Алексей Саныч тих, прост и скуден, как и подобает язвеннику его лет. У него грустные серые глаза, в которых навеки застыла немая детская обида. При разговоре, впрочем, он всегда застенчиво отводит взгляд, да и заговаривает не со всяким, не «вдруг», а только по большой сердечной нужде.
Каждое Воскресенье приходит он в Иоанно-Предтеченский храм и бродит по приходу, незаметный, словно полуденная тень. Всю жизнь проработал он честно дворником и, благодаря стажу, сделался законным владельцем служебной однокомнатной квартиры. Он не пьёт и не курит, этот диковатый человек, не смотрит телевизор и не читает книг. За полвека жизни ниразу не был он ни в кино, ни в театре, потому как считает все эти занятия недостойными и несеръёзными.
Воспитан Алексей Саныч в детдоме, а оттого приучен к состраданию и жалости незнакомцев. Сострадание и жалость, кажется, и составляют все его натуральные потребности. Если бы Алексей Саныч умел выражаться, как он говорил, «заумно», он бы сказал, что мир, лишивший его родительского тепла, ему в чем-то обязан. А потому и приходит каждую субботу и каждое воскресенье в храм. Цель у него, правда, вполне конкретная — Алексей Саныч ищет жену.
Он не знает ни одной молитвы, ни одного таинства, не постится, не исповедуется и не причащается. Иногда только может поставить свечку — если есть свободных пять рублей — да пробормочет невнятно перд неизвестной иконой свою просьбу. На этом отношения Саныча с Богом и Церковью заканчиваются. Единственный, с кем он говорит свободно, — великовозрастный студент Антон, подрабатывающий при храме в выходные дни. Антон тучен и весел — полная противоположность Алексея Саныча. Обычно он подменяет в дневное время сторожа — по случаю вхождения оного в запой, или помогает в церковной лавке. Иногда они просто сидят с Алексеем Санычем на скамейке возле вахты и судачат о том о сем.
– Тяжко тебе, наверное, по дому хлопотать одному, – сочувственно говорит Антон, пряча улыбку.
Алексей Саныч в ответ нервно хихикает:
– Я и не хлопочу. Ничего по дому не делаю, так пылью порастаю.
– Так ты не стираешь? – удивляется Антон. – Не пылесосишь? Полы не моешь?
– Нет, конечно. Это — женский удел. А ты?
– Ну... – Антон отводит взгляд. – Стирает машинка...
– А в машинку одежду ты сам забрасываешь?
– Нет. Моя девушка.
– Воот... – глаза Алексея Саныча подергиваются дымкой. – Вот и я об этом говорю.
Алексей Саныч разведен. Жена его оставила, утомившись пустотой и скукой его жизни. Прихватила она с собой дочь и кое-какие пожитки, о чем Алексей Саныч нисколько не сожалел. С дочерью он виделся раза три или четыре, а потом и вовсе забыл о ней, выплачивая, впрочем. исправно, скудные алименты. Через несколько лет та пришла как-то к нему в рабочее время, когда он подметал, по обыкновению, улицу. На руках у нее был полуторогодовалый сын, розовощекий и лупоглазый.
– Ну здравствуй, папа. – сказала дочь тихо. – Вот внучок твой.
- Я работаю.. – тихо ответил Алексей Саныч, сметая прах земной . – Подождите.
Дочь отошла чуть поодаль и тихонько заплакала. Ребенок тянулся к ее глазам, трогая пальчиками слезы. Алексей Саныч мел, он не отрывал глаз от привычного труда своего. Постояв так немного, дочь ушла и больше уже не возвращалась.
- Я знаю, что им нужно было... – уверял потом Саныч Антона. – На квартиру мою позарились. Я читал о таком... Сведут меня они с матерью в могилу и на моих костях будут радоваться.
Антон только фыркнул в ответ. Нужна, мол, кому твоя квартира.
Иногда, имея в сердце к тому душевный подвиг, помогал Алексей Саныч в храме по части хозяйства — переносил со склада в иконную лавку разную церковную снедь, собирал черешню в приходском саду, а по случаю зимнего сезона разгребал снег. Трудился он всегда «во Славу Божию», иными словами, бесплатно. Поварихи, правда, иногда звали его в трапезную — откушать супчика, да погрызть засушенных просфор с чаем. Прежде он этим не брезгвовал, и чинно сиживал, бывало подолгу, за столом с поварихами, рассуждая с ними о насущных делах. Одна из них, одинокая баба средних лет, имея, видно, к Алексею Санычу сердечное тепло, напросилась к нему в гости, и увидев, весь творившийся в его квартире непорядок, пришла в оторопь. Прошлась по полу метлой, перестирала все гнусное его исподнее, и обещалась наведаться снова, в следующую седмицу. Алексей Саныч проводил ее подозрительным взглядом и с той поры в трапезной не показывался и не с какой из поварих больше не заговаривал.
- Ты бы хоть ее в кино сводил, или в кафе... – укорял его Антон по-дружески.
- В кино? Это деньги на нее тратить? Ей уж под пятьдесят! Старовата для меня.
- А тебе какую нужно? – дивится Антон.
- До сорока хотя бы, не старше.
- Ну у тебя и запросы, однако!
Саныч молчит, прокручивая в голове своей невеселые думы.
Стоит заметить, что больше всего из порученных ему дел нравилось Алексею Санычу мести приходские дорожки, убирая всяческий сор с дешевой, неровной брусчатки. Ведущую к храму аллею и тропинки вычищал он с особым рвением. Это послушание он исполнял с особым прилежанием, так аккуратно, что и прихожане и причетчики, и даже священнослужители останавливались порой и любовались его работой.
– У кого крест, а у кого метла... – произнес как-то иеродьякон, засмотревшись на то, как трудится дворник.
Иеродьякон был плюгавый, белобрысый монах невысокого роста, и несмотря на свои молодые годы, никакого интереса к женщинам не имел.
- Кому и метла — крест... – отозвался Алексей Саныч без умысла.
- А хотите анекдот расскажу? – спросил иеродьякон, присаживаясь на скамью.
Дворник неодобительно зыркнул на него, но смолчал и мести перестал.
- Помирает мужик и попадает, значит, на небо, – иеродьякон, кажется, и не заметил его неодобрения. – Видит — очередь к жемчужным вратам, а перед ними апостол Петр. Подходят к нему такие вот мужики, а он их об одном только спрашивает: Был ли женат? Кто отвечает — да, мол был, того сразу в Рай, кто говорит – нет, мол, не был, Валадыко, того сразу в Пекло на муки вечные и скрежет зубовный.
Алексей Саныч против воли навострил уши. Иеродьякон продолжал:
- Ну так что, приободрился наш мужичок, подходит к апостолу Петру а тот его: «Ну что, был женат?». Тот: «Еще бы, Владыко, аж два раза!». – Апостол мрачнеет челом и говорит: «Ну все – тебе в ад». Мужик: «Как же, за что?». А святой Петр ему: «В Рай берут мученников а не идиотов!».
Закончив свой рассказ, иеродьякон звонко и заливисто рассмеялся. Алексей Саныч, напротив, побледнел.
- Кто же рассказал Вам эдакую пакость? – спросил он.
- Кто-кто.. Владыка наш! – мотнул головой монах.
От этих слов все тело Саныча пробила дрожь, пальцы его разжались и метла упала на клумбу пионов, изрядно помяв цветы.
- Аккуратнее работай, подвижник, – улыбнулся иеродьякон и поднялся со скамьи. По причине жаркой погоды скамья, сложенная из березового бруса замироточила, и со спины подрясник священнослужителя был покрыт ровными полосами елея, но он, кажется, не заметил этого. Саныч покачал головой, поднял метлу с помятого куста и вернулся к работе. «Я, выходит, грех задумал, – сказал он про себя. – Архиерей такими шутками шутить не станет!».
Таким образом и жил Алексей Саныч долгое время. Но вот случилось чрезвычайное: наступил престольный праздник. Весь приход оживился, царит страшная суета – все ждут епископа. Алексей Саныч тоже встревожен – не спал с ночи, готовился к встрече с архиереем. Тяготит его старая забота – жёлчь выедает опустошенное недугом нутро. «Ничего, благословит меня Владыка – и все как-нибудь устроится», – говорит он себе снова и снова, прохаживаясь по неумытой квартире.
Литургия, особенно долгая и торжественная, а за ним молебен вконец истощили нервы Саныча.Он уже не дрожит, но горит каждой клеточкой своего существа, жёлчь подтачивает его изнутри, отдаваясь острой болью то в левой, то в правой стороне.
Вот на паперть выходит архиерей в сопровождении свиты иподьяконов. Он уже разоблачился, надел простой клобук. Панагея на его груди переливается, словно слюда. Алексей Саныч бросается ему наперерез, протягивает руки.
- Благослови, Владыко! – бледнея давит он сквозь зубы.
- И на какое дело тебя благословить? – окидывая его с ног до головы пристальным взглядом, спрашивает архиерей, смешливый, нестарый ещё человек, с длинной густой бородой.
- Жену себе ищу, да вот не посылает Господь никого... – стонет Алексей Саныч.
- А лет тебе сколько?
- Пятьдесят три...
- Ну и куда тебе жениться? – удивляется архиерей. – Тебя жена твоя, пожалуй, отравит!
Алексей Саныч пятится от владыки спиной, выкатывает глаза, губы его дрожат – не то от обиды, не то от страха. Слова епископа гудят в его ушах пифийским предсказанием.
Архиерей между тем и думать забыл про нелепого человека. Его в трапезной ждёт накрытый стол и куда как более приятная компания.
Саныч, потрясённый, бежит в сторожку, чтобы передать Антону слова епископа. Но сторожка пуста и заперта на ключ. Тогда садится он на скамейку, свешивает руки долу, опускает голову. «Отравит! – бормочет он себе под нос. – А ведь Владыка просто так не скажет. Отравит! Господи! За что мне такие испытания?!».
Прошло некоторое время и Андрей приходит с послушания. Выслушав Саныча, он только пожимает плечами:
- Наш Владыка остер на язык. Чего только от него не услышишь! Я уже за ним и записывать подумываю... Издам потом сборник премудростей, назову, пожалуй, «Ахинея от архииерея». Как тебе название?
– Как так можно! – возмущается Алексей Саныч. – Про Предстоятеля нашего – и так! Его устами Господь глаголет!
- Епископ он, а не Пророк, – хмыкает только Андрей.
Алексей Саныч отстраняется от него, машет руками. Потом, словно бы ужаленный какой-то страшной мыслью, вскакивает со скамьи и быстрым шагом идет к приходским воротам.
Вот он вышел на проспект, затем свернул на улицу, где живет, на скамейке сидит пизантского вида человек. Он трет свою жесткую рыжую щетину замозоленной лапищей и поглядывает по сторонам.
- Эй, мужик! – говорит он Алексею Санычу, утвердив на нем взгляд своих слюдовых глаз.
- Да я так-то и не мужик.. – отзывается тот.
- А что — пидор? – ухыляется рыжий, проверяя свою щетку.
- Нет, конечно, – Алексей Саныч невольно дергает плечами. – А что не так?
- Да все, вроде, так, – хищно обнажилось два ряда желтых зубов. – Курить есть?
Алексей Саныч заимрает.
- Я не курю и Вам не советую, – говорит он.
Глаза рыждего округляются, в глазах его видно дьявольское удовлетворение:
- А ты кто, сука, такой чтобы мне советовать?!
Поняв что угодил в переплет, Алексей Саныч бежит, как не бежал никогда. Рыжий не отстает. Они пробежали три квартала, прежде чем Алексей Саныч уперся в бетонный забор. Рыжий ударил его два раза в живот и один раз — по ребрам. Алексей Саныч упал на спину и растерял себя.
- То-то же, – ухмыльнулся рыжий и пошел своей дорогой.
Очснувшись, Алексей Саныч восстановил себя на ногах и побрел домой. Дома — очевидная разруха.
Алексей Саныч идет в ванную комнату и чистит зубы. Вдруг живот его сводит судорога и он снова падает — на сей раз от удара трескается кафель. Потом поднимается, выправился перед раковиной и выблевывавет в нее несколько кровяных сгустков.
«Такого раньше не было», – отметил он про себя и, выйдя из ванной тут же рухнул на рассохшуюся софу, та скрипит жалко — порвалась какая-то важная пружина, но Алексею Санычу уже не до того.
Он видит небо, в розовых, голубых и лазурных тонах. Есть там и такие цвета, что он не видел никогда в жизни. Алексей Саныч видит архиерея в сияющей мантии и жемчужном омофоре. Архиерей добрый, ласковый, понимающий — не то что прежде. В правой руке его, там, где полагается быть грозному посоху с головами змиев, метла — совсем новенькая, густая.
- Ты много трудился, – говорит сияющий епископ. – И, право, не следует оставлять тебя в бесмысленном состоянии. В Рай ведет много дорог. И все их нужно иногда расчищать.
Александр Саныч улыбнувшись, крестится и, взяв у архиереея метлу, принимается за работу.