МАЛЕНЬКИЕ МИСТЕРИИ
История первая.
Ну, вот… я остался один…
Кому теперь нужны мои стихи, глазастая яичница с квадратиками золотистого бекона, в крапинках оптимистической зелени, которую я носил нам в постель, французские булочки,
пылающие жаром печи и твой любимый кофе с медом?
Поздний завтрак влюбленных, именуемый – «обед»…
Как тянулись дни с тобой…
К вечеру забывалось утро. Оно было так давно, что его детали успевали уйти, раствориться в памяти дня.
Я начинал фразу, а ты ее продолжала так, словно ты живешь в моих мыслях, видишь их.
Две половинки одного существа. Мы слышали друг друга на расстоянии.
Жаль…
Смысл исчез, махнул крыльями, остекленел навеки, вонзился в небо пустым иероглифом
горя, разлуки… все поблекло, посыпалось, закатилось под диван витаминками – драже, покрылось пылью ничтожности, скудомыслия, жалких потуг прожить еще хотя бы день без тебя. Я один в этом коконе жизни, бьюсь о стекло его стен, будто рыба в банке…
Осталось только окно и облака в нем.
Можно прожить всю жизнь и не залюбоваться ими никогда.
Больная шея, огни большого города, постоянное желание найти на асфальте оброненную кем-то купюру… все это, конечно… уважительные причины, но только не для облаков.
Им – наплевать на все отговорки. Крупным, тугим, разбивающим пыль под ногами – ливнем, мгновенно делающим злого человека – мокрым, а доброго – счастливым.
Но я теперь смотрю на все это другими глазами.
Через некоторое время я уже буду ползать по этой вате, кататься с пушистых
горок, смотреть сверху, махать пролетающим самолетам и удаляться все выше и выше…
Оттого это, что решил я больше не жить.
Вот и гроб купил.
И мне себя почему-то жалко, когда я на него смотрю…
- Все, хватит скулить!
Я встал, решительно, так что усы подпрыгнули, шагнул через гроб,
но неловко как-то... нога поехала и мне пришлось балансировать, стоя на
крышке и съезжая с нее. Фу, как нехорошо...То есть, хорошо, что в гробу
никого нет, хотя это и мой гроб, но это тоже хорошо...Что меня там нет.
Мысли заплелись в тугую косичку и глаза мои прищурились от такой натуги...
Я просто ничего не видел перед собой через эти щелочки. Это все думы тяжкие,
а ведь еще этот… забыл, как его… кто-то из великих и ужасных, говорил,
что много думать вредно. Или что-то в таком духе… или это не он говорил…
Нет. Надо прогуляться, иначе я сойду с ума раньше, чем помру…
Тяжело, на ощупь, обнаружил косяк двери, толкнул – и … веселый запах мочи
сразу вернул меня к жизни. Родной подъезд… Родные, исписанные матами, стены…
Мысли сразу стали уходить вертикально в небо, освобождая из тисков раздумий несчастную мою черепушку, которой скоро гнить в земле, улыбаясь нехорошей улыбкой.
Фу, как гадко!...
Вот это мне совсем не нравится. Гнить. По – моему, это некрасиво.
Я шел по улице и медленно, с удовольствием, тупел, освобождаясь от мыслей,
переживаний, очищая свою голову от спутавшихся в ком сентенций, жалоб
самому себе и недовольства всем человечеством.
Ах, какое выбралось из туч солнышко, как же славно оно грело, предвещая лето, зелень, кусты сирени, оживающие под окном и плющ, который покроет всю стену нашего дома…
И дети кричат и спорят, все в своих играх, одетые по-летнему. Все живет, дышит…
А не выпить ли мне кофе напоследок?
Вот именно – напоследок, чего-то этакого… финального сотворить?
Чем-то отметить уход из жизни…
Последняя чашка кофе.
Это хорошая идея.
Кафе – через улицу, там, где ветла на пригорке.
Кафе называется «Ветла», там отличный коньяк и кофе.
Я иду туда, как в преисподнюю – оттого, что чувство такое, будто не надо мне
туда идти. Кто-то шепчет мне: не ходи, не ходи… А я пойду, пойду…
Я очень упрямая материя, раз решил, значит – все. Выпью кофе и пойду, сдохну.
И вот снова, в который раз, дойдя до двери кафе, я чувствую невероятное.
Если с одной стороны ветер несет запах роз, а с другой – запах семечек, из
которых делают масло, а с третьего края идет вонь жареной селедки – суммарным
запахом всегда будет запах носков. Он суммируется всегда как раз у дверей кафе, и я инстинктивно задерживаюсь на пороге, не в силах понять то, как же это все так происходит. Это просто китайская кухня какая-то, там тоже все по отдельности вкусно пахнет, а вместе… лучше бы не нюхать. Разумеется, я о настоящей кухне, которая существует не для тех, кто ест быстро и как попало.
Вот и люди в кафе, я их уже хорошо вижу. Занято всего несколько столиков.
Да, решено, здесь я и попрощаюсь со своей неудавшейся жизнью.
Сто коньяка и кофе...
Оркестранты прилипли как мухи к потолку к своим электрическим гитарам и долбят
одну и ту же, неизвестную науке ноту: то ли «ля», то ли «си»...
И оно им очень запало ее долбить и удивляться...
Делаю мелкие глотки попеременно и ловлю жизнь полным парусом...
Наслаждаюсь мгновениями, летящими со скоростью света.
Быстро как кончается коньяк, я еще кофе не допил.
- Будьте любезны! Еще пятьдесят.
Боже, какие милые люди вокруг, почему я никогда этого не замечал?
Так был занят собой, что не обращал внимания на то, как они трогательно
выглядят. На них можно смотреть часами, любоваться их жестами, умилятся
их мимике и выражениям глаз.
Как светится в них жизнь, будто у каждого внутри что-то генерирует это теплое мерцание.
И они, как светляки собираются здесь вместе и греют друг друга этим светом, не жалея
его и не сокрушаясь, что не хватит самому.
А я?
А что – я?
А я опять кофе не допил… А коньяк опять кончился…
Ну, что… пятьдесят… или сто?
…О, Боже мой! Нет, это просто анекдот! Я буквально валюсь от смеха под столик!
Это ж надо, до чего глупое создание – человек! Он экономит перед смертью!
Да на кой ляд мне там эти бумажки с «цыфирьками»?! Что я там на них куплю??
Кому они там нужны?! Фо-на-ре-ю я сам с себя!
- Братец! Милый человек! Неси-ка, любезный друг мой, бутылочку армянского,
настоящего «Арарата» и салатик мясной! И сардельку с шоколадом! И апельсин.
И я прошу тебя, не сочти за труд, посыпь меня немножко конфетти, вот тут сверху.
Такова моя последняя воля.
Я пью за жизнь. А за смерть – что пить, каков тут резон, она сама придет.
И тут открывается дверь, заходит девица, вся в коже, вся в красном, в такой мини-юбочке
и с таким декольте, что мои глаза перестают воспринимать голос разума и начинают самостоятельные движения, шныряя то вверх, то вниз.
Девица берет «кровавую Мери» и идет, вибрируя телом, как пружиной – прямиком ко мне.
Дождавшись, когда я, наконец, перестану на нее пялится и подвинусь, она улыбается, глядит на меня сквозь столь плотные черные очки, что кажется, будто у нее нет глаз, но есть сканеры.
Тут до меня, наконец, доходит!!!
Я в ужасе начинаю трезветь, сучу ножками и очень глупо улыбаюсь.
Девица тоже понимает мое запоздалое озарение, придвигается поближе и мило шепчет
на ушко:
- Ну, что – бегать за тобой будем, по всему городу?
Мне очень стало неловко, так что глаза сейчас, чувствую, упадут на пол...
Я говорю: – Я… Я, это… Я передумал... У меня… это… вот что… изменились планы.
- Вот как?! – изумилась она, – А я тебе что – девушка по вызову? То он решил, то
он передумал! Ты лучше вон туда посмотри!
Я обернулся и увидел огромного детину с огромным пистолетом в руках.
Он пустил слюну с угла рта и, сидя спиной ко всем, а лицом – ко мне одному, стал
вертеть в руках свою пушку, то приставляя ее к своему лбу, то целя в мой...
А за стеклом кафе стояли на улице два террориста и нервно курили, и что-то раскидывали на пальцах, обмотанные все каким-то скотчем, веревками, скрепками и подшипниками...
Девица вынула из сумочки бинокль и дала его мне.
- Воооон там! – Она показала на чердак дома, метрах в сорока от кафе.
Там тоже кто-то курил.
Я присмотрелся и увидел снайпера, глядящего на меня через прицел.
Я помахал ему рукой, и он мне – тоже.
Тогда девица хлопнула «мэри», облизалась и сказала: «Без глупастёв».
Она поднялась и, качая бедром, пошла к оркестрантам.
Завидев этакое диво, те даже перестали долбить свою междуноту.
- Чего желает мадам?
- Мадам желает забрать свою косу.
Оркестранты обернулись туда-сюда и увидали изящную косу, какой косят человеческие жизни. Она была со стразами, с мигающими лампочками, и кажется, одной известной фирмы, производителя прохладительных напитков, чей логотип явственно и неспроста переливался на солнышке...
Оркестранты остолбенели.
Тогда она сама прошла между ними, взяла косу в руку, перекинула сумочку через плечо и сказала: – Я не к вам. Я – вот: к нему.
И указала на меня.
- Сыграйте ему… Элиса Купера, а я пошла.
Музыканты радостно задергались и стали играть «Welcome To My Nightmare».
В дверях она то ли хотела послать мне прощальный поцелуй, то ли ручкой сделать,
эффектно развернулась на ходу, и тут у нее каблук угодил в щель и девица на полном форсаже, матерясь, вылетела в дверь, прямо на асфальт.
Детина от неожиданности засадил себе пулю в лоб и рухнул на стол.
Террористы, услышав гром выстрела, решили, что это взорвались они сами -
дернулись, подпрыгнули и упали на асфальт. И тут же распластались перед бородатым дядькой, шедшим им навстречу. Они причитали, били поклоны, обращая к изумленному
бородачу слова молитвы.
Шарики, спички и пистоны с петардами валились с их карманов.
Девица, охая, встала, вынула из сумочки плащ с капюшоном, накинула его и улетела
на косе, как на метле – в три стороны сразу.
Оставался снайпер.
Я взял забытый бинокль и поглядел на чердак. Там дым стоял столбом.
Видимо, он курил и, когда началось представление – отшвырнул окурок прямо на солому. Половина его правого бока обгорела дырами. Но ему было не до бока.
У него – красивая, навороченная, винтовочка в чемоданчике и он никак не мог ее бросить и убежать. Он скакал по горящей соломе и все свинчивал, свинчивал свою бесподобную винтовочку, с зарубками на прикладе.
Упаковывал он ее предельно аккуратно в свой пижонский чемоданчик, несмотря на возгорающуюся одежду. Я и в кино никогда не видал такого меркантильного киллера.
Уже подходя к дому, я встретился с ним лоб в лоб, когда он выбегал мне навстречу из подъезда.
- Привет! – сказал я ему, испуганному, закопченному, прижимающему палец к губам и делающему страшные глаза, чтобы я его не сдавал.
Было – с чего ему беспокоится.
Соседи уже бежали тушить чердак.
Вломили бы от души, если б знали – кто поджег.
На голове бы ему винтовочку любимую разломали вместе с чемоданчиком.
Снайпер кое-как завел свой раздолбанный мокик и уехал, тарахтя.
А я залез в свою конуру, нашел топорик и порубал гроб на дрова.
Зажег камин и стал ждать чуда.
Дровишки весело горели, двор затихал, загорались звезды...
Ночное небо…
Оно все больше раскрывало свою бездну, обнимая и укрывая своим одеялом.
Кипящий котел событий: рождений и апокалипсисов чужих миров, бесконечного
вращения, рождающего энергии и поля, борьбу темной и светлой материй, удары гравитационных волн о берега звездных морей…
Это все снова принадлежало мне.
Я ждал чуда...
Не мог уснуть, его не дождавшись.
Дрова догорели, опустилась темнота...
…И чудо произошло!
Без пяти двенадцать ты позвонила мне!
Сама!
Ты сказала: "Сбрей, пожалуйста, свои дурацкие усы.
Завтра я возвращаюсь к тебе. Навсегда".
Оказывается, вовсе не надо умирать для того, чтобы летать под потолком!
Я летал! Кружился вокруг лампочки, кувыркался, шмякался об стенки, купался
в бокале с водопроводной водой, которой я снимал свое похмелье.
Как все ясно и просто, как банально! Хэппи-энд! Ну, дайте же хоть одному
живому, не выдуманному человеку ощутить – что это такое!
Как это бывает – когда все хорошо кончается…
Дайте…
И я устал летать, петь и скакать, подошел и открыл окно – чтобы подышать прохладным, густым и тягучим воздухом ночи.
Оранжевое пятнышко скакнуло зайчиком по стеклу.
Я стал смотреть – где оно, но оно пропало куда-то.
Внезапно я забеспокоился и глянул себе на грудь, туда, где билось сердце,
заставляя кожу вибрировать в такт толчкам крови.
Там я увидел идеально круглое, яркое рубиновое пятно.
- Как же это?
Больше мне подумать ничего не удалось.
Пуля вошла в грудь, прямо в сердце, вышла со спины, срикошетила об стенку и плюхнулась в бокал.
Клубящаяся красная краска стала рисовать в бокале багровые облака.
В свете электричества они то увеличивались, то редели, а то вырастали вновь,
выписывая мельчайшими мазками завораживающую картину финала человеческой жизни.
Моей жизни.
