Недавно на ютубе смотрела передачу о том , что стало с военными городками после развала Союза. Ведущий в очередном городке с пеной у рта оплакивает упадок, говорит о секретности, о том что в этот городок во время Союза проникнуть нельзя было, колючая проволока по периметру. Смотрю, слушаю и вдруг понимаю, что в этом городке у меня в конце восьмидесятых друг жил. 

Надо сказать, что приезжал на свидания он ко мне в ближайший районный центр, а я у него никогда не была. Но вот однажды мне передали записку, что он серьезно заболел и приехать ко мне не может. Я была девушкой впечатлительной и сразу представила ужасную картину, как мой друг в горячке мечется, в одиночестве своей общежитской комнаты и некому ему даже воды подать и покормить. Приблизительно я представляда как его найти, да и всегда считала, что «язык до Киева доведет». Покупаю я в баре курицу гриль, (так как на тот момент я еще готовить ничего не умела кроме слипшейся вермишели, пришлось раскошелиться,) еще яблок и с груженая этими пакетами иду на остановку с которой он всегда уезжал. 

Первая же женщина, ждущая автобус, мне все подробно объяснила: Садишься на такой то номер, едешь до такой то остановки, дальше вдоль забора, а там КПП, дежурным скажешь кто нужен, они позвонят в офицерское общежитие, выяснят, дадут пропуск. Я так и сделала. Водитель автобуса тоже подсказал остановку, вышла я из автобуса и стою как в сказке. Автобус уже отъехал, никто кроме меня на остановке не вышел, прямо передо мной забор ( стена кирпичная метра 2 высотой) , вдоль него дорога и слева и справа густой зимний лес с сугробами. 

Постояла я посмотрела влево вправо и не увидев особых отличий в дороге повернула на лево, туда и автобус свернул, это мне показалось надежнее. Вот иду, справа забор, слева лес , сумки руки оттягивают, каблуки подворачиваются, и никого, мне даже как то странновато стало, думаю, может назад повернуть, но вдруг вижу впереди в тени забора как бы просвет, солнечные, лучи, ну думаю там точно в заборе проход есть. Бодро так уже приближаюсь к просвету, и правда : ворота, но никаких признаков людского присутствия, да и видно, что воротами давненько не пользовались. 

Стою,размышляю, не идти же назад, уже темнеть начинает. Ну думаю, надо через них перелезть, в принципе возможно. Но надо сказать , что одета я была совсем не для спортивных упражнений. Полусапожки на каблуках, длинное узкое черное пальто с роскошным воротником из чернобурки (еле уговорила папу купить)и в довершении всего серая фетровая шляпа с широченными полями, приобретенная в элитной московской комиссионке, попавшая туда явно из дальнего зарубежья. Вот я пакеты свои и шляпу под ворота, сама кое как через ворота... и оказалась на большом пустыре, дома городка в приличном отдалении. 

Иду я от забора вся такая красивая в шляпе, ищу глазами хоть какое нибудь живое существо и вдруг вижу, на довольно приличном расстоянии от меня на высокой куче земли стоит офицер в каждой руке у него по палке и он так красиво этими палками размахивает, будто дирижирует оркестром, и близко больше никого не видно. 

Что делать, иду по направлению к этому чудесному офицеру, хотя мысль о его сумасшествии несколько пугает и замедляет мой шаг, но других существ в округе не наблюдается.. А он так и стоит на куче земли и явно получает удовольствие от размахивания палочками слегка поворачиваясь вокруг себя, смотрит куда то вниз. 

И вдруг замечает меня. Он видимо замолчал на какой то музыкальной фразе, потому что застыл с разведенными поднятыми руками и открытым ртом. Мне показалось стоял он так вечность, потому что я успела довольно сильно приблизится к нему, тогда он вдруг отвесил поклон и сказал: Парле франсе. Сказать что я была ошарашена, ничего не сказать. Единственное что я могла пролепетать, это: А по русски можно? 

И тут наконец то я увидела, что вокруг него идут глубокие траншеи, а в них солдаты роют землю. Присутствие такого большого количества людей меня как то взбодрило, я смело спросила как пройти к офицерскому общежитию, офицер попытался мне объяснить сколько раз и куда я должна повернуть, в итоге видя мою полную не способность сориентироваться, он выдал мне солдата, который меня проводил и донес мои сумки до указанного адреса. 

Надо сказать, что я пришла не зря, другу пришлось вызывать скорую. 

Потом, вспоминая, я одного никак не могла понять. Этот офицер даже не спросил меня как я попала в городок. Видимо появление дамы на каблуках в широкополой шляпе , идущей от глухого забора закрытого военного объекта в сумерках действительно поразило этого добрейшего офицера. 

Есть фраза, приписываемая древним китайцам: “Не дай вам бог жить в эпоху перемен!” 

А еще существует проклятие со столь же туманным происхождением: “Чтоб тебе жить в интересное время!” 

И не очень-то важно, кто их высказал первыми. 

Важнее то, что и нас угораздило вляпаться в излом истории. И хлебнуть неизвестности из его темных глубин… 

Но есть у человека неубиваемое свойство: считать себя итогом всего предыдущего. Его апофеозом, смысловым завершением. 

Мы психологически не готовы воспринимать себя лишь каплями в почти бесконечном потоке событий, где скорость течения обусловлена не нашими желаниями, но особенностями рельефа окружающей местности. 

И если русло, пройдя через прохладное плато, устремляется в теснину ущелий, то глупо пытаться повернуть его вспять. 

Надо просто смириться с тем, что впереди будут пороги, перекаты и водопады. 

И “голове своей руками помогать”, преодолевая все эти особенности жизненного пейзажа. 

А куда деваться? Формулу бытия следует принимать за данность. 

И приспосабливать к ней феномен личного существования. 

В этом нет ничего трагичного, если убедить свое эго не истерить от переизбытка самосохранения. 

А если убеждения не хватает, то нужно взять себя за шкирку и выдернуть из трясины отчаянья могучим рывком. 

Ведь вдрызг разбиться о камни гораздо предпочтительнее, чем медленно задыхаться от страха, рисуя себе картинки своего будущего, которые ужаснее самого ужаса. 

Кстати, чем круче уклон, тем он короче. 

И грохот горной реки непременно сменяется тишиной спокойного озера, в котором по ночам отражаются звезды. 

А по утрам туман окутывает еще не совсем проснувшуюся гладь и оберегает остатки ее сонливости от ярких лучей восходящего солнца… 

И в отличие от прибауток, которые неизвестно кто придумал, есть афоризм Марка Аврелия, философа в императорской порфире: 

"Делай что должен. И свершится, чему суждено." 

Литературная критика – это способ банального самоудовлетворения. 

Ибо, нежно поглаживая или брутально теребя чужой текст, возбужденный рецензент стимулирует свои способности изощряться в остроумии, виртуозном владении сарказмом, умением зацеловать автора во все самые неприличные места или же опустить его в половую щель, предварительно раскатав неотразимым наездом. 

Всё зависит от задачи, которой критик руководствуется, исходя из личных симпатий-антипатий, конкретики заказа или нюансами настроения. 

А способы могут быть разными. 

От платонических подглядываний в замочную скважину творческой мастерской до виртуальных изнасилований в самой извращенной форме. 

Но объединяет критические статьи одно: кайф от собственного эго, которое тянет одеяло читательского восприятия только на себя, оставляя критикуемого на втором плане. 

И еще. Данное самоудовлетворение требует зрителя. 

Оно не работает в интимном одиночестве. 

Критика сродни эксгибиционизму, являясь его полным синонимом. 

И неважно чем кончается критический оргазм. 

Поскольку и желчь, и патока, выплеснутые на критикуемый лист, оставляют на нем одинаково заметные пятна, которые приходится долго застирывать. 

Когда-то Ильич выдал, что электрон так же неисчерпаем, как и атом. 

И пускай, исходя из современных представлений, электрон является частицей фундаментальной, составных частей не имеющей, классик был все же прав с философской точки зрения. 

Потому что в абсолютном большинстве случаев кажущееся целое подвержено дальнейшему делению. 

В конце восьмидесятых, когда страна уже начала разваливаться, я попал в воинскую часть тогда еще осетино-грузинского города Цхинвали. Приехал менять агрегат на боевом вертолете. Вокруг попахивало близкой войной. Национальные страсти бурлили, клокотали и кипятились. Осетины ненавидели грузин. И наоборот. 

Но до смертоубийства дело еще не доходило. Противостояние пока исчерпывалось разговорным жанром. 

Послушаешь грузинов – нет на земле народа подлее осетин. Неблагодарнее. Коварнее. Злее. 

А осетины считали грузин, в свою очередь, надменными барыгами, жадюгами, мерзавцами и оккупантами, обворовывающими осетин самым наглым образом. 

В офицерском общежитии я пару дней соседствовал в комнате сначала с одним грузином, потом с другим. Они там были тоже в командировке. Оба в чине капитана ВВС. 

Общаться пришлось с обоими. Внешне они были для меня почти неотличимы: черноволосые, усатые, с большими носами. Грузины как грузины. Электроны одного этноса элементарных частиц... 

Но перед моим отъездом был прощальный ужин. Мы с капитаном сидели за столом и пили разведенный спирт, которым инженер полка расплатился со мной за хорошо проделанную работу. 

Слово за слово.. В те времена любой разговор моментально скатывался в политику. Особенно после выпитого стакана. 

И я спросил собеседника: 

- Вот скажи мне, генацвали, откровенно: неужели вы с осетинами так неукоснительно отличаетесь друг от друга? Не сердись, но лично я не вижу никакой разницы. Такие гордые, статные мужчины, жгучие брюнеты, умеющие много пить и почти не пьянеть, с древней историей, с христианской верой... На хрена вы собачитесь? Зачем вам это? Тут до тебя тоже грузин был. И проклинал осетин последними словами. Мол, они вас, грузин, за людей совсем не считают... 

И услышал я историческую фразу, подтверждающую пророчество Ильича: 

- Это ты про Гогуа говоришь? Да какой он грузин? Он же мегрел... Настоящие грузины – сваны! Вот я – Маргиани. Горный грузин. А мегрелы – не поймешь кто такие. Так, пришлые... 

"Электрон так же неис­черпаем, как и атом, природа бесконечна..." 

В. И. Ленин 

ПСС, том 18, стр. 277 

Материализм и эмпириокритицизм  

Глава пятая 

Есть два вида будущего. Далекое и близкое. 

Первое абстрактно и непроверяемо. Оно за горизонтом личных событий. 

А потому оставлю его пребывать на полюсе недоступности. Бог с ним. 

Второе является частью земного бытия. Но размыто расстоянием непрожитых лет. Его силуэты лишены четкости, краски обесцвечены, величины условны… 

Но годы пройдут, ветерок разгонит дымку, и музейную неприкасаемость сменит вседозволенность распродажи. 

Будущее будет. 

Его мы сможем потрогать, примерить, приобрести. 

Вот только выбирать не особо получится. Потому что для каждого уже уготован размер, покрой и цена. 

И никак иначе. 

Но главное, чтоб костюмчик сидел. Ловко и непринужденно. 

Чтобы радовал, а не жал в подмышках и не топорщился на плечах. 

И чтоб хотелось смотреться в зеркало, а не шарахаться от него… 

С Наступающим, друзья! 

Хорошего вам будущего! 

) 

Поэт по сути своей – существо, гуляющее само по себе. 

(Замечу: «поэт» тут не оценочная категория. Это тот, кто считается таковым в ближнем окружении на неформальной тусовке). 

Ни стая, ни стадо не является местом, где поэты чувствуют себя комфортно.  

Любая творческая пьянка может стать полем битвы, кровавым ристалищем. Потому что силы поэтического отталкивания сильнее сил взаимного притяжения. 

Я и сам много раз участвовал в силовых единоборствах на глазах прекрасных дам и учтивых интеллектуалов. 

Сначала шло мирное застолье, но после пятой стопки (или второго стакана) начинались субъективные разногласия, переходящие в идеологический диспут. 

Типа: 

- Это твой Соснора большой поэт!?  

“По Неве плывут плоты еле-еле, по Неве плывут плоты – плиты елей”?  

Пэ-пэ-пэ.  

Звукоплёт. Ему бы лишь блондинок до визга мантрами-мудантрами доводить. Ни мысли, ни сюжета. Писун он задрипанный! 

- Не свисти! Это Горбовский твой – членн писучий! С двумя “н”. Чтоб казаться больше, чем быть на самом деле. Размер хвастливо преувеличен. Такой брутальный, что самого себя в штанах не может удержать? 

Выпрыгнет из них и сразу меряться своей самцовостью начинает!  

Его, кобеля бродячего, на цепи надо держать, чтоб породу не портил. Дворняга питерская! 

- Чтооооо?? Не тебе, бездарность, ротельник вонючий разевать. Щас по хлебальнику выдам! 

- Да сам по нему и схлопочешь! Пролетарий штопанный! Говнецо из тебя, засранец, фонтаном хлещет. Им и умоешься! 

И понеслась интеллигентнейшая беседа инженеров душ человеческих к высокой кульминации. 

Впрочем, кулакам волю давали, но ногами лежачих не били. 

По понятиям. 

Нет, поэтов нельзя держать в тесноте. Вопреки пословице, в условиях повышенной концентрации взаимные обиды пробуждаются неизбежно... 

P.S. 

Если вы не согласитесь со мной, ссылаясь, что у вас общение происходит не так, то не спешите спорить. 

Просто молодость уже закончилась. И наши усталые страсти не готовы к ближнему бою. 

Скорый поезд умчался, увы. И стал исчезающей точкой невозврата. 

Вместе со сходящимися рельсами индивидуального бытия, которые лишь кажутся параллельными в непосредственной близости от наивного наблюдателя. 

151. 

У, Фил – и Жак, и депутат у педика жили! Фу! 

152. 

Угу, ну дача и нам иногда ад! Гони мани, а чаду нугу! 

153. 

Жак, Ев, Ань, Лар, о, Мире мир – пример и мораль на века ж! 

154. 

У, Ген, Саня, а собака босая на снегу! 

155. 

Я нема – накинута туника на меня! 

156. 

Тин, я у Била – там мат, Али буянит. 

157. 

Ё! Свете, ему – и массаж?! Увы. Вы – в ужас! Сами умеете всё. 

158. 

Сажу-то!? Видели б мозг зомби, леди – вот ужас! 

159. 

Урод ли Буров?! Оговор убил Дору. 

160. 

И Дусе нелегко, но взял я звонок Геле, не суди. 

Поражает то, насколько японская народная культура тоньше, изящнее и просто цивилизованнее, чем наш варварский фольклор. 

Коротенькое хокку-хайку несет в себе волшебную многоярусность, несравнимую с грубостью омерзительной частушки, где нет искусства недосказанности, виртуозности намека, ауры нюанса. 

Дикарям свойственна неуклюжая прямолинейность, отсутствие галантности, мерзкая тяга не к высотам духовного томления, а к пошлости животных инстинктов. 

Вот пример: 

Мерцание светлячка 

Оступилась я 

На женском пути 

Бездна эмоций, вселенная чувств.  

Можно домысливать и домысливать.  

Плести вязь сюжетов, блуждать по лабиринту догадок… Воображение своё на волю отпустить. 

И в противовес – наше позорище: 

Поступила в институт 

Имени Мичурина. 

Так и знала – отъ…т, 

Просто сердцем чуяла! 

Фи! Какая грязь! Тут аккуратный японец не станет пачкать свое кимоно. Это вам не какая-нибудь косоворотка задрипанная. 

Или же: 

Я украла мужчину 

Но чужого – я не брала 

Поднимаю бамбуковый занавес 

Прочитал и думал, думал, думал… Аж задремал. Но так ни хрена и не понял. Не это ли признак доверия автора к читателю? Не упрощая, не заигрывая.  

Настоящий мудрец всегда говорит с нами на равных. И не беда, что на каком-то птичьем языке. Главное – уважение.  

А как раскрывают тему у нас? 

Я была тебе верна, 

Но сегодня Мишкина. 

Х.. у Мишки, как сосна 

На картине Шишкина! 

Разве можно вот так однозначно, в лоб?  

Человек – микрокосм! И, следовательно, бесконечен в сложности своей. 

А тут вся его глубина сравнима с сосной на картине. Нельзя же так плоско! 

И еще. Частушечный фолклор глумливо издевается над попыткой некоторых наших подвижников-хоккуистов отредактировать вкусы читательских масс приобщением к настоящему искусству. 

Вместо того, чтобы проникнуться ощущением восточного колорита, жалкие сочинители выдают такое: 

Раз Иваныч невзначай 

Сунул х.. в зеленый чай. 

В тот же миг все стало новым: 

Х.. – зеленым, чай – х….м! 

Эх. Не знаю что и сказать.  

На примитивную игру слов трудно возразить по существу. 

Алексей Саныч тих, прост и скуден, как и подобает язвеннику его лет. У него грустные серые глаза, в которых навеки застыла немая детская обида. При разговоре, впрочем, он всегда застенчиво отводит взгляд, да и заговаривает не со всяким, не «вдруг», а только по большой сердечной нужде.  

Каждое Воскресенье приходит он в Иоанно-Предтеченский храм и бродит по приходу, незаметный, словно полуденная тень. Всю жизнь проработал он честно дворником и, благодаря стажу, сделался законным владельцем служебной однокомнатной квартиры. Он не пьёт и не курит, этот диковатый человек, не смотрит телевизор и не читает книг. За полвека жизни ниразу не был он ни в кино, ни в театре, потому как считает все эти занятия недостойными и несеръёзными.  

Воспитан Алексей Саныч в детдоме, а оттого приучен к состраданию и жалости незнакомцев. Сострадание и жалость, кажется, и составляют все его натуральные потребности. Если бы Алексей Саныч умел выражаться, как он говорил, «заумно», он бы сказал, что мир, лишивший его родительского тепла, ему в чем-то обязан. А потому и приходит каждую субботу и каждое воскресенье в храм. Цель у него, правда, вполне конкретная — Алексей Саныч ищет жену. 

Он не знает ни одной молитвы, ни одного таинства, не постится, не исповедуется и не причащается. Иногда только может поставить свечку — если есть свободных пять рублей — да пробормочет невнятно перд неизвестной иконой свою просьбу. На этом отношения Саныча с Богом и Церковью заканчиваются. Единственный, с кем он говорит свободно, — великовозрастный студент Антон, подрабатывающий при храме в выходные дни. Антон тучен и весел — полная противоположность Алексея Саныча. Обычно он подменяет в дневное время сторожа — по случаю вхождения оного в запой, или помогает в церковной лавке. Иногда они просто сидят с Алексеем Санычем на скамейке возле вахты и судачат о том о сем. 

– Тяжко тебе, наверное, по дому хлопотать одному, – сочувственно говорит Антон, пряча улыбку. 

Алексей Саныч в ответ нервно хихикает: 

– Я и не хлопочу. Ничего по дому не делаю, так пылью порастаю. 

– Так ты не стираешь? – удивляется Антон. – Не пылесосишь? Полы не моешь? 

– Нет, конечно. Это — женский удел. А ты?  

– Ну... – Антон отводит взгляд. – Стирает машинка... 

– А в машинку одежду ты сам забрасываешь? 

– Нет. Моя девушка. 

– Воот... – глаза Алексея Саныча подергиваются дымкой. – Вот и я об этом говорю. 

Алексей Саныч разведен. Жена его оставила, утомившись пустотой и скукой его жизни. Прихватила она с собой дочь и кое-какие пожитки, о чем Алексей Саныч нисколько не сожалел. С дочерью он виделся раза три или четыре, а потом и вовсе забыл о ней, выплачивая, впрочем. исправно, скудные алименты. Через несколько лет та пришла как-то к нему в рабочее время, когда он подметал, по обыкновению, улицу. На руках у нее был полуторогодовалый сын, розовощекий и лупоглазый. 

– Ну здравствуй, папа. – сказала дочь тихо. – Вот внучок твой. 

- Я работаю.. – тихо ответил Алексей Саныч, сметая прах земной . – Подождите. 

Дочь отошла чуть поодаль и тихонько заплакала. Ребенок тянулся к ее глазам, трогая пальчиками слезы. Алексей Саныч мел, он не отрывал глаз от привычного труда своего. Постояв так немного, дочь ушла и больше уже не возвращалась. 

- Я знаю, что им нужно было... – уверял потом Саныч Антона. – На квартиру мою позарились. Я читал о таком... Сведут меня они с матерью в могилу и на моих костях будут радоваться. 

Антон только фыркнул в ответ. Нужна, мол, кому твоя квартира. 

Иногда, имея в сердце к тому душевный подвиг, помогал Алексей Саныч в храме по части хозяйства — переносил со склада в иконную лавку разную церковную снедь, собирал черешню в приходском саду, а по случаю зимнего сезона разгребал снег. Трудился он всегда «во Славу Божию», иными словами, бесплатно. Поварихи, правда, иногда звали его в трапезную — откушать супчика, да погрызть засушенных просфор с чаем. Прежде он этим не брезгвовал, и чинно сиживал, бывало подолгу, за столом с поварихами, рассуждая с ними о насущных делах. Одна из них, одинокая баба средних лет, имея, видно, к Алексею Санычу сердечное тепло, напросилась к нему в гости, и увидев, весь творившийся в его квартире непорядок, пришла в оторопь. Прошлась по полу метлой, перестирала все гнусное его исподнее, и обещалась наведаться снова, в следующую седмицу. Алексей Саныч проводил ее подозрительным взглядом и с той поры в трапезной не показывался и не с какой из поварих больше не заговаривал. 

- Ты бы хоть ее в кино сводил, или в кафе... – укорял его Антон по-дружески. 

- В кино? Это деньги на нее тратить? Ей уж под пятьдесят! Старовата для меня. 

- А тебе какую нужно? – дивится Антон. 

- До сорока хотя бы, не старше. 

- Ну у тебя и запросы, однако! 

Саныч молчит, прокручивая в голове своей невеселые думы. 

Стоит заметить, что больше всего из порученных ему дел нравилось Алексею Санычу мести приходские дорожки, убирая всяческий сор с дешевой, неровной брусчатки. Ведущую к храму аллею и тропинки вычищал он с особым рвением. Это послушание он исполнял с особым прилежанием, так аккуратно, что и прихожане и причетчики, и даже священнослужители останавливались порой и любовались его работой.  

– У кого крест, а у кого метла... – произнес как-то иеродьякон, засмотревшись на то, как трудится дворник.  

Иеродьякон был плюгавый, белобрысый монах невысокого роста, и несмотря на свои молодые годы, никакого интереса к женщинам не имел. 

- Кому и метла — крест... – отозвался Алексей Саныч без умысла. 

- А хотите анекдот расскажу? – спросил иеродьякон, присаживаясь на скамью. 

Дворник неодобительно зыркнул на него, но смолчал и мести перестал.  

- Помирает мужик и попадает, значит, на небо, – иеродьякон, кажется, и не заметил его неодобрения. – Видит — очередь к жемчужным вратам, а перед ними апостол Петр. Подходят к нему такие вот мужики, а он их об одном только спрашивает: Был ли женат? Кто отвечает — да, мол был, того сразу в Рай, кто говорит – нет, мол, не был, Валадыко, того сразу в Пекло на муки вечные и скрежет зубовный. 

Алексей Саныч против воли навострил уши. Иеродьякон продолжал: 

- Ну так что, приободрился наш мужичок, подходит к апостолу Петру а тот его: «Ну что, был женат?». Тот: «Еще бы, Владыко, аж два раза!». – Апостол мрачнеет челом и говорит: «Ну все – тебе в ад». Мужик: «Как же, за что?». А святой Петр ему: «В Рай берут мученников а не идиотов!». 

Закончив свой рассказ, иеродьякон звонко и заливисто рассмеялся. Алексей Саныч, напротив, побледнел. 

- Кто же рассказал Вам эдакую пакость? – спросил он. 

- Кто-кто.. Владыка наш! – мотнул головой монах. 

От этих слов все тело Саныча пробила дрожь, пальцы его разжались и метла упала на клумбу пионов, изрядно помяв цветы. 

- Аккуратнее работай, подвижник, – улыбнулся иеродьякон и поднялся со скамьи. По причине жаркой погоды скамья, сложенная из березового бруса замироточила, и со спины подрясник священнослужителя был покрыт ровными полосами елея, но он, кажется, не заметил этого. Саныч покачал головой, поднял метлу с помятого куста и вернулся к работе. «Я, выходит, грех задумал, – сказал он про себя. – Архиерей такими шутками шутить не станет!». 

Таким образом и жил Алексей Саныч долгое время. Но вот случилось чрезвычайное: наступил престольный праздник. Весь приход оживился, царит страшная суета – все ждут епископа. Алексей Саныч тоже встревожен – не спал с ночи, готовился к встрече с архиереем. Тяготит его старая забота – жёлчь выедает опустошенное недугом нутро. «Ничего, благословит меня Владыка – и все как-нибудь устроится», – говорит он себе снова и снова, прохаживаясь по неумытой квартире. 

Литургия, особенно долгая и торжественная, а за ним молебен вконец истощили нервы Саныча.Он уже не дрожит, но горит каждой клеточкой своего существа, жёлчь подтачивает его изнутри, отдаваясь острой болью то в левой, то в правой стороне.  

Вот на паперть выходит архиерей в сопровождении свиты иподьяконов. Он уже разоблачился, надел простой клобук. Панагея на его груди переливается, словно слюда. Алексей Саныч бросается ему наперерез, протягивает руки.  

- Благослови, Владыко! – бледнея давит он сквозь зубы. 

- И на какое дело тебя благословить? – окидывая его с ног до головы пристальным взглядом, спрашивает архиерей, смешливый, нестарый ещё человек, с длинной густой бородой. 

- Жену себе ищу, да вот не посылает Господь никого... – стонет Алексей Саныч. 

- А лет тебе сколько? 

- Пятьдесят три... 

- Ну и куда тебе жениться? – удивляется архиерей. – Тебя жена твоя, пожалуй, отравит! 

Алексей Саныч пятится от владыки спиной, выкатывает глаза, губы его дрожат – не то от обиды, не то от страха. Слова епископа гудят в его ушах пифийским предсказанием. 

Архиерей между тем и думать забыл про нелепого человека. Его в трапезной ждёт накрытый стол и куда как более приятная компания.  

Саныч, потрясённый, бежит в сторожку, чтобы передать Антону слова епископа. Но сторожка пуста и заперта на ключ. Тогда садится он на скамейку, свешивает руки долу, опускает голову. «Отравит! – бормочет он себе под нос. – А ведь Владыка просто так не скажет. Отравит! Господи! За что мне такие испытания?!». 

Прошло некоторое время и Андрей приходит с послушания. Выслушав Саныча, он только пожимает плечами: 

- Наш Владыка остер на язык. Чего только от него не услышишь! Я уже за ним и записывать подумываю... Издам потом сборник премудростей, назову, пожалуй, «Ахинея от архииерея». Как тебе название? 

– Как так можно! – возмущается Алексей Саныч. – Про Предстоятеля нашего – и так! Его устами Господь глаголет! 

- Епископ он, а не Пророк, – хмыкает только Андрей. 

Алексей Саныч отстраняется от него, машет руками. Потом, словно бы ужаленный какой-то страшной мыслью, вскакивает со скамьи и быстрым шагом идет к приходским воротам. 

Вот он вышел на проспект, затем свернул на улицу, где живет, на скамейке сидит пизантского вида человек. Он трет свою жесткую рыжую щетину замозоленной лапищей и поглядывает по сторонам. 

- Эй, мужик! – говорит он Алексею Санычу, утвердив на нем взгляд своих слюдовых глаз. 

- Да я так-то и не мужик.. – отзывается тот. 

- А что — пидор? – ухыляется рыжий, проверяя свою щетку. 

- Нет, конечно, – Алексей Саныч невольно дергает плечами. – А что не так? 

- Да все, вроде, так, – хищно обнажилось два ряда желтых зубов. – Курить есть? 

Алексей Саныч заимрает. 

- Я не курю и Вам не советую, – говорит он. 

Глаза рыждего округляются, в глазах его видно дьявольское удовлетворение: 

- А ты кто, сука, такой чтобы мне советовать?! 

Поняв что угодил в переплет, Алексей Саныч бежит, как не бежал никогда. Рыжий не отстает. Они пробежали три квартала, прежде чем Алексей Саныч уперся в бетонный забор. Рыжий ударил его два раза в живот и один раз — по ребрам. Алексей Саныч упал на спину и растерял себя. 

- То-то же, – ухмыльнулся рыжий и пошел своей дорогой. 

Очснувшись, Алексей Саныч восстановил себя на ногах и побрел домой. Дома — очевидная разруха.  

Алексей Саныч идет в ванную комнату и чистит зубы. Вдруг живот его сводит судорога и он снова падает — на сей раз от удара трескается кафель. Потом поднимается, выправился перед раковиной и выблевывавет в нее несколько кровяных сгустков.  

«Такого раньше не было», – отметил он про себя и, выйдя из ванной тут же рухнул на рассохшуюся софу, та скрипит жалко — порвалась какая-то важная пружина, но Алексею Санычу уже не до того. 

Он видит небо, в розовых, голубых и лазурных тонах. Есть там и такие цвета, что он не видел никогда в жизни. Алексей Саныч видит архиерея в сияющей мантии и жемчужном омофоре. Архиерей добрый, ласковый, понимающий — не то что прежде. В правой руке его, там, где полагается быть грозному посоху с головами змиев, метла — совсем новенькая, густая. 

- Ты много трудился, – говорит сияющий епископ. – И, право, не следует оставлять тебя в бесмысленном состоянии. В Рай ведет много дорог. И все их нужно иногда расчищать. 

Александр Саныч улыбнувшись, крестится и, взяв у архиереея метлу, принимается за работу. 

Позавчера вечером ФБ забанил меня на сутки. За безобиднейший коммент, в котором упоминались лица ориентации не совсем традиционной... 

Но, вероятно, случился такой диалог на Самом Верху: 

Дежурный ангел постучался и осторожно зашел в рабочий кабинет Творца Вселенной. 

- Господи, прости, но на Земле ЧП! 

- Опять? Я уже начал жалеть, что создал таких вот неблагодарных существ. Вместо того чтобы наслаждаться бытиём, следуя Заповедям Моим, они постоянно грызутся между собой. Завидуя, злясь и безобразничая...  

Что случилось на сей раз? 

- Платта на ФБ забанили!  

- За что?! 

- За призыв жить по Заповедям Твоим, о Всемогущий! Ибо сказано Тобой: "Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они..." 

- Не продолжай! Иначе и меня забанят! И не делай удивленные глаза, я пошутил. 

А ФБ накажи. Как? Придумай сам. Это твой уровень принятия решений.  

А я продолжу работу над коррекцией частоты колебаний квантовых суперструн темной материи. Что-то мне не нравится возросшее ускорение расширения Метагалактики...  

Ступай с миром. И наведи порядок в земном виртуале. 

............................................................... 

Вчера ФБ был забанен на продолжительное время. Земляне рвали волосы из самых нескромных мест.  

И Цукерберг потерял 7 млрд баксов по причине падения стоимости его акций. 

А Верховный Вершитель удовлетворенно кивнул, прочитав докладную записку дежурного ангела. 

И подумал, что пора бы присвоить ему архангельский чин.