Обычный день. Отстроенный вокзал.
Я список поездов прочёл до середины.
Ты помнишь – это Бродский написал:
Что мы, оглядываясь, видим лишь руины.
Василий Титов
........................................
Пойдем-ка пить мадеру под лаваш...
Тебе, подруга, стукнуло шестнадцать?
Ты помнишь, есть у Бродского слова:
С гетерой в дождь не стоит торговаться!
Закатом загорается бокал,
А за окном промокшая пустыня.
Но Бродский однозначно указал,
Что Понт шумит за изгородью пиний.
Не обуздать поэту буйный пыл!
Ты смотришь с укоризной, не мигая?
Но помнишь, Бродский как-то сочинил:
Пусть муж на покрывало протекает.
Иди-ка прогуляйся по воде,
Ты мне уже порядком надоела.
Ведь Бродский неспроста сказал про дев:
Мол, тешат до известного предела!
......."Ой, ты, речка Ижма,синяя краса.
........Я такая ж рыжая, как твоя коса.
........Потому секрета я не утаю,
........Что седьмое лето милого люблю..."
(Н. Мирошниченко)
Начну с того, что всё неплохо.
В кастрюле мясо, стол в крови.
По дому бегает эпоха
Разумной преданной любви.
Ей два и семь, она не знает
Как надо резать и крошить.
И, если пища закипает,
То пламя нужно притушить.
Поёт мне: «Ой, ты, речка Ижма…»,
И дальше: «Синяя краса…».
Я режу лук, сквозь слёзы вижу
Как тонут в речке небеса.
Пока я мыла нож и сито,
И созерцала чистоту
Из пены вышла Афродита,
Откинув крышку на плиту.
Ушла прекрасная богиня
И отхватила часть меня.
Плита помыта, мы отныне
Живём у тихого огня.
Эпоха носится кометой
И заявляет: «Щас спою!»
О том, что я седьмое лето
Зеленоглазого люблю.
А как допела – стало ясно,
Что я артистку родила,
Какое резали здесь мясо,
Чья кровь стекала со стола.
Эта штука – не со мной, не с ними.
Она все тщится грезиться ночами,
а мне все трали-вали-тили-тили…
Когда меня с тобой в пластах сличали,
я брился бритвой Ипполита.
Оплошность пьяная – отрада,
или отрава из души отлита.
Она подстава, но не слева, – справа.
Справа, слева, справа – квиты
…оправдан…
Море мрачно, а небо светится,
Значит, птицы путь узнают.
Повернувшись спиной к Медведице,
Можно смело лететь на юг.
Из маршрута ночами стылыми
Мили длинные вычитать...
Альбатросу ширококрылому
Чайки мелкие не чета.
Коль по звездам пути проторены,
Полземли одолеть – пустяк!
Все четыре раздольных стороны
Открываются для бродяг.
И увидеть глазами острыми,
От весны ошалев слегка,
Как клубятся над южным островом
Магеллановы облака.
Ну, что тут о семантике гадать?
Цени мои практические свойства,
Задвинь меня, ручную, словно кладь,
Под кресло. Вот и всё благоустройство.
А хочешь дом на каменном валу?
Да есть ли что роскошнее и проще!
Пусти меня, ручную, как пилу,
В дубовые нехоженные рощи.
Допустим, дом построен, а под дверь
Охранник полагается отважный.
Так это я, ручная, аки зверь.
Собака ли, гадюка ли, не важно.
А если вдруг ты встал не с той ноги,
И я, конечно, в этом виновата,
То брось меня подальше и беги,
Поскольку я ручная, как граната.
* * *
Амарсане Улзытуеву
Всё будет по-прежнему, мы
Не бросим придумывать рифмы,
Всего лишь – в преддверье зимы
Расстались, не договорив, мы...
По обыкновению, ты
Покроешь лес рёвом и матом
И, в рог протрубив ультиматум,
Уйдешь в глубину немоты.
И я уйду – в ночь, в холода,
В Урочище "Волчьи ворота"…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Сойдемся мы снова, когда
Научимся молча работать.
(1986; 2018)
Я, как всегда, не успевающ
на дни рождения товарищ
из ниоткуда в никуда
теку, как за кормой вода.
Прости мне и на этот раз,
что зал бокалами не тряс,
что жадным и нахальным взором
не прославлял и не позорил.
Что не потролил я ч…удил,
что в чайник никому не бил,
и не бубнил своих стихов…
Ну не пришел и был таков!
Но поздравляю и желаю -
рифмованного урожаю,
картин, открыток и рыжья
чтоб как дуплетом из ружья!
Ну и здоровья чтоб хватало
жить от Байкала до Непала,
и в Петербург не заходя,
дойти когда-нить до меня.
Чтоб снегоежек снегоходы
не загоняли по сугробам,
и чтоб магических бумаг
поставок запросил сельмаг
Всея Руси. Живи на славу
освоив никоны не слабо,-
бела, волшебна и свежа
и так арифисно рыжа!..
А мы, нудя тебе и внемля,
кой-как декабрь дожуем,
и будем ждать, что наше время
наступит, – вот и заживем...
В Париже было мирно в сорок третьем…
Звучал шансон негромкий из кафе,
И дружелюбно улыбался детям
Немецкий штурмбанфюрер подшофе.
Белел на Сене парус одинокий,
Спешил народ на конские бега…
А где-то на пылающем востоке
Стояла насмерть Курская дуга.
Могли французы вишню в шоколаде
В бистро привычно запивать вином.
А где-то в непокорном Ленинграде
Отсчитывал секунды метроном.
В салонах об искусстве шли дебаты,
В Гранд-Опера гремел могучий бас…
Побитый Кейтель спросит в сорок пятом:
«И эти тоже победили нас?»
Мороз
Мороз и солнце
Мороз и солнце день
В проёме няни тень
С угОльными щипцами
Мой брат как снег встаёт между домами
Кончился ветер. Ты помнишь вечер
Луна. Луна как. «Луна» – сказал мне брат
Деревьев отражение в пруду
В разорванном дымящемся саду
«Сходи купи вина» сказал мне брат
За облаком-собой, летящим в магазин
Пишу и наблюдаю
Мне дали общество, но я сижу один
Жизнь пролетела – ну, здравствуй, брат
Вся комната янтарным светом озарена
Мой брат берёт стакан вина
И пьёт короткими глотками
Глядим, как в целое сверкающее – сад
В оконной раме
* * *
Скажи, а ты сумеешь дать взаймы,
Хотя и был не раз обманут, снова?
Ведь в жизни от тюрьмы и от сумы
Никто из нас, увы, не застрахован.
Отдать легко, что заработал сам,
И упиваться прелестью момента,
Молиться вдохновенно небесам,
В ответ не ожидая комплиментов.
А, долг прощая, просто отпустить,
Сказав, мол, будь здоров и Бог рассудит,
В коллектор к держимордам не ходить…
Короче, поступить не так, как люди.
Тебе никто ни разу не простил,
И приставы вытаскивали вещи,
А старый друг, который мог спасти,
Ответил, что и рад помочь, да нечем.
А если завтра он к тебе придёт
За помощью, взывая к чувству долга?
Сумеешь поступить наоборот,
Подальше не послав его надолго?
Когда-нибудь, не поздно и не рано,
В больницу на провисшую кровать
Тебя с незаживающею раной
Положат и попросят не вставать.
Единственную звездочку погасят
В квадратных известковых небесах.
Ты будешь дрейфовать в гнилом баркасе,
Раскинувшись на алых парусах.
Вдали от одиночества и страха.
И, стало быть, не верная Ассоль.
Он скажет: – Видно, жизнь была не сахар,
И на плаву держала только соль.
Но что тебе до этого подонка,
Когда штормит и ветер ледяной?
И к небу поднимается пеленка,
Обрушиваясь сгорбленной волной.
Звон колокольного литья
В былом проламывает бреши.
Неторопливая ладья
Напополам просторы режет.
Уходят волны к берегам,
Где сосны замерли босые...
Дожди. Холодная река.
Погосты. Небо.
И Россия.
При раскладе, при любом,
Дело к вечеру.
Перелистывать альбом -
Опрометчиво.
Осень. Белые виски,
Сны дурацкие.
А когда-то у доски -
Да про Чацкого!
Говорят, что время – яд,
Годы – вирусы.
Одноклассница моя...
Внуки выросли.
.........Памяти Татьяны Кирпиченко
В полях далёкого Диюра
Следы невиданных зверей.
Их направлял хорей каюра
И поэтический хорей.
А в нартах девочка играла,
Перемещая полюса.
Вдыхала север, выдыхала
Стихи и сказки в небеса.
Из снега солнышки лепила,
Чтоб освещали путь впотьмах.
И с каждым зверем говорила
На двух прекрасных языках.
Обледеневшие постромки
Снимала ласковой рукой…
Что знаем мы о той девчонке,
Смирившей холод вековой?
Глядят колонны старых сосен
В ее закрытое окно.
Живет и жалости не просит,
Поскольку так заведено.
Над нею дерево худое
Растет без почвы и воды,
На ветке ни листвы, ни хвои,
А разноцветные плоды
Висят, для жизни не пригодны.
Но принимая сочный яд,
Ее убийца пресноводный
Не хочет пятиться назад.
Она вошла в такую реку,
В которой дна не отыскать.
Здесь всё, что нужно человеку –
Любить, надеяться, писать.
И потому литература
Рождалась чище, глубже дна,
Высокой, как температура,
И к небесам вознесена…
О поэтическом размере
Вначале было чересчур.
Бегут невиданные звери,
Свистит неведомый каюр.
Следы – глубокой рваной раной,
Их заметают снег и мгла.
Итак, она звалась Татьяной,
На тёплом Севере жила…
................Маше Овдиной и её собаке
У человека есть собака,
А у собаки – человек.
Он любит слушать фуги Баха,
Она умеет слушать снег.
Друзья выходят на прогулку
В метель, в туман и в гололёд.
Он угощает птицу булкой,
Собака корочку грызёт.
Гремят в наушниках литавры,
В сугробе – отзвуки веков.
Трубят и плачут динозавры,
Вмерзая в горы ледников.
Собака прыгает с разбега
В глубокий снежный океан,
Где в сердце Ноева ковчега
Звучит раскатистый орган.
Она в снегах пещеры роет
И, своды времени тесня,
Стремится в раннем кайнозое
На голос первого огня.
И человек ступает тише
В бесшумном рое белых мух.
Собаке снег даётся свыше,
Как музыканту тонкий слух.
Она, счастливая, не знает,
Она, родная, не поймёт,
Что человек по морю тает,
А сам на севере живёт.
Зима проходит в ре мажоре,
Но иногда в солёных снах
Тоска ли, музыка ли, море
Его качает на волнах?..
Гурзуф, Анапа и Алушта...
Но этот странный человек
Не уезжает, потому что
Его собака любит снег.
* * *
Вновь зима скулит дворняжкою
В подворотне по ночам,
Дворник, споря с долей тяжкою,
Жахнув сотку, заскучал.
А в подъездах и на лавочках
По окрестным рубежам
Ждут меня в дозорах дамочки,
От которых я сбежал.
Телефоны обесточены,
В магазин хожу тишком...
Хватит связей замороченных
И бессмысленных стишков.
Перед пропастью бездонною
Мелочиться – моветон,
Пропадать – так уж с мадонною,
Не целованной притом!
Волны пенятся, когда
Их на берег гонит ветер.
Мне спешить не по годам –
Позади уже две трети.
Лягу на спину. Трава
Будет с небом по соседству
На зеленых островах,
Где Нева впадает в детство.
Скоро осени грустить,
Прикасаясь к листьям охрой...
Муравью не проползти
По щеке, зачем-то мокрой.
Порой знобит еще, хотя
Уже почти тепло мне.
Пытаюсь спать под стук дождя
И ничего не помнить.
Темнит за окнами ноябрь
И лучик твой – случаен.
Опять приснишься мне... Но я
За сны не отвечаю.