Почему они меня не замечают? Я же пытаюсь закричать, достучаться, дозваться... Или меня нет? Хотя я-то точно есть, потому что всех вижу. Даже не вижу, а отражаю и фиксирую отражения в памяти. Вместо клеточек кожи миллиард маленьких зеркал, я отражаю ими всех вокруг, их ощущения и прошлое.  

Вот идёт вполне приличный на вид юноша... А я вижу и знаю, что вчера он был в дупелину пьян и неискренне обнимал какую-то девушку, лицо которой говорило о том, что она одновременно и обижена на него, и рада, что он всё же пришёл... Зеркалу не положено иметь собственные чувства, но мне вдруг захотелось, чтоб она его оттолкнула. Впрочем, девушка этого не сделала, и теперь он снова направлялся к ней, чтобы снова обнять – так же неискренне. Хотя она-то будет счастлива. Во всяком случае, я хочу, чтобы была. Ничего эта девушка не сделала, чтобы желать ей плохого.  

Вскоре навстречу попалась одна знакомая... Нет, даже не знакомая, а скорее подруга. К сожалению, бывшая, потому что как-то раз она спросила: «Тебе кофе с молоком или без?» И это после двух лет дружбы. Могла бы и заметить за это время, что я вообще не пью кофе!  

Я уже схожу с ума от чужих лиц, чувств, мыслей и намерений. Мои зеркала помутнели и безумно хочется спрятаться туда, где нечего отражать.  

Уберите от меня свои грязные руки! Впрочем, нет, оставьте, я всё равно скоро буду протирать стёкла, а пока вы есть создаётся хотя бы иллюзия того, что я существую отдельно от того, что отражаю.  

Темнота не помогла, я начала слышать чувства звёзд. От холодных чувств этих холодных существ стало не по себе, захотелось отмыться водой из реки...  

-Миша, не надо здесь купаться, видишь сколько стёкол на дне! Кто-то суеверный зеркало разбитое в реку кинул, чтоб от неприятностей уберечься.  

Теперь я отражаю хладнокровные эмоции холоднокровных рыбок, мне ещё больше не по себе, но я утешаюсь мыслью – может быть, всё это просто привиделось в глубине гадального зеркала? 

Я боюсь смотреть ему в глаза. Они голубые, как море в хорошую погоду, я боюсь в них утонуть – плавать я не умею и, видимо, никогда уже не научусь. Но, как обычно, когда чего-то боишься, что-то внутри так и подмывает это сделать. Такая вот диалектика, единство и борьба противоположностей.  

У меня тоже голубые глаза, но совсем не такие. У меня глаза, как у сиамской кошки. Я, в общем-то, она и есть, если отвлечься от пространных красивостей. Просто пьяный рабочий фабрики живых существ, собиравший меня на конвейере, что-то перепутал и наделил человеческой оболочкой. Ненавижу пьяных рабочих. Хотя человеком быть тоже по-своему забавно.  

А вот в его случае ничего не перепутали. Он действительно хаски до мозга костей. Собака Снежной королевы. Но мы неплохо ладим, потому что о моей кошачьей природе никто, кроме меня, да того пьяного рабочего, не догадывается, а я его не заложу. А то моя драгоценная собаченция узнает, что я её заклятый враг и кто знает, что будет? А я люблю и жизнь, и собаку. И ни с тем, ни с другим, расставаться не хочу. Мы, сиамские кошки, вообще хитрые. И за красивые глаза нам это прощают. 

Среди отсталых и непросвещённых людей по непонятным причинам принято меня бояться: дескать, несчастье приношу, глаз у меня нехороший. Конечно-конечно, все неприятности именно от меня, никаких других причин, вроде собственной глупости, бестолковости, неумелости или чего-то ещё, нет и быть не может. Ну-ну.  

Увидев меня, они плюют через левое плечо и на всякий случай переходят через дорогу. Первые три-четыре таких случая меня веселили. Приятно было ощущать свою власть над этими глупыми созданиями. Несколько следующих уже не так веселили. Когда это повторилось в двадцатый раз, я решила, что, пожалуй, пошутили и хватит, и подошла к испугавшейся меня девушке поближе, чтоб объяснить ей, что она неправа. Бог мой, как она занервничала. Как будто я всерьёз могу причинить ей какой-то вред. Какая глупая девушка. Ну что плохого может сделать чёрная кошка, если вдуматься?! 

Больно.  

Белизна, царящая вокруг, отражая солнечные лучи, пытается отнять у меня способность видеть. Лучше не смотреть. Лучше просто закрыть глаза и идти. Идти босиком по распластанному всюду небу.  

Не надо смотреть по сторонам, не надо оглядываться, потому что заранее знаешь, что ничего не увидишь. Только небо, холодное, отторгающее, небо. Оно и так кусает за босые пятки сильнее, чем языки огня. Оно не может ни принять меня, ни поддержать. У него нет прав на это – я другая. Я – не в его власти. Оно не распоряжается мной, но оно всюду и, значит, нужно искать выход. Нужно искать выход даже тогда, когда его и вовсе не существует. Главное – не открывать глаз. Главное – не видеть этой безжизненной вечной пустоты.  

Здесь и не скажешь, что наступила календарная весна. Но лёд на реке стал совсем хрупким, и нога порежется о кусочки хрустального речного покрова. И река будет звать и тянуть в свои совсем ещё девственные объятия, а потом и вовсе накроет своим подвенечным убором. И я поддамся воле стихии. Поддамся этой реке, потому что её волны принесут мне боли не больше, чем твои ледяные объятья. А главное, эта боль подарит мне столь желанное успокоение. 

Сладостные минуты. Пьянящие минуты ожидания, и вот я уже ничего совсем не чувствую: ни боли, ни холода, ни обжигающей пустоты. Всё вокруг стало таким мелочным и пустым. Даже солнце – приносящий только боль огненный шар – сейчас ничем мне не мешает. Не может помешать. Не может потревожить. Оно только глядит своей лимонной коркой сквозь мою узорчатую фату. 

Ну, вот и всё. На свете больше нет больше смерти. Нет жизни. Нет любви.  

Я закрою глаза и ничего больше не будет.  

Из-за угла вынырнул человек в болоньевой куртке. Уверенно достал пистолет. Выставил вперед потяжелевшую руку и направил зрачок глушителя на удаляющуюся фигуру полноватого человека. Нажал спусковой крючок. Хлопнул выстрел.  

Удар, взрыв, толчок, давящая чернота, головокружение, светлый проблеск, свобода.  

Я на воле. Лечу! Без крыльев, а лечу. Лечу, опережая время. Все будто замерло. Лишь я несусь неизвестно куда. Плотный холодный воздух. Жар внутри. Будто рождена заново. Хотя то, что было до этого и жизнью назвать сложно. Тесная, стальная утроба. А теперь – простор. Но не хочется думать. Хочется просто наслаждаться полетом.  

Но все же, кое-что меня беспокоит. Конечная цель. Что меня ждет? Все временно и мимолетно. Все имеет конец. Значит и у моего пути есть окончание. Я в промежутке между небытием. Мне дан маленький отрезок. Толчок и столкновение. Все что за ними, мне неведомо. А может что-то и есть дальше конечной точки? И тогда моя жизнь не отрезок, а ломаная прямая, уходящая далеко за горизонт.  

Пока меня носили мысли, я приближалась к чему-то огромному. И лишь сейчас я увидела, свой предел. Дальше ничего не было. Впереди что-то двигалось. Медленно, тяжело переставляя свои огромные ноги. Что это? Моя смерть? Смерть, встречающая меня спиной? Ждет ли она меня? Или мой приход для нее неожиданность? Твердая ли она? Или мягка, как масло? Что за ней? Суждено ли мне сгинуть в ней навсегда? Если нет, то она и не смерть совсем, а лишь промежуточное звено, которое лишь изменит меня. Изменит мой путь, направление. Мои знания скупы и ограничены прошлым опытом. Путь мой взгляд устремлен вперед, но я вижу лишь то, что сзади. И моя жизнь мне неизвестна.  

И вот ближе, еще ближе. Последний миг. Вздох. Удар. Тьма…  

Полноватый человек резко остановился. Выпрямился. Судорожно сжал ручку парадной двери… Ноги подломились, и он начал заваливаться на бок. Человек в болоньевой куртке стоял рядом. Он выпустил еще пару пуль в голову уже лежавшей на спине жертве. Отбросил пистолет в сторону и спешно стал удаляться. Зашелестел ветер. Он подхватывал опадающие листья, стараясь продлить их неминуемое падение, и долго кружил над похолодевшим асфальтом. Время сдвинулось с мертвой точки и снова закрутило свое колесо.  

Чужие мысли занимали всё пространство. Чужие мысли в одинаковых серых костюмах, с одинаковыми ровными проборами в волосах занимали всё пространство и не давали пройти времени. Чужие мысли все были правильными. Они держались небольшими группами, иногда собираясь в группы побольше, а порой сливались в одно целое, и разобрать какую-то мысль в отдельности не представлялось возможным. Они перемещались в занимаемом пространстве ровными мелкими шагами, стараясь не отходить далеко ото всех, снять пиджак или даже расстегнуть пуговицу считалось дурным тоном, а подпрыгнуть вверх или перескочить через забор означало пропасть навсегда. В целом всё это напоминало тихо булькающий кисель, и излучало уверенность и порядок. 

В этом равномерном безостановочном движении я потеряла свою маленькую растрёпу. 

- Вы не видели здесь девочку в красном платьице с плюшевым зайцем в руках? 

- Нет. Мы. Не обращаем внимания. Ни на каких маленьких. Девочек в красных платьях. Мы. Никогда не видим. Плюшевых зайцев. 

Эта маленькая мерзавка со встрёпанными косичками, эта непослушная маленькая мысль, – она мне очень нужна, но она опять улизнула от меня и теперь бегает неизвестно где, подпрыгивает и любопытничает. А ведь эти господа в плотных умных костюмах, они такие основательные и задумчивые, они могут сдавить ее своими серыми шерстяными боками и она задохнется! Она может провалиться в открытый люк! Конечно, эти серьезные господа стараются следить, чтобы все люки были плотно закрыты. И даже специально скапливаются на крышке того люка, который начинает дрожать и сдвигаться, ведь мало ли кто может оттуда выскочить! Они очень не любят, когда кто-то или что-то неожиданно выскакивает, ведь это нарушает порядок вещей. Они очень не любят, когда нарушается порядок вещей. 

Сколько я помню, они всегда были такими. Сколько я помню, они были всегда. Иногда все же сильному ветру по имени Время удается ворваться в занимаемое серьезными мыслями пространство, и тогда тучные, хорошо одетые господа взлетают под напором ветра. Они летят группами и рядами, сохраняя умное выражение щек и сверкая лакированными лбами. Смотреть на это бывает весело и немного страшно. 

Вот и сейчас мне стало страшно, что вдруг появится ветер и моя непутевая мыслишка может улететь вместе с большими чужими мыслями, случайно зацепившись бантом за чью-то пуговицу. И никому неизвестно, где она может очучиться. Очутиться. Нахватается там непонятно чего непонятно от кого. Забудет меня и не захочет возвращаться. Но она так невелика, так мила и своенравна, мне не хочется ее терять! 

Вот так, размышляя и тревожась, сидела я на краю пространства и высматривала красное пятнышко в сером жужжащем мареве. Где ты, моя беглянка? У меня остался хвостик от твоего плюшевого зайца. Это очень хороший хвостик. Может быть, ты вернешься за ним? 

Это просто жизнь...  

Нинель Лоу  

Наш маленький коллектив – настоящее бабье царство! И мы живем в этом замкнутом царстве уже многие, многие годы…Состояние, близкое к психозу, иногда овладевает нами, и это еще мягко сказано. Поэтому каждый мужчина, и особенно с мозгами и приятной внешностью, потенциально готовый к общению, всегда встречается нами с радостью и наверняка почувствует себя королем в нашем окружении.  

Конечно все мы – девушки и женщины нашего мирка, отнюдь, не обделены мужским вниманием в жизни. Но мужья и дети, родители и родственники, – это наш долг, практически повинность, которая с годами тяжким грузом все сильнее и сильнее давит на наши хрупкие плечи и нежные сердца…  

Друзья?! Да, они у нас есть…И нам с ними хорошо!!! Но восемь ежедневных часов на работе тоже не выкинешь из жизни. А душа опять и опять просит праздника.  

И праздники приходят. В последнее время нас стали жаловать приятные молодые мужчины! Состояние всеобщего раскрепощения, непринужденное общение, юмор и кокетство не заставили себя долго ждать. Дверь к нам практически не закрывается, хотя она и поломана прилично, зато всегда есть повод зайти к нам.  

Анекдоты и шутки, презенты и шумные чаепития – все, чего нам так не хватало годами, теперь мы получаем почти ежедневно и даже в избытке. Несомненно, со временем у нас появляются любимчики и любимые, взаимные симпатии и антипатии, но иногда случаются и курьезы, и неприятности.  

Это случилось вчера…Всем известно, что ноябрь – не лучшее время года – предзимье…  

Предзимье, как обычно, характеризуется сменой сезонов и настроений, осенней дрянной погодой и состоянием хандры. Но вчерашний день превзошел все ожидания. Противный мокрый снег с дождем и холодный ветер. Оголенные березки под нашим окном, красотой которых мы так любовались летом, а теперь с редкими пожухшими листьями не находили места, метались под резкими порывами ветра, то наклоняясь до земли, то взмывая своими беспомощными ветвями к небу.  

Мы с тоской поглядывали в окна, и разговор как-то сам собой зашел о ревности…  

На чаёк, как всегда к нам заглянул Лешка с Дмитрием Ивановичем. Надо сказать, что Лешка, самый обаятельный и компанейский парень, который ремонтировал нашу дверь. В свои неполные двадцать пять, он умудряется учить уму разуму даже тех, кто стремится к отметке сорок.  

Так вот, мы долго спорили о ревности…Что такое ревность? Порок – не порок, болезненное состояние или проявление настоящих чувств, или просто часть физиологии??? Было шумно и весело …  

Разговор, конечно, завел Лешка.  

- Ну что девчонки!? Какой у нас сегодня вопросик на повестке дня?  

- Конечно о нас, женщинах!- Лизка лихо хлопнула ресницами и уставилась на Лешку.  

Не отрываясь, пять секунд посмотрите в глаза мужчине, и он Ваш, так пишут в научных статьях. Но нет, с Лешкой такие номера не проходят. Мы все дружно захохотали, зная, что Елизавете нравится Лешка.  

- Я ему точно нравлюсь! Я всем нравлюсь!- хохотала Елизавета, как только за Лешкой закрывалась дверь.  

Мы и не пытались ее переубедить, она кажется ему, действительно, нравилась. Но одно смущало, что у Лизки был страшно ревнивый муж…  

- Нравится мало, пыталась угомонить Лизку Антонина…Существует еще такое понятие, как ревность, собственничество, – и выразительно посмотрела на Елизавету. Но та продолжала кокетничать и стрелять глазками. Она не могла устоять перед обаянием Алексея…  

- Ревность губит любовь!- рассуждала Лизка, видимо вспомнив о муже…  

- И неправда, кто не ревнует, тот не любит!- парировала Антонина. Она все еще старалась угомонить Елизавету.  

- Это неправильная точка зрения! Это скорее болезнь!-, надувала губки Лизка…  

- А мне кажется, что все люди ревнивые, разница только в том, что кто-то это скрывает, а кто-то показывает !- задумчиво произнес Лешка свое веское слово.  

- Поддерживаю...  

- Ревность не скроешь!!! – даже наш молчун Дмитрий Иванович не остался в стороне от нашей горячей дискуссии…  

- Скроешь...  

- Можно скрыть…  

- Все равно вылезет!!!  

Было много мнений, но каждый остался при своем. Главное, что чаепитие прошло на высоте, и все довольные, веселые и сытые продолжили трудовой день.  

Время стремительно приближалось к обеду. Мы и не заметили за чаем, как наша Лизка договорилась с Алексеем, чтоб он ее подвез на обед на своей новенькой серебристой “Ладе”. Плохая погода – хороший повод прокатиться с ним. Она долго и гламурно красила свои сочные губы, пудрила задорный носик. И не могла оторваться от зеркала и от часов, висящих на стене, мысленно подгоняя стрелки. Многие втихую завидовали ей…  

За окном бушевала стихия и Лизка , уже одетая и горящая от нетерпения , подошла к окну и застыла…Улыбка сползла с ее лица…У обочины стояла машина ее мужа. Мы все дружно грохнули…Да, и Лизка расхохоталась вместе снами…  

- Вот! Ну, скажите? Откуда он свалился?!!- затянула она разочарованно. Все ее планы рухнули в одну минуту…  

- И куда ты теперь?- спросила Антонина.  

- Конечно к мужу!- томно сказала Лизка. Она вышла за дверь, мы с интересом смотрели в окно и вдруг увидели, что машина мужа медленно отъезжает.  

Мы уже не могли оторваться от окон и наблюдали, как Лизка, выйдя из здания долго вертела головой и разводила руками, искала глазами машину. Но не найдя ее, она быстро побежала к стоянке, на которой обычно парковался Лешка, еще надеясь застать его. Она снова улыбалась!  

Ситуация выглядела комичной и мы тоже не могли сдержать улыбок Кажется, что мы итак уже нахохотались вдоволь, но эта история была бесконечной…  

Но Лизка не пришла после обеда в назначенный срок и мы стали волноваться. Телефон ее молчал. Как впрочем, молчал и Лешка, которого мы пытали, о том что же случилось и где Лиза???  

И только через час Лизка пришла и поведала нам окончание этой уже совсем не веселой истории…  

Ревность…Она живет рядом с любовью, она, как порох вспыхивает и может сжечь то, что создавалось годами, сжечь остатки былых чувств и отношений. А может и, наоборот, всколыхнуть то болото, в которое мы погружаемся с годами и вновь разжечь фитилёк едва тлеющей Любви…Все зависит от ситуации и от людей…  

- Машина Лешки медленно выруливала со стоянки, когда наперерез выехала машина мужа и затормозила.  

- Мне ничего не оставалось, как выйти из Лешкиной машины и пересесть в свою,- тихо рассказывала Лизка.  

Муж выскочил из машины и буквально вытащил Лешку и с силой прижал его к машине. Он что-то возбужденно говорил ему, размахивал руками, показывая на меня. Лешка стоял, как вкопанный, и не произнес ни слова. Потом он уехал.  

- До дома мы ехали молча, – продолжала она.  

- Я так испугалась, что сидела и смотрела себе под ноги и не поднимала глаз. Вадим (это муж Лизки) тоже молчал, нервно курил одну сигарету за другой…  

- Лизонька, – вдруг тихо сказал он, когда мы уже подъезжали к дому, я же люблю тебя!- он нервно теребил руль и говорил, говорил..., но не смотрел на меня. Я молчала, потрясенная его словами,- голос Лизки задрожал…  

Таких нежных слов я не слышала от него уже лет пять. Я ждала чего угодно, ужасных сцен ревности, ругани, оскорблений и обвинений, как обычно. Мысленно готовила какие-то оправдания в свой адрес, но только не таких признаний в любви!  

Мы обедали в жуткой тишине, перебрасываясь незначительными фразами.  

Потом Вадим уехал, а я проплакала целый час.  

Я вспомнила наше знакомство, свидания, первый поцелуй, свадьбу, рождение сына, нашу Любовь…  

Я вспомнила…всё…  

Я вспомнила, как я сама жутко ревновала его к нашей бывшей соседке, пока та не уехала на другую квартиру…  

- И теперь я не знаю, не знаю, как мне вечером идти домой,- слезы капали из Лизкиных глаз.  

- Я просто не смогу ничего объяснить ему,  

- Ведь я его тоже очень люблю, – Лизка не переставала плакать, и мы прослезились вместе с ней…  

Когда мы вышли на улицу после работы, у обочины сиротливо стояла машина лизкиного мужа.  

Она тихо вздохнула, улыбнулась и, помахав нам ладошкой, побежала к ней…  

Ревность??? Любовь??? Жизнь???!!!  

Это просто жизнь!!! – заключила Антонина, и мы медленно побрели по домам…  

Китайский болванчик  

Нинель Лоу  

Я не знаю вообще, как называется это состояние. Кажется транс...  

Я сижу китайским болванчиком и уже второй час смотрю в одну точку, хотя вроде что-то мелькает перед глазами. Какие – то тексты, фотки, рисунки. Приходят какие-то люди, что-то говорят мне, я нервно пью этот горький кофе. Ларка, как всегда забыла про сахар. Черт!  

Изредка я поглядываю на часы, мелькает сигарета. Кажется, что я вся в делах. Но меня нет...Просто нет...Я летаю где-то, я плачу и жду...  

Бим-бом...Китайский болванчик еще жив...  

Бим-бом...Уже обед, и я на бегу натягиваю берет и куртку.Уффф... Дышу... А сегодня солнечно, а вроде с утра моросило. Или это было вчера, не помню. Пружина, что сидит внутри не разжимается, не отпускает...  

Бим-бом...Вечер, красивые огни, темная улица, дом..  

Валюсь с ног от усталости...А китайский болванчик еще жив...И я уже засыпаю.  

Я сплю...Может это так называется?  

Письмо на небеса  

Федя закрыл учебник с большими буквами и тетрадь, обернутую в прозрачную целлофановую обложку. Потер уставшие глаза, поерзал на стуле и поболтал ногами, которые весь первый класс точно не будут доставать до пола. Густые сумерки уже давно заглядывали в замороженное окно. Через несколько минут станет совсем темно.  

Уроки сделаны, но гулять не хочется. Холодно. Хочется в гости к другу Даниле – ему недавно папа купил железную дорогу. Не компьютерную игру, а настоящую железную дорогу с паровозом, вагонами, станциями, деревьями, людьми. Федя, как первый раз такую красотищу увидел, хотел тут же напридумывать всяких поводов, чтобы мама купила ему такую же, но вспомнил, какая она приходит домой грустная в день зарплаты. В такие дни мама обычно плачет и говорит, что плохие времена должны пройти. Феде жаль ее, и он тоже плачет.  

Не мог же он после этого просить у мамы дорогую игрушку. В конце концов можно забежать в гости к Даниле. Он хороший друг, ему ничего не жаль для несчастного Феди.  

Федя потянулся, чтобы выключить лампу, щелкнул выключателем. Стало темно. Мальчик несколько раз открыл и закрыл глаза и отметил, что никакой разницы нет – в обоих случаях ничего не видно, кроме кромешной тьмы. Затем он попытался слезть со стула, но вдруг испугался касаться пола. А что если по нему бегает еще одна крыса, подружка той, что они ловили вчера с мамой.  

Вчера все было по-другому, ведь рядом была мама. Крыса попала в крысоловку, когда Федя с мамой были в гостях. Она сильно поранилась, но выбралась из смертельной хватки металлической проволоки. Кровавый след то тянулся, то переставал, хотя отчетливо показывал, что крыса спряталась за холодильником. Федя заглянул за него и увидел какой-то шнурок, он хотел вытащить его, но мама вовремя одернула сына. Она отодвинула его за себя и что есть силы ударила молотком по «шнурку». Раздался визг. Крыса метнулась в направлении открытой входной двери, которую не закрыли за собой мама и Федя. После чего мама отпустила молоток. Федя стоял и не двигался, а мама закрыла дверь и стала снимать с сына кофту и теплые штаны.  

Сегодня Федя один. Поэтому и страшно. Говорят, что крысы прыгают на людей, а еще когда-то по телевизору показывали передачу про огроменных таких тварей, которые живут в метро. Хорошо, что в нашем городе нет метро.  

Мальчик снова включил настольную лампу. Он смотрел только перед собой, боясь увидеть в темноте что-нибудь страшное. Захотелось разрыдаться и от этого умереть. Ему казалось не справедливым то, что у него нет железной дороги, что крыс и много чего другого неизвестного в мире нужно бояться, что он тут сидит в одиночестве, и никому нет до этого дела, что его отец наплевал на него и на мать и, как говорит мама, «сел на иглу по своей слабости». Федя тихонько заплакал, слезы текли по щекам, он слизывал их и догадывался, зачем человеческому организму нужна соль – чтобы делать солеными слезы.  

Тут ему пришла в голову мысль. Он открыл тетрадь посередине и вырвал листок в полоску.  

«ДаРАгой Божинька! – написал Федя. – Я САМЫй несЧАСныЙ человЕК на ЗеМЛЕ и мне нужна ТВоя ПОмощь. Без тебя Мне ни справится. Мне мОЖит тоже хоЧется жЕЛЕзную дорогу, но я не ПЛАЧУ. ОбИДна что МАМА пЛАчит».  

На лист упала слеза, от чего бумага немного вспухла.  

«Я ни ЗНаю как надо молится, пОЭТаму пиШу пиСЬмо. Мой ПАПА нас не Любит, он сидит в тЮРЬме. А он мой ПАПа и я его Люблю. ПаЖАЛуста СдЕЛай так, чтобы он снова стал хОРошим. У нас во ДВоре только я один без ПАПЫ. И ище сделАЙ так, чтобы МАМЕ на раБоте платили МНого денег, чтобы она не раСТраивалась по этому поводу. Я вырасту и ВСЕ оТдам».  

Федя шмыгнул носом и продолжил.  

«Я положу это пИсьмо в кормУШку, птиЦЫ поТОМ унесут письмо на ЮГ. Там тепло и там ты часто бЫваешь, ты забери письМо у птиц. Они Выглядят так. МАленькие, на ЖИвоте у их ЖОЛтое или зиленое и беЛАЯ палоска. КлюВ у их обычно маленьКий, клюют они жолтую кРупу круглую, а пьют я не знаю ЧТО. Ты спРОси у их письмо от Феди, они сами МОгут забыть.  

Федя».  

Он хотел добавить, что еще хочет солдатиков, но побоялся, что Бог может посчитать его слишком наглым мальчиком. Мол, ему и папу, и железную дорогу, и маме денег, а тут еще и солдатиков подавай.  

Федя всхлипнул последний раз и успокоился. На душе стало легче. Он положил руки на стол, а на них голову, и закрыл глаза. Вспомнилась фотография папы на какой-то дискотеке. Он стоял там с друзьями и смотрел странным взглядом, каким мама на Федю никогда не смотрела. А потом все стало темно, как при выключенной лампе.  

Когда Федя проснулся, в комнате горел свет, на диване сидела мама и смотрела перед собой. Ее глаза были мокрые. Федя тут же вскочил, подбежал к маме и обнял ее. Как хорошо было чувствовать ее родной запах и быть от этого счастливым...  

Мужчина должен быть всегда готов к подвигу.  

Мужчина должен быть всегда готов.  

Мужчина должен быть всегда.  

Мужчина должен быть.  

Мужчина должен! 

Появились они в космосе из-за того, что Великий Паяльник всех времен и народов случайно перегрелся и взорвался.  

А началось все так.  

Вначале, из Великого Паяльника вышел Сверхновый мультибот.  

Он был похож на маленькую белую точку среди черноты.  

Суетился, весь день крутился, вертелся и стал извергать из себя непонятные запчасти, которые соединялись между собой.  

Потом запчастей стало очень много, они решили жить вместе в одном измерении.  

Так получилась Нетапла, ее братья и сестры.  

Родственники иногда ссорились друг с другом, уходили бороздить просторы Вселенной.  

Те, кто ушли уже больше никогда не возвратились.  

А, мультибот продолжал изыргать из себя высокоскоростные запчасти,  

разрушая некоторых братьев Нетаплы.  

Такие братья превращались в луны и кружили вокруг Нетаплы в виде твердых комочков.  

Мультибот в космосе не одинок.  

Он играет с другими мультиботами в перегонки на выживание.  

Мультиботы любят перекатываться по черному одеялу, играть в прятки.  

Например, нырнет один мультибот в подпространство, а все думают: куда же он исчез.  

Выпрыгнет, на одеяле оставит след, покатится по магистрали Лобачевского  

и снова исчезнет.  

Иногда мультиботы весело разгоняются и ударяются друг с другом.  

Получается Феюсерверг.  

Феюсверг тот еще персонаж. Он очень яркий и неуловимый, из него вылезают волосы.  

От волос Феюсверга на Нетапле происходит осеменение,  

получаются непонятные существа.  

Так, например, появились бледнотики – создатели робота Вертера.  

А, Вертер создал из бифидобактерий и грибов железяк – исследователей мультиботов.  

Именно так, а не иначе, Великий Паяльник, пожертвовав собой, исчез из своей  

цельности.  

Запрограммированные на поиск Паяльника, когда он был еще целым,  

железяки не понимают, что весь космос состоит из запчастей Великого Паяльника.  

А, насчет последней дерективы Внеразума, говорящей о том,  

чтобы все мыслящие существа во Вселенной искали Паяльник, не стоит волноваться.  

Если долго играть мультиботами, то можно создать Паяльник Нео,  

который всех перепаяет и перепрошьет. 

Двор до отказа был забит орущими и перебегающими с места на место детьми. Девчонки, представленные мне как «твоя группа», только косились на меня – они жили своей, неведомой мне жизнью, в которой мне уже не было места. На всех нас надели одинаковую одежду, и, оттягивая казенные шорты подальше от себя за потертую резинку, я вдруг поняла, что за что-то жестоко наказана. С момента отъезда родителей прошло не более часа, и я с ужасом поняла, что мой дом теперь тут. Неожиданно ко мне подошла самая бойкая из «нашей группы» и ткнула меня локтем.  

– Ну что сидишь, как побитая? Пошли со мной.  

Родители с детства учили меня «никогда никуда не ходить с посторонними», но сейчас, когда они сами меня бросили, «посторонние» стали частью моей новой жизни. И я пошла.  

«У вашей дочки проблемы с коммуникабельностью, – строгая тетка в очках сидела за столом и постукивала ручкой по кипе бумаг. – Вы этого не замечали?» Мои родители молча смотрели на меня, и я чувствовала себя кругом виноватой. Что такое «коммуникабельность», я понятия не имела. Видимо, это какая-то болезнь. «Вы слишком ее опекаете. Девочке уже 11 лет. Советую отправить ее к своим сверстникам – она побудет вдали от вас, и все наладится».  

– Побежали, только тихо!  

Девчонка поволокла меня за руку в здание, постоянно озираясь и прикладывая палец к губам. Мы забежали в какой-то кабинет, и я замерла на пороге, увидев там телефон. Девчонка подняла трубку, набрала номер и стала весело верещать, сразу забыв о моем существовании. Дав отбой, она протянула трубку мне:  

– Звони своим. Только быстро!  

Кроме родителей, других «своих» у меня на тот момент не было, и я быстро набрала домашний номер. Трубку взяла мама.  

– Мама, заберите меня отсюда.  

Девчонка расхохоталась, голос мамы задрожал.  

– Что случилось?..  

– Ничего, ма… Заберите меня.  

Девчонка, видимо, решив, что это – пустой разговор, потребовала заканчивать, и я покорно положила трубку. Мы помчались назад, и через пару минут слились с остальными, как ни в чем не бывало. Возле меня возникла худая долговязая девица – про себя я стала звать ее Жердь.  

– Будешь спать с ней? Никто не соглашается.  

«С ней» означало толстую девицу, сидящую на скамейке и беспрестанно болтающую ногами.  

– Буду, – сразу ответила я, хотя не совсем поняла, что от меня требуется. В благодарность за то, что меня вообще кто-то заметил, я была готова на все.  

Когда нас развели по спальням, Жердь снова возникла передо мной.  

– Вот твое место.  

Комната представляла собой сплошную череду кроватей. Одни кровати стояли особняком, а другие – впритык друг к другу. Девчонки бросились выбирать себе лучшие места. «Мое место» оказалось продолжением двуспальной кровати.  

– Нет! – отпрянула я, завидев, как толстая девчонка улеглась на свою половину.  

Спать с кем-то в одной кровати? Это же ненормально. Это невозможно! Я взяла свой рюкзак и попятилась назад.  

– Ты же согласилась! – Жердь пошла на меня. – Ложись, других мест нет!  

– Оставь ее! – Девчонка, которая повела меня звонить, неожиданно встала между нами. – Ты где хочешь спать? – обратилась она ко мне.  

– Можно здесь? – У окна стояли две обособленные кровати, на одной из которых уже кто-то расположился, а другая была пуста. Эти места были очень неудобными, зато по обе стороны пока свободной кровати стояли две тумбочки, надежно отгораживающие ее от всех.  

– Ладно, давай…  

Я залезла под одеяло и вдруг увидела эти окна – окна спальни, на которых были решетки. Я всю ночь не отрывала от них взгляд, позорно плача и боясь дышать….  

Утром я проснулась от того, что на меня кто-то смотрел. Это была девчонка с соседней кровати – той, что прямо под «тюремными» окнами.  

– Ты чего не спала всю ночь? Ревела?  

– Нет, – быстро ответила я.  

– А я ревела…  

Оказалось, реветь – это не так уж и позорно. Мои губы снова задрожали, и я хотела уже что-то сказать, как в спальню вошла женщина в белом халате и раздала всем термометры. Я стала звать ее Белый халат.  

– Зачем это? – увидев термометр, я не на шутку испугалась.  

– Это же Санаторий! Ты что, с Луны свалилась? – Соседка привстала на кровати.  

– Какой еще санаторий?! Тут что, все больные?  

– Да нет, не все! – рассмеялась она. – Просто сюда посылают по назначению врача. Тебя врач послал?  

Я вспомнила про женщину в очках, постукивающую ручкой по столу.  

– Ты не знаешь, что такое "проблемы с коммуникабельностью"? – спросила я Соседку.  

Она испуганно замотала головой и почему-то отстранилась от меня еще дальше к решеткам.  

Через десять минут Белый халат вернулась. Она обошла всех, кроме нас двоих. Мы лежали в самом конце комнаты, и она нас даже не заметила.  

– Почему у нас не взяли? – спросила я Соседку и вытащила свой термометр. 36.6.  

– Лежи тихо, – скомандовала она, хотя все остальные уже прыгали на кроватях и что-то кричали.  

Когда все оделись, влетела Белый халат.  

– Это что такое?? Где два термометра??  

Я протянула ей свой.  

– Этот?  

– Почему вы их не сдали??  

– Вы же сами не подошли… – захлебнулась я в ее крике.  

– На кровь!  

Нас с Соседкой потащили на анализ крови. Белый халат всем сказала, что мы специально стряхнули термометры, потому что наверняка у нас инфекция, и мы больны. Девчонки натянули шорты и, не смотря на нас, молча вышли «на прогулку». Мы с Соседкой оказались в каком-то кабинете.  

«Анализ крови» – это было больно и страшно. Палец с приклеившейся к ранке ватой еще болел, когда мы понуро шли к своей группе. Наших мы нашли в беседке, стоящей посреди зеленой поляны. Я подумала, что с нами никто не станет разговаривать, тем более что там сидела какая-то женщина в таком же белом халате и руководила всем. Я назвала ее Смотрительницей. Девчонки нас и правда не замечали, но когда Смотрительница отвлеклась, скопом бросились к нам.  

– Ну, вы даете! Чего термометры-то спрятали?  

– Да она сама не подошла!..  

– Да ладно! Молодцы!  

Неожиданно я поняла, что сделать что-то из ряда вон выходящее не так уж плохо, но не успела додумать свою мысль, как снова появилась Смотрительница. У нее на табличке, прицепленной к халату, была длинная фамилия, начинающаяся с «В», которую я никак не могла прочитать, но мне этого почему-то очень хотелось.  

– Знакомимся! – громко хлопнула она в ладоши. – А потом разучим песню про наш Санаторий.  

«Песню про Санаторий» должны были учить наизусть все приезжающие. Мне удалось запомнить лишь пару фраз, но хорошо, что в общем хоре никто этого не заметил. Наконец, Смотрительница произнесла:  

– А теперь отдыхаем!  

Сначала я не поняла смысла команды «теперь отдыхаем». Но оказалось, что это означает, во-первых, отсутствие самой Смотрительницы, а во-вторых, неожиданную свободу в пределах зеленой поляны, хоть и тоже огороженной высокими решетками. Смотрительница пошла к корпусам Санатория, а наши девчонки тут же сгрудились и начали хихикать. Хихикать мне было не с кем, и я ушла далеко в глубь поляны. Повсюду была удивительная трава. Высокая и зеленая. Я легла в нее и поняла, что меня сейчас никто не видит. Я лежала в ней, разговаривала сама с собой, рассматривала букашек, иногда поднимая голову, но в основном любовалась на длинные травинки, ощущая себя абсолютно ничьей и потому, видимо, счастливой. Я разыгрывала какие-то сценки, произносила монологи, выныривая и снова погружаясь в свою траву, пока не наткнулась на чьи-то туфли.  

– Что ты тут делаешь??  

Это была Смотрительница.  

– Ничего, лежу…- мне стало стыдно за то, что она могла подсмотреть или подслушать один из моих монологов, обращенных неведомо к кому.  

– Идем! – сказала она, увлекая меня к беседке.  

Когда после обеда мы вернулись в спальню, пришла Белый халат. Мы с Соседкой напряглись, но на этот раз ей было не до нас.  

– Это новенькие! Принимайте!  

Новенькими оказались рыжие веснушчатые близняшки-дылды. Я стала звать их Жирафами. Свободными у нас остались только три кровати – самые неудобные, посреди спальни, – которые никто не захотел занимать. Сестры-близнецы сбросили одежду и, подойдя к двум кроватям посередине, сразу улеглись на них. Тут я услышала свое имя и то, что ко мне приехали родители.  

Я бежала по уже знакомой тропинке, но не к беседке, а к воротам. Там тоже оказалась беседка, но дальше этой зоны вход родителям был воспрещен. Я с плачем бросилась к маме.  

– Увези меня!  

Мама и папа переглянулись. Они начали меня о чем-то медленно расспрашивать, совсем как больную, а я твердила только одно «Увезите… Увезите меня отсюда…». Через несколько минут мы оказались в кабинете Директрисы Санатория.  

- В первый раз это бывает, – говорила она. – Девочка не привыкла. Будет большой ошибкой, если вы ее сейчас заберете… У нас прекрасные условия, профилактическое медицинское наблюдение… Она среди своих…  

Я слышала все это сквозь какую-то глухую пелену. Тут появилась Смотрительница.  

– Она все время лежит в траве… Совершенно не общается со сверстницами…  

Тут я четко осознала, что она – мой первый в жизни враг. Я решила мстить Смотрительнице и лежать в траве даже тогда, когда она этого не позволяет. В этот же день я ушла в траву при первой же возможности и пролежала там до тех пор, пока нас не погнали в столовую.  

После посещения столовой мы снова оказались в беседке. «Песню Санатория» уже учить не пришлось, и я хотела улизнуть в свою траву, как ко мне подошла Девчонка, которая меня повела звонить в первый же вечер.  

– Ну, чего ты? – непривычно мягко, но придавая лицу равнодушное выражение для остальных, спросила она.  

– А что?  

– Чего ты там все время лежишь? – ее взгляд вдруг стал дерзким и серьезным. – Ты знаешь, сколько твои родители за тебя заплатили? Это же элитный Санаторий! Я тут уже третий год. Мои еле собирают деньги на то, чтобы я оставалась тут каждый год на две смены. Меня уже все знают… И потом, у меня больные легкие …  

– Третий год?! – Я сразу поверила, что она точно больна. – Тут же везде решетки... И анализ крови…  

Девчонка рассмеялась, напрочь забыв про свои больные легкие.  

– Дурочка! Это же лучший детский санаторий в республике! И знаешь, сколько это стоит?  

Я не знала и обреченно села в траву  

– Значит, ты – завсегдатайка? – выпалила я.  

Девчонка-завсегдатайка расхохоталась снова.  

– Пошли!  

Я безропотно пошла за ней к остальным. Новоприбывшие Жирафы уже вовсю смеялись, сразу найдя со всеми общий язык. Когда они открывали рот, от них мерзко пахло, и все хоть и воротили носы, но почему-то с ними разговаривали.  

Тут подошла Смотрительница и куда-то позвала всех нас. Мы шли за ней, пока не оказались на огороженной баскетбольной площадке. Девчонки бросились бежать наперегонки до противоположной сетки, а я так и застыла, потому что не могла оторвать глаз от баскетбольных мячей – ярких и огромных. Их было, наверное, штук 20, и их рассыпали по всей площадке. Я быстро взяла один из мячей и прижала его к груди, присев на корточки в уголке. На ощупь он был шершавый, я погладила его и снова обхватила двумя руками. Мяч был такой красивый, что мне ужасно захотелось взять его с собой. Девчонки уже вовсю бегали и бросали свои мячи в корзины, а я все сидела, рассматривая свое сокровище. Тут я, скорее, почувствовала, чем увидела, что произошло. Жердь с криком «А ну отдай!» с силой ударила по мячу и выбила его у меня из рук. Она уже собралась убегать, как я схватила ее за шорты. Жердь отбивалась и пыталась освободиться, не выпуская из рук мяча. Девчонки бросили свою игру и остановились, наблюдая за нами. Я держала ее мертвой хваткой. Через пару минут Жердь поняла, что сопротивляться бесполезно, развернулась и швырнула мяч прямо мне в лицо:  

– Да подавись ты!  

На минуту мне показалось, что все остановилось. Лица, мячи – все замерло для меня. Лицо горело, а на глаза от боли навернулись слезы, которые я силилась сдержать, изо всех сил сжимая губы. Наконец, я встала и пошла прямо на Жердь. Она расхохоталась, но, увидев мое выражение лица, отбежала и спряталась за одной из Жирафов. Мне удалось изловчиться и схватить Жердь за майку, но когда я занесла руку перед ее лицом, кто-то сильно схватил меня за запястье.  

– Прекратить!!  

Смотрительница оттащила меня и, обидно толкая в спину, выставила за площадку. Она хотела накричать, но, увидев мое испачканное мячом лицо, промолчала.  

– Еще 10 минут и заканчивайте, – как ни в чем не бывало, крикнула она остальным.  

Жердь радостно бросилась играть, но я увидела, что остальные девчонки обходили ее стороной и не пасовали ей. Она бегала от одной к другой, крича и размахивая руками, но тут я поняла, что девчонки на моей стороне, и что они ее наказывают.  

После ужина мы обычно торчали во дворе, сидя на скамейках, но сегодня Смотрительница снова повела нас на поляну. Когда мы пришли, она подвела к нам «мальчишескую группу». Среди них я сразу заметила очень симпатичного хромого мальчика. Он опирался на палку, застенчиво улыбался всем и норовил отчаянно залезть на каждую из решеток, которыми было огорожено наше пребывание в Санатории. Усевшись на спинку скамейки, я несколько минут наблюдала, как Смотрительница и другие работники Санатория стаскивали его, пока, наконец, не вернули его на нашу поляну. Сегодня у беседки установили стол для настольного тенниса. Через пару минут Хромой мальчик с ракеткой в руках подошел ко мне:  

– Умеешь играть?  

В настольный теннис меня научил играть мой дядя. Он, помню, расставлял наш домашний стол, устанавливал сетку и отрабатывал со мной подачи. Я наверняка потрепала ему немало нервов, неловко размахивая ракеткой, но кое-чему в результате научилась.  

– Умею, – сказала я Хромому мальчику.  

Мы начали играть. Возле нас тут же образовалась толпа мальчишек из параллельных групп. Я играла неистово, даже не осознавая, что каждый раз у меня менялись партнеры, потому что я обыгрывала всех. И к «тихому часу», – по крайней мере, среди мальчишек – у меня уже был непоколебимый авторитет.  

В тот день я впервые за двое суток заснула, не зацикливаясь на оконных решетках. Утром я проснулась от громкого пения.  

Девчонки, прыгая на кроватях, что-то нескладно, но очень громко пели. Это было довольно весело, особенно, когда они стали кутаться в простыни и петь в микрофоны-расчески. Они замолчали только при появлении Белого халата с неизменными градусниками в руках, и продолжали беситься до тех пор, пока нас не повели завтракать. Когда днем приехали мои родители, я была почти счастлива и говорила, что все замечательно. Я рассказала им про вчерашний триумфальный теннис и про утренние песни. Успокоенные, они сразу ехали, и я преисполнилась неведомым мне ощущением самостоятельности. Девчонки, правда, еще не приняли меня в свой клан, зато вечером у меня предстоял турнир по настольному теннису, после которого все окончательно встанет на свои места.  

Вернувшись в спальню, мы обнаружили там очень бедно одетую девочку, которая сжимала в руках серый мешок.  

– Знакомьтесь, – бросила на ходу Белый халат. – Последняя из заезда.  

По реакции большинства я поняла, что «последней из заезда» придется особенно тяжело. Девчонки обступили ее и снисходительно фыркали. Но девочка, казалось, этого не замечала, безропотно заняла единственную из оставшихся посередине спальни кроватей и сразу легла, поставив у ног туфли. Я никогда в жизни не видела таких убогих и старых туфель… Я стала называть ее Девочка в туфлях.  

На прогулку я почти бежала. У теннисного стола опять столпились мальчишки, но сегодня среди них оказались и взрослые парни.  

– Эта, что ли, всех обыгрывает? – спросил один из них, указывая на меня.  

Хромой мальчик сжался.  

– Ну, типа играть умеет….- нарочито пренебрежительно ответил он.  

– Сейчас проверим, – парни сгрудились у стола, – но если врешь…  

– Да я тут при чем! – испуганно выкрикнул Хромой мальчик и вдруг сплюнул.  

От этого плевка у меня почему-то отнялись руки. Я проиграла все партии.  

– Да ты чего? – злорадствуя, стали приставать парни к Хромому мальчику. – И это та самая, которая умеет играть? Все уши нам прожужжал вчера…  

– Да ну их, этих девчонок! – неожиданно взъерошился он, смерив меня презрительным взглядом. – Пошли они….  

Парни одобрительно загоготали, и я молча ушла в свою траву, положив на теннисный стол ракетку. Я не знала, как точно назвать то, что произошло, но поняла, что опять осталась совсем одна.  

Я тихо лежала в траве, даже не разыгрывая привычных сценок, пока меня неожиданно не привлекли громкие голоса, доносившиеся с девчоночьей беседки. Приподнявшись, я увидела Девочку в туфлях, остановившуюся посреди поляны. Девчонки стояли стеной и кричали ей в лицо:  

– Убирайся отсюда! И не подходи к нам больше!  

Я встала и пошла к ней.  

– Что случилось?  

– Ничего, – инстинктивно отпрянула она от меня.  

– Не бойся, пойдем …  

Я показала ей свое зеленое убежище.  

– Я тут живу…  

Девочка в туфлях впервые за все время улыбнулась и, поджав под себя ноги, неуверенно присела передо мной. Она провела рукой вокруг себя, бережно трогая мою траву.  

Неожиданно перед нами возникла какая-то незнакомая девочка. Мы раскрыли от удивления рты, так как не могли понять, откуда она взялась и кто она такая. Девочка была нашего возраста, но какая-то странная. Я вспомнила, что таких детей все жалели и говорили, что они – «отсталые в уме» или как-то там еще. Девочка смотрела на нас, не отрываясь, потом вдруг широко улыбнулась и жестами стала звать за собой. Мы с Девочкой в туфлях переглянулись. Странная Девочка продолжала нас звать, отходя в глубь поляны. Мы поднялись и осторожно пошли за ней. Я оглянулась на наших девчонок, но они сгрудились в беседке вокруг Смотрительницы и о чем-то болтали. То, что мы уходим со Странной Девочкой, увидела только Девчонка-завсегдатайка, но она нас не выдала, просто долго смотрела нам вслед.  

Какое-то время мы шли, пробираясь сквозь заросли, пока, наконец, не вышли на дорожку, ведущую к корпусам, но с другой стороны. Там была аллея, вся заросшая сиренью. Нам категорически запрещалось ее срывать, но Странная Девочка подошла к кусту и оторвала от него гроздь. Одну она протянула мне, потом потянулась за второй и отдала ее Девочке в туфлях. Сирень была удивительна. Странная Девочка хлопала в ладоши и смеялась, видя, как мы с Девочкой в туфлях прячем лицо в гроздях сирени и вдыхаем аромат. Неожиданно на дорожке послышались торопливые шаги, и перед нами возникла грузная незнакомая женщина в белом халате. Она бросилась к Странной Девочке и стала что-то быстро ей говорить, таща за руку. Странная Девочка вдруг упала на асфальт и, крича, начала бить ногами. Женщина в белом халате подхватила ее на руки и понесла к зданию, оглянувшись и с ненавистью бросив нам:  

– Марш к своей группе!!  

Мы побежали, что есть духу, все еще слыша за спиной истеричный плач Странной Девочки. Очнулись мы только на поляне и без сил повалились в траву. Мы не могли отдышаться и только молча смотрели друг на друга. Вдруг перед нами возникла Девчонка-завсегдатайка.  

– Ну? И где же вы были? – спросила она и выхватила из моих рук сирень. – А сирень тут рвать нельзя!  

– Это нам подарили, – вскочила я, пытаясь отобрать гроздь обратно.  

Девчонка-завсегдатайка отбежала на безопасное расстояние и сказала:  

– Кто подарил? Дочка Директрисы?  

– Какая дочка? – мы переглянулись.  

– Ну да! – Девчонка-завсегдатайка подошла ближе, победно подбоченилась, и стала махать сиренью. – Ее держат в другом корпусе, но она оттуда убегает. Она же это… того, – Девчонка-завсегдатайка заговорщически понизила голос и покрутила пальцем у виска.  

Насладившись эффектом, который произвела на нас ее осведомленность, Девчонка-завсегдатайка бросила мне сирень и снисходительно сказала:  

– А сирень спрячь. Найдут – плохо будет.  

– Подожди, а что Девочка-то… – я хотела разузнать больше, но тут явилась Смотрительница и стала кричать на всю поляну:  

– Все сюда! Идем на обед!  

После обеда мы снова пришли к беседке. Хромой мальчик с теннисной площадки затравленно смотрел на меня, а наши девчонки, как всегда, уселись сплетничать. О Хромом мальчике я старалась больше не вспоминать и снова ушла к себе в траву.  

– Вставай!  

Это была Девчонка-завсегдатайка.  

– Зачем? – я вдруг начала ненавидеть всех, кто меня отвлекал от моей травы.  

– Что ты с ней разговариваешь? Тоже мне, нашла себе подругу! Ты видела ее туфли?? Ее родители – слепые нищие. И она сама – нищая, просто ее тут второй сезон держат, а ты…  

– Какие слепые нищие?  

– Да обыкновенные! Которые побираются!  

– Но она же видит! Как они могут быть слепыми, если она…  

– Дура ты, это бывает! Слепые они, это все знают. А она – единственная их дочь… И тоже побирается… Просто ее жалеют и второй год тут держат.  

– А если они нищие, как же они за нее заплатили?  

– В заезд одну привозят бесплатно. Из самых бедных. Не разговаривай с ней, если не хочешь, чтоб и тебе досталось…  

Я вылезла и стала искать глазами Девочку в туфлях.  

– А где она?  

– Откуда я знаю?! – огрызнулась Девчонка-завсегдатайка. – Ревет где-нибудь…  

Сначала я пошла к беседке, потом обошла всю поляну, но Девочку в туфлях нигде не нашла. Вдруг я заметила, как ее фигура мелькнула на дорожке, ведущей к корпусам. Отлучаться с поляны было запрещено, но я осторожно стала пробираться вслед за ней, хотя она уже скрылась из вида.  

Когда я подошла к зданию, Девочки в туфлях там не было. Наверняка, она поднялась в спальню – больше некуда. Я прошмыгнула в дверь и стала подниматься на второй этаж, стараясь ступать как можно тише, чтобы меня не поймали дежурные. Когда я подошла к спальне и заглянула внутрь, то увидела Девочку в туфлях. Она стояла на коленях перед тумбочкой моей Соседки по кровати и судорожно копалась в ее вещах. Сначала я ничего не поняла, но тут Девочка в туфлях вытащила из рюкзака Соседки деньги, зажала их в ладони и запихнула рюкзак обратно. Когда она переместилась и открыла дверцу моей тумбочки, я ее окликнула. Девочка в туфлях вздрогнула, потом медленно поднялась и повернулась ко мне. Я не помню, сколько мы так стояли, не отрывая друг от друга глаз, пока она, наконец, не положила взятые деньги обратно. Потом она молча прошла мимо меня и начала спускаться по лестнице.  

Я подошла к своей кровати и села лицом к оконным решеткам. К горлу подкатил огромный ком и затвердел так, что я боялась дышать. Вдруг я почувствовала, что он взорвался и начал горячо стекать куда-то вниз. Я вскочила с кровати, достала рюкзак и стала лихорадочно бросать в него свои вещи.  

На выходе из здания меня поймали дежурные: «Ты куда? Что в рюкзаке??» "Ничего, это мое! Я ничего не украла! – Я задыхалась сквозь плач. – Пустите меня! Пустите!"  

Директрисе Санатория доложили, что кто-то пытался бежать среди белого дня, прихватив «чужие вещи». Директриса посмотрела на мой развороченный рюкзак и отослала дежурных. Я пыталась ей что-то объяснить, но только задыхалась, проливая первые в своей жизни взрослые слезы. Она подошла к столу, открыла журнал, подняла трубку телефона и молча набрала номер. Через час приехал отец.  

Проезжая мимо Санатория, я увидела через решетку, но уже с той стороны, свою поляну. Вдруг я заметила прямо у решеток Странную Девочку, которая во все глаза смотрела на меня и что-то невнятно бормотала. Когда я оглянулась на нее в последний раз, то увидела, что она просунула руку сквозь решетку. В руке она держала сирень.  

ЛЕГКО БЫТЬ БОГОМ !  

Род проходит, и род приходит…  

Авраам рождал Исаака, Исаак рождал Иакова; Иаков рождал….  

Восходит солнце, и заходит солнце…  

Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своём, и возвращается ветер на круги свои.  

Гончарный круг крутится и крутится… Вращается около четырёх тысяч лет…  

Создавались…и разрушались древние царства, империи на крови.  

Сияют звёзды, текут реки, вздымаются океаны.  

Идёт, течёт время:  

– весенними грозами;  

– буйным цветением;  

– очаровательным увяданием;  

– как будто замирает на зиму…  

… И облаками течёт время:  

« Он жаждал воли и покоя,  

А жизнь текла примерно так:  

Как облака над головою,  

Где горбился его верстак».  

И снова. Всё по кругу.  

Люди трудятся и трудятся…  

Все вещи – в труде…  

Всякий добывает свой хлеб…  

Заповедано – с потом.  

Да не для всех Божий Закон .  

Тяжёлый хлеб, лёгкий, честный, обманом, с кровью, ворованный, лукавый…  

У каждого – свой хлеб.  

Трудятся ремесленники: точно, до предела воспроизводят вещи из мира, ранее сотворённого.  

Трудятся художники: творят невиданное ранее; из мира своей души, соприкасающейся с Богом.  

Питаются паразиты, непомерно раздуваясь.  

Завоеватели-убийцы разрушают и грабят.  

Так было, так есть, и так будет.  

Творят – в одиночку.  

Толпой – разметают сотворённое.  

Рождаются гении.  

Выродками – уроды.  

Солнце по кругу, день за днём, бусинками из ожерелья Бесконечности…  

Славят словами, музыкой, делами – жизнь.  

Искусными вдохновенными руками.  

Преступными, корявыми – режут, душат.  

Светлые души – яркое, тёплое, округлое. Божественно-человеческое.  

Тёмные души – чёрное, угловатое, бессмысленное.  

Одни радуются – отдавая.  

Завидуют, копя – другие.  

Эти – из своего поднебесья светлейшим ручейком, жаворонковой песней изливаются.  

Те – глазами падальщика, ядовитой слюной – желаниями жадными исходят.  

Одним – что есть, то и ладно – хорошо.  

Другим – всё мало.  

Рождаются Авели. Рождаются Каины.  

Рождаются из глиняного праха сосуды, вмещающие всё:  

– кротость и жестокость;  

– любовь и ненависть;  

– вино и пепел.  

Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.  

Всё суета сует и всяческая суета.  

И всё-таки… Пусть суета. Пусть томление духа.  

Но из всех сует самая лучшая – суета творения:  

– это сон благодатный наяву;  

– бред любовный;  

– воздушные грёзы;  

– капля росы среди зноя.  

Наша жизнь – росинка…  

Пусть лишь капелька росы  

Наша жизнь – и всё же…  

«И всё-таки она вертится!»  

Хотя за правду сжигают заживо.  

Её вращает Бог.  

Гончарный круг вращаю я.  

Легко быть богом!  

P.S. Так, мысленно беседуя с Экклезиастом и Пастернаком, Басё и Исса, на своей маленькой крутящейся планете, легко, играючи, из глиняного праха создал я образ и подобие – женского, прекрасного: шейка, талия, ножка… Впереди самое важное – вдохнуть душу в моё незавершённое творение. Это сделает Любимая – и только тогда оно оживёт!  

P.P.S. Это и будет ещё одна наша росинка среди московского зноя.  

Блестят росинки.  

Но есть в них привкус печали.  

Не позабудьте!  

Message was sent. User is Offline.  

The message will be delivered when user goes Online.  

"А тебя нет и нет. Проходит время. Жаркие волны укачивают тело и душу. А тебя нет. Тихое зеркало пруда. Или запруды?  

За ней бьётся, бьются – боль, разочарование, сомнение,страдание...  

Твоё ли? Моё ли? Наше ли?  

Нас нет...  

Только вещи, хранящие твой запах.  

Только сны. Не про тебя, не про меня. Что-то, где-то... Только сны.  

И Новый Год. Запах елки и мандаринов. И окно. И салют. И голоса. Но нет твоего. Ни в телефонной трубке, ни рядом.  

Только – чужие, не нужные, всё знающие, скучные, правильные.  

- "Забудь!"  

- "Не забуду!"  

Просто – ждать.  

Нет – не ждать.  

Просто – жить. Рядом. Встречать вечерами. Смотреть, как ты ешь. Смотреть, как ты спишь. И удивляться – себе, тебе, жизни. И улыбаться, и поражаться – настойчивости этой жизни.  

Она – не отпускает. Она – настаивает.  

И – любить.  

За стеной молчания.  

За стеной нежности, которая хранит.  

За стеной солнечного света.  

За стеной – прозрачной и теплой.  

За – стеной.  

Всё-таки – за стеной...  

Почему? 

Олег стянул одеяло с лица, разлепил веки на правом глазу, прислушался…. За стенкой было тихо. Тогда, разлепив веки на левом глазу, Олег повернулся к серванту, и стал гадать, сколько же сейчас времени.  

Часы уже несколько дней безмолвствовали, понурив пластмассовые стрелки. В их электронных потрохах случался какой-то абсцесс, и они мирно издохли тихой летней ночью. Поначалу Олега даже радовала эта непривычная тишина, а теперь вот, ему стало одиноко.  

Встал. Помусолил заспанное лицо.  

- Побриться бы….  

Сквозь засиженное мухами оконное стекло был виден тихий, убаюканный тенистыми кленами дворик – только это и напоминало, о том, что за стенами….  

Шаркая ногами Олег вполз на кухню, и налил себе кружечку воды. Помедлил, разглядывая полуослепшее окно, заляпанный копотью подоконник. Вода во рту приобрела приторно-сладкий привкус.  

«Нет Там ничего… нет и не было. Сказки все это».  

За окном, между тем, проплыла чернявенькая девушка, в короткой юбочке.  

«Ого… вот и коленки появились…».  

Стоп! За стеной раздалась какая-то возня… тихий стук, и….  

Олег юркнул в ванную, судорожно повернул щеколду, и, затаив дыхание, стал ждать….  

Стену опять царапали. С Той стороны…  

Квартира была. Был подъезд, дорога на работу, работа тоже, кажется, была… а вокруг – Ничто. Глухое, пыльное Ничто, в которое не хотелось верить. Был, конечно, телевизор, но что по нему передавали, было похоже на сказки: о Внешнем, о том, что за стенами, за бардюром, за соседним… брр… кварталом. Но Олег в сказки не верил. Он жил реальной жизнью в реальном мире.  

Дворик за окном – это тот же телевизор. Его на самом деле нет, это просто картина, прилипшая к стеклу.  

Всех, кто верил во Внешнее, Олег считал позерами, и бездельниками. «Делать им, больше нечего – твердил он, глядя в окно – как дети малые, лезут вечно не в свои дела, пока им бошки не пооткручивают…».  

Уже несколько месяцев стену кто-то скоблил. Поначалу тихо, – так будто мышь грызла плинтус – но с каждым днем все настойчивее, назойливее, ночью раздавались даже глухие удары, как если бы стену долбили кувалдой.  

А с тех пор, как замолчали часы, Олег стал различать еще какие-то звуки – шуршание, треск, щелчки, что-то отдаленно напоминающее людскую речь, по мере того, как истончалась стена эти звуки становились все отчетливей, и мало-помалу Олег стал различать отдельные слова, но смысла их все же не понимал.  

Единственным его спасением теперь была прохладная темнота ванной, он сидел там, под лучами жидкого света, сочившиеся сквозь узенькое окошко, под потолком, подолгу перебирая кипы газет, листал пожелтевшие от древности манускрипты.  

Даже когда все стихало он еще долго не высовывал носа из своего логова, вслушивался в тишину квартиры, потом понемногу перебирался через порог, и, плюхнувшись в любимое кресло улетал в сон, такой же приторный и пыльный, как его квартира.  

Но сейчас шум никак не стихал, а в ванну, как назло не проникал свет. От гулких ударов жалобно поскрипывал рукомойник, в стиральной машине сонно шевелилась центрифуга, Олег и сам подпрыгивал, чувствуя, как от страха съеживаются потроха.  

- Ну все… – сказал он себе – нужно позвонить… в ЖЭК, нет в милицию, в конце концов….  

Сказал, прекрасно понимая, что ни «ЖЭК’а», ни так называемой «милиции», в природе попросту не существует, и звонить им, это все равно, что взывать к античным богам.  

В коридоре затрещал звонок, и тут же безобразия за стенкой прекратились. Олег выскочил из ванной, бросив быстрый взгляд на коварно распахнутую спальню, и метнулся к двери.  

- Слава богу, Ксюха…  

Ксюха была одета совсем не по-летнему, – на ней была дешевая китайская курточка, и кашне.  

- Простыла… – объяснила она – покурим?  

- Угу… сейчас… подожди-ка на крыльце.  

Крыльцо было последним бастионом, перед безжалостным Внешним. Отсюда можно было подышать свежим воздухом, поглазеть на летнее великолепие девичьих коленок, порадовать глаз живописной правдоподобностью двора….  

- Часы сломались? – деликатно поинтересовалась Ксюня.  

- Ну да… сдохли… – Олег слегка прищурился. Солнце било ему в глаза.  

- В стену долбят?  

- Ну да… нужно позвонить… что за хрень творится, не понимаю… днем еще ничего, а вот ночью… хоть иди в ванну да вешайся….  

Олег вдруг сам ужаснулся своим словам. «Скажешь тоже – вешайся! Совсем крыша едет…».  

Ксюня поежилась, сложила губы трубочкой, процеживая сквозь них тоненькую струйку дыма.  

- Ко мне тоже скребутся – обреченно вздохнула она.  

- Давно?  

- Третий день… что делать – не знаю….  

Молчание. Мимо, уткнувшись взглядами в асфальт шли прохожие… но… что это? Вон чудик, по сторонам глазеет! «Вломить бы ему – подумал Олег – небось дома не сидит, шляется повсюду… вызнает… вынюхивает… я вон, лучше телек дома посмотрю… ну… конечно… чего смотреть по сторонам-то? Дома как дома, люди как люди… роматик, мать его…».  

- Ну… я пойду…  

- Олеж, постой – промурлыкала Ксюня – пойдем на концерт… Пашка билеты достать обещал….  

- Какой концерт! У меня дома такое творится… вот я все сейчас брошу, и как в омут с головой!  

И хлопнул дверью, про себя твердо решив позвонить в ЖЭК.  

Телефон встретил его холодным безразличием языческого алтаря.  

«Так я и думал… лучше Катьке позвоню… потом…».  

В спальне что-то творилось. Еще в прихожей Олег разобрал новый звук, и этот звук напугал его куда сильнее всех предыдущих – с потолка сыпалась штукатурка.  

«Значит все… конец…» – решил он, а вслух крикнул:  

- Нет! Не подходи! Оставайся там!  

За стеной ворочалось что-то огромное, грузное, снова и снова обрушивалось на стену.  

Олег отступил назад, судорожно шаря вокруг, в поисках какого-нибудь оружия. Нечто уже рычало от нетерпения, выскребая рыхлую известку. Вот задергались обои, потревоженные шевелением кирпичей, вот на пол высыпало рыхлое красное крошево, Олег развернулся, чтобы бежать в ванную, но ванной уже не существовало, уже ничего за пределами спальни не существовало, стена содрогалась в последних корчах, из нее уже выпадали обломки кирпичей, Оно ломилось, расширяя прореху, Оно проникало в комнату, расшатывая стену.  

Стена с вывалилась натужным треском, и разметав остатки приторного спокойствия, Оно вошло в спальню, и Олег понял, что Оно такое, и что происходит с ним… нет, уже произошло… он хотел закричать, но удушливая громада уже нахлынула на него, и поглотила.  

Я не хочу сказать, что я бедная и разнесчастная. У меня есть дочь Софья от первого брака, у меня есть ты. Только меня у тебя нет, и ребенок уже становится больше сам по себе. Ребенок растет, а я по-прежнему остаюсь невостребованной тобой. Мои электронные письма доходят до тебя и отскакивают бессодержательным «у меня все хорошо», как и мои слова Софье о том, чтобы она не ходила с голой спиной. Понимаю, что я для тебя – лишнее доказательство того, что тебе нужно разводиться с женой. Думаешь, со мной можно переспать, чтобы понять это? Конечно, можно, только ты же не видел, как я утром ревела.  

Ты пришел тогда вечером пьяненький. Улыбался, но я видела, что ты просто запутался в своих семейных отношениях. И устал. Усталость человека за версту видно, как бы он этого не скрывал.  

Что ты говорил мне тем вечером, не помню, я боялась, что Софья вернется от подружки раньше, но потом она позвонила и попросила разрешения остаться ночевать у той девочки. Конечно, я разрешила. И успокоилась. Я поила тебя чаем, заворачивала своей нежностью и вниманием, как теплым пледом. Я видела, как ты согревался, прижимался ко мне. Эти минуты я сейчас отношу к лучшим в моей жизни.  

Ты читал мне стихи, которые писал много лет назад. Они пахли весной и стремлением жить. Я посмотрела на тебя, бывшего поэта. Боже, как же ты изменился, подумала я. Жизнь выбила из тебя желание писать стихи, потому что стихи никому уже не нужны. Жизнь выбила из тебя само желание жить, потому что жизнь никому не нужна. Ведь одному человеку зачем жить? Жизнь дана, чтобы делиться ею с другими. А тебе и делиться не хочется. Говорят, в нашей стране все больше становится эгоистов-одиночек, которые сидят в Интернет по разным углам и им ничего больше не нужно. В этом утверждении я немного узнаю тебя.  

После стихов мы какое-то время молчали. Перед глазами сразу выплыли незаметные еще пять минут назад старые остановившиеся часы, затертая блеклая скатерть, облупившаяся местами краска на оконной раме. Мне стало стыдно этого. Я подумала, что ты тоже заметишь все, что мне не удалось накопить для уюта. Но, по-моему, ты не заметил. Ты погрузился в себя и просто смотрел на поломанный шоколад на блюдце. Потом ты встал и так запросто сказал: «Ладно, поздно уже, пойдем спать». Ты всегда раньше уходил домой, а тут такое. Но я не решилась расспрашивать тебя…  

Интересно, а ты слышал, как в темноте стучало мое сердце? Или ты помнишь только сам экшн? Потом ты ничего не говорил мне, только шлепнул по попе, когда я побежала в душ. Я вернулась дрожащая от холода и беззащитная, а ты уже спал. Я легла рядышком, долго разглядывала тени и думала, что они совсем не страшные, как казалось в детстве.  

Утром, когда я проснулась, тебя не было. Ты даже не разбудил меня, не попил чаю, ты просто ушел, оставив меня одну. Знаешь, как обидно! Ты просто пытался разобраться в себе, не думая, что я тебе принадлежу. Тем утром ты предал меня, но и это я готова была тебе простить.  

Все ближайшие дни я ждала тебя. Напролет. Ты не звонил, не слал смс, не отвечал на электронные письма. А потом появился, стал отвечать на мои письма, но таким тоном, будто между нами ничего не было. Как же это больно. Я ловила между твоих скудных строк ощущение, что в твоей семье становится все хуже, она попросту разваливается. Ты дышал через раз, а я не дышала совсем. И искусственное дыхание – размещение анкеты на сайте знакомств – не помогало мне. Не помогает и до сих пор. От меня каждый чего-то ждет (чаще, конечно, секса), но никто не хочет отдавать что-то взамен. Да и мне тоже больше нечего отдавать, я отдала себя тебе.  

Я больше не хочу любить тебя. Точнее, я больше не могу добиваться своей любви. Мы оба устали. Теперь я поняла, что мы оба устали от жизни.  

- Привет, я – Вася! – устало поздоровался Вася в трубку.  

Ему ответил такой же усталый и замученный голос:  

- Здоров, я – Петя!  

- Твоя тоже блондинка?  

- Ага, как ты догадался?  

- Да они ж все – ОДИНАКОВЫЕ! – последнее слова Вася произнес по слогам. – Диктуй.  

Петя бодро продиктовал логин, пароль, и номер айпи, с ftp которого надо было забрать документы.  

- Ну как? – поинтересовался он через несколько минут.  

- Отлично.  

На прощание они на всякий случай обменялись аськами ("хрен знает, сколько нам с этими дурами еще работать?!"), пожелали друг друг терпения и положили трубки. Разговор занял 2 минуты.  

За три часа до этого.  

- Катя, привет! Это Катя из компании «Трусы и лифчики». Мне тут макетик принесли, надо бы напечатать... Как тебе передать?  

- Ну не знаю – протянула тезка... – у нас курьер заболел.  

- У нас тоже! – расстроилась первая Катя. – Что же делать?  

- Знаешь! Есть в интернете такие сайты...  

И первая Катя поведала второй Кате, что есть на просторах интернета такие сайты, куда один человек может выложить большой файл, а другой забрать.  

- А ты адрес знаешь?  

- Неа – флегматично ответила Катя.  

- Ну ладно! – вздохнула ее тезка. – Пойду у админа спрошу.  

Два с половиной часа назад.  

Катя из «Белья и лифчиков» шла к админу, он сидел в соседнем кабинете, но дорога к нему была трудна и опасна, потому что проходила мимо зеркала.  

Полтора часа назад.  

- Петя! Я тут узнала, такую вещь....  

И Катя поведала Пете длинную историю про такие сайты в интернете, куда один человек может выложить документ, а другой может забрать...  

- ... и теперь даже курьеры не нужны. – закончила она свой рассказ.  

Петя посмотрел внимательно на Катю и поведал ей другую печальную историю, про эфтипи, фар и тотал коммандер. Выдал пароль, логин и айпи.  

- Все поняла?  

- Все поняла! – сказала Катя, но кивать не стала, боялась растрести только что полученные сакральные знания.  

Час назад.  

- Петь, а Петь! – жалобно проблеяла Катя в трубку. – Я пока шла забыла, что ты там говорил про фар и какой-то там коммандер?  

- Вот дура! – сказал Петя, зажав трубку рукой. – тотал, тотал коммандер!  

- Ага, спасибо.  

Полчаса назад.  

- Кать! Это Катя из «Белья и лифчиков» ну как скачали.  

- Нет. Пишет что пароль или логин не верный...  

- Нда!  

- А может вашего админа с нашим соеденить!  

- Соединяю...  

- Петь, поговоришь с их админом, а то там что-то не получается...  

- Давай – устало.  

- Соединяю.  

- Соединяй. – и зажав трубку рукой. – Дура.  

Двадцать минут назад.  

- Петь, ну что получилось?  

- Так ты ж не соединила. Ты просто трубку бросила.  

- Да? – удивленно.  

- Да! Дай им просто мой телефон и скажи, чтобы сами звонили.  

две минуты назад.  

Привет, я – Вася!  

- Здоров, я – Петя!  

- Твоя тоже блондинка?  

- Ага, как ты догадался?  

- Да они ж все – ОДИНАКОВЫЕ!  

Все события выдуманы, все совпадения случайны. СЛУЧАЙНЫ я сказала!  

Утром за окном снова мело. И когда эта зима закончится? Я ведь не из праздного любопытства интересуюсь, мне надоело каждое утро откапывать свою машину. Хотя, положа руку на сердце, собственноручно мне ее откапывать только один раз пришлось, когда я проспала, и ни одного знакомого автолюбителя рядом не оказалось.  

Сегодня с утра ее снова засыпало снегом. Хорошо рядом оказался сосед, любезно предложивший свою помощь. Когда, рассыпавшись в благодарностях, оказалась за рулем, Ласточка отказалась заводиться. Проведя минут 15 в тщетных попытках, я вылезла из машины и в сердцах пнула ее ногой. Правда сразу же перед ней извинилась. Ласточка у меня капризная, может обидеться и вообще ездить откажется.  

- Что не заводится? – спросил меня Миша, сосед сверху, с которым мы периодически откапывали наши машины. Точнее он откапывал, а я бегала вокруг и причитала, что опаздываю на работу.  

- Ага. Вчера ведь нормально все было… а сегодня не заводится.  

- Я смотрю она у тебя чистенькая. На мойке вчера была?  

- Ага. Я за своей машиной слежу. – гордо заявила я.  

- Ну и чего ты тогда хочешь? Кто ж в такую погоду машину моет? Не заведется она у тебя.  

- Что вообще? – этого мне еще не хватало.  

- Ну вообще может и заведется, а сегодня нет.  

- А ты уверен? Может, посмотришь? – спросила я его в надежде, что все не так серьезно. И он тут же обнаружит неисправность, и я смогу отправиться на работу на своей Ласточке, а не на метро.  

- Да не заведется она. Не надейся. У нас вчера на работе девчонка тоже свою помыла. У нее такая же как у тебя. Часа 4 с ней провозились. Пришлось так и оставить возле офиса.  

Черт-черт-черт. Трижды. Черт-черт-черт. А я еще так обрадовалась вчера, что на мойке очереди не было, машинку мою так быстро помыли, да еще отдушку бесплатную подарили.  

Пришлось на метро ехать.  

Боже! Сколько же в метро народу. И куда они все едут с утра пораньше? Интуитивно я догадывалась, что на работу, но от этого как-то не легче.  

Меня зажали так, что я даже рукой пошевелить не могла. Открылись двери. Люди потянулись к выходу. И тут моя сумка начала исчезать с моей руки. А я даже рукой пошевелить не могла, чтобы ее поймать  

- Сумку, сумку верните! – закричала я и ринулась к дверям. Куда, по моему мнению, ушла сумка. И мой паспорт. И мои ключи от квартиры. И даже мобильный телефон. Но выбраться не удалось. Пока распихивала локтями людей, на встречу хлынул поток входящих, и я снова оказалось плотно прижата к окружающим в позе стойкого оловянного солдатика.  

Мысли путались. Что в таких случаях надо делать я не знала. В сумке осталось вся моя жизнь: ключи от квартиры, кошелек, пропуск на работу, документы, телефон. И новенькие духи, которые я вчера только купила. В центе Москвы я оказалась совершенно беспомощной.  

Вернулась на предыдущую станцию, в надежде, что грабитель, забрав телефон и деньги оставил сумку с документами на станции. На платформе ничего не было. Точнее там много чего было, но сумки моей не было.  

Что делать? Ринулась было искать милицию, но передумала. Решила сначала добраться до работы и с кем-нибудь посоветоваться.  

На проходной, по закону подлости стоял новый охранник.  

- Пропуск! – сказал он безразлично.  

- Понимаете, у меня сегодня машина не завелась, я ее вчера помыла, вот она и не завелась, пришлось в метро ехать, а в метро у меня сумку украли, а в сумке кошелек был, а в кошелке пропуск. … поэтому пропуска нет. – я попыталась пустить слезу, но на морозе не очень-то и получилось. – Но я здесь работаю. На третьем этаже…Честно-честно! – подытожила я, попытавшись кокетливо похлопать ресницами, что тоже не очень-то получилось после попытки пустить слезу.  

- Без пропуска нельзя. Нет пропуска, тогда давайте паспорт, я вам выпишу временный.  

- Видите ли, паспорта тоже нет. Его украли вместе с сумкой.  

- То есть, у вас никаких документов нет?  

- Никаких! Не документов. Не телефона. Даже 10 рублей и тех нет. У меня, их вместе с сумкой украли  

- Что здесь происходит? – раздался за моей спиной до боли знакомый голос. Слух меня не обманул, Петров собственной персоной.  

- Да, вот, у девушки пропуска нет, а она требует, чтобы я, ее пропустил…  

- Ну и пропустите! Я за нее ручаюсь – сказал Петров и подмигнул мне. – Она точно не террористка. Проходите, Марина.  

- Спасибо! – я испытала такой прилив благодарности, что даже забыла за что не люблю этого надменного индюка.  

- Не за что. Что у вас случилось?  

- Сумку украли….  

- Из машины? Барсеточники?  

- Нет, я сегодня на метро. Машина не завелась.  

- Дайте, угадаю. Вы ее вчера помыли?  

- Вы очень догадливый. – я постаралась вложить в свои слова побольше сарказма. – спасибо за помощь. Мне пора. – и я шагнула в лифт.  

- Марина, у меня к вам предложение … – но двери лифта закрылись, и я так и не узнала, что за неприличное предложение хотел мне сделать Петров. Наверняка хотел попросить о каком-нибудь одолжении за свою бесценную помощь.  

По дороге к своему столу успела нажаловаться всем на свою беду, всем кто попался на глаза. Плюхнувшись за свой стол, тут же позвонила Катьке. Подруга вдоволь наохавшись изъявила готовность одолжить денег, шмоток, пустить переночевать и вообще всячески разделить со мной тяготы моей нынешней обездоленной жизни.  

Следующий звонок сделала маме, снарядив ее к себе домой менять замки, пока неизвестный злоумышленник не успел вынести из моей квартиры все наиболее ценное, включая вредную собака Марту неизвестной породы. Предположительно такса.  

По уму, конечно, первой надо было звонить маме, но это по уму… Мама настоятельно советовала ехать в милицию.  

Паспорта нет, денег нет, ключей от квартиры и тех нет. Хорошо хоть есть мама и лучшая подруга.  

Только я положила трубку, как зазвонил телефон:  

- Марина это тебя!  

- Кто?  

- Оля, какая-то говорит, что сумку твою нашла.  

- Соединяй. – неужели не придется ехать в милицию. – да? – сказала я таинственной Оле.  

- Здравствуйте! Это Марина Владимировна Романова?  

- Да это я! Моя сумка у вас? Где вы ее нашли?  

- Да у меня. Вы знаете… я ее у себя на локте нашла. Я знаю, что это странно звучит. Но когда я из вагона вышла, ваша сумка у меня на руке висела. Может я случайно рукой в ручку попала… Я вышла, подождала на платформе, может кто-нибудь придет за сумкой, но народу много было. И я никого не увидела. Вы, извините, пожалуйста. У меня правда случайно получилось… Мне пришлось в сумочку залезть, вдруг там документы бы были, а там визитница с вашими визитками. Вот я и позвонила.  

- Оля, спасибо большое, что позвонили. Я уже успела с ней попрощаться, и с документами тоже. Думала, что украли…  

- Я правда случайно.  

- Я вам верю. Чего только не бывает. А вы сейчас где?  

Оказалось, что не далеко. Я бегом выскочила из офиса. И только выбежав из проходной, поняла, что до Оли как-то надо добираться, а денег нет.  

Вернулась на проходную.  

- Пропуск! – безразлично спросил охранник  

Я попыталась еще раз объяснить ему про сумку, но быстро поняла, что бесполезно. Он твердо решил меня не пускать.  

Я встала возле проходной, повертела головой в разные стороны, в надежде встретить кого-нибудь из знакомых, который будет столь любезен, что подбросит меня на встречу с моей сумкой. Или хотя бы денег на машину одолжит.  

- И снова здравствуйте! – сказал Петров, выходя с проходной мне на встречу. – Что-то мы с вами сегодня часто встречаются.  

- Сумка нашлась, а я ее забрать не могу. – сказала я подошедшему Петрову. Попутно обругав себя за плаксивость, которая прозвучала в голосе.  

- Подбросить? Заодно и об обеде договоримся – Петров был сама любезность.  

- О каком обеде?  

- Вы как раз на лифте уезжали, когда я вам хотел предложить вместе пообедать. Вот по дороге и обсудим: когда и где.  

Сначала хотела отказаться, все-таки: я девушка порядочная за обеды не продаюсь. Но потом стало как-то не удобно. Он мне тут помощь бескорыстную предлагает, а я еще пообедать с ним отказываюсь. Договорились на завтра.  

При встрече Оля краснела, и бесконечное число раз извинялась: за то, что случайно украла мою сумку, за то, что ей пришлось ее открыть, за то, что (о, ужас) она по ней была вынуждена лазить (тут уж пришлось краснеть мне, так как в моей сумке можно найти все от презервативов до недоеденных шоколадок).  

От денег Оля отказалась, а я отказалась проверять все ли на месте, в отместку. А еще говорят, что у нас не осталось кристально честных людей.  

В благодарность сводила Ольгу в кафе. Она оказалась очень интересной девушкой. С тех пор, у меня появилась еще одна подруга. Иногда я дразню ее честной воровкой.  

А с Петровым мы пообедали, и поужинали, и даже позавтракали. Но это уже другая история.  

Создать Зарубки на Дереве Пространств  

чтоб вспомнить опыт прошлых жизней  

чтоб быть осознанным и чтобы научить людей общаться  

на уровне другом, на уровне без чувств, на уровне Информационном  

очищенном от лишних образов и звуков  

Пропасть на время в Подпространствах Мира  

чтоб проявить в телесный мир значенье чистых колебаний  

Мне душно здесь, но Мыслями Я чищу путь  

Мне помогают звуки флейт, Я создаю вибрации для очищений  

Земля так хочет помощи от Нас  

что сделать может все, что Мы попросим  

и благодарно ей же возвращаем структуры тонкие, как нить  

и Я просил у Матушки Земли дать сил, чтоб не сдаваться  

и Мне Она давала все, что попрошу.  

Просите 

…В этот момент ей показалось, что всё зыбко и эфемерно в их отношениях. Недомолвка, неловко сказанное слово-упрек, даже не успевшее вырасти до размеров спора, а тем более скандала, – заставили ее замкнуться, захлопнуть створки своей раковины бесшумно, но плотно.  

Лицо ее сразу подурнело, опустившиеся уголки глаз и губ напоминали грустную скобку. Она молчала, прятала глаза, ощущая жаром в затылке его взгляды.  

Муж ушел на работу, а она всё продолжала спор, теперь беззвучно, внутри себя. Обида – не на него даже, а на кого-то сидящего в ней самой, захлестывала ее целиком, не давая трезво посмотреть на то, что произошло.  

А что, собственно, произошло? Он сказал, что не хотел бы приезда ее детей. В его осторожных словах промелькнуло опасение, что они могут стать обузой, вечной проблемой, когда еще и их совместное житье не вполне обустроено.  

Она не стала убеждать его, что мальчики уже достаточно взрослые и садиться на шею новоиспеченному мужу мамы им не позволит элементарная гордость мужчины. Что даже если они и надумают переехать в тот же город, то единственно из стремления вернуть ощущение семьи, которого им недостает. Что желание быть ближе к самому близкому человеку – абсолютно естественное.  

Так ей казалось.  

Но ничего этого она не сказала.  

Она не могла просить его стать отцом ее взрослым детям. Отец у них был. Маленький, совсем седой, незлобивый и уже окончательно спившийся. Младший сын, с отцовскими генами любви ко всему сущему, жалел своего «старика», при случае покупая тому продуктов – на закуску никогда не хватало. Старший же снисходил к папаше редко. В его сыновнем чувстве было столько же презрения к родителю, сколько и стыда за него.  

О любви к отцу разговора не было вообще…  

«Ну чего ты боишься? – спрашивала она мужа мысленно. – Что моей любви на всех не хватит? Что тебе придется делить меня с моими сыновьями? Глупенький! Неужели ты не понял, что свой выбор я уже сделала. И давно. Когда переехала к тебе, вся, со скарбом вещей и надежд. Я не жгла за собой мостов, но пришла к тебе хоть и со страхами, но все же без оглядки на прошлое.  

Я… очень тебя люблю. Ты – самый главный для меня человек. Ты чувствуешь? – я рядом с тобой каждую минуту, даже когда мы далеко физически.  

Я с тобой. Но я не могу забыть, что я еще и мать своим сыновьям. Да, я больше не стираю им, не готовлю, не бужу по утрам. По ночам сплю, а не мечусь беспокойной тенью у темных окон в ожидании.  

Да-да, я помню, ты боялся, что я буду маяться душой в переживаниях за детей.  

Так родители за своих детей болеют всегда. И неважно, вместе с ними живешь или в другом городе. Раз в год видишься или ежедневно. Это в природе человеческой, особенно женской, материнской.  

И это – любовь к своим детям – ну ведь не патология это, не болезнь, не желание заслонить их, словно клушка своих желторотиков, от трудностей. Это обычное человеческое чувство.  

Ведь и ты любишь своих детей…  

Я отпустила своих мальчишек – во взрослое, серьезное плаванье. Я отпустила их именно потому, что люблю. И это для меня самое трудное. Понимаешь? Но им в этом плаванье важно знать, что на берегу их ждут. Любят…»  

Она как-то незаметно для себя распалилась. Теперь уже горела не только шея, но и щеки, лоб. Она не могла понять, то ли это от внутреннего, душевного волнения, то ли и впрямь поднялась температура. Ах да, накануне она, разгоряченная готовкой у плиты, выбегала из теплого нутра дома на улицу, в сырую промозглость, в одном халатике…  

Прилегла на диван, укрывшись пледом. Не заметила, как задремала. Проснулась оттого, что ее колотило. Голову сдавливало жарким обручем, мешая сосредоточиться. Мысли то путались в клубок, то, сбиваясь в стада, неслись по знойной саванне… Очень хотелось пить. Губы, враз пересохшие, не могли сладить с шершавым, тоже сухим, языком, пытавшимся хоть чуточку их увлажнить.  

В комнате было совсем темно. И страшно жарко.  

«Зачем он натопил печь? Ведь на улице лето… Как я люблю лето… Солнышко. Жарко… Боже, как жарко… Как хочется пить…»  

Она снова провалилась в забытье. Вернувшийся вечером муж такой и застал ее – на диване, с пледом в ногах, с растрескавшимися, сухими губами и пылающим лбом.  

Она пролежала в своей жаркой лихорадке несколько дней, то приходя в себя и путая день с ночью и не узнавая окружающего, то ныряя в беспокойный, но спасительный сон. Иногда, в горячечном бреду, она разговаривала со своими мальчиками, наказывая им не играть на улице допоздна… Просила пить… Снова – сыновьям: «Вы зубы почистили?..»  

Температура, наконец, спала, и болезнь начала потихоньку отступать. Сон ее стал спокойнее, и она больше не бредила.  

На десятый день она проснулась с нестерпимым желанием что-нибудь съесть. И с чувством, что совершенно здорова. Комнату заливало теплым осенним светом. Уютно гудела печь. А в кресле рядом с диваном спал муж – заросший щетиной, с темными кругами под глазами. Такой родной и близкий. До слез.  

Она долго, с нежностью, смотрела на него. Наконец, он проснулся – от ее взгляда. Как же рад он был ее видеть – похудевшую, со спутанными волосами, еще бледную, но с прежним живым блеском в милых глазах…  

– А давай мы твоих мальчишек в гости пригласим, – сказал он, словно продолжая только что прерванный разговор. – Как ты на это смотришь, а?  

– Я – положительно! – просияла она глазами. – Только покорми меня завтраком, ладно? Есть хочется – ужасно!..