Что тебе душа из камня?
Что тебе вода из льда?
На столе лежит кусками
Некрасивая вода.
Я усталый и ненужный,
Я потухший и больной,
Никогда – скажите – душу
Вы не видели со мной
Что мне лёд? И что мне пламень,
Всё вода, как ни крути.
Оживает жуткий камень
И шевелится в груди.
Бессонным солнцем высушенный склон,
Отросток от шоссе, сосновый храм...
Взамен былого выструганный клон
Округу будит звоном по утрам.
А чёрт с досады вырубил кусты,
Крапива давит флангами полынь,
И пляж неотделим от суеты
Несущихся из города машин.
На невский берег льётся детский смех,
Тревожат взгляд тугие торсы дев,
Топорщится мужской нагрудный мех,
Дымит шашлык, посмертно подгорев.
Ты входишь в воду смело, как домой,
Из юных лет Нева твоя течёт,
А мелкий хулиган, смешной конвой,
По дну руками топая, «плывёт».
Коричневых старушек бодрый флирт
Даёт пример как жить и загореть,
Ведь в старом коньяке всё крепче спирт,
Кураж не позволяет умереть.
Здесь ветры крутят пряди у виска
И выжимают капельки воды.
Случайность волн, забывчивость песка...
Он забывает все твои следы.
Кысь
И в молчаньи проводов –
Жизнь.
А вокруг сомкнулась тьма?
Нет.
Не меня ли ты ждала,
Кысь?
И не мой ли нужен был
Свет?
Завернусь в полотна дней
Я,
В нити судеб и забот –
Пусть.
Только ночью мой Орфей –
Для.
Ну а днями страсть Ниенн –
Грусть.
В синем небе чайка вьёт
Крик,
Не тревожный и не злой –
Жду…
Не тебя ли я искал,
Кысь?
…солнце светом обольёт:
«Ну?...»
И в тревожной суете
Дней
Я – согрею…ты – возьмёшь,
Сном
Бархат нежности моей…
Кысь…
…улыбаюсь и молчу
О…
Что со мною, что со мною,
В ноги кланяюсь воде,
Ноги пыльные омою,
Не ступавшие нигде.
Пролежал весь день у речки,
Книгу Бунина читал.
Всё стреляло без осечки:
Как он жил и как писал!
Будто лучшие мгновенья
Жизни, всё-таки одной,
Множились без повторенья,
Тихой страсти озаренья,
Своды памяти шальной.
Музыка и здесь прозрачна,
Шелест волн и камыша,
В тёмных травах птица плачет
И птенца, как милость, прячет,
Слабым воздухом дыша.
Таких, как ты – наперечёт.
И, снам весенним потакая,
Мне кажется порой еще,
Что даже – ты одна такая.
И все в тебе играет в такт,
И заставляет восхищаться.
Кто научил тебя вот так
Играть слагаемыми счастья?
Таких, как ты – да просто нет.
И, все ненужное отбросив,
Я знаю, что в тебе ответ
На все мои к себе вопросы.
Не знал, не ведал – по пути ль
Нам было раньше, но теперь я
Сдаю все прошлое в утиль,
Ни пуха, пожелав, ни перьев.
И здесь, вдали от суеты,
Средь лета от тоски осенней
Меня спасаешь только ты,
Ведь только ты – мое спасенье.
И влажные ветви, и небо сырое
Исполнены сна и покоя.
И дождь от земли до ветвей негасимо,
И выше ветвей.
И сонные травы, что будет со мною,
Что было, что будет со мною,
Утешены, живы словами твоими,
Улыбкой твоей.
Простое, как линия, долгое, словно
Падение камня, беззвучно, бездонно -
Во всех именах проявляется имя,
Как полдень, цветёт.
И берег травы, и зелёные волны,
И было – прошло, и что будет – не больно,
И солнечный дождь во весь рост, негасимо
До неба встаёт.
- Мой друг, мой друг, а если вдруг
Всё кончится, и всё забудем?
- Счастливей мы уже не будем
Представь, я нарисую круг…
- А в круге?
- Лето и любовь.
И этот дождь, и ты со мною…
Ты побледнела. Что с тобою?
- Ты так сказал это: «любовь»
- Да. И чем дальше – всё не так.
Ты жизнь моя – и что же с нею?
Уже сейчас глядеть не смею…
- Да поцелуй меня, дурак.
Ты ведь вернёшься.
- Я вернусь.
- Но ты не веришь?
- Я не верю.
Ведь этот день – уже потерян…
- Но ты вернёшься?
- Я вернусь.
Но, Господи, вот этот свет,
И волосы твои, и губы…
- Всё повторится, ну же, глупый.
- Счастливей мы не будем. Нет.
И этот сладкий, дивный сон
Я вспомню десять тысяч раз – и что же…
До соли на губах, до дрожи...
Мне не приснится больше он.
Позднее лето. Красивая бледность
Неба у кромки воды.
Позднего дня приглушённая нежность.
Ты – полевые цветы.
Ты полевые цветы приказала
Маме в подарок набрать,
В сторону леса рукой показала
И задремала опять.
Я собираю ромашку и клевер,
Бело-сиреневый цвет.
Я собираю ромашку и клевер,
Бледный неяркий букет.
Время застыло, живое, лесное,
Спит человек у воды.
Я собираю цветы, и со мною
Ты собираешь цветы.
Солнце клонится, и день угасает,
В травах колеблется тень.
Спишь ты, и будто из сна отлетает
Недопростившийся день.
Я разбужу тебя, рано ли, поздно,
Чтобы он весь не слетел,
Чтобы над нами склонился серьёзно
И уходить не хотел.
От безумий людских
Городских
Вдалеке
Улыбаются изредка боги.
Золотая дорожка бежит по реке,
И вода
Лижет ласково
Ноги…
Ты цветов луговых
Разбудила клавир,
Синий зной
Наплывает
Волнами…
Если где и случился
Затерянный
Мир -
Значит, вот он,
Лежит
Перед нами…
Никогда и нигде.
Только здесь и сейчас.
Голубой василёк
Покачнётся у глаз
Васильковых таких же
И милых…
В небесах облаками
Несутся года…
Этих глаз
Не увидеть уже никогда.
Я любил…
Боже,
Как я любил их!..
Птичьи трели победные…
Где они?
Где?
В синеве бесконечно-высокой…
И плывут облака
По недвижной воде,
Небеса
Зарастают осокой…
Этот миг отзвучал -
То ли зов,
То ли всхлип,
Он остался годам неподвластным
В жарком шёпоте трав,
В дерзком запахе лип,
Одуряющем
И сладострастном…
Никогда и нигде.
Только здесь и сейчас.
Голубой василёк
Покачнётся у глаз
Дрогнет в заводи
Нежное имя…
Только здесь и сейчас,
Никогда и нигде,
Снова жаркое солнце
В холодной воде -
Это будет
Не с нами…
С другими…
Мы – соль, поэтому нам горько.
Нас растворяет полумгла.
А на окне вагона шторка
До потрясения бела.
Как хорошо, что мы такие,
Без соли долго не живут.
Лежим – притихшие, нагие,
И руки по рукам плывут.
Мне страшно, лишь глаза закрою
И кажется – в глухой овраг
Наш поезд катится слезою,
Не остановится никак.
Chère K.
хочешь, я расскажу тебе, как (я) тут в Париже?
кривосплетенья улиц, изломы неба и крыши,
бесконечные крыши
город облеплен в честь осени листьями и афишами
а осень – с сегодня – спит под мостами с клошарами....
а знаешь
я выдумываю этот город по сто раз на дню
собираю его из огромной кучи красивостей
набираю из вороха милых уютных вещей
из обломков жизни,
из привычных уже déjà-vu
из улыбок и взглядов прохожих
из той осени, что не выгнать и с улиц не вымести
до конца этих дней
до Рождества
я
перестраиваю его заново – нанизываю на нитки метро
чтобы снова наутро забыть
про себя в нём
про него
я
набираю шагами сонеты о вечной любви
на его бесконечных асфальтах -
глоссами к жизни
и
я раскладываю этот patience на столе наспех
и гадаю на нем – о себе, о тебе, обо всем, обо всех...
...за спиной рассыпаются улицы -
за поворотом
видишь новое небо,
фасады,
улыбки прохожих
но кто-то
здесь не успел довести пару мелких штрихов
для тебя
(слишком быстро свернул)
где-то дверь, где-то отблеск окна
нереальны
я-то чувствую
но
с каждым вдохом – пьянею всё больше
этим воздухом
и в лабиринтах расставленных – тоже наспех – кое-как стен
пропадаю
и на выдохе
- paris
- je t'aime
* * *
...оторвавшись от суши;
или будучи ею отпущен;
от игрушек, подушек
и других побрякушек
змей воздушный -
выше, круче,
там лучше;
среди ветров и тучек!
он везучий!
там награда;
там полета отрада;
там ни снега, ни града!
ни прощального взгляда,
ни напутствий не надо!
провода? – не преграда?
вот досада...
нет!!!
не н-а-д-о...
между небом и сушей...
10.06.2007
Воздушный шар легко вздохнул
И отпустил кривую ветку.
Вынослив и широкоскул -
Он отправлялся в кругосветку.
И удивило голубей
Его бескрылое паренье.
И клён пронзило до корней
Молниеносное прозренье…
Шар к фонарю прильнул щекой
И пролетел над каруселью.
Кто будет нитью, как рукой,
Держать и дерево, и землю?..
Среди дерев горы Масличной
при свете беззаботных звёзд
Гиллель с учеником привычно
общались так: ответ – вопрос...
Был любознательным наш Сади:
“Что делает там человек,
ведь ночь уже?”- спросил он, глядя
на одинокий силуэт.-
“Кто под деревьями склонился?
Вот ниц упал... как бы взмолился,
вздевая руки к небесам
и потерявши счёт часам ...”
Гиллель в ответ:”Садок там плачет,
к могиле сына наклонясь.
Хотя... должно быть всё иначе :
вам, детям, хоронить бы нас...”
“Как, неужели он не может
прогнать печаль, что сердце гложет?-
В народе мудрым он слывёт,
что ж горестно так слёзы льёт?”
“Муж праведный... Но разве скорби
не может чувствовать святой,
и горе плеч его не горбит?
Все думают, что лишь покой
в его душе... Но кто притворно,
Господней воле непокорный,
в обман свой втягивая нас,
улыбкой дарит всякий час,
тот – лжец. И этим оскверняет
он душу.” – “Что же позволяет
всё ж преимущество иметь
пред глупыми таким вот, мудрым?”
Гиллель ответил: ”Перламутры
горчайшие из глаз на землю
текут, она их все приемлет...
А мысли... в небесах живут!
Округу стоны оглашают,
и слёзы холм собой питают,
но взор его... взор – к небесам,
туда, где Бог! – ты видишь сам.”
милая К.
завтра – не будет.
поверьте.
все звезды – только об этом,
город пестреет издевкой: КОНЦЕРТ ОТМЕНЕН
- в очередь, сукины дети!
- сдавайте билеты
те, кто толкались к вечности на приём.
милая К.
завтра не будет и нет,
ни к чему сентименты
есть лишь теперь – и – в погоне за славой времен -
допережеваны к черту все киноленты
перетасованы списки имен
милая К.,
не грустите
вечность – сегодня,
вечность забила на всех
и одна под луной
что-то такое танцует себе в подворотнях
что-то такое читает себе одной...
милая К.
завтра – не будет...
а может быть, нам и не надо?
что-то таят уголки приоткрытого рта...
сколько там времени – есть – между взглядом и взглядом?
сколько там разницы – между теперь и всегда?
Мы шальные и странные люди.
Проще нас на Руси не бывает.
Нас, изгоев, и в праздник, и в будни,
каждый пёс обрычит и облает.
По холодной, голодной России,
неприкаянность жизни почуя,
не кляня, не любя и не каясь,
мы бичуем, бичуем, бичуем.
Мы Христа некрещённые дети,
христарадники, бомжи, уродцы.
Наши песни – до времени спеты.
Дом родной, под асфальтом колодцы.
Белым светом – отчаянно маясь,
чёрных будней – колоду тусуя,
не кляня, не любя и не каясь,
мы бичуем, бичуем, бичуем.
Мать-Россия, жалеть нас не надо.
Не молись за бурьян придорожный.
Мы достойны кромешного ада,
за характер российский, острожный.
По холодной, голодной России,
неприкаянность жизни почуя,
не кляня, не любя и не каясь,
мы бичуем, бичуем, бичуем.
Между волей и пропастью между,
пролегла бичевая дорога.
Потерявших себя и надежду,
не кляните в сердцах, ради Бога.
Белым светом – отчаянно маясь,
чёрных будней – колоду тусуя,
не любя, не кляня и не каясь,
мы бичуем, бичуем, бичуем.
1987г.
они говорят
стихи от большого счастья не пишут
не пишут
да и что ты такое ищешь в сплетеньях слов?
словно проклятый
каждый раз – пытаясь взлететь – всё выше
от своих глупых страхов
и снов
они говорят
напоказ
а слова за словами липнут
в междустрочьях
исповедь или истерика
плач день ото дня
что не выплакать или не высказать -
превращаешь просто в молитвы
за себя
говорят... и тебе между этими
верю
не верю
пробегать – по привычке – по лезвию
бред
не бред
этот чертов способ вскрывать себе вены
по 7 раз в неделю
чтоб потом возрождаться
как феникс
но ты же не феникс, нет
они говорят
эксгибиционизм
твой путь к очищенью
или просто невыплаканная суицидальная жуть...
но
(скрестим пальцы)
быть может
однажды
в одном из перерождений
всё окажется лучше
чуть-чуть
Твоя душа отворена,
Ничто не скроешь.
А я всего лишь у окна,
А я – всего лишь.
Звезда, тропинка, стрекоза,
Паучьи сети.
Охапку сумрака в глаза
Швыряет ветер.
Смола на липовом стволе,
А у оврага,
Во влажной втоптанной золе
Лежит коряга.
Я слышу стрёкот голышей
В морском прибое.
Мы утром панцири ежей
Ножами вскроем.
Мы будем жить с тобой, как два
Аборигена,
Как непреклонная трава,
Самозабвенно…
Ты спишь, а я тебя храню
Без стрел и палиц.
И удивляюсь, как огню –
Неандерталец.
.
* * *
Этой песни и нету в мире...
Этих слов никогда и не было...
Это голос в ночном эфире...
Это больше мне помнить некого.
Это боль моя, это мука,
Это голос твой – дальнний – льется
Это снова тоска-разлука,
Это сердце сейчас разорвется...
16.07.09
5.39