема? – с недоумением спросил Гурбан – ты, что уже сдался? Не сделав не единого шага, ты сдаешься?  

-- А что остается делать! Из всех вас я самый старший. Я уже свое отжил – идите дальше , а меня оставьте в покое ! – быстро проговорил Сеймур и сел на землю – А я никуда не пойду!.  

-- Ты предлагаешь нам идти дальше и оставить тебя здесь? А как же ты? Мы? Что будет с тобой? Оставить тебя на растерзание этому козлу – этому Валафару и его своре! – неуверенным голосом спросил Махмуд.  

-- Другого выхода у вас нет! Идите! А я буду молиться за вас! – тихо сказал он – пусть это будет вашим подарком на мой день рождения.  

-- Ты сдурел или на самом деле отказываешься идти с нами? – разом спросили Махмуд и Гурбан и попытались поднять Сеймура с земли.  

В этот момент Сеймур резко вырвался из их рук и полоснул кинжалом воздух – Убирайтесь! И оставьте меня в покое! – прокричал он. Уходите ! Умоляю вас, уходите – продолжил он тихим голосом. По его щеке потекла слеза .Увидев это Махмуд и Гурбан отпустили его и стали медленно удаляться .Через десять шагов Гурбан обернулся – Сеймур все так же сидел на холодной земле и бездумно смотрел куда-то в тишину . Комок подкатил к его горлу ,он понял что больше не увидит одного из своих лучших друзей. Но надо было идти вперед – надо было бороться за жизнь. С этими мыслями он ,положив руку на плечо Махмуда и они поплелись по черным коридорам лабиринта ...  

***  

Молодец Сеймур! Молодец Сема, ты все сделал правильно! А теперь вставай, поднимайся! Встань и иди! Ты меня слышишь, человек? Сеймур повинуясь голосу, происхождение которого ему было неизвестно и который как ему показалось, доносился изнутри. Он зарождался где-то в глубине подсознания и продираясь сквозь дебри сознания доходил до его слуховых рецепторов .  

-- Кто ты? – спросил Сеймур у голоса.  

-- Мое имя тебе ничего не скажет – был ему ответ.  

-- Почему ты заставил меня, так поступить с ними? – еще раз спросил Сеймур.  

-- Я тебя ни к чему не принуждал, ты сам сделал свой выбор. Ты сам этого хотел .А я всего лишь дух исполнитель твоих желаний – ответил голос .  

-- Но я этого не хотел, я хотел остаться с ними. Я вовсе не хотел их бросать .Я хочу к ним ! Отпусти я побегу и догоню их! Пока еще не поздно – возразил Сеймур.  

-- Тебе никто не держит смертный! Ты можешь идти, но запомни что, скорее всего ты их не догонишь. Кто знает куда они забрели .Лабиринт то огромный – парировал дух исполнитель .  

-- Но я не могу идти?! Ноги как приваренные к земле! – сказал Сеймур, попытавшись сделать шаг, но так и оставшись на своем месте.  

-- Я тебе еще раз повторяю человек, что я дух исполнитель желаний. Я делаю то, что ты хочешь сделать .Если ты не можешь сдвинуться с места , то означает что ты самом деле не хочешь идти за ними , а хочешь пойти со мной. Идем! И я тебе покажу дорогу наружу! Оставь их! – молвил дух.  

И повинуясь духу исполнителю желаний Сеймур походкой зомби направился в левый коридор лабиринта. Хорошо, очень хорошо человек! Скоро мы будем у двери, и ты будешь снаружи. А там тебя ждет вечная жизнь и райское блаженство .Подумай вечная жизнь .А кому нужны будут твои друзья ? Подумай об этом лет эдак через сто – нашептывал дух исполнитель. Вечная жизнь ,ты только подумай !Ты будешь подобен богу ! Это ли не цель! И будет у тебя сто, тысяча да что там тысяча миллион друзей. Здесь направо. Отлично. Через двадцать шесть шагов налево и еще через столько же направо. Сеймур подобно лунатику шел по направлению, которое подсказывал ему дух желаний. Его шаги гулко отдавались эхом в бесконечных коридорах лабиринта ...  

***  

-- Слушай, Махмуд, почему Сема так с нами поступил? – спросил Гурбан.  

-- А кто его знает? Я его впервые видел таким. Кто мог себе представить , ветеран войны. Человек, заглянувший смерти в глаза, ни с того ни с сего отказался бороться за свою жизнь – ответил Махмуд и остановился.  

-- Ты чего это остановился?- спросил Гурбан также остановившись.  

-- А ты хоть имеешь представление, куда надо идти? – закурив сигарету, спросил Махмуд.  

-- Если честно, то не нет – ответил Гурбан.  

-- Ну и я о том же! Надо определиться, куда нам идти – сказал Махмуд – Насколько я помню в лабиринтах надо пользоваться правилом левой руки.  

-- А что это значит? – поинтересовался Гурбан – что за правило такое?  

-- Точно не помню, но по-моему надо постоянно сворачивать налево или что-то в этом роде. Ладно пошли .А то эти звуки и стоны меня совсем задолбали – сказал Махмуд и повернувшись к Гурбану спиной пошел по направлению ближайшего поворота .  

Гурбан стоял как оцепеневший. Он не слышал того, что ему говорит Махмуд, так как его внимание привлекла призрачная фигура. Было в этой фигуре, что-то такое, что сразу привлекло его внимание. Постепенно фигура стала приближаться к нему и о ужас он стал все отчетливее видеть того кто к нему подходил .Да он мог ошибаться , но что она здесь делает .Этой фигурой была его мать .Он не обращая внимание на Махмуда сорвался со своего места и побежал навстречу своей матери .  

-- Ма! А ты что здесь делаешь – подбежав и крепко обняв ее, сказал он.  

-- Я пришла к тебе сынок, чтобы вытащить тебя отсюда – сказала мать Гурбана – сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не водился с ними. Я же тебе говорила что они тебя ничего хорошему не научат .Идем сынок я заберу тебя !  

-- Но что будет с ними? Подожди мама я позову Махмуда, и мы вместе пойдем искать Сеймура! Мы их тоже должны забрать – сказал Гурбан.  

-- Нет сынок! Мы пойдем одни, таково желание герцога. Я могу забрать всего лишь одного , а о них пусть позаботятся их родители – сказала мать с холодом в голосе .  

-- Ну так нельзя, ма! Они же мои друзья и я не могу их бросить! Идем! – с дрожью в голосе сказал Гурбан и, взяв мать за руку потащил ее за собой.  

-- Гурбан, ты где? Быстро иди сюда я кажется, нашел дверь! – они услышали голос Махмуда.  

-- Мы здесь Махмуд! – радостно ответил Гурбан.  

-- Кто это мы? – переспросил Махмуд, появившись из-за поворота.  

-- Моя мама здесь! Она тут! Она рядом! Она пришла забрать нас всех! – прокричал Гурбан.  

-- Твоя мать? Ламия ханум это вы? А вы как сюда попали? Вы что делаете в лабиринте? – спросил удивленно Махмуд, увидевший Гурбана радостно державшего за руку свою мать.  

-- Это Махмуд, совершенно не твое дело! Я пришла за своим сыном и заберу его с собой! А теперь извини нам пора идти! – резко ответила Ламия ханум.  

-- То есть как пора, мама? А как Махмуд? Как Сеймур? – спросил Гурбан у матери.  

-- Я тебе уже говорила! Ты пойдешь один, а они останутся здесь – резко ответила Ламия ханум и с силой рванула руку сына.  

-- Я не пойду, ма! Без них я никуда не пойду! Сеймур, Махмуд! Они! Они же здесь умрут! Махмуд дверь нашел! Дверь наружу! Она здесь! Здесь за поворотом! Сейчас только Сеймура найдем, и все вместе вырвемся отсюда! Все четверо! – говорил Гурбан вырываясь из цепких материнских рук.  

-- Ламия ханум, дверь действительно здесь рядом – сказал Махмуд – вы постойте здесь, а я поищу Сеймура. Он должен быть где-то рядом .И мы все вместе вырвемся !  

Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать – вдруг услышали они голос Сеймура. И действительно через секунду из-за поворота появился Сеймур. Но что -то было странное в его поведение – проходя рядом с нами он даже не взглянул в нашу сторону .Он смотрел вперед пустым взглядом и двигался так , как будто его движение сняли на пленку и теперь эту запись воспроизводили перед нами в замедленном режиме .  

-- А вот и Сеймур! – радостно воскликнули ребята – Сеймур, мы рады видеть тебя! Мы нашли выход и как раз собирались пойти за тобой!  

Сеймур остановился и, повернувшись к нам. Его губы шевелились, казалось он что-то хотел сказать, но не мог. Вдруг его глаза обрели нормальный – человеческий вид и через мгновение опять стали бездумными. Спустя миг то же самое повторилось и так несколько раз. Было явно видно что он с чем-то борется, что внутри происходит какая-то непонятная нам борьба .Из его глаз тонкими струями потекли слезы – это были слезы безысходности .Тут его тело затряслось и он превозмогая себя поднял руку и указательным пальцем показал за спину Гурбану. Резко обернувшись Махмуд увидел мать Гурбана. Она как бы парила над Гурбаном. Потом она выпустила вперед руки, и он с ужасом увидел длинные стальные когти, которые венчали ее пальцы. Этими когтями она пыталась схватить Гурбана, а он, тем временем ничего не подозревая, смотрел в противоположную сторону. Не медля не секунды он выхватил кинжал и нанес удар Ламие в область сердца .Ламия с диким криком упала на пол и так и осталась лежать на холодном каменном полу лабиринта .  

-- Мама! МАМА! Ты что, твою мать! Ты! Махмуд! – закричал Гурбан и, упав перед трупом матери на колени вытащил из ее груди кинжал. Струя алой крови фонтаном забила из груди.  

-- Это была не твоя мать! Это была ведьма! Она хотела тебя забрать! Ну, ты сам посуди, как твоя мать могла попасть тебя! Ты посмотри на ее руки! На ее когти! – кричал Махмуд.  

Но Гурбан уже его не слышал. Последний раз, взглянув на тело матери, он бросил взгляд на ее руки никаких когтей и в помине не было. Он поднялся с колен и с глазами налитыми кровью и двумя кинжалами в руках пошел по направлению Махмуда. Он видел, что Махмуд ему что-то говорит, но он его уже не слышал. Подойдя поближе он начал наносить беспорядочные удары ,после пятого удара тело Махмуда обмякло .Гурбан остановился и отпустил рукоятки кинжалов .Махмуд с гулким звуком упало на пол .Так он и остался лежать на полу с открытыми глазами .  

Молодец, сынок! Я никогда в тебе не сомневалась! Я знала, что ты не дашь мать в обиду. Остался только Сеймур... От этого голоса волосы на голове у Гурбана стали дыбом. Он обернулся и увидел свою мать ,которая улыбаясь стояла перед ним .Ее одежда была забрызгана кровью , а на кончиках пальцев он увидел длинные стальные когти .Этими когтями она держала Сеймура .  

-- Иди и убей его! – приказала она Сеймуру – пора прекратить весь этот цирк!  

Сеймур, подчинившись ее воле, начал надвигаться на Гурбана. В его руке сверкнул кинжал .Он шел на него и Гурбан видел как из глаз его текут слезы .Видимо борьба внутри не прекратилась и остатки сознания все еще борются с неведомой демонической силой , но он неумолимо шел на него ...  

-- Убей! И ты свободен! Убей – повторяла Ламия.  

-- Сеймур! Сема! Родной! Очнись! Очнись, это я Гурбан! – попытался остановить Гурбан надвигающегося Сеймура.  

Но было уже поздно Сеймур почти вплотную подойдя к Гурбану занес кинжал над его грудью. Глаза его были как никогда холодны и бездушны в них не было ничего человеческого. Даже слезы перестали течь из его глазниц. Гурбан встал перед ним на колени и молился , готовясь принять смерть от руки друга ...  

-- Во имя Аллаха, великого и милосердного! Беги! – вскричал Сеймур и нанес удар прямо себе в грудь.  

Упав на пол перед Гурбаном, Сеймур с хрипом в голосе еще раз произнес – Беги. После этого он замолчал навсегда и его лицо приняло прежний вид .Оно было таким каким Гурбан привык видеть его при жизни .  

-- Глупец! – услышал Гурбан голос матери – ну что сынок, теперь только ты остался. Только ты один .  

Сказав это она стала дико хохотать. И вскоре все коридоры лабиринта наполнились ее хохотом. Потом к этому звуки прибавились другие голоса .Они были похожи на голоса собак. Как будто из темноты коридоров на него с диким лаем бежит целая свора адских псов. Гурбан поднялся и побежал, побежал без оглядки, побежал сам не зная куда. В голове была только одна мысль – вперед ,прочь отсюда ,беги !Так он и бежал где около десяти минут.  

***  

Пробежав еще немного, он остановился. Сердце просто вырывалось из груди. Причиной тому была либо быстрая беготня в этом замкнутом пространстве, либо дикий необузданный страх. Он уже так долго бежал по этому лабиринту ,что даже и не помнил когда все это началось. Он прислонился к сырой стене и медленно стал сползать вниз. Холодная земля, на которую он сполз на некоторое время вернула к действительности, и он стал понемногу вспоминать, как и каким образом он попал сюда...  

Он остановился. Сел на холодный пол. Ему надоело бежать ,надоело прятаться . Рука в которой был кинжал медленно поднялась к запястью левой руки .Через мгновение он почувствовал резкое жжение в области запястья левой руки .Через некоторое время тоже самое жжение он почувствовал на запястье правой руки .Потом медленно но уверенно его стала обволакивать легкая дрема .Тонкие ручейки крови стекали с его рук. Перед глазами его проплывали картины прошлого. Он тихо ,спокойно засыпал .Ему казалось что слышит голоса своих друзей .Они шутили и смеялись .Его губы зашевелились и он произнес – Махмуд налей-ка мне штрафную рюмку .Я скоро буду ....  

************************************************************************  

bIzET 2003 (25.04.2003) 

Зеленоватая дымка висела под потолком. Хорошо висим – подумала дымка, и вытянулась в стройную линию. Ишь ты, какая я прямая – подумала зеленая линия под потолком. А если я поменяю цвет? То, что тогда? Тогда я уже не буду зеленой линией. Я стану полноценной красной линией .И с этими словами зеленая стройная линия поменяла свой цвет на красный .Ну ничего себе ,теперь я красная линия .Я красная линия не для рук и не для ног , я красная линия для висения под потолком – произнесла вслух стройная красная линия и стала тихо похихикивать. Эх! Надоело быть красной стройной линией, буду синим туманом. Сказано – сделано .Теперь под потолком висел грозный синий туман. А собственно чего это мне неймется – подумал грозный синий туман. А мне просто скучно – также быстро как и был задан вопрос , у синего тумана созрел и ответ .Тогда почему это я здесь вешу ? Пора выбираться отсюда из-под потолка. Теперь уже грозный синий туман плавно поменяв цвет на небесно голубой с тихим шелестом стал просачиваться через щель в оконном проеме. Ух! Повеселимся – подумал небесно голубой туман, повиснув за окном, и корча рожи своему отражению в стекле. А что если мне принять какую-нибудь вычурную форму подумал небесно голубой туман. И опять между задуманным и воплощенным в дело не прошло много времени. Небесно голубой туман принял форму бокала до краев наполненного горьким вином .Почему именно горьким , спросите вы ? Да потому что, туману небесно голубого цвета в момент его перевоплощения это показалось наиболее поэтичным. К данному обстоятельству можно также присовокупить , то что из окна этажом ниже доносилась приглушенная музыка . Перед своей последней метаморфозой небесно голубой туман услышал следующие строки:  

как будто горькое вино,  

как будто вычурная поза...  

Так что вы вольны делать выводы сами. Хотя бокалу с горьким вином ,мерно покачивающемуся перед окном четвертого этажа на все эти ваши умозаключения было глубоко наплевать .Туман принял ту форму , которую захотел принять .И остальное его совершенно не волновало. А что если мне разбиться вдребезги? Этаж четвертый – значить до земли метров двенадцать. Учитывая ускорение свободного падения, времени за которое я встречусь лицом с холодной землей не должно быть больше полутора секунд – посчитал в уме бокал с горьким вином. Зато это будут те полторы секунды , за которые многие бы отдали все в их никчемной жизни .Полторы секунды ,которые неумолимо приближали бокал с горьким вином к земле , показались ему целой вечностью. Раздался громкий хлопок и бокал с горьким вином превратился в розовую лужу, которая наполнила все ложбинки на холодной земле. Хлопок раздавшийся при соприкосновении бокала с холодной землей и приведший к очередной метаморфозе героя нашего с вами повествования , распугал окрестных котов .Теперь их испуганные морды выглядывали из мусорных баков , стоявших рядом .Колоссально ! Умопомрачительно! – журчала розовая лужа. Так она и лежала под холодным осенним небом. В небе над розовой лужей с дикой скоростью метались рваные облака. Какая у них поистине паскудная жизнь! – подумала розовая лужа. Они сами себе не предоставлены, ветер гоняет их по своему усмотрению. То ли дело я, лежу и созерцаю их. Даже нет !Я их не созерцаю , я их отражаю. А равно и кусок небо я тоже отражаю. Да что там отражаю ! Я их вмещаю!  

Пронзительное шипение прервало цепь размышлений розовой лужи. Розовая лужа с омерзением содрогнулась, увидев что какой-то мужик проходя мимо, бросил окурок от сигареты прямо в нее. Теперь этот промокшая трубочка из бумаги и табака , как заправский флагман плавала на поверхности розовой лужи. Сука! – вскипела лужа и превратись в серый дым. Сука ? – переспросил мужик оглянувшись .Точно сука ! Какая же она все-таки сука! Это надо же родного мужа домой не пускать! Ну и что я немного выпивши! Так ведь праздник ....  

Серый дым метнулся было к мужику чтобы отомстить, но услышав его тираду, решил его не трогать. Так тебе и надо , нечего добропорядочные лужи бычками засорять. Будешь теперь праздник на половичке у двери справлять – проворчал серый дым. Ладно, хрен с ним сейчас поймаем первый попутный ветерок и полетим в центр города. Там просочимся в какой-нибудь ночной клуб и поколбасимся до утра. С этими словами серый дым подстроился под попутную струйку легкого ветерка и понесся в сторону центра. Пролетая мимо неоновой рекламы с интригующим названием «Сансара», серый дым не поблагодарив попутный ветер, лихо с него соскочил и повис перед неоном. Изнутри клуба доносилась тантрическая музыка. Вот тут мы свой якорь и сбросим – воскликнул серый дым. Надо сменить окрас .Серый дым превратился в кислотно-фиолетовое марево и вихрем влетел в манящую полутьму ночного клуба «Сансара».Внутри клуба царил полный хаос .Молодые существа человеческого рода мерно раскачивались в такт монотонной музыки .Чуть поодаль за столиками существа того же рода тихо о чем то беседовали , в углу стоял кальян. Молодые люди по очереди прикладывались к змеевидной трубке, которая произрастала из чрева пузатого сосуда. В этом действии кислотно-фиолетовое марево углядело легкий налет гомосексуализма. Резюмируя все вышеописанное кислотно-фиолетовое марево пришло к выводу, что клуб полностью соответствует своему названию. Хотя оно толком и не знало что такое «Сансара». Один молодой человек, сорвавшись со своего места побежал. Кислотно-фиолетовое марево решило проследовать за ним .Добежав до туалета молодой человек открыл дверь и поскользнувшись на зеленой лужице перед дверью упал на грязный метлах .Пролежав с минуту он повернулся на спину и уставился на кислотно-фиолетовое марево висевшее перед входом. Потом он приложил указательный палец к губам и подмигнув кислотно-фиолетовому мареву прошептал – Крещендо. Крещендо! Ну крещендо, так крещендо – ответило кислотно-фиолетовое марево и удалилось из «Сансары».  

Выбравшись из ночного клуба кислотно-фиолетовое марево увидело перед собой старинное здание кирхи. Тут же приняв форму светящегося креста, оно полетело в сторону кирхи. Внутрь светящийся крест попал через резное окно в верхней части кирхи. Тишина и благоденствие наполнили все внутреннее пространство кирхи. Повисев под острым куполом светящийся крест , начал плавно опускаться к алтарю. Вокруг алтаря горели свечи. Вот тут и поселюсь, подумал светящийся крест. Опускаясь все ниже и ниже , светящийся крест все больше и больше стал проникаться любовью к богу .По мере приближения к алтарю светящийся крест , все более отчетливее видел что происходит внизу. На алтаре лежала обнаженная девушка , а рядом с алтарем внутри нарисованной на полу пентаграммы сидел какой-то безумец в рясе .Он постоянно что-то бормотал про себя. Наконец светящийся крест опустился к алтарю и завис над девушкой .А она чертовски красива, отметил про себя светящийся крест .  

Vade Retras! Vade Retras Satana! Vade Retras Satana! – бормотал безумец в рясе. Спаси меня отец наш. Я грешен ! Я убил эту рабыню твою! Она приворожила меня своими чарами! Я возжелал ее! Похоть помутила мне сознание! Укажи мне путь! Дай мне знамение! И тут его глаза поднялись к алтарю. Светящийся крест висел над обнаженным телом .Спасибо тебе господи !Спасибо ,я все понял !Это твое знамение ! Теперь я свободен... С этими словами он вышел из пентаграммы и сбросил с себя рясу. Потом судорожными движениями руки стал расстегивать ширинку на своих брюках. Светящийся крест не стал дальше наблюдать за вакханалией этого обезумевшего некрофила. Светящегося креста больше не существовало ,он рассыпался в воздухе и превратился в мириады разноцветных точек .  

Мириады разноцветных точек выползли из кирхи и вознеслись к небу. Теперь они точно знали, что им делать. Они с бешеной скоростью мчались к рваным клочкам облаков, чтобы разделить их паскудную жизнь. Мириады разноцветных точек хотели слиться с этой безликой толпой облаков и отдаться в холодные лапы ветра .Чтобы унестись в далекие дали , чтобы не видеть и не участвовать в этой бездумной и никчемной жизни .Тем более что в этой самой жизни как выяснилось нет места им .  

Что и говорить такая вот жуткая судьба была им уготована – сказал пожилой человек сидящий в кресле качалке и выпустил густую струю дыма из своей старой трубки. Дым клубами поднялся к потолку зеленого цвета. Под потолком комнаты висела зеленоватая дымка ...  

*********************************************************************  

bIzET – Baku Azerbaijan 2003 Y (30.12.03)  

Агата Кристи "Гетеросексуалист" 

Поэт Стебельков, как известно, не выносил табачного дыма. Бывало, прогуливается с собакой и, если увидит курящего, то обязательно сигаретку у него выхватит, растопчет, ещё и лекцию прочтёт. Иногда Стебелькову и по сусалам перепадало, да и Бутику, отважно бросавшемуся на защиту хозяина, доставалось. Но чаще взволнованное красноязычие поэта действовало на курильщиков убедительно. Тем более что он обязательно или леденцов взамен даст, или семечек щедро отсыплет.  

Как-то Стебельков стоял утром, по обыкновению, в очереди к пивному ларьку и почитывал «Литературную газету» двухнедельной давности, а его верный пёс обследовал собачьи почтовые ящики. И тут поэт почувствовал дивный аромат, несомненно, табачный, но доселе ему не известный. Он обернулся и обнаружил приятного вида мужчину лет пятидесяти с обветренным лицом, шкиперской бородкой и трубкой в крепких желтоватых зубах.  

- Вы последний за пивом? – спросил незнакомец.  

- Я... Разрешите представиться? – Фёдор Стебельков, литератор...  

- Самодуров Роман Иванович, капитан дальнего плавания... 

Фёдор чуть не вскрикнул от удивления и восторга – это ли не удача: встретить в очереди к пивному ларьку настоящего морского капитана!  

- Какими судьбами в нашем городе? Если, конечно, не секрет...  

- Никаких секретов – приглашён на свадьбу племянницы, – ответил капитан, затянулся и выпустил целое облако замечательно вкусного дыма.  

- Простите, а что за табак вы курите? Никогда такого не нюхал!  

- Да обыкновенный табачок, в Калькутте обычно беру. Иногда, правда, случается заходить на Яву, вот где, действительно, табак изумительный. Но там я года два уже не был.  

Калькутта, Ява, опьяняющая атмосфера заграничного табака, романтическая внешность морского волка настолько потрясли воображение поэта, что он даже пива расхотел. Муза не замедлила явиться, ухватила его за ухо и начала страстно нашёптывать что-то про шторма и туманы.  

- А где вы были в последнем плавании?  

- Неделю, как вернулся из Антарктики – у зимовщиков пересменка. По дороге заходили в Сидней. На обратном пути ребята много интересного рассказали. Вот случай у них был – забрёл белый медведь...  

Но Стебельков уже был переполнен впечатлениями и не мог дальше слушать.  

- Простите, ради Бога, совсем забыл – мне срочно надо бежать по одному важному делу, – извинился он перед собеседником, покинул очередь и скорым шагом направился к скверу.  

- Бутик, Бу-ути-ик! Экая собака бестолковая – когда надо и не дозовёшься.  

А Бутик в это время вовсю крутил роман с пуделихой хозяйки пивного ларька Катькой. Дело продвигалось успешно, поэтому докричаться до ухажёра не было никакой возможности. Поэт дошёл до скамейки, присел и обшарил карманы. За подкладкой пиджака обнаружился огрызок красного карандаша. Фёдор зубами зачистил грифель и на полях газеты начал набрасывать строчки, которые безостановочно нашёптывала муза: 

               Ты скажи скорее мне, моряк,  

               Весь обветренный муссоном и пассатом,  

               Из какой страны привёз табак  

               С этаким чудесным ароматом?  

В эту минуту автору, никогда не курившему, вдруг страстно захотелось затянуться из капитанской трубочки. Даже голова закружилась...  

               Тебе чайки пели над кормой  

               Про свои удачи и печали,  

               И корабль краснотрубый твой  

               Дикие шторма вовсю качали...  

Из-за куста показалась счастливая морда Бутика. Улыбаясь, он подошёл к хозяину и развалился в ногах. Стебельков рассеянно почесал ему за ухом, свернул ещё раз газету и продолжил:  

               И громадный, важный павиан,  

               Пасынок окраины Калькутты,  

               С пальмы уронил тебе банан –  

               Оказался по душе ему ты...  

- Милок, бутылочки пустой нет? – вдруг оторвала его от работы старушка с двумя авоськами.  

- Иди, иди, бабуля, – нет у меня никаких бутылок. Я вообще разливное пью, – раздражённо буркнул сочинитель. «Вот ведь дура!» – подумал он и опять погрузился в творчество:  

                И на Яве в гавани глухой  

                Нищенкам бутылки из-под рома  

                Раздавал ты щедрою рукой,  

                Самодуров свет Иваныч Рома...  

Бутик, видя, что хозяин находится в невменяемом состоянии, потихоньку улизнул в надежде продолжить удачное свидание. Капитан, размахивая пивной кружкой, что-то увлечённо рассказывал окружившим его завсегдатаям пивного ларька. Поливальные машины прогудели мимо, прошелестев маленькими весёлыми радугами.  

А поэт всё строчил и строчил, с трудом сжимая тающий на глазах карандашик.  

***  

Я – никто.  

Для того, чтобы это осознать, попробуйте представить, что в мире нет часов: ни на вашей руке, ни на стене, ни в компьютере. Такая простая вешь, эти часы, но если они вдруг все одновременно исчезнут, наступит Конец Света. Такой же, как у меня сейчас.  

И мы с вами сравняемся.  

Из тех состоявляющих, которыми заполнены две недели моей жизни, я могу сделать следующие заключения: я – мужчина около тридцати с хвостиком, у меня есть вредная привычка курить и мне кажется, что я прочитал много книг, так как все, что я смог найти в радиусе своего нахождения из текстового материала, от Лотреамона до Библии, мне показалось знакомым. Словно я это где-то уже читал. Самое обидное, что меня никто не ищет, а держать меня в больнице нет смысла, так как я, в принципе, здоров. Кроме лишь того, что не помню, кто Я.  

Я нахожусь в постоянном состоянии де-жа-вю, и уже к этому привык.  

Зеленый, зеленый, зеленый. Такой это удивительный цвет – зеленый – а я его как будто только увидел. Перед моим лицом ветка, на ней, у ее окончания, распустились молодые листья, они еще клейкие и между ними словно паутина. Они только что родились? Либо они просто новые волосы на теле дерева? Если они только что родились, то они ничего не помнят и им предстоит все самим исследовать, а если они лишь волосы.Что ж. Тогда они тоже ничего не помнят. От общего к частному или от частного к общему?  

Мое положение не завидно.  

Каждую ночь я сажусь возле окна, смотрю на туман над деревьями и пытаюсь вспомнить свое самое дальнее воспоминание. Ночью мне многое снится, только я не знаю – это сны или прошлая жизнь. Не могу отличить. Позавчера на мне пробовали депривационную ванну. Это когда тебя помещают в теплый соленый раствор в полной темноте, и мозг, отключенный от внешних раздражителей, начинает искать информацию изнутри. Я видел там много интересного. После пятичасовой процедуры я несколько часов наговаривал на диктофон увиденное и, может, я наконец стану известным как Пелевин. Но там не было ничего такого, что относилось бы к какой-нибудь обычной жизни Степана или Виктора. Пусто. Понимаете?  

Кому ЭТО было нужно? Я заснул или, наоборот, проснулся?  

Врач говорит, что мне нужен стресс, чтобы все вспомнить. Вчера я его спросил: «Может меня ДО вообще не существовало? Может я только две недели назад родился – просто сразу взрослым?» Доктор подозрительно на меня взглянул, но с интересом, и ответил: «Если бы так, у тебя бы не было никаких рефлекторных воспоминаний и, уж тем более, привычки курить». Я с ним согласен. Но мне эта идея нравится. Например, читаю Библию, а в ней не написано, что Адам сначала был зародышем, а потом подростком. Он сразу появился мужчиной, как и я. Но наверняка они многого не договаривают. В Библии.  

А вот сейчас я уже не знаю, хочу ли я вспомнить или нет.  

Дерево щебечет птицами, словно они – его голос. А ветка упрямо продолжает делиться. Прямо у меня перед носом. Оно простирает мне свои руки и щебечет. Ну – скажи мне. Ну давай. Я попробую понять. Очень сильно сосредоточусь и пойму то, что ты мне говоришь.  

Я просто шел по улице. Небольшой областной город. Шел и ничего не помнил. Это мое первое воспоминание. Каждую ночь я пытаюсь пройти ЗА эту улицу. Например, я представляю, что иду вдоль хрущевок с кустами в том состоянии между сном и бодрствованием, пока ты еще можешь что-то контролировать. Потом я пытаюсь перейти на другую сторону улицы и резко повернуть обратно. Это мой собственный метод, пока, к сожалению, не принесший результатов. Я захожу очень далеко – там и река, и люди, и магазины, но потом мне кажется, что я это все придумываю. Я плаваю по своим мечам, а не в реальности.  

Интересно, если бы я сейчас был «нормальным», занимала бы меня жизнь этих двух листьев настолько? Я на них могу смотреть часами не отрываясь. Мне кажется, я постигаю какую-то тайну вселенной. Они растут и из сердцевины уже показались первые почки. Вчера до них добрался муравей и облизал их как сладкие леденцы. Сегодня муравьев уже несколько. Завтра родятся новые листья, вылезут черепашкой из чрева дерева и скажут мне: «Привет».  

А вдруг они все – листья, муравьи, кошки – все помнят, что было ДО и ПОСЛЕ, а просто я –нет?  

Мне чувствовалось, то есть подсказывала интуиция, что только я сам могу ответить на эти вопросы. Никто в целом свете не смог бы мне помочь. Вчера сидел в парке и читал несколько книг сразу. Мне понравился шведский философ, Эммануил Сведенборг, который написал, что бог – это большой человек, в котором небо (дух) и земля (плоть) едины, а мы его укороченные масштабированные копии, у которых не едино ничего. Мы даже хуже листьев и муравьев, потому что те наверняка знают, что являются одним целым с деревом или муравейником. А вот я, например? Я – один во всей холодной вселенной. И от этого меня тошнит и расчленяет на атомы.  

Ко мне подходит мальчик и смотрит. Смотрит и молчит. Я его спрашиваю: «Кто ты?» Он мне отчечает: «Бегемот, а ты?» Я, ничуть не удивляясь, говорю: «А я – пропеллер». Он садится рядом, словно я произнес правилный явочный пароль, и мы с ним вместе смотрим на дерево. Молчим. Мне вдруг необъяснимо уютно.  

Ведь кто-то сделал со мной Это? Кому-то было нужно, чтобы я превратился в белый лист бумаги? Значит, я не одинок.  

Меня снесло ураганом. Меня пронесло со скоростью света по всем предыдущим плато, где можно было хоть что-то членознакомое встретить и остановило в состоянии X. Состояние Х было движением в эфире. У меня перепуталось все: время, пространство, глаза, верх и низ. Никакого ЧТО там не было – лишь абстрактные картинки, которые отдаленно напоминали предметы из реальности, которая осталась далеко и уже не факт, что существовала. Мутнота от желания выплыть на поверхность и невозможности сделать это, какой-то кисель вокруг из пятен, звуков, света. Потом выявилась комната-зал-пространство, в которой я пытался сфокусировать себя, а на меня смотрели множественные зеленые глаза. Просто наблюдали, пока я судорожно старался обрести хоть какую-то устойчивость и ориентацию. Жуткота – это наименьшее из описаний, которое можно было бы применить в тот момент. Где-то в еще работающей и пытающейся себя починить части мозга промелькнули догадки-объяснения, что: «вот она, потеря разума», а также: «наверное, я смотрю дурацкий фильм». После этой гениальной вспышки логики последнюю функционирующую часть мозга снесло тоже, и я остался висеть в чем-то напоминающем невесомость. Сознание больше не пыталось проанализировать что и как, оно лишь потеряло контроль и отключилось.  

Вслед за этим меня оставило в покое дальнейшее деление и расщепление на абсурд и несоединимые-неподдающиеся истолкованию реальности и я увидел маленького Себя. Вернее существо, именуемое-именованное мною и прожившее 35 лет на земле, имевшее русые волосы и носившее в тот момент черную кожаную куртку и бежевые вельветовые брюки, у него были кроссовки Nike и несколько мобильных телефонов в кармане. Я увидел себя, вернее уже ЕГО, как единое целое, как концепцию, идею и продолжение, с полностью заключенной в нем жизнью, прошлым и настоящим, на которые было потрачено 35 лет линейного времени. Он на мгновение застыл, как робот, как оболочка, и мне предоставилась возможность понять единство и относительность, а также спектакль жизни, который можно прокрутить за секунду и разочароваться. Он не был грязным или противным, наоборот, какие-то отрицательные ощущения отсутствовали, но явно было лишь то, что он – ОН – это скорлупа, средство передвижения, а также получения и отдачи энергии во время еды, секса, сна, скитаний, метаний, творчества, самоопределений. Как можно по-другому определить скорлупу, кроме как «скорлупа»? Ну, или, Тойота Корола?  

Скорлупа (она же – мои бывшие естество и бытие) была где-то далеко – то ли внизу, то ли просто на экране некоего монитора, что в принципе тоже далеко, а близко было иное ощущение себя-вне-скорлупы, вне личности, вне границ. Новое Я не поддавалось никакому самоопределению, но оно БЫЛО. Существовало иное Я. Вряд ли это было даже «Я», скорее всего некий разумный – то есть, продолжающий мыслить – опыт, протяженность, суть, чье существование мы своими оболочками поддерживаем, частью чего являемся, откуда отпочковались и куда прикрепимся после потери «себя» в рациональном смысле.  

Что еще.  

Какие-то картинки, меня хлестали по щекам, чтобы я пришел в себя, я видел горы и туман за окном, врачей надо мной. Врачи были зеленые и их была стайка. Потом на меня надели намордник с наркозом и я опять вырубился.  

Очнулся обставленный капельницами, меня колотило. Я должен был пить воду, чтобы вывести наркоз, но после глотка меня выворачивало. Впервые в жизни я проснулся инопланетянином, хотя у меня, наконец, были Имя, Семья, Работа и Жизнь. До какого-то момента скорлупа и Я были едины. Жилось легко.  

- Я Пропеллер.  

- А я Бегемот. Не забудь про меня Там, ладно?