|
|
В соавторстве с Арсением Платтом
* * *
Дневные мысли к вечеру горчат,
Всё круче градус плоскости наклона.
А жизнь ещё бывает горяча...
Совсем как чай. Вот только без лимона.
В морозный вечер жмёшься к огоньку -
Не греют чай и старая рубашка…
Но можно в чай добавить коньяку
Немножечко – не более полчашки.
Сел ужинать, печали не тая,
А на душе и в комнате – прохладно...
Хотел в коньяк чайку добавить я,
Но передумал вовремя. И ладно.
Печален спуск с заоблачных вершин,
Скрипят колени и на сердце смута…
Ты с то́стами, дружище, не спеши
И Божий дар с яичницей не путай.
Хотя есть и веревка, и окно,
Плохая это все-таки отмазка...
Как видно, доживать нам суждено,
Про яйца вспоминая только в Пасху.
Когда разбудят криками грачи,
Дела пойдут как будто снова в гору…
И яйцами ещё мы постучим,
Давая молодым по малой фору.
Поселится в ребре веселый бес,
Печаль убавит, а тоску излечит.
И с криками: "Воистину воскрес!"
Мы поспешим шальной мечте навстречу.
А медицина тоже творчество:
Зверь умирает – оживи.
И наплевать, что в сердце корчатся
Стихи о вере и любви.
Я понимаю их стремления -
Бежать на свет из темноты
Для оформления и чтения,
Застывшей в горле, немоты.
Им хватит ручки и блокнотика,
А я должна спасти котят.
Стихи слабей антибиотика
И никого не исцелят.
Неравноценные призвания
Живут, рассудку вопреки.
Одно ведёт к заболеваниям
От изнурительной тоски.
Другое – точно, рассуждающе,
Ведёт меня на ближний бой
За всех мурлыкающих, лающих,
Живущих на передовой.
Я выбираю битву с нечистью
В крови и в плоти, и в кости.
Собаку или человечество
Стихами точно не спасти.
Они во мне – водица мёртвая,
В яйце – игла и в ране – соль.
Непроходимая, упёртая,
Моя хроническая боль.
Спит дацан и спят буддисты,
Грустный месяц над рекой
Видит: русские туристы
Возвращаются домой.
(Анна Старко)
Разбегаются буддисты,
Ужас гонит в горы лам,
Это русские туристы
Посетили их дацан.
(Олег Нечаянный)
.......................................
Что ни парень, то плечистый,
У девчонок – строен стан.
Это русские нудисты
Посетили Ватикан.
Никакого криминала!
Вход свободен, лишь плати.
И шептали кардиналы:
"Ангелочки во плоти..."
"Мне б вон ту слегка полапать.
Не позвать ли на фуршет?"
И облизывался Папа,
Фантазируя сюжет.
Знак пришел из-под сутаны:
Не совсем еще ослаб!
А швейцарская охрана
Алебардами трясла.
Довелось увидеть близко
Столько юных женских тел.
Но задумчивый епископ
На парнишку поглядел...
Мой командир спьяну блажит, ведет на смерть безудержно в ночь,
Бежит впереди солдатской цепи и кроет матом всех в гриву и в клочья.
Наган его на санскрите чудит и, пуль не жалея, помогает слову.
А он вражий утюжит окоп и подставляет под пули хмельную голову.
А после атаки вновь просит: – Налей!
Не пей, командир мой, не пей!
Моего командира снаряд не берет, и пули боятся его безголовья.
Он снова командует нам: – Вперед! И умывает нас свежей, о Боже мой!, кровью.
Куда его к чёрту опять понесло? Зачем ему эта чужая высотка?
Мы убитыми уже все полегли, но неукротима луженая глотка -
Из окопа грохочет он снова: – Налей!
Не пей, командир мой, не пей!
Моего командира враги не убьют. У него иная судьба-злодейка:
Он умрет от цирроза через триста дней с последним желанием: – Налей-ка…
Не пей, командир мой, не пей!
* * *
Горло до хрипа
сжал добиблейский хаос.
Ты кислоты мне
трижды на темя капни.
Что там от нашей
прошлой любви осталось?
Время такое –
бросать в огород камни.
Юность уходит
быстро, внезапно, подло.
Что дальше будет –
року до нас нет дела.
Вырублен сквер, где
не раз получал в морду,
И отвечал, пусть
даже и неумело.
Лишь на манеже
клоуны шутят те же,
Классика жанра,
юмор для идиотов.
Фокусник бабу
тупо пилою режет,
Мясо дымится
и вызывает рвоту.
Я не желаю –
слышите, кукловоды? -
Мякишем сайтов
пидорам лайки ставить.
Хватит репостов!
Я предпочёл свободу,
Жизнь вне рекламы,
чтоб не засрали память.
Тролли повсюду,
зомби везде и орки,
В гаджете каждом
норы у них и гнёзда,
Жрут мозг в Пекине,
Лондоне и Нью-Йорке,
Надо спасаться,
и́наче будет поздно.
Быть может молитва моя опьянела
от сути лучистого рая с конфеткой?
День светлый, день радостный,
и я – неумелый:
зарей наслаждаться,
орать оголтело от счастья,
от верности доброму Богу…
Опять упал. И вряд ли встанет.
В душе моей метет метель.
И нет нужды с подругой Таней
Лететь в мажорный Куршевель.
И, наложив на радость вето,
Обрушил он привычный мир.
Не рано ли направил вектор
На полшестого, черт возьми?
Он и вчера стоял не слишком,
Ну, а сегодня – полный крах.
Расслабившись, упал рублишко
У Наебулли... у Набиуллиной в руках.
Я в озарённое кафе каким-то светом
Зашёл и к столику я подошёл
Я к столику я подошёл при этом
Я сел и ливень за окном пошёл
Я заказал еды я с ней и чаю
Я заказал и показалось мне в окне
Что я сижу я здесь и не скучаю
Пока все льётся это мне и мне
Лицом я сел туда чтоб видно было
Как воздевают тонкие мечи
Сто тысяч я туда чтобы гудело
Я было чтобы были горячи
Легкие слёзы прямо из печи
Друзья летят мои и утешают
И воздевают тонкие мечи
В окне дрожащем над водой сверкают
Холодные блестящие лучи
Пока от табака сгорал отец
И колесил, бухой, на «неотложке»,
Любовь варила горький леденец
Из сахара, сгорающего в ложке.
Отца не потушили доктора.
Остались пробки, спички и окурки
Дровами погребального костра,
Картинками из сказки о Снегурке.
Любовь не так наивна. Но внутри
Горит её несбывшаяся ласка.
Горит, как пёс бездомный сухари
Грызёт, на выживание натаскан.
Горит, сжигая страшный черновик,
И с каждым днём становится заметней.
Пылает так, как будто нет любви
На свете, кроме девочки двухлетней.
С трудом вместит детдомовский уют,
Где будут настоящие конфеты,
Ядро, венец творенья, абсолют
Местами отмороженной планеты.
Любовь её согрела и спасла,
И лучше космонавтов разглядела:
Земля не голуба и не кругла,
А тусклое бесформенное тело.
И если здесь какой-нибудь дурак
Её окликнет Любкой по привычке...
Пред ним – Любовь. Любовь! И только так.
В одних трусах и с бантиком в косичке.
Не покупай штаны на вырост
Детишкам маленьким, отец!
Головорез-коронавирус
Готовит массовый пипец.
Уже подкрался незаметно
Твой завершающий экстрим.
Ты хочешь жить? Хотеть не вредно.
Вот медный таз. Накройся им.
Без недовольного народца
Неважен станет курс рубля.
И, может быть, собой займется
Помолодевшая Земля!
Чтоб книжичке моей придать
Недостающий ей объём
Я к ней гербариев вложил
Что собирали мы с отцом
Когда он тут на свете жил
Такие листья, стебельки
ПереложЁнные листом
Я думал тем заинтересовать
Издателя моих стихов
Опять-таки, тем придать
Недостающий ей объём
Такие листья, стебельки
Ну и конечно же стихи
Должны были вместе в той
Хорошей книжечке побыть
Не быть какой-то пустотой
Чуть грустно было оттого:
Я не закончил их любить
Издатель извинялся вдруг
Сказал что как-то он устал
Чтоб книжечку мою любить
И постепенно перестал
Писать и денег так просить
Мне было жалко оттого
Гербариев я попросил
Назад вернуть, чтоб в книги детства
Назад с любовью положить
Но мне издатель написал
Что их давно уж отсылал
Все потерялись вдруг они
В какой-то бандероли
И стали дальними вдруг дни
В которых листья собирал
С отцом в лесу и в поле
Но близкими вдруг стали дни
Когда они побыли
Вместе: гербарии, стихи
В неизданной хорошей
Хорошей книжечке одной:
Ничья в на свете нелюбовь
Их не остановила
Лежала книжечка тут, на столе
Как будто так и было.
Родина со знаком минус,
Родина под цифрой ноль.
Дмитрий Мальянц
* * * Тает лёд на дне бокала,Аритмия треплет пульс.Отчий край под радикалом,Но на минус минус – плюс.Я бы вышел, я бы выбрал,Только выбор не богат:Либо сморщенная рыба,Либо серый суррогат.Вот же он – держите вора!Почему ослаб контроль?Но опять без разговораРазделили нас на ноль.Кто-то сеет, кто-то пашет,Кто-то делает омлет,Только вновь банкиры нашиРаспилили весь бюджет.Будоражат душу крики,Гул и треск, как на войне.То узбеки и таджикиЗадыхаются в огне.Жрёт детишек новый вирус,Неопознанный микроб...От Отчизны взяли синус,Подлатать огрехи чтоб.
Арбуз – рассчитан лишь на Сёму
На Нину, Нелю и на нас,
А Ноне с Настенькой несём мы
Лимон, банан и ананас.
Проснётся дочь, воды попросит -
Температура высока.
Как со скалы, с кровати сбросит
Игрушку жаркая рука.
Глядим, испуганные оба -
Вослед срывается дитя
В волну бездонного озноба,
Летит, постель разворотя.
Её безмолвное мученье
Улыбкой сохнет на губах.
Щеки румяное свеченье,
Горячий пот, холодный страх.
Не раздави-ка, мой хороший,
Таблетку, сжатую в горсти.
И дай нам, Бог, хоть эту ношу
Сквозь ночь достойно пронести.
Прошла мадам, как дым, туман...
А я… А я... А я о чём это?
Несостоявшийся роман,
как жизнь, пустая и никчёмная…
Не мною выдуман язык
Для не нуждающихся в речи.
Как птице – щебет, зверю – рык.
Не голос нас очеловечит,
А лес молчания в душе.
Не всем ясна его природа.
Как в дереве – в карандаше
Таится точность перевода.
Тебе читать мои стихи,
И улыбаться удивлённо
От нежности и чепухи
Когтистой или окрылённой.
Писать, по сути, обходить
Капканы, оземь не разбиться.
Берлоги рыть и гнезда вить
На разлинованных страницах,
Не заступая за поля,
Заполонённые гречихой.
Моя бумажная земля
Да будет вспаханной и тихой.
И ты, владея языком,
Лишённым шёпота и крика,
Поймёшь, что небо под крылом
Созрело, будто голубика.
Здесь под обветренной звездой,
В ладонях северного бога
Моё высокое гнездо,
Твоя глубокая берлога.
Пока чертил кривой пунктир
Мой любознательный ровесник,
Я обводила транспортир,
И круг был солнечным, как в песне.
Увы, добиться похвалы
На геометрии не просто.
Учитель наш любил углы,
Особенно – на девяносто.
От математик вдалеке
Стояла я в румяном гневе,
Писала мелом в уголке
Подобно мальчику в припеве:
Пусть будет мама, папа, пусть
Большое в маленьком оконце
Плывёт над нами небо... Хрусть!
Сломалось солнце.
Всей геометрии – конец.
Жизнь рисовала пентаграмму,
Когда себя убил отец,
Когда болезнь убила маму.
И я не знала, что смогу
Прожить без них. А вот – сумела
Остаться в солнечном кругу,
Где нет угла, небес и мела.
Какой пылающий обряд!
Но я, видать, неуязвима:
Здесь ровно триста шестьдесят,
Вполне терпимо.
Слева нож, а справа вилка.
Всё наоборот.
Между мною и бутылкой
С килькой бутерброд.
В совершенстве нет предела,
Сказано молвой.
Бутерброд я, нет, не делал,
Я творил его!
К центру истины безбрежной
Путь найдя прямой,
Мазал ласково и нежно
Маслом хлеб ржаной.
Как галактики, снежинки
Плыли за окном.
Рыбки серенькую спинку
Я накрыл лучком.
Но случился, как обычно,
Творческий финал.
Наверху желток яичный
Солнечно пылал.
В небе россыпь звездной пыли
Скрыли облака.
Бутерброд мне жалко было.
И себя слегка.
Небо снова цвета стали...
Впрочем, всё равно.
Я на стол уже поставил
Свечи и вино.
На диван подушку бросил
И мохнатый плед.
За окном зима как осень.
Снега так и нет.
Померещился в прихожей
Твой промокший зонт...
Дождь пройдет, и мне, быть может,
Больше повезет.
"Я -римский мир периода упадка,
Когда встречаю варваров рои,
Акростихи слагают в забытьи..."
Поль Верлен
Все было грустно, пасмурно и зимно.
На озере штормило, утки стыли.
И ветер возомнив себя Розиной,
Пел партию без видимых усилий,
В такт Бомарше закручивая сцены.
Но вот Верлена строчки отчеканил
Промерзшей памяти заученный сюжет.
И римский мир соткал узоры ткани.
О Боги! Ведь упадок! Мал бюджет!
Ворвались варвары!...
Но жажду я измены!
Пусть предадут меня!
Излом судьбы пьянит!
И под забором и на ложе Мельпомены
Я лишь пиит...
Страницы: 1... ...10... 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ...30... ...40... ...50... ...60... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400...
|