1. Старый конь бороды не испортит.  

2. Что посмеешь, то и пожмешь.  

3. Лучше смыться в рукав, чем журавлить в небе.  

4. Один в поле не воет.  

5. Слово, не робей! Вылетишь, не поймают!  

6. За двумя яйцами погонишься... 

1. Семеро одноногого не ждут.  

2. Кто влез, тот на дрова (объявление на столбе)  

3. Пусти-ка зло в огород...  

4. От бобра добра не ищут (американск.)  

В любви все возрасты попкорны. 

Старый конь, а ни одной борозды не испортил... 

Cолнце не село, не закатилось, а попросту плюхнулось – как будто выключили свет. Антрацитовое небо, переливаясь мириадами разнокалиберных бриллиантов, опустилось душной, дурманной ночью.  

Егор решил перейти к активным действиям и положил руку на плечо подружки. Реакции не последовало, и он приободрился. 

- Надь, а пойдем, искупаемся?  

Она пожала плечами:  

- Вот ещё! Тащиться по темени. А комары? А собаки?  

Действительно, дорога к ставку проходила через сады, а вечером сторожа отпускали собак на волю. 

- Тогда к розовому полю.  

- Я сегодня на нём шесть часов вкалывала, три пары перчаток в клочья порвала, на руках места живого нет...  

- Может, споём? – выхожу один я на дорогу... – негромко затянул Егор. 

- Слова спиши. Это кто, Пушкин?  

- Вообще-то Лермонтов. В школе проходили.  

- Помню – кроха-сын на бал пришёл... Слушай, ухажёр, ты долго ещё динамо крутить собираешься? Мне завтра к восьми на работу. Тут неподалёку покос – пойдём, что ли? Сено там душистое...  

Егор растерялся. Девушка встала, взяла парня под руку и повела по едва различимой в темноте дороге, то и дело задевая горячим упругим бедром. Сердце его забилось, застучало так громко, что перекрыло все остальные звуки. Вдруг они остановились.  

- Ты что, в первый раз? Дрожишь, трясёшься весь. Потом холодным покрылся. Вот ведь меня угораздило... Знаешь, иди лучше домой – поздно уже.  

Надежда сделала шаг в сторону и исчезла – будто и не было вовсе. А ночь разрывалась от страсти. Захлёбываясь и булькая, орали лягушки. Гремели цикады, выводили серенады птицы... Весь мир вокруг стонал, охал и корчился в любовных судорогах. И на Егора накатила такая истома, такая безразмерная вселенская тоска одиночества, что он упал в тёплую, пряную дорожную пыль и зарыдал отчаянными сухими слезами.  

- Лю-юбо-овь,- кричал он шёпотом, – Нету никакой любви! Ур-роды!.. Трахаются и всё-ё-ё, а потом разбегаются, кр-ро-олики! С-су-уки-и! А-а-а! – он бил кулаками по земле и, попадая по острым камешкам, испытывал от боли странное облегчение, – И я такая же скотина-а! Попёрся – кобе-ель, сво-олочь!..  

Наоравшись до отупения и сбив в кровь руки, Егор успокоился и незаметно уснул. Разбудило его ласковое поглаживание по затылку.  

- Кто это?  

-Да я, Егорушка, – услышал он голос Надежды. Она села рядом и положила его голову к себе на колени.  

- Ты же меня за дуру принял. И повёл, как тёлку... К умной бы постеснялся. Ты бунинские «Тёмные аллеи» читал? Нет? Вот те на. Там Митенька – вроде тебя. Страдал...  

Она продолжала гладить его, и Егор заплакал по-настоящему, как в детстве. Сладко-сладко.  

- Выхожу одна я на дорогу, – запела слабым, но верным голосом Надежда, – сквозь туман кремнистый путь блестит...  

Но луны не было. И ничего вообще не осталось, кроме мягких девичьих коленок, нежных рук и тихой торжественной песни.  

29 – 31 мая 2007 г. 

И каждый вечер, в час назначенный  

(Иль это только снится мне?),  

Девичий стан, шелками схваченный,  

В туманном движется окне.  

А. Блок  

...А вечером была игра. Игра в четыре руки на рояле. Впрочем, какой рояль? Конечно же, это было всего лишь пианино! Обшарпанное старенькое расстроенное пианино. С западающей «ми» первой октавы. С желтоватыми и шершавыми от времени клавишами.  

Специальный черный, как и само пианино, стул, с круглым сиденьем, вертящимся на винтовом стержне, давно пропал в глубине прожитых пожилым инструментом лет. Поэтому играющие ставили рядом два стула, претендующих на звание венских своими изогнутыми спинками, и в четыре руки открывали крышку (это была их личная фишка – открывать именно так, в четыре руки).  

Мысль о наступлении этого вечера делала её дневную жизнь немного странной, такой как бы в скобках, как бы мелким шрифтом, или, говоря профессионально – прелюдией, а скорее даже – интерлюдией. Почему так? Потому что вечерние встречи в четыре руки становились основными частями её жизни, а промежуток между ними – всего лишь досужим, никчемным время-протаскиванием, проталкиванием, проживанием.  

Всё, что было до, происходило не с ней, а с её замещением в мире реальности. Привычный расклад и ход вещей, казалось, нёс её на своих натруженных, но равнодушных руках, и мало обращал внимания на собственные попытки истинной её сущности вырваться из железной хватки этих самых рук. Поэтому она не запоминала и не обращала внимания на то, что происходило до. Происходило и ладно. Вечер. Вот что было – не ладно.  

Быстрый взгляд на часы. Полчаса до звонка. Стрелка, как назло, практически прилипла к циферблату. Она садилась за стол и бездумно рисовала ромашки и звездочки на подвернувшемся листке бумаги. Режим ожидания отключал напрочь все чувства, кроме одного – слуха. Она была не как натянутая струна, как принято говорить в таких случаях, а как взятый аккорд, усиленный педалью.  

Она звучала. Звучала вся. Кожа становилась болезненно чувствительной, а кончики пальцев ныли, как будто погруженные в ледяную воду.  

И вот – звонок. Она бежала к двери, резким поворотом ключа открывала замок и отступала в сторону. Он заходил всегда так, как будто вышел отсюда всего несколько минут назад. Просто вышел к угловому киоску за сигаретами и плиткой шоколада. Молочного, с орехами и изюмом, как она любила.  

Её всегда восхищало его поведение. Он протягивал ей шоколад. Снимал обувь, присаживаясь на низенькую табуретку (табуретка была из детства, она любила сидеть на ней под навешанными пальто и шубами, когда собирались взрослые гости, и слушать неясный шум голосов и музыки из большой комнаты), заталкивал ноги в какие-нибудь тапочки, вечно грудившиеся парами в прихожей и проходил в её комнату.  

Там стоял инструмент.  

Обычно они почти не разговаривали до игры.  

Садились на уже придвинутые стулья, синхронно прикасались к крышке и открывали её, улыбнувшись своему отражению в лакированной поверхности.  

Она привставала и, не глядя, доставала ноты и ставила их на подставку. Это тоже была их фишка. На подставке обязательно должны были стоять ноты. Вполне солидные пьесы для исполнения в четыре руки, вполне солидных авторов, но она не интересовалась их именами. Секрет был в том, что он не умел читать ноты. Она закончила когда-то, уже довольно давно, музыкальную школу. А он никогда там не учился...  

Пересечение состоялось на одной из вечеринок, когда гостевой народ дошёл до той счастливой кондиции, при которой каждый развлекал себя сам. Наиболее стойкие, в том смысле, что могущие стоять на ногах, изображали танцпол на VIP-вечеринке, тоскливо колыхаясь изможденными телами и припадая попарно друг к другу в большой комнате. К этому периоду её жизни в квартире она жила одна. Родители переехали в квартиру сына, ее брата, в маленький заштатный городок, расположенный близко от большого столичного города. Сына, он же брат, пребывал в долгосрочной загранкомандировке. Так вот, пары образовывались очень прихотливо – по половому признаку, то есть девочки с девочками, мальчики с мальчиками, что, впрочем, уже никого не шокировало и даже не пробуждало любопытства. Большинство же по давнишней интеллигентской привычке группировалось на кухне (дабы не курить в комнатах, хотя это «дабы» мало спасало от сизого тумана, наполняющего небольшую двухкомнатную квартиру) и вело, по всей видимости, задушевные разговоры, так как периодически кто-нибудь выбегал из обители поисков смысла жизни и начинал стрелять сигареты у присутствующих.  

В такие моменты она уходила в свою комнату, будучи уверенной, что все были счастливы и пристроены хотя бы на эту приближающуюся ночь. Посуду мыть она предпочитала наутро, проветрив квартиру до ледяной хрусткости воздуха. А пока она прикрывала дверь, чтобы защититься от вползающих звуков и запахов, почти машинально открывала крышку инструмента и, стоя, одним пальцем начинала нажимать на клавиши. Вот в такую минуту он и заглянул, удивившись, как потом сам рассказывал, тихому и чистому звуку фортепиано в этом шумном бедламе. И так же стоя, как и она, стал нажимать на клавиши рядом с её пальцами. Была ли это музыка в настоящем понимании этого слова – она не могла сказать. Вернее могла – вряд ли это было чем-то достойным внимания профессионала. Но она чувствовала, что это была музыка разговора двух людей (можно было бы красиво соврать – двух одиноких душ, но она не любила красиво врать, это всегда было скучно и бессмысленно), и была уверена, что он чувствует то же самое.  

Тогдашняя их игра продолжалась минут пятнадцать, не больше. Потом кто-то, посланный страждущими гостями, заглянул в комнату в поисках очередной порции сигарет, кофе и сахара, и она молча пошла на кухню, оставив нечаянного партнера в поисках самостоятельного решения, что же делать дальше.  

Уходя в тот поздний вечер из её дома, он спросил: «Можно, я как-нибудь забегу к тебе? Всегда хотел научиться играть на рояле. Но раз нет рояля, то я согласен на пианино.» Она улыбнулась, несколько удивившись такому желанию, и, пожав плечами, кивнула головой…  

И вот теперь один вечер в неделю они садились за этот старенький, обшарпанный инструмент. И играли…  

В мире самые жестокие люди – поэты. Возможно, этот, столь однозначный, постулат кто-то возмущённо осудит. Возможно, кто-то ему будет рукоплескать. Но мы-то с вами их знаем, мы, те, которые просто люди, ведь верно?  

И кто вообще придумал такую нелепость, что они – люди, эти головоногие моллюски, протягивающие свои нежные прохладные щупальца в мир людей и притягивающие напуганных и растерянных к своим подслеповатым глазам?  

Ах, нет, всё не так совершенно! Они – не моллюски. Они раковино-образные и ужасно опасные хранители Опаловых Жемчужин на судне без руля и ветрил, которым правит великий Кто-то, или не великий, разницы нет никакой в самом-то деле. А коронный их номер – захлопывать створки в тот самый- пресамый момент, когда кто-то пытается пальцем поддеть известковую крошку, покрытую трепещущей мантией их так называемой внутренней сути.  

И мы, те, которые просто люди, остаемся в растерянности на судне, которым без руля и без ветрил то ли правит всё тот же Некто, то ли не правит, потому что глубок тот сон, в который они, эти -образные, впадают, когда кидают нас на потребу беззубым акулам очередного «-изма».  

И этот, такой в сущности простой, механизм их существования не может быть никогда остановлен в мире просто людей. Эмпирически установлено – что для людей хорошо, то поэтам – смерть, и поэтому они так любят болеть и вскрывать себе вены, и в нетленные строчки себя заворачивать – милых таких и безумно красивых. Ведь они видят себя такими, когда смотрятся в очи заблудших среди ночи наивных искателей истин. Истин на дне стаканов, в которых плещется Святая Вода Правды, а может быть и даже капли из Чаши Святого Грааля.  

И даже гламурно-амурная зефирно-леденцовая ляля не в силах оторвать наших жестоких поэтов от созерцания собственных прелестей в чередовании аспидных букв на потрепанных картах их душ. А ведь им бы по-правильному – в душ, где по очереди то кипяток, то расплавленный лёд, но только кто же поймёт, что вот в этом то и состоит их козырной интерес – ведь недаром, чем дальше в лес, тем выше костры.  

Именно по этим кострам можно выйти к поляне, где подснежников рьяных, пьяных непришедшей весной, можно насобирать в корзины охапками. И с ними отправиться в путь, не такой уж и длинный, вон, до соседнего царства, где и сдать несвоевременные ростки флоры в пункт по сбору бесполезных реликтов. В обмен же получить то ли мыла кусок, то ли сахара пачку, то ли пачку билетов беспроигрышной лотереи, в которой всем неожиданно повезёт и достанется водокачка – для прокачки воды в застоявшихся руслах терра-инкогнита, по которой они, эти любители-краеведы, проложили странные тропы, те самые тропы, которые не тропинки, а слова, обнимаемые другими словами, и находящие в этом прелести аутизма и полной идиосинкразии.  

Они до сих пор пытаются влезть не в свои сани – эти самые солнцеподобные, пришедшие из-за моря, светловолосые голубоглазые великаны. Такие они бывают, когда бросают в прибрежные воды пустые стаканы и открывают створки своих раковин для принятия солнечных ванн. Так вот, эти гиганты продвинутых во Вселенную мыслей и сугубо собственных преобразований слово-сложений и слово-вычитаний как малые дети хватают первого подвернувшегося человечка за пуговицу и начинают её откручивать, открывая при этом занятии истинное своё лицо.  

А он, тот первый встречный, перед ними тушуется и пытается вспомнить, на какой же улице он уже их встречал? Именно поэтому жестокие люди-поэты никогда не заговаривают с первым встречным, а только заговаривают ему его болящие зубы и растрепанные нервы. И первыми, кто попадает в рай, бывают эти подопытные кролики, а ролики, на которых мотался по миру Дед Мазай, уже заржавели. И все бревна уплыли в весенний разлив. И некому больше мечтать о счастье всего человечества. Только осталось несколько совсем безногих и безголовых, которые всё ещё пекутся и выпекают, в том смысле, что куют из того, что дымится и шкворчит на керосинке перед нарисованным очагом.  

Поэтому желательно слушать поэтов с граммофонной пластинки, где они, а вернее их нанизанные на концентрические кольца строчки, похожие на круги на полях, где бывали пришельцы, а может быть это и были поэты, им ведь небо – родной дом. Так вот, эти нанизанные строчки на старых пластинках не так опасны, когда их читают другие, человеческие люди. Каждому нечеловеческому поэту необходимо прикреплять бэйджик – «приближаться не стоит, утягивает в море, даже если моря поблизости нет, и накрывает девятым валом, даже если дела не дошли и до первого»…  

На этом приходится закругляться, потому что моя известковая крошка уже наглоталась солнца и хочет прохладной и влажной глубины моего сердца. И никуда мне от неё не деться, потому что такая у нас селяви, у самых жестоких людей – поэтов, и, наверное, в этом есть своя мозговая косточка, за которой бежит забавный, толстый и неуклюжий щенок. Он так похож на внутреннюю сущность всё тех же прокля’тых и про’клятых, и всем, в первую очередь им самим же, надоевших поэтов…  

Не то чтобы было грустно от всех этих сентенций и словопрений, но как-то так – растрёпанно и боляще. Но всё же, любя себя в себе, и тем более – себя в искусстве, хочется отсалютовать тем поэтам, которые смогли дочитать до конца и даже понять в этом самом конце, о чем же была эта песня, практически – нескладушка, считалочка-развлекалочка!  

И ещё всё же воскликнуть – да пребудут они-мы в веках, и да позволено будет им прибывать вовремя на все станции мира с миссией мира, и будет им-нам, в общем, всем – счастье великое, цветом в радугу, и радостно-коммунальная, то бишь общественная, всехняя, человеческая жизнь!  

А про раковино-образных и головоногих – это ж оно так, в качестве гороха об стенку, для со-чувствия и взаимо-понимания!  

Вот такие нынче погоды в стране стихо-слагания... 

Что такое мужчина в доме женщины? Запах сигарет – чаще дешёвых, реже – дорогих, но от этого не менее непереносимый! Запах тела – чаще едкого, застаревшего пота, реже – надоевшей до колик в желудке туалетной воды. Проблемы, вечно-извечные проблемы на работе, с работой, без работы. Вечно-извечное – «А что у нас есть поесть?» И редко внезапное – «Будем?» И всё это и есть слово из пяти букв?  

Что такое женщина в доме мужчины? Запах сигарет – чаще дорогих, реже – вытащенных из кармана пиджака., висящего в прихожей. Запах тела – чаще одуряющий до схваток в желудке от бесконечных косметических припарок и притирок, реже – не менее едкого и застаревшего пота. И вечно-извечные проблемы, проблемы по всем мыслимым и немыслимым пунктам протекающей жизни. Вечно-извечное – «Ну, неужели ты не способен достойно содержать свою семью?» И внезапно редкое – «Ну, давай!» И это именно о том слове – из пяти букв?  

Что такое дети в доме мужчины и женщины? Писк, визг, памперсы, сопли, слёзы, поносы, запоры, бессонные ночи, бессмысленно потраченные дни – всегда! Вечно-бесконечные – «Почему? Зачем? Дай! Хочу! Не хочу! Буду! Не буду!» Маленькие детки- маленькие бедки, а большие детки – горюшко рекой… И редко-долгожданное – «Мамуль!» и «Пап!» И это тоже слово из пяти букв?  

Так что же такое мужчина в доме женщины?  

Нерушимая стена? Твердое плечо? Теплая рука? Верное слово?  

Футболка, брошенная на стул? В неё залезаешь и закутываешься в её запах, как в воздух надежды и спокойствия. В ней засыпаешь, как в кольце рук, которые умеют быть такими-такими...! И это – именно то слово!  

Так что же такое женщина в доме мужчины?  

Неугасающий очаг? Мягкость слов? Нежность шершавой ладошки? Вера и надежда? Ночнушка, в утренних попыхах забытая на кресле. В неё утыкаешься и плывешь в волнах запаха молока и теплой груди, и возвращаешься в мир, где женщина была всем – едой, светом, сном, жизнью! И именно это обозначается словом из пяти букв!  

Так что же такое дети в доме мужчины и женщины?  

Неукротимые маленькие зайки и лапоньки с вечными двигателями внутри. С нежными перевязочками на пухлых ручках и ножках, с блеском коварных задумок в озорных и никогда не желающих закрываться глазках, с таким умилительным – «Я сам!» и старательным мытьем посуды в переполненной раковине методом таскания тарелок туда-сюда в качестве корабликов и не менее старательным мытьем полов выделенной тряпочкой с переходом этой тряпочки на стены, позавчера оклеенные отнюдь не моющимися обоями! С внезапными засыпаниями посреди очередного опасного путешествия по миру кухонных ящиков и заманчивых электроприборов! С внезапно расслабленными и от того тяжелыми руками и ногами, которые дремотно покачиваются, пока несёшь их обладателя в место, где спят воспитанные детки. И, стараясь не разбудить дыханием и движением, укладываешь свою драгоценную ношу, и подтыкаешь со всех сторон одеяло, и замираешь от острого чувства – «Неужели этого могло не быть?» И именно это – то самое слово из тех же пяти букв!  

... Впрочем, на других наречиях это слово из другого количества букв. Но горячие и сладкие слёзы от чувства, разрывающего сердце своей пронзительной нежностью, слёзы, которые прячешь сам от себя и уж тем более от окружающих, горячи и сладки для всех одинаково. И одинаково для всех именно это слово и есть изречённая правда!  

Так думаю, так верю, так надеюсь.  

Так – люблю. 

СКВЕР.  

Вдоль нарисованной на асфальте белой черты стоят толпой спортсменки-любительницы в разномастных спортивных костюмах и с приколотыми на спинах номерами. Их человек пятнадцать разного возраста. С краю стоит девушка, номер которой нельзя разглядеть из-за того, что один верхний угол откололся и закрыл его. К ней подскакивает энергичная женщина неопределённых лет, типичная общественная активистка, быстро прикалывает уголок обратно булавочкой из собственного запаса, хранящегося на лацкане рукава, и исчезает в толпе так быстро, что спортсменка не успевает никак отреагировать.  

Выстрел стартового пистолета, и спортсмены всей толпой рванули за черту и из сквера по асфальтовой дорожке, изрисованной стрелочками.  

Не успев добежать до первого поворота, девушка, шедшая сначала впереди, спотыкается. Не падает, но замедляется, пропустив вперёд нескольких человек.  

Теперь Девушка бежит вровень с какой-то мужеподобной дамой. Пытается её обогнать, но никак не получается: та бежит как будто легко и непринуждённо, но при этом очень технично, как обычно бегают учителя физкультуры.  

На повороте она почти обгоняет главную соперницу, но получает – не понятно случайно или целенаправленно – локтем под дых и останавливается перевести дух. За это время вперёд прорывается не только обидчица, но и ещё пара человек.  

Теперь девушка бежит где-то ближе к концу толпы, но постепенно, одну за другой, обходит соперниц, и вот она вновь поравнялась с Мужеподобной.  

Они бегут вровень. Плечом к плечу пробегают поворот, обогнав на нём девушку-подростка в голубом плюшевом костюмчике. Впереди осталась только тройка лидеров, но отрыв от неё порядочный. Обе поднажимают. Вдали уже виднеется финишная ленточка, натянутая между деревьями в том самом сквере, откуда стартовали.  

Девушка совсем чуть-чуть вырывается вперёд своей соперницы. Ещё немного, и она оторвётся от неё, затем обгонит явно начавшую сдавать позиции третью…  

Мужеподобная, поднажав, снова поравнялась с Девушкой. Они вместе обогнали третью. Корпус в корпус догнали вторую. Когда до финиша остаётся всего ничего, Мужеподобная толкает Девушку плечом, и она падает.  

Последняя бегунья пересекает финишную черту, за ней, не спеша и прихрамывая, пешком идёт Девушка.  

На грубо сколоченном из досок пьедестале стоят три бегуньи – на третьем месте Мужеподобная. Девушка сидит на лавочке, вытянув подвёрнутую ногу.  

Та самая общественная активистка, которая в начале поправляла Девушке номерок, с тремя грамотами в руках направляется к пьедесталу.  

Вдруг Мужеподобная неудачно переставляет ногу и с треском проваливается.  

Мужеподобная и Девушка, обе прихрамывая на левую ногу, входят в один и тот же подъезд. Вместе садятся в лифт и, приехав на этаж, расходятся по соседним квартирам, обменявшись холодным прощальным кивком.  

Я распахиваю дверь балкона. Тут же (как будто до этого события он только и делал, что томился ожиданием), в комнату врывается очумевший ветер, чуть не сбивает с ног, а затем, заигрывая, начинает тереться об меня своей мокрой шерстью. Хочется потрепать его загривок, но он так быстр, что схватываешь только пустоту.  

— Вот, опять неймется! Одурел от балтийского простора, маешься теперь, некуда дурь свою деть! И что тебе не сидится?  

Но он, лишенный всяких тормозов, продолжает носиться по комнате, всё пытаясь и меня увлечь своей игрой. Куда мне за тобой?  

Я вышел на балкон и закурил. Стыл полдень, а солнце как всегда копошилось в грязном тряпье туч, и не показывало носа. Деревья стояли не наряженными, хотя праздник весны уже был в разгаре. Да и вообще вся картина рисовалась унылой и серой. Весна, казалось, была заглушена городским грохотом, сквозь который еле слышно пробивался, как сквозь асфальт, слабый треск разбуженных птиц.  

На ветру сигарета горит как бикфордов шнур. Никакого удовольствия: ни ощущения струящегося изо рта дыма, ни достаточной дозы никотина в крови, ни настроения… А еще одну закуривать уже нет желания.  

Возвращаюсь в комнату. Ветер все не успокаивается. Я бухчу, нецензурно выражаюсь и прогоняю этого остолопа на улицу. Закрываю дверь. Тишина. Снова тишина и никого. Даже меня.  

.  

                        ( Пьеса в 2-х актах )  

.  

.  

                                   (От автора: http://www.arifis.ru/pwork.php?action=view&id=89 )  

.  

.  

                          Действующие лица:  

.  

                          АЛЛА, актриса, 36 лет.  

                          КАТЯ, ее дочь, 17 лет.  

                          ТАТЬЯНА ИВАНОВНА, бабушка Кати, 70 лет,  

                          РОГОВ, московский журналист, 32 года.  

                          ЛЕША, сосед.  

                          КУЗЬМИЧ, истопник.  

                          НАОМИ, американская журналистка.  

                          АТАБЕКОВ, бизнесмен.  

                          СЕРЕЖА, его телохранитель.  

                          ТЕЛЕВЕДУЩАЯ.  

                          Радиокомментаторы, журналисты,  

                          работники телевидения и т. д.  

.  

                Действие происходит в Киеве, в коммунальной квартире.  

.  

(В пьесе использованы материалы российских и зарубежных средств массовой информации в период с 14-го по 30-е августа 2000 года.)  

.  

ПЕРВЫЙ АКТ  

.  

14. 08. 2000.  

Коммунальная квартира.  

Утро. Слышно, как в ванной комнате льется вода: кто-то умывается. А л л а на кухне, готовит завтрак. Точнее – пытается приготовить: во всему видно, что задача это непростая. Выставив на стол две чашки для чая и хлеб, она сосредоточенно думает, чем бы еще можно было бы «украсить» стол. Она открывает (уже в который раз) холодильник. Там ничего не изменилось. Из ванной, с кожаной сумкой в руках и с опасной бритвой, которую он укладывает на ходу в сумку, выходит Р о г о в.  

АЛЛА. Вот, я тут приготовила чай...  

РОГОВ (глядя на часы). …Прекрасно... (Ставит сумку ближе к входной двери, взглядывает на себя в зеркало в прихожей, похлопывает себя по щекам, входит на кухню, садится к столу).  

АЛЛА. Водка есть еще, если хотите, осталась от вчерашнего... И шоколад остался...  

РОГОВ. Ну, шоколад – для ребенка, а водочки, что ж... очень кстати будет.  

Алла достает из холодильника бутылку, разливает в два стакана, ему – больше, себе – чуть-чуть.  

РОГОВ (чокаясь с ней). За тебя... (Почувствовав неловкость, поправляется) За вас... За успех вашей «Антигоны» и чтобы вас пригласили в московский театр!..  

АЛЛА (смеется). Да уж!.. Вашими бы устами... (пьет).  

На кухню входит сосед Л е ш а. Взгляд его сразу останавливается на бутылке, затем переходит на стаканы, и только потом, грустно вздохнув, он поднимает глаза на Аллу и Рогова.  

АЛЛА (чуть смущенно). Доброе утро, Леша. Вот, познакомтесь – Геннадий Рогов, журналист, из Москвы, интервью у меня берет, вернее, уже взял...  

ЛЕША. Да я понял, что уже взял.  

АЛЛА (покраснев). Да нет, мы интервью-то вчера записывали, а потом заговорились, уже поздно было, и Гена остался ночевать... (Рогову) А это Леша, сосед.  

РОГОВ. Я догадался.  

АЛЛА (Леше). А Гена готовит материал о русских актерах на Украине. Как русскому театру живется здесь, после разделения...  

Рогов разливает оставшуюся водку на три равных мизерных доли, пододвигает стакан Леше.  

ЛЕША (поднимая стакан). За знакомство. (Выпивает, отламывает кусок хлеба, «занюхивает», садится к столу. Поднимая на Рогова в одно мгновение изменившийся – просветленный и осмысленный – взгляд). Журналист, значит? Это хорошо... И вас, значит, спецом из Москвы прислали, чтоб она вам рассказала про свою жизнь?  

РОГОВ. Ну... я не только с Аллой Ивановной встречаюсь... Нам интересен взгляд на проблему в различных, так сказать, аспектах. Я предполагаю сделать четыре интервью: точки зрения актера, режиссера, критика и – зрителя... В местном СТД мне порекомедовали встретиться с Аллой Ивановной – она у вас тут знаменитость... (Взглядывая на часы). Остаются еще три точки зрения, . .  

ЛЕША. А соседа?..  

РОГОВ. Что – «соседа»?  

ЛЕША. Я – русскому театру (кивает на Аллу) сосед. Точка зрения соседа интересует?  

РОГОВ (без особого энтузиазма). Нас, собственно, все интересует...  

ЛЕША. Записывай.  

РОГОВ. Да ничего, вы говорите, я так, у меня память профессиональная, всё здесь (стучит себя по голове) отпечатывается.  

ЛЕША. Я не говорю за всю страну. Я говорю только за Украину. Русский театр здесь в жжжж... (взглянув на Аллу, пытается сдержать вырвавшееся уже было слово).  

РОГОВ. Понял. Записано.  

Рогов выжидающе смотрит на Лешу. Тот смотрит на Рогова. Пауза.  

РОГОВ. …Еще какие-нибудь наблюдения имеются?  

ЛЕША (удивленно). Тебе еще?.. (Морщит лоб, задумавшись) Имеются… (Вновь морщит лоб...)  

Пауза затягивается. Видно, что все, что у него «накипело» по поводу русского театра, он уже высказал в первом емком заявлении.  

РОГОВ (пытаясь ему помочь). Вы в театр часто ходите?  

ЛЕША. Да я воще в него не хожу, чё я там не видел!  

РОГОВ. Откуда же у вас такие... исчерпывающие сведения о судьбе русского театра?  

ЛЕША. Да я ж говорю – я его сосед! (Кивает на Аллу.) Вот он, весь русский театр – у меня на кухне! Я не знаю, чё она там вам понарассказала, а только я знаю, как она живет, не живет даже, а в л а ч и т с у щ е с т в о в а н и е. (Помолчав удивленно, как бы прислушиваясь к самому себе, Рогову). Вот это ты обязательно запиши.  

РОГОВ. Записано.  

ЛЕЕА. Да русский язык здесь сейчас никому не нужен! Все лихорадочно учат «мову». И сильный русский театр здесь никто не потерпит! Это политика! А ты говоришь... Вот она, может быть, последний представитель, мамонт, звероящер, она и ее режиссер, вот все, что от русского театра на Украине осталось!..  

АЛЛА. Ну что ты, Леша! Здесь масса русских театров. . .  

ЛЕША (не слушая ее). …Она, между прочим, в позапрошлом году приз за лучшую роль получила! Алк, я не вру ведь, диплом, вон, у нее в комнате висит. И в энциклопедию, между прочим, украинскую вошла, как представитель их авангарда!  

АЛЛА. Да ладно, Лешь, это не настоящая энциклопедия, это «Театральная»...  

ЛЕША. ...А сколько, спроси ее, она получает?.. Я тебе отвечу: нисколько. Наоборот, она еще платит за то, чтобы выйти раз в месяц на сцену, Я не разбираюсь в их иерархии – кто у них заслуженный, кто дерьмо, только я знаю, что у нее талант, что ее приглашал в Москву самый ваш знаменитый режиссер, и что она по глупости его послала, и по глупости же обменяла двухкомнатную квартиру в Ярославле на коммуналку в Киеве с доплатой!  

АЛЛА. Не по глупости, а потому что человек, которого я... Ну, в общем, это был один актер из Киева и я...  

ЛЕША. …Это когда все бегут отсюда, потому что рядом – вечнодействующий, как Фудзияма – Чернобыль!..  

АЛЛА. ...Но, Леша, что ты, – в газетах пишут, что ничего уже давно нет...  

ЛЕША. Видали? – «В газетах пишут»! Наверное, она поэтому хорошая актриса – во все верит! Что ей ни скажи, какую лапшу ни развесь – она тут же поверит!.. Так вот, сейчас она работает с одним режиссером – под стать ей – тоже сумасшедший. Они работают (у них называется репетируют) в каком-то подвале. Три месяца репетируют, потом три раза показывают. Хоть у них там всего человек двадцать, этих, зрителей, поместиться может, но на больше, чем на три раза публики не набирается. Сначала зрители им платили несколько гривен. Но потом они со своим душевнобольным режиссером решили, что они еще не достигли такого – слушай! – профессионального совершенства, чтобы брать с людей деньги, мол, не имеют морального права на это, и что наоборот, хорошо бы их, зрителей, в антракте подкормить, потому что на их длинные, умные спектакли приходит зритель специальный – сверхинтеллигентный, а значит – вечноголодный, и вот они, в свободное от репетиций время, подрабатывают, где могут (она где-то полы мыла, но ее быстро выгнали, она и этого-то не умеет), чтобы сделать какие-нибудь бутерброды для с в о е г о зрителя!..  

АЛЛА. Леша! Прекрати! Я не хочу это слушать! Я ухожу! (Выходит, хлопнув кухонной дверью.)  

ЛЕША (Рогову). Она же ничего не. замечает, кроме своего театра, ни дочери, ничего... Дочь-то видели?  

РОГОВ. Нет.  

ЛЕША. …Выросла сама по себе, никто не поливал, не подкармливал. Придет ночью, откроет холодильник – а там пусто, та, видишь ли, на вечной диете сидит: несколько граммов каши «геркулес» в день, и всё, остальное – что у друзей съест, в гостях, то и хорошо... А что дочь рядом растет и что ей жрать надо – этого она не видит. Но это не потому что такая ведьма, а просто, действительно, не видит! Вот у нее есть только свой театр, и все. Больше ничего в мире не существует. Конечно, она ни мать, ни жена...  

РОГОВ. Какая жена?.. У нее что, есть муж?  

ЛЕША. Да есть где-то... Тоже, бедный парень, влип. То ли моряк, то ли летчик... Так-то у нее время от времени кто-нибудь появляется, но этот – отец Кати – самый законный, они лет десять разводятся, или уже развелись...  

Внезапно раздается мелодичный звонок.  

РОГОВ (доставая из кармана мобильный телефон). Это мне... Извините… (Выходит в прихожую.) ...Да. Привет, Саня. Не знаю... С недельку еще придется, наверное... Ой, Саня, если бы ты знал, что это за дыра, Киев... Слушай анекдот: сидит хохол, скучает: «Пийти, что ли, на доригу, москаля пидстрилиты?.. » – «Да ты що, Петро, а що як вин тебе пидстрэле?» – «0т тоби раз! А мени-то за що?! » ...А в общем, Сань, и в Киеве жить можно. (Оглядывается в поисках уединенного уголка, замечает приоткрытую дверь ванной, входит туда, закрывая за собой дверь, шепотом). Скрашиваю ночи у одной здешней актрисы... Очень себе ничего!.. Но условия, в которых приходится работать!.. Как на передовой – у них тут какая-то авария – электричества нет во всем районе, ни света, ни телика,- при свечах – романтика; правда, тут один народный умелец местный в подвале какую-то динамо-машину сварганил – иногда какой-то тусклый свет прорывается. Твоя дача по сравнению с этим блиндажом – верх цивилизации... Что-то я у Вадика не в фаворе в последнее время: я у него просил отпуск, а он меня – в эту украинскую глушь. Сань, ну посуди сам: какой русский театр искать в Киеве в середине августа?!. Никого же нет в городе! Это мне еще повезло: одна такая сумасшедшая на весь СНГ – сидит себе, чего-то репетирует... Ничего-ничего! Он хотел меня в ссылку – а мне здесь наоборот, нравится... Ну, конечно, не Сочи, но, с другой стороны, мог ведь и в Киргизию какую-нибудь заслать... Ты-то как, козел лысый?.. Томку видишь?.. Не знаю. Да нет, думаю, не задержусь... Недельку от силы, а потом – «ой, Черное море – вор на воре!..» В общем так: готовь шашлыки, выписывай Томку – и через неделю твоя дача вздрогнет! Хе-хе! Всё. Договорились. Связь прерываю, целуй своих, прощай навек!  

На кухне появляется заспанная д е в у ш к а лет 17-ти, в сползающей с одного плеча белой майке, исполняющей роль короткой ночной рубашки. Она открывает холодильник, заглядывает в него. Входит Рогов, застывает на пороге кухни, пораженный открывшейся перед ним картиной.  

РОГОВ (с пересохшим внезапно горлом). …Что же вы, мама, такую дочь скрывали!..  

АЛЛА. Кать, ну что ж ты в таком виде бегаешь, у нас же люди!..  

КАТЯ. А че я?.. Нормально. На пляже люди видят еще и не то...  

АЛЛА. Познакомься: это дядя Гена, журналист из Москвы...  

РОГОВ. Просто Гена...  

КАТЯ (не обращая внимания на Рогова). Катя... (Алле) ... Мам, ниче съесть нету?  

РОГОВ (показывает на стол). Вот, шоколад остался...  

КАТЯ. Спасибо. (Откусывает кусок шоколада, идет в туалет)  

АЛЛА (ей вслед). Катя! Ну что же ты, девочка моя, опять ночью огурцы съела!..  

Дверь туалета захлопывается за Катей; слышен звук заврывающегося шпингалета.  

(Рогову). ...Извините, Гена, но вы знаете сами, профессия такая, надо все время быть в форме, следить за собой; я приготовлю огурцы для маски... не смейтесь... А вы не знаете? Ваша жена не делает? Вы не женаты... . Я же ничего не знаю о вас... Огурцы, нарезанные, как салат, и, со сметаной, на лицо... А она все время съедает. Возраст, знаете, такой: все, что на глаза ни попадется, всё съедает, но это хорошо, значит – растет... Хоть прячь их, огурцы, от нее, да я уже прятала...  

ЛЕША (входя на кухню). Да она спасла твои огурцы, Алк, че ты их в холодильник-то положила, он же не холодит, электричества-то нет, твой салат косметический там скис бы на фиг…  

АЛЛА (Рогову). Ах, Гена, у вас нет детей...  

РОГОВ (испуганно). Нет-нет, что вы! Я одинок...  

АЛЛА. …Вам не понять родительских переживаний...  

РОГОВ. А что переживать-то? Такая красавица дочь – гордиться надо.  

АЛЛА. Да чем гордиться? Школу бросила...  

КАТЯ (из туалета). Да хватит, мам, тебе со своей школой дебильной...  

АЛЛА. …Что делает целыми днями, то есть ночами, где бродит, с кем? Я иногда вижу ее с этими мальчиками местными... Бр-р-р! Такой ужас!..  

КАТЯ (из туалета). Да хватит, мам, тебе с мальчиками со своими…  

РОГОВ. Вот это, действительно, нехорошо – бродить по ночам со всякими сомнительными мальчиками. Так, сейчас мы проведем воспитательный час.  

Катя выходит из туалета, идет в ванную.  

АЛЛА. Катя, иди есть! Я приготовила кашу... (Рогову) «Геркулес». Вы не любите? Очень полезно для здоровья... Можно ее делать с молоком, но на воде – намного полезней. Особенно для молодого растущего организма.  

КАТЯ (из ванной). Да ладно, мам, тебе со своей кашей... Сама ее ешь.  

РОГОВ (подойдя к двери в ванную, громко). Дочка! Ты как с матерью разговариваешь?..  

        Дверь ванной открывается; Катя, открыв рот, удивленно смотрит на Рогова...  

…Ты почему не учишься в школе?.. Мы за что кровь проливали, партизанили, поезда под откос пускали, чтобы ты вот так, по улицам шаталась по ночам?.. Мы, можно сказать, недолюбили, недопили, недокурили последней папиросы, чтобы вы могли спокойно учиться...  

КАТЯ (ошарашенно-недоверчиво). ...Ой, да ладно, прям уж, вы партизанили, кровь проливали... Какие поезда, откуда, вы же еще не такой старый... Мам, че он говорит-то, я не понимаю...  

АЛЛА. Да шутит он, Кать, ты что, не видишь? Дядь Гена шутит. Да вы что, Гена, ребенка так напугали...  

Слышен уже знакомый нам телефонный звонок. Рогов выхватывает свой мобильный телефон.  

РОГОВ (в телефон). Да-да, товарищ генерал!.. Слушаю вас, товарищ генерал... (переходя на кухню, приглушенно). ...Провожу работу среди местного населения, товарищ генерал... (прикрывает за собой дверь кухни).  

КАТЯ (Алле). Зачем ты дала этому партизану папин халат?  

АЛЛА. Какой халат?  

КАТЯ. Я видела ночью, мам...  

АЛЛА. Во-первых, это мой халат, который твой папа тоже надевал иногда, а во-вторых… а во-вторых...  

Свет с них уходит и переходит на кухню, где Рогов продолжает разговор по телефону.  

РОГОВ. …Но, Саня, что творится!.. Работы – непочатый край! Только мы с ней поближе познакомились, а тут дочь у нее оказалась, очень даже уже в теле. Я уж думал – не свалить ли, продолжить, так сказать, знакомство с достопримечательностями, а сейчас думаю, пожалуй, призадержусь… Конечно, все не просто: она же, дочурка-то, не дура, понимает, что я за интервью в ночи у мамы брал, но – чем сложнее задача, тем интереснее процесс, как говаривал Ричард Глостер... Не-не-не, Сань, не грозит: она уже в достаточном, кажется, возрасте, да и потом, Сань, суд меня оправдает, суд как только увидит грудь этого ребенка – тут же меня поймет... Дверь кухни внезапно распахивается, на пороге – взволнованный чем-то Леша. В руках у него маленький транзисторный приемник.  

ЛЕША. Во – Россия! Ну, не насморк, так золотуха! Слышали, что творится?  

РОГОВ (раздраженно). Что творится, где? (В телефон) Сань, что, опять взорвали что-нибудь?.. Не знаешь?.. (Леше) Жертвы есть?..  

ЛЕША. Да не, блин, лодка на грунт легла!  

АЛЛА (входя на кухню, безмятежно). Какая лодка, на какой грунт, что ты все время выдумываешь, Леша?.. (Поет.) «…Лёгка лодочка, не ловецкая, воровска косна молодецкая...» Леша крутит ручку настройки транзистора. Сквозь шум и треск неожиданно пробивается г о л о с д и к т о р а:  

«...На Северном флоте – чрезвычайная ситуация. Вчера, в установленное время на связь не вышла принимавшая участие в учениях многоцелевая атомная подводная лодка «Курск». Как оказалось, в результате невыясненных пока серьезных неполадок, атомоход вынужден был срочно лечь на грунт и, надеемся, временно, не в силах самостоятельно всплыть. Находившиеся в полигоне корабли сумели быстро определить местонахождение «Курска» и установить с ним связь. В район аварии экстренно прибыли спасательные суда. К счастью, глубины в точке, где лежит «Курск» небольшие, около 100 метров. Работа водолазов в таких условиях труда не представляет. Главная энергетическая установка с атомными реакторами заглушена, ядерного оружия на борту нет…»  

Квартира погружается в темноту.  

Мы слышим разноголосый и разноязыкий эфир, Луч света выхватывает из темноты то о д н о г о, то д р у г о г о д и к т о р а  

«...На борту 118 моряков... Перед выходом в эфир нам стало известно, что на лодке начались проблемы с кислородом...»  

«...Завершились самые крупные учения ВМФ России в этом году. Командующий Северным флотом адмирал Попов в интервью журналистам 13-го августа высоко оцепил результаты учений, особо отметив хорошую выучку моряков и состояние боевой техники...»  

«...О происшедшем поставлен в известность Президент России, отдыхающий сейчас в Сочи...»  

«...Связь с лодкой восстановлена через спасательный аппарат «Колокол». С его помощью осуществляется подача топлива, кислорода и продув систем подлодки...»  

«...Жертв среди экипажа нет. Брошены все спасательные силы, обстановка там тяжелая. Имеются признаки крупного и серьезного столкновения…»  

.  

.  

15. 08. 00.  

На кухне.  

Р о г о в и А л л а. Рогов снова и снова набирает какой-то номер по своему мобильному телефону: там все время занято.  

РОГОВ (Алле). ...Я должен срочно позвонить в редакцию. Я должен быть т а м... Сейчас же все бросятся туда. Вот черт, как же я влип, надо было оказаться мне здесь!.. Борушко уже, наверное, летит в Мурманск... Конечно же, летит!.. Обошел, подлец!.. (В телефон, радостно) Анаид! Наконец! Это я, привет, как ты, дай срочно Вадима... Да, в Киеве, блин, где же еще?.. Как – «занят»? Скажи, что это я!.. Скажи, что срочно! Да-да, жду...  

Алла выходит из кухни.  

...Вадим Петрович!.. Ну, слава Богу! Да, я... Пустите в Мурманск, это – моя история, я чувствую, я должен быть там!.. Что – Борушко?!. Да ведь он!.. Ну, ладно, не буду, но вы же сами знаете прекрасно... Это мой материал! Я его так сделаю – страна зарыдает, Вадим Петрович... Я, может, всю жизнь ждал эту лодку! И вот, когда она, наконец, приплыла,я – в Киеве!.. Да кому сейчас эти русские актеры, брошенные при отступлении, нужны? Тоска одна, из этого бомбы не сделаешь. Мое место в Мурманске, Вадим Петрович!.. Ну, поверьте мне раз в жизни!.. Вадик, блин!.. (Слышны гудки) ...Козел!  

Начинает ожесточенно крутить ручку стоящено перед ним, на столе, транзистора. Сквозь все те же шум и треск слышны г о л о с а д и к т о р о в:  

«...Обнадеживающие сведения о подключении к АПЛ спасательного аппарата «Колокол» позволили перевести дыхание – появилась надежда…»  

«...Адмирал сказал, что шансы на благополучный исход не очень высоки. Остается только молить Бога, чтобы адмирал ошибся...»  

Возвращается Алла. Она смотрит перед собой невидящими глазами, бормочет что-то неразборчивое, время от времени заглядывая в текст, который она держит в руке. По долетающим отдельным словам можно догадаться, что она учит роль.  

«...Подлодки этого класса выполняют задачи и на гораздо бóльших глубинах, чем эта. Технология спасения экипажа есть, она известна и отработана...»  

АЛЛА. (глядя на Рогова).  

                     «... Мне сладко умереть, исполнив долг.  

                     Мила ему, я лягу рядом с милым,  

                     Безвинно согрешив. Ведь мне придется  

                     Служить умершим дольше, чем живым...»  

Голос диктора:  

«...На борту лодки для каждого моряка имеются средства индивидуального спасения...»  

АЛЛА. Господи!.. Это ужасно... Бедные мальчики... Я представляю, как они там сейчас... (Рогову) Да-да... Я ведь была на подлодке, и не раз... Шура, мой муж, ну... бывший, отец Кати, он ведь начинал службу после училища на подводных лодках, шифровал-дешифровал там что-то... А я же тоже почти военная была – я же во флотском театре «служила» и у меня был «допуск» к нему на лодку...  

РОГОВ. Оч-чень интересно! Алла, мы с вами уже не первый день знакомы…  

АЛЛА. Да, уже третий...  

РОГОВ. ...а я о вас, в сущности, ничего и не знаю. Мы говорим–говорим, я записываю всякую ерунду, а самого-то важного, существенного, я, как выясняется, и не знаю... Значит, муж у вас – подводник?  

АЛЛА. Ну, во-первых – бывший муж, а во-вторых он не подводник. То есть не совсем подводник. Ну да, он закончил военно-морское училище, и сначала, действительно, служил на подлодках, но потом, очень быстро, его забрали на берег, в штаб, там он им нужнее был: у него был необыкновенный талант на языки иностранные, он знает их чуть ли не десять, а уж английский и французский, это для него как родные...  

РОГОВ. Алла, вы меня интересуете с каждым мгновением все больше и больше. Чисто по-человечески. Значит, ваш муж – служит в штабе?.. В каком? На каком флоте этот штаб, вы не помните?.. Алла, будьте добры, сосредоточтесь, это очень важно. На каком флоте этот штаб? Флоты ведь разные бывают – Черноморский, Балтийский, Тихоокеанский...  

АЛЛА (чуть обиженно). Да что вы со мной, как с маленькой, Гена? Я ведь прекрасно понимаю, что флоты бывают разные, я сама, можно сказать, отдала Советскому и российскому флоту лучшие годы своей жизни (смеется), да, во всех смыслах: я служила ему и на сцене, и дома. У меня даже звание почетное есть – «заслуженный подводник» или что-то такое... Мне это звание вручал сам командущий Тихоокеанским флотом. Я сыграла в какой-то пьесе (не помню какой, пьеса была плохая) жену офицера-подводника, который пропадал все время в дальних походах, а я ждала его месяцами на берегу, храня верность, – такая советская Пенелопа. Командующий – адмирал, – в своей речи сказал, что я поднимаю моральный и военно-патриотический дух у всех ВМС СССР и подводного флота в частности, что я – символ, что моя Пенелопа из Совгавани и я сама – жена офицера-подводника, такая молодая и красивая – это давно было, Гена, – олицетворяем всех жен подводников, что я – воплощение верности и женственности и все такое, и тут же, еще торжественная часть не закончилась, предложил мне поехать с ним на неделю в одну сверхзасекреченную бухту. Я, естественно, ответила, что не могу, потому что у меня спектакли каждый день (Шура как раз в походе был), так он вечером, после спектакля, к театру за мной «чайку» прислал и... в общем, выкрал меня на неделю, а спектакли театру пришлось срочно заменять. А что, он красивый был, адмирал, видный еще мужчина... Конечно, между нами ничего такого не было... Я Шуру все-таки старалась не очень расстраивать... Мне даже, знаете, Гена, дали тогда, вместе с почетным этим званием, право проезда раз в год в любой конец Союза. Но сейчас это право не фурычит, после разделения... А что, хорошие были времена, смешные...  

РОГОВ. Все-таки я не понял, Алла, в каком штабе служит ваш бывший муж – на каком флоте?..  

АЛЛА. На Черноморском.  

РОГОВ. Жаль. Хотя лучше, чем ничего. А. чем он конкретно занимается в этом штабе?  

АЛЛА. Даже не знаю. Он всегда такой таинственности напускает... Информация, разведка, шифры; в общем, шпионские всякие истории...  

РОГОВ. И давно вы с ним... уже в... не...  

АЛЛА. Давно. Но мы с ним, можно сказать, дружим...  

РОГОВ. Вот это очень хорошо!  

АЛЛА. Знаете, Гена, мне кажется, что мой Шура вас интересует больше, чем я...  

РОГОВ. Алла!.. Я же серьезный, профессиональный журналист. Если я должен писать о вас, значит, я должен собрать информацию обо всем, что так или иначе имеет отношение к вам...  

На кухню входит К а т я.  

АЛЛА. Я шучу, Гена! Это будет даже хорошо, если вы напишите немножко и про Шуру, он заслужил. Он в общем ведь очень хороший, он стихи даже пишет, вы не хотите их процитировать в своей статье – у него есть много про меня?.. А то он бедный работает, работает, а про него никогда никто не напишет с его секретностью...  

РОГОВ. А что, это мысль! Можно и опубликовать...  

КАТЯ (кивая на входящего на кухню Лешу). Вон, дядь Лешу опубликуйте. Он тоже у нас стихи сочиняет...  

ЛЕЕА (смутившись). Да ладно вам, стихи, скажешь тоже... Так, рифмую водку с селедкой...  

КАТЯ. Ни одного матерного слова не осталось, которого бы он не зарифмовал. Иногда просто здорово получается... Дядь Леш, выдайте про...  

ЛЕША. Да ладно тебе!.. (совсем смутившись) Пойти, почту посмотреть. (Уходит).  

РОГОВ. У меня идея, Алла. Давайте ему позвоним?.. Ну, Шуре вашему…  

АЛЛА. Зачем?  

РОГОВ. Спросим, не возражает ли он против публикации его стихов. Элементарная этика. Это ведь дело такое, интимное, стихи... Кстати, заодно и спросим, что там с этой лодкой произошло-то на самом деле, может, он что-нибудь знает...  

АЛЛА. Конечно, он знает, что с ней произошло. Только у меня нет его телефона.  

РОГОВ. Как? Вы же говорили, что дружите...  

АЛЛА. У нас дружба такая... Односторонняя. Он мне давал несколько раз свой телефон, я запишу, где попало, а потом не могу найти... Да мне он и не нужен, в общем-то, его телефон: сейчас, когда Катя здесь, он сам звонит каждый месяц. Кать, да ты же должна знать его номер?  

КАТЯ. Ниче я не знаю, никаких номеров... (выходит).  

РОГОВ (застонав). Да, если уж непруха пошла... (включает радио).  

Сквозь рекламы пива и памперсов прорезаются голоса дикторов:  

«...После «Комсомольска» авария «Курска» является самой крупной в ВМФ России. Экипаж подлодки и спасатели борются сейчас не только за спасение людей и корабля, но и за судьбу флота... »  

«...По докладу с борта лодки ее ядерная энергетическая установка заглушена и контролируется экипажем. Радиационная обстановка остается в норме... »  

Возвращается Леша с кипой газет.  

РОГОВ. Ну, что там пишут?  

ЛЕША. Иностранцы опять с помощью, а мы, мол, нет! Это нормально, это по-нашему, по-советски! Это – как наша станция «Мир»: летает она, летает каким-то чудом, всё уже на ней давно проржавело, каждую минуту может звездануться и совершенно не факт, что на нас, и мы шантажируем теперь все человечество: не хотите, чтобы она вас накрыла – давайте бабки на ремонт, а нам терять, блин, нечего, мы всё одно смертники, у нас тут Чернобыль на каждом огороде!..  

РОГОВ. Леша, давай поиграем в одну игру.  

ЛЕША (удивленно). Игру?.. Какую?  

РОГОВ. Кто больше вспомнит фольклора всякого про подводные лодки: песни, хохмы, пословицы, народные поговорки. В общем, всё, что связано...  

ЛЕША (озадаченно). Да я не думаю, что их много, пословиц народных про подлодки...  

РОГОВ. Давай так: я тебе за каждую удачную строчку выдаю две гривны.  

ЛЕША. То есть я тебе их продаю?..  

РОГОВ. Ну, можно так назвать...  

ЛЕША. Так это в корне меняет дело. Я думаю, если хорошо покопаться в фольклоре, то можно найти... (Задумывается.Пауза.) ...«Лечь бы на дно, как подводная лодка!»…  

РОГОВ. Нормально! Записываю тебе: «две гривны»...  

ЛЕША (неожиданно, напугав сидящую в углу над своим текстом Аллу, ревет).  

                        «…Спаси-и-ите наши души!..»  

РОГОВ (радостно подхватывая).  

                        «...И ветер режет уши  

                               Напополам!..»  

ЛЕША. Не ветер. Сам раскинь, какой там, у них, ветер, блин?..  

РОГОВ. Неважно… Пишу тебе еще две...  

ЛЕША (поет).  

                  «…Когда усталая подлодка  

                  Та-та, та-та... идет домой!..»  

РОГОВ. «Усталая подлодка» – это хорошо... (Записывает).  

Леша морщит в усилии лоб.  

ЛЕША (после паузы). Про лодку ниче в голову не идет... Может, шире взять – воще про моряков?.. Тут – только подол подставляй: «Ты, моряк, красивый сам собою», «Моряк вразвалочку сошел на берег... », «Полюбила я матроса с голубого корабля», «У матросов нет вопросов»...  

РОГОВ (прерывая его). Это слишком широко. Надо ближе к подводной лодке.  

ЛЕША (улыбается, вспомнив). …А я, знаешь, в детстве не мог выговорить «субмарина», я говорил: «сумбарина». В журнале «Костер» или «Пионер» печатали повесть с продолжением, повесть саму я не читал, а название мне нравилось: «Голубая сумбарина»… Я сначала-то и не знал, что это про подводную лодку. Слово само нравилось...  

Рогов крутит ручку настройки транзистора. Голос диктора:  

«...находятся корабли и самые современные аварийно-спасательные суда Северного флота. После оценки обстановки будут приниматься оптимальные, обоснованные расчетами, меры по оказанию помощи «Курску» и по поднятию лодки на поверхность…»  

ЛЕША (снова пугая Аллу и Рогова, громко). ...«Наутилус-Пампилус»!..  

РОГОВ. Причем тут...  

ЛЕША. Да?.. Извини... (Задумавшись на секунду). «Капитан, капитан, улыбнитесь» – не годится?.. Извини...  

АЛЛА (декламирует в пространство).  

                                        «... О, капитан мой, капитан! Закончен рейс отважный...»  

(Удивлённо глядящим на нее Рогову и Леше, улыбаясь). ... Уолт Уитмен.  

З а т е м н е н и е .  

И вновь – шум, треск, голоса, музыка... Вновь луч света выхватывает из темноты лица озабоченных д и к т о р о в, передающих изо всех столиц мира:  

«...Военный эксперт Бейкер заявил, что русских может спасти только чудо. По его мнению, у России нет необходимой техники, чтобы поднять «Курск» на поверхность: в результате конверсии ее уничтожили, а американская помощь уже не успеет – упущено время…»  

«...Норвежские эксперты утверждают, что с той глубины, на которой лежит «Курск», спастись вполне можно: экипаж подлодки НАТО в подобной ситуации уже был бы спасен. Но они сомневаются, что на «Курске» и спасательной флотилии, подошедшей к месту аварии есть все необходимое по штату. Ни для кого не секрет, что у русских дело доходит до того, что самое необходимое снаряжение и инструмент российские офицеры-подводники вынуждены закупать иногда на свои деньги... »  

.  

.  

16. 08. 2000.  

. На кухне.  

Р о г о в и Л е ш а.. Рогов говорит по телефону, Леша читает газету.  

РОГОВ. ...Да знаю я, как он занят! Анаид, милая, родная, объясни ты ему, что кроме меня, никто эту лодку не «сделает». Какой Борушко!.. Да это же ребенок! Сволочной и подлый мальчик! Он же запорет такую красивую историю! Там нужен я! Объясни ему, Анаидочка, ласковая моя, и я – твой должник по гроб жизни! Выцарапай меня отсюда, из этой украинской неволи, выкупи, как Брюллов выкупил Тараса Шевченко у этих непроходимых хохлов, и я буду писать всю жизнь только твои портреты маслом и посвящать тебе гимны и оды!.. Стоило только уехать и тут же – Борушко!.. Вкрался змеей в сердце главного... Все нормально: с глаз долой, из сердца вон! Ах, Вадик, Вадик!.. Сколько вместе выпито!..  

На слове «выпито» Леша вздрагивает, отрывается от газеты, удрученно смотрит на пустые бутылки.  

(Леше) Интриги, Леша... (В телефон)... Да что «на сотовый»! Я ему уже десять сообщений оставил, он не берет!.. (Выключает телефон и снова начинает набирать какой-то номер).  

Леша приникает к транзистору:  

«...Американцы утверждают, что могли бы переправить воздухом в район бедствия одну из двух имеющихся у них спасательных минисубмарин с базы в Сан-Диего. Великобритания, Франция и Норвегия также повторили свои предложения о помощи. И хотя вчера наши военные заявляли, что располагают всем необходимым для спасательных работ, вечером было принято решение отправить в Брюссель группу наших адмиралов для рассмотрения этих предложений... »  

ЛЕША. Я же говорил – сразу надо было соглашаться на помощь!.. Эх!.. Да что им до нас, простых матросов! Мы для них быдло, пушечное мясо!.. (Роется в карманах – пусто. Рогову). Дай «червонец» – помянуть мореманов.  

Рогов отсчитывает несколько бумажек. Леша, получив их, сразу исчезает в дверях. Рогов продолжает набирать номер.  

«...По-прежнему, в качестве одной из наиболее вероятных версий аварии рассматривается столкновение с иностранной подлодкой, заплывшей в район учений Северного флота. Силы флота сегодня не в состоянии обеспечить противолодочное прикрытие по полной программе, чем пользуются незваные гости. Впрочем, детальное выяснение обстоятельств трагедии пока откладывается. Главное сейчас – спасти людей..»  

РОГОВ (дозвонившись). …Вадик! Вадим Петрович, стой, дай мне одну минуту!.. Вадик, вспомни, в Кисловодске, в гостинице, ночь... Помнишь солистку Бурятского ансамбля танца и пляски?.. Мы же с тобой делили все, даже то, что нельзя делить, и ты так, значит, нашу дружбу?.. Значит, Борушко теперь твой лучший кадр?.. Да что «не в этом дело»! В этом, Вадик! Вот когда Борушко запорет тебе эту военно-морскую песню, тогда ты вспомнишь обо мне, но только поздно будет! Я отсюда, Вадик, не двинусь, и не упрашивай! Я здесь, в Киеве, жить, бля, останусь, я прекрасно здесь себя чувствую, мне, кстати, завтрак, Вадик, сейчас, на кухне, готовит, из кальмаров и крабов, самая красивая актриса бывшего Советского Союза, «мне на кухне жарит,- как сказал поэт, Вадик, – яичницу золотая кинозвезда»! Меня тут этот, Бучма, Кучма, как его, ну, в общем, Тарас Бульба местный, президент, упрашивает остаться, дает квартиру в центре Киева и чтобы я их Пресс-центр в Париже представлял! Я, как дурак, сказал «нет», у нас, вишь, у русских, своя гордость, я же думал, я кому-то нужен там, в Москве, но сегодня, Вадик, я боюсь, что уже не скажу ему «нет»! Что?.. Это я не знаю украинского языка? Да кто его не знает, кроме тебя и Борушки, да че там его знать?.. Да и на кой в Париже украинский язык? Там, Вадик, нужны журналисты высокого класса! Мне, Вадик, для того, чтобы сделать классный материал, не нужны крушения атомных подводных лодок – тут-то и дурак вылезет! – потому что я, Вадик, – профессионал! Я материал везде найду! Даже там, где и запаха его нет! Я бомбу, Вадик, из ничего сделаю! Да ты меня можешь в ссылку, на Сахалин, как Чехова, в тундру, в пустыню – я везде найду и из ничего тебе отолью золотую пулю! Прощай, Вадик, и больше мне не звони! (Отключает телефон).  

Входит А л л а.  

(После паузы). Хорошо, вам, Алла, здесь, в провинции, в Кыиви; сидите себе со своим режиссером в своем подвале, творите, конкуренции никакой, никто вас не подсиживает, никто вам палок в колеса не ставит, а тут... На секунду зазевался и – хоп! – тебя нету, тебя уже съели товарищи по цеху! Как сказал поэт, «чем выше, Алла, мы взлетаем, тем больше недругов у нас!» (Резко поворачивает регулятор громкости радио)  

«...О катастрофическом характере повреждений говорят такие факты: система аварийного всплытия не сработала. Также не сработала и всплывающая камера, рассчитанная на спасение всего экипажа. Кроме того, заглушив ядерную энергетическую установку, подводники лишили корабль основного источника энергии…  

Входит Леша, загадочно улыбаясь, смотрит на Рогова.  

...в результате лодка полностью обесточена, очистка воздуха прекращена, в отсеках царит полная темнота... »  

РОГОВ (глядя на Лешу) Что, фольклор принес?..  

ЛЕША (вытаскивая из-за пояса небольшую книжку). Еще чище. Во, у пацана на рынке за гривну сторговал (протягивает книжку Рогову).  

РОГОВ (читает). «В помощь будущему подводнику»... «Манящие глубины». Что это такое?.. Печать школьной библиотеки...  

ЛЕША. Да ты посмотри! (Перелистывает перед Роговым страницы). Здесь же про подводные лодки – как раз то, что тебе нужно, да еще с рисунками!  

РОГОВ. Леша, ты – гений! Сколько, гривну, говоришь, заплатил? Вот тебе три! Балую я тебя, но ты заслужил.  

ЛЕША (пряча деньги). Слушай, журналист... у меня тут есть один знакомый ...  

РОГОВ. Юный подводник?  

ЛЕША. Да не юный, наоборот... Истопник, в котельной неподалеку работает, бывший моряк, разбирается в них, в подводных лодках...  

РОГОВ. Правильно мыслишь. Может сгодиться. Можешь его организовать?  

ЛЕША. Попробую его привести. Только его надо... заинтересовать...  

РОГОВ. Сколько?  

ЛЕША. Ну... На пузырь хотя бы...  

Получив «на пузырь», Леша уходит. Алла смотрит на Рогова, но тот не обращает на нее внимания: он занят «Манящими глубинами». Скучая, Алла начинает крутить ручку настройки радио:  

«…Лодку удалось подключить к системам энергетики и регенерации воздуха. Пока ясно одно: на борту есть живые – путем перестука азбукой Морзе через корпус они дают о себе знать... »  

«...Связи с «Курском» по-прежнему нет. Признаков жизни экипаж не подавал, хотя в такой ситуации люди должны стуком о корпус определить местонахождение корабля...»  

...Интерес к книжке у Рогова нарастает. Он вынимает блокнот, делает какие-то выписки, вставляет в книжку закладки...  

«...Представители Главштаба ВМФ сообщили, что жертв среди подводников нет. Запаса кислорода хватит не более, чем на двое суток. Какие отсеки затоплены, в каких находится экипаж – неизвестно. Единственная надежда на то, что в затопленных отсеках не было отдыхающей смены – только вахтенные. О судьбе тех, кто по корабельным правилам и святому морскому закону должны были задраиться в аварийных отсеках, не хочется говорить всуе... »  

К а т я выходит из своей комнаты. По макияжу и по сумке в руках можно понять, что она собирается «на улицу». Она заходит на кухню, открывает холодильник, который значительно «повеселел» со времени присутствия в квартире Рогова, достает упаковку какого-то салата, открывает его, ест стоя.  

«...Арктика – кладбище атомных подводных лодок. СССР подписал несколько международных соглашений, запрещающих сброс в Мировой океан радиоктивных отходов. Эти соглашения нарушали все участники, но мы – больше и дольше других. В Арктике лежат 16 атомных реакторов. На дне океана находится пять наших ядерных энергоустановок. Всего же в Мировом океане более 50-ти подобных объектов...»  

АЛЛА (приглушая голос диктора). Ой, я с этой лодкой подводной всё забыла!.. Лодка – лодкой, а жизнь, как это ни печально, продолжается, и надо идти на работу, надо репетировать. А я с этим Баренцевым горем даже не поработала над текстом. Олег будет недоволен... (Уходит к себе.)  

РОГОВ. Кстати, Катя, что вы делаете сегодня вечером?  

КАТЯ (удивленно). Я?.. А что? Не знаю...  

РОГОВ. Знаете, у меня мелькнула мысль. Давайте с вами побеседуем где-нибудь в спокойном месте; может, я сделаю из этого материал...  

КАТЯ. А что я... Это мама – она известная актриса, она талантливая, ее знают, а я что?.. О чем со мной беседовать?.. Я ничего не знаю...  

РОГОВ. О, не скажите. Ваш взгляд на маму, на ее профессию, на ситуацию политическую в республике, как ваши сверстники воспринимают новые границы, разделение... И напечатаем, с фотографией, в каком-нибудь модном журнале. Кто знает, может, я вас сделаю еще более известной, чем ваша мама...  

КАТЯ. Не знаю, прям...  

РОГОВ. Где, вы думаете, мы могли бы встретиться? У меня в гостинице, может? У меня большой номер, там нам никто не будет мешать...  

КАТЯ. В номере?.. Да нет, что вы... Лучше давайте здесь, вечером. Мама все равно допоздна репетирует, а Леша нам не помешает...  

РОГОВ. Ну, здесь, так здесь. Значит, договорились, часов в девять, идет?  

КАТЯ. Угу. (Уходит).  

РОГОВ (глядя ей вслед, прищурившись. Напевает).  

...Заходит в нашу бухту катер,  

На берег сходит капитан.  

Опять бежит девчонка Катя  

За капитаном по пятам...  

(продолжая напевать, крутит ручку транзистора, поднимая звук).  

«...В Главном Штабе опровергли сообщения ряда СМИ о том, что авария «Курска» ставит под угрозу срыва осенний поход в Средиземное море авианосной многоцелевой группы кораблей Северного, Балтийского и Черноморского флотов. Этот поход должен положить начало присутствию России в ключевом регионе Мирового океана...»  

З а т е м н е н и е .  

.  

Вечер. Там же. Р о г о в и Л е ш а. На столе – пустая бутылка водки, два стакана. Рогов читает газету. Вокруг него – на столе, на стульях, на полу – лежат уже просмотренные газеты: видны русские, украинские, немецкие, английские заголовки; тут же, на столе «Справочник юного подводника», с которым он теперь не расстается. Время от времени он посматривает на входную дверь, прислушивается – не идет ли кто.  

Леша напряженно вслушивается в г о л о с, доносящийся из транзистора:  

«...Адмиралы почему-то считают, что если хоть один моряк с российской подлодки будет спасен с чужой помощью, это закончится непременно политической катастрофой. Понятно – статус России как великой морской державы, действительно, пострадает. Впрочем, он пострадает еще больше, если операция по спасению закончится неудачей…»  

Входная дверь открывается. Входит К а т я. Она заглядывает на кухню, затем скрывается в своей комнате.  

«...Попасть на «Курск» матросом срочной службы очень сложно. После 10-ти классов – практически нереально, требовалось средне-техническое образование. И даже после этого – конкурс. Они рвались на «Курск»...  

Взглянув на Лешу, по-прежнему поглощенного событиями на Баренцевом море, Рогов берет стоящую около стола туго набитую сумку и направляется к комнате Кати. Негромко постучав, входит к ней.…  

…Судите сами: на лодке всего 24 матроса, из них половина – в основном составе, а половина – в резервном, на берегу. Никакой «дедовщины», каждые полгода отпуск, кормят на убой. Они приезжали домой довольные и толстые. За время службы каждый поправлялся на 8-10 килограммов. И тут такая трагедия... »  

ЛЕША (нетерпеливо крутя ручку настройки). ...Что там, на лодке-то происходит?.. Ну-ка, «источники», быстро доложили!..  

«...Затоплено четыре отсека – это значит, что, скорее всего, бóльшая часть экипажа погибла. В корме может оставаться не больше 15-ти человек. Последняя надежда – что на комингс-площадку 9-го отсека, где есть аварийный люк, сядет – если позволит погода – спасательная камера… »  

ЛЕША (поворачивая ручку). Сесть-то она сядет, а люк-то откроется?..  

«...Да, такая опасность есть: после такого удара люк может заклинить. И тогда, будем смотреть правде в глаза, спасения нет... »  

ЛЕША (тяжело вздыхая). Значит, остается только молиться?.. (Крутит ручку.)  

«...Молебен о спасении экипажа совершил вчера Патриарх Московский и всея Руси Алексий II вместе с членами Архиерейского собора. К молитвенному прошению о спасении подводников была присоединена и молитва о их семьях и близких, которые переживают эту трагедию... »  

ЛЕША (крутя ручку настройки). …Вот что мне интересно: вот они там стучат по азбуке Морзе, а нам ниче про них неизвестно. Про что они стучат-то три дня уже?..  

«...То, что эти три дня выдавалось за контакт с помощью перестукивания, оказалось самой примитивной связью при помощи кувалды, которой члены экипажа давали о себе знать, и что, похоже, не прибавило информации и тем, кто наверху... »  

ЛЕША (снова дергая в раздражении ручку). Ты мне скажи: есть ли потери среди ребят, жив ли командир, какая обстановка в отсеках?..  

«...На эти и другие вопросы, железный корпус К-141 ответа не дал…»  

Леша, тяжело вздыхая, уходит в свою комнату. Чутко реагируя на Лешины перемещения в пространстве, радио несколько раз перескакивает с одной волны на другую:  

«...Шок – это по-нашему!.. »  

                      «...Нам бы, нам бы нам бы, нам бы  

                              Всем – на дно!  

                      Там бы, там бы, там бы, там бы  

                              Пить вино!..»  

«…в подобной ситуации. Здесь, в Норвегии, каждый год проводятся учения, где подводники поднимаются сами с глубины 180 метров...  

...Внезапно, дверь Катиной комнаты открывается, оттуда выскакивает Катя. За ней, с бутылкой коньяка и рюмкой в руках, выбегает Рогов. Катя отступает, пятясь от него, на кухню, мотая отрицательно головой.…  

...На Российском же флоте, экипажи если и тренируются, то прежде всего на спасение своих кораблей, забота о людях отходит на второй план...  

...Тусклый неровный свет гаснет окончательно. В темноте слышно разгоряченное дыхание Кати и Рогова, затем –шум упавшего стула...  

…Россия даже не участвует в ежегодных международных конгрессах, посвященных безопасности подводных лодок и выживанию экипажей…»  

…Вспыхивает огонек зажигалки в руке у Рогова; он осматривается, находит свечу, поджигает фитиль. Катя, забившись в угол между подоконником и столом, наблюдает за ним...  

«…Итальянская «Стампа» размышляет, действительно ли закончилась «холодная война» между Россией и Западом, ни на секунду не перестающими шпионить друг за другом. Такие военные игры все больше походят на нелепое продолжение вышедшей из моды игры, в которой люди умирают не понарошку... »  

РОГОВ. Ну... один поцелуй, невинный, отцовский...  

КАТЯ. Да... Знаю я вас, партизанов, с вашими отцовскими поцелуями...  

«...Британская «Крисчен сайнс монитор» связывает аварию с хроническим недофинансированием флота и падением квалификации личного состава…  

РОГОВ (надвигаясь на Катю). …Глупая, я тебя сделаю знаменитой, я покажу тебе Москву, ну, хочешь, я познакомлю тебя с Вознесенским?..  

КАТЯ. А кто это? Тоже старик какой-нибудь?.. (Смеется.)  

…«Затопление гордости российского флота, – пишет газета, – означает тяжелый удар по престижу России и способно заставить ее отказаться от притязаний на роль мировой морской державы...  

...Рогов дует на свечу, она гаснет.  

КАТЯ. Да вы что, дяденька, с ума сошли, сейчас мама придет... (Смеется)  

«...Британская «Таймс»: Россия унаследовала бóльшую часть советского ВМФ, но не имеет средств для его содержания в боеспособном состоянии. В годы правления Ельцина ВМФ пришел в упадок. Флот атомных подводных лодок, в 1990 году насчитывавший 114 единиц, сегодня сократился до 28, из которых лишь 10, включая «Курск», могут выходить в море... »  

.  

.  

17. 08. 2000.  

Перед нами – вся квартира. Л е ш а — на кухне, вслушивается в г о л о с д и к т о р а: кажется, что он единственный из обитателей квартиры, полностью поглощен историей с подлодкой... А л л а – в своей комнате, на расстеленном на полу коврике, в трико, с перехваченными лентой волосами, делает гимнастику – что-то близкое к упражнениям йоги... К а т я — в своей, соседней с Аллиной, комнате. Сидя в постели, в своей короткой майке-ночнушке, она всматривается в зеркало, долго и тщательно изучая свое лицо – не прокрался ли, пока она спала, какой-нибудь новый прыщ...  

«...Госдепартамент США признал, что две американские подводные лодки действительно отслеживали учения кораблей Северного флота, однако чуть ли не с «горизонтальной» дистанции и, естественно, повреждений не имеют... »  

Телефонный звонок. Алла выходит к телефону, расположенному в прихожей.  

АЛЛА. …Да... Кто?.. Какая медслужба?.. Железнодорожного вокзала?..  

Вы, наверное, ошиблись. ...Да, знаю... Это мать моего мужа. Моего бывшего мужа. Что с ней?.. Ей плохо?..  

КАТЯ (выскакивая из своей комнаты). …Кто?.. Бабушка?.. Что с ней?..  

АЛЛА. ...Но что она там делает, на вокзале? Она же живет в Шепетовке… Да-да, конечно, мы сейчас приедем за ней…  

КАТЯ. …Я поеду!..  

АЛЛА. …Моя дочь сейчас приедет... (Кладет трубку.) …Ничего не понимаю... (Кате) А как ты ее привезешь?.. На чем? На трамвае?..  

КАТЯ (натягивая джинсы). На такси!  

АЛЛА. А где ты деньги возьмешь? У меня есть две гривны, но этого же...  

КАТЯ. Не надо. У меня есть.  

АЛЛА. Откуда?..  

КАТЯ. Неважно. (Выскакивает за дверь).  

АЛЛА (делая упражнение для шеи: вытягивая подбородок вверх и разглаживая шею тыльной стороной ладоней.) Ничего не понимаю. Я работаю-работаю всю жизнь, как лошадь, и у меня никогда нет денег. А она ничего не делает, ребенок ведь еще, в сущности, и у нее есть деньги на такси... Леша, хоть ты, можешь что-нибудь мне объяснить?.. (Не прекращая делать упражнение, возвращается на свой коврик)  

«...Пока не ясна главная причина аварии. Специалисты склоняются к разным версиям: по одной – в носовой части произошел взрыв учебной торпеды, или – старой мины. По другой – лодка столкнулась с каким-то очень тяжелым плавающим объектом. Скорее всего, это была чья-то иностранная подводная лодка. То, что руководители США и Великобритании утверждают, что их кораблей не было в районе аварии, еще ничего не доказывает. В феврале 92-го года...  

Звонок в дверь. Леша идет открывать.  

...в глубинах этого же полигона наша подводная лодка столкнулась с американской ударной лодкой «Батон Руж», и ее командование так же отрицало этот факт, пока ему не были представлены керамические части из обшивки субмарины...»  

Входит Р о г о в. В руках у него цветы, торт.  

«...Сегодня у Президента последний день отпуска. Завтра прямо из Сочи он отправится в Ялту, где два дня будет проходить неформальная встреча глав государств-членов СНГ...»  

АЛЛА (громко). Гена, это вы?.. А я здесь... Подождите, я скоро закончу… (Продолжая медленно прогибаться на коврике). Ой, Гена, а у нас гости!.. Татьяна Ивановна, бабушка Кати, здесь, сейчас приедет. Она будет в моей комнате, а я, пока она здесь – с Катей, в ее... Что там с ней случилось? Что она делает на вокзале?.. Всё куда-то едет, а куда в ее-то возрасте ездить? Сиди себе дома, смотри телевизор, с голоду она не умирает: какая-никакая, а пенсия, и Шура ей что-то высылает; все-таки, нет – ей не сидится, такая неугомонная, бегает, продает-покупает; у них, знаете, Гена, у тех, кто войну пережили, они все никак не могут остановиться – сколько им не дай – им всё мало, всё они какие-то запасы делают, на случай там блокады, голода: я с Шурой когда жила, в какой угол ни загляну – под кроватью, за шкафом, везде – всё какие-то банки с тушенкой, с гречкой, супы, пачки соли, макароны, мыло – да, не поверите, один чемодан полностью был забит мылом!.. Но я ее все равно любила, она меня все-таки протерпела несколько лет... (Заканчивает делать гимнастику, надевает халат). …Ой, Гена, вы увидите, сейчас начнет борщ варить, вся квартира – весь дом! – пропахнет борщом!.. (Входя на кухню). …А впрочем, сейчас мне этот запах не показался бы таким уж невыносимым... Это даже хорошо, что она приехала – может быть, Катя не будет так поздно домой приходить, пока бабушка здесь: я попрошу, чтобы Катя побольше была с ней, она бабушку любит, тем более, если она в таком состоянии, что ее с поезда сняли...  

ЛЕША. Да! Борщи она знатные готовит!..  

АЛЛА. Ой, а у нас же нечем даже ее встретить!..  

РОГОВ. Понял. Не беспокойтесь, Алла, мы с Лешей все организуем.  

Делает знак Леше. Тот, оживившись, хватает большую сумку, они с Роговым выходят. Алла идет в ванную комнату. Слышен шум льющейся воды.  

З а т е м н е н и е.  

«...По результатам боевой подготовки «Курск» считался лучшим в нашем ВМФ. Он недавно вернулся из успешного дальнего похода в Средиземное море, где работал в зоне ответственности кораблей НАТО, которые так и не сумели его обнаружить и запеленговать...»  

.  

В прихожей.  

В дверях К а т я и Т а т ь я н а И в а н о в н а. А л л а, успевшая приготовиться (глаза подведены, щеки нарумянены, губы ярко накрашены) к приезду экс-снохи, обнимает Татьяну Ивановну, стараясь не слишком прижиматься к ней, чтобы не смазать макияж.  

АЛЛА. Татьяна Ивановна!.. Ну что вам не сидится дома?.. Что вы всё куда-то бежите, всё куда-то едете! Вот и очень хорошо, что вас сняли с поезда – так бы когда вы к нам заехали?.. Конечно, это плохо, что у вас со здоровьем неважно, но вы сами виноваты, вы же знаете, что у вас не бог весть как со здоровьем – что вы всё куда-то рветесь?.. И Шура тоже не будет доволен вами, если узнает... Но, значит, не очень что-то страшное, если они вас не госпитализировали, значит, вам надо просто-напросто отдохнуть, вот вы и отдохнете у нас... Катя-то как рада, и я сама... Но вы, значит, если бы не эта история с вашим давлением, вы бы так и мимо проехали?.. Почему вы не позвонили, не предупредили, мы бы с Катей к поезду подошли, принесли бы вам чего-нибудь... Вы на меня обижены, может быть, за что-нибудь?..  

КАТЯ. Мам, помолчи...  

АЛЛА. Почему?.. Что случилось. Куда вы ехали-то, Татьяна Ивановна?.. Не хотите сказать? Что с вами обеими?.. Кать, ты что-то знаешь? Куда бабушка направлялась-то? Почему она нам не позвонила?..  

КАТЯ. Она к папе ехала, мам...  

АЛЛА. К папе?.. Я ничего не понимаю. Почему к папе надо ехать таким манером... На Черное-то-море...  

КАТЯ. Он не на Черном море... Он на этой лодке, мам...  

АЛЛА. На какой лодке?.. Татьяна Ивановна, что она говорит, про какую лодку?..  

КАТЯ. Которая лежит... на грунте... По радио которая...  

АЛЛА. Да что за ерунду ты говоришь!.. Это же в Баренцевом море она на грунте лежит, глупенькая! Что ты пугаешь всех. С этим шутить нельзя, Катя, там у людей настоящая трагедия, а ты... Татьяна Ивановна, скажите ей хоть вы!..  

КАТЯ. Папу два месяца назад перевели на Северный флот…  

П а у з а .  

АЛЛА. …Ну и что?.. Даже если его перевели? С чего вы взяли, что он на этой лодке? Хоть на этой, хоть на любой другой. Он же сто лет как служит в штабе. Если его и перевели, так куда-нибудь в Штаб Северного флота. Его никто не отправит в море, как какого-нибудь банального члена экипажа, он слишком ценный. С его-то головой! Да даже и не думайте, Татьяна Ивановна! Всё это фантазии!..  

Дверь открывается, входят Л е ш а и Р о г о в с сумкой и с пакетами…  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Шура... на лодке...  

З а т е м н е н и е.  

В темноте высвечиваются лица д и к т о р о в:  

«…«Дейли Телеграф» предупреждает: «Самолюбие российских властей может стоить экипажу «Курска» жизни. Почему страна и флот, за плечами у которых более десятка подобных катастроф, так самоуверены?..»  

«…Это ЧП международного масштаба. Весь мир воспринимает его как свою собственную беду. Не столько даже в силу возможных экологических последствий, сколько из-за очевидной необходимости спасать людей: в любом нормальном обществе – это высшая ценность... »  

«...Принятие иностранной помощи – не повод для унижения, а разумный прагматизм сильной державы. Но, может быть, Москва не хочет огласки подлинных причин аварии и подлинной ситуации на «Курске»? Весь мир помнит, во что обошлась СССР мания секретности в дни Чернобыля...»  

«…Времени остается всё меньше, а один из главных чиновников тратит часы на перелеты в курортный Дагомыс для докладов президенту, который не видит поводов для того, чтобы прервать отпуск...»  

.  

Ванная комната.  

Дверь в нее плотно прикрыта. Устроившийся здесь Р о г о в, приглушенным голосом разговаривает с кем-то по телефону.  

РОГОВ. …Ты только подумай на секунду, ч т о падает в руки! Тьфу-тьфу-тьфу, боюсь спугнуть! Представляешь, что сейчас творится там, в Мурманске?! Несколько сот репортеров со всего мира свалились на эту дыру – а ничего нарыть не могут: я же знаю наших вояк, они их ни к чему и ни к кому не подпустят! Родственники, которые туда приехали, заперты наглухо за несколькими кордонами! А там телекомпаний – больше, чем этих родственников! А им несколько раз в день в эфир надо выходить, какую-то информацию выдавать! Да они там каждую дворнягу, в Мурманске, готовы поить, чтобы она им интервью дала, видимость чтобы создать, что они не напрасно баксы просиживают там!.. А тут – три женщины, или нет, две с половиной: мать, дочь и б ы в ш а я жена... Эх, если бы она еще была не бывшая!.. Но это мы еще посмотрим, может, удастся что-нибудь сделать, может, еще сохраним семью... Ты представляешь, а?!. Три! Никем не тронутых! Никто еще не знает! А теперь – всё, даже если и узнают – я никого к ним не подпущу! Они – м о и! ...И он – мальчик, мечтавший о море, романтик, влюбляется в молодую красавицу-актрису, пишет ей стихи, увозит ее с собой, быстрая карьера, молодой кавторанг, контрразведчик, оказывается ( он был прикомандирован! ) на этой лодке, и три женщины – три поколения – стоят на берегу, всматриваются в свинцовую даль... «Женщины и море». А? Как?..  

З а т е м н е н и е.  

.  

Кухня.  

Л е ш а «прикован» к транзистору:  

«...Отвечает адмирал флота Владимир Чернавин: « – В мою бытность командую-щим Северным флотом американские подводные лодки довольно часто нарушали наши территориальные воды как раз в тех районах, где и находится «Курск». С конца 60-х годов столкновения с американскими субмаринами случались не столь уж редко. Последнее – в марте 93-го у Кольского полуострова с подводной лодкой «Грейлинг»…»  

.  

Комната Аллы.  

Т а т ь я н а И в а н о в н а, А л л а, К а т я.  

КАТЯ. …Последний раз, когда он мне звонил, разговор был такой короткий, я куда-то спешила, я была уверена, что он из Севастополя звонит, он ничего не сказал про переезд, правда, он сказал, что у него есть новости, но о них он подробнее расскажет потом, в следующий раз...  

«... -Мог ли это быть внутренний взрыв, скажем, водорода в аккумуляторной яме? -Нет, не думаю. Такие взрывы не приводили к повреждению прочного корпуса даже на дизельных подлодках, рассчитанных на куда меньшую глубину погружения. Маловероятен и взрыв торпед в носовых аппаратах...»  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …А потом вдруг думаю: что ж я сижу, он там, а я... Надо ехать. Бросилась к нашему мэру, но меня в приемной и слушать никто не захотел, в военкомат – то же самое, там еще и обругали. Заняла деньги под проценты, а в кассах билетов на поезд нет. Пошла к поездам, проводников просить, но те ничего не могут: всё переполнено, курортники возвращаются. Потом повезло, один меня взял, я ему все деньги, что были, отдала, думаю, лишь бы до Москвы добраться, а там, может, всё-таки добрые люди найдутся, помогут в Мурманск уехать...  

«...В процессе слежения за российскими атомоходами, они на какое-то время теряли с ними акустический контакт и море оказывалось тесным – столкновение. Вторая версия – взрыв в носовой части…»  

.  

Ванная.  

Р о г о в разговаривает по телефону.  

РОГОВ. …Жена! Даже если и бывшая; да и потом – тут же дочь, она же не бывшая, она всегда его дочь, а теперь еще и мать... Да нет, почему она должна быть беременная, ты что меня пугаешь, это же еще ребенок... Да нет, не она «теперь еще и мать», а я говорю – теперь еще и мать приехала… Мать героя! Конечно, это уже прекрасно, только этого мало, как говорил поэт... Надо, чтоб было три женщины в голубом. Нет, шучу, в черном. Ах, как жаль!.. Какая красивая была бы картинка: мать, жена и дочь... Ладно, бывшая, так бывшая, могло и этого не быть, все-таки я в рубашке родился… (Услышав чьи-то шаги за дверью, прислушивается. Перейдя на шепот) Ладно, всё, Сань, связь прерываю, Томку целуй… (Выключает телефон).  

Выходит из ванной, натыкается на А л л у.  

(Обрушивая на нее всё свое отчаяние и досаду). …Зачем вы развелись?!.  

АЛЛА (не понимая). …С кем?.. О чем вы?.. А, вы о Шуре... Не знаю... (Оглядывается на дверь, за которой осталась Татьяна Ивановна… Шепотом) Как – «зачем»?.. Много всего... Походы его бесконечные, и потом – театр, репетиции, поклонники, у меня же работа такая, я все время на людях, он нервничал... Да в общем, не знаю зачем, все разводятся, что тут такого...  

Появляется Т а т ь я н а И в а н о в н а, Алла замолкает.  

РОГОВ (вздыхает, ни к кому не обращаясь). Да... Какое горе...  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Почему «горе»? Нет еще никакого горя. И не будет. Их спасут.  

РОГОВ. Конечно, спасут. (С неожиданной горячностью). …Но пока, в ожидании этого, на до сделать всё возможное, чтобы вся страна, весь мир узнал как можно больше о вашем сыне… (Появившейся в дверях, ничего не понимающей Кате). …0 твоем отце. (Алле). …О вашем бывшем муже. Открытки, письма, телеграммы, фотографии, книжки, которые он любил – всё! Пусть все узнают, каким он был заботливым отцом, любящим сыном, какие он штуки выкидывал, когда был влюблен – ведь выкидывал, верно?..  

АЛЛА (ошарашенно глядя на него). Ну... выкидывал...  

РОГОВ. Ну вот! Я же его знаю!.. То есть я хочу сказать, знал, то есть видя и немножко начиная знать вас, тех, кого он любил, самых ему близких людей, я уже как бы и его знаю...  

З а т е м н е н и е .  

«...и убралась только когда ее отпугнули гранатами. И было это уже в 98-м, в том же самом Баренцевом море. Хорошо известны морякам и другие традиционные развлечения, например, игра в «кошки-мышки» – когда экипажи отрабатывают выход в атаку на лодку вероятного противника, так сказать, живьем, или отрабатывают приемы уклонения от слежения. Но поскольку даже самые современные акустические комплексы имеют «мертвую зону», а лодки обладают малошумностыо, столкновения неизбежны... »  

.  

На кухне.  

Р о г о в говорит по телефону.  

РОГОВ. Вальтер, привет, старина. Ви гейтс?.. Ничего, спасибо. Готов? Диктую: «...Наши атомные подводные лодки не тонут, а «залегают на грунт». В Чечне мы не ведем войну, а «проводим контртеррористическую операцию». Наше государство изъясняется эффемизмами. Главный Штаб ВМФ вместо того, чтобы немедленно и честно доложить согражданам о беде, долго и туманно, эзоповым языком, с ужимочками и недомолвками, старательно вешал соотечественникам на уши макароны по-флотски, не говоря всей жестокой правды... » . . .Вас-вас?.. «Макароны по-флотски»?.. Ну, такое выражение, игра слов, «лапша на уши»... короче, переводи как хочешь, твои проблемы... Диктую: «...Позже стало известно, что терпящей бедствие лодке было даже запрещено подавать международные сигналы бедствия…» …Вас?.. Откуда стало известно? От «источников»! Какая тебе разница, откуда, ты переводи!.. «…Это, штабные чиновники, многозначительно закатывающие очи ко лбу, полушепотом объясняли секретностью корабля... Наши генералы и адмиралы всё боятся, как бы не открыть «потенциальному противнику» и без того всем известную военную тайну, а заодно обнаружить собственное бессилие. Они боятся, что иностранные специалисты, спустившись на дно Баренцева моря, бросятся не вызволять из западни российских моряков, а будут выдирать из отсеков ракеты, боеголовки, хапать бортовые журналы, и вырубать электронные платы... Абзац. На грунт давно залегла наша государственная машина. Вместе с лодкой на дно ушла вера людей в способность государства защитить их от беды. Вместе с лодкой К-141 на дне оказалась власть.» Точка. Ну, как?.. Ха-ха! Это еще что! Я тебе такую конфетку готовлю – все твои немцы заплачут. Но – об этом после. Рот фронт. Но пасаран!.. (Выключает телефон)  

Появляется Л е ш а с гитарой в руках.Рогов удивленно смотрит на него.  

ЛЕША (помявшись). Фольклор…  

РОГОВ. Давай...  

Леша выглядывает в коридор – нет ли кого, – закрывает плотно дверь на кухню, берет гитару, прокашливается. Рогов ждет.  

ЛЕША (лупит по струнам расстроенной гитары, орет).  

             Если придется когда-нибудь  

             Мне в океане тону-у-уть,  

             То на твою фотографию  

             Я не забуду взглянуть, ау-ау-ау!..  

             Руки, сведенные судоргой,  

             Страстно к тебе протяну-у-у,  

             И, навсегда успокоенный,  

             Камнем пойду я ко дну ау-ау-ау!..  

(Глядя на Рогова, после паузы). Очень по теме, как специально...  

Рогов молчит.  

...Да?.. Извини... (Идет с гитарой к двери. Обернувшись, со слабой надеждой). А вот еще есть народная пословица... то есть поговорка-прибаутка: «Как без водки – на подлодке?.. »  

РОГОВ. Сам придумал?  

Леша отводит глаза, молчит.  

Иди, Лешь. Думай. Головой... Деньги, они никому, брат, легко не даются...  

Леша идет к двери.  

... Постой! Ты истопника-то нашел? Подводника своего?..  

ЛЕША. Да найти-то я его нашел, да привести его сюда не так-то просто оказывается, потому как он, как специалист, в связи с событиями, сейчас нарасхват. Но я его приведу, не сомневайся, журналист. Это мой долг, как соседа, надо чтобы он маму успокоил, объяснил ей всё, как там происходит, чтобы она не переживала в неизвестности. …Только надо что-то, чтоб его заинтересовать...  

РОГОВ. Я же тебе дал вчера…  

Леша молчит, смотрит в окно.  

Ладно. (Вынимает бумажку, дает Леше. Тот моментально исчезает.)  

Оставшись один, Рогов включает радио:  

«...никак не получается... Потому что экипажи спасательных аппаратов давно не выходили в море, не тренировались. Нет нормальных батарей, на аппаратах – под видом экономии– старые стоят, и прочее…  

…Рогов, подумав, направляется к комнате Аллы, где сейчас находится Татьяна Ивановна...  

…Раньше были у нас две спасательные лодки, но они уже списаны. И того навыка, который был у старых спасателей – там работали мастера высокого класса – попросту нет…»  

…Рогов стучится, затем, подождав немного, приоткрывает дверь.  

Т а т ь я н а И в а н о в н а сидит на постели, рассматривает разложенные вокруг нее – тут же, на постели, – фотографии, письма, телеграммы, открытки... Рогов входит в комнату.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Вот это он с другом... а это его лодка, но другая, на которой он на Дальнем Востоке служил... Как вы думаете, надолго им хватит воздуха?..  

РОГОВ. По радио сказали, что должно хватить до 25-го августа…  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ну, слава Богу, а то они говорили вчера, что только до 18-го...  

РОГОВ. Нет-нет, это – точно, это самый главный адмирал сказал.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Мне еще в субботу вдруг так плохо стало, так плохо себя почувствовала, а потом, в понедельник, слышу: «Подводная лодка легла на грунт», – я тут-то и поняла, отчего мое состояние такое, что Шура, сыночек мой, попал в беду… Ладно, думаю, пойду отправлю ему посылку... Завернула носки ему теплые, шоколад еще положила, он любит... А потом, уже по дороге на почту начинаю думать, а сколько ж там кислорода?.. Хватит ли?.. Отправила посылку и каждый час стала слушать новости... До сих пор не доходит, со мной ли всё это… (Показывает фотографию). Это я с ним, с грудным, в тюрьме...  

РОГОВ (не понимая). В какой тюрьме?..  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. В пересыльной... Это ж он меня, Шурочка мой, и освободил: только он родился – «указ» вышел, чтоб беременных и с грудными детьми освободить... Хорошо даже, что телевизор не работает, я его боюсь... А у них там теплая одежда есть?..  

РОГОВ. Конечно, есть! (Подумав). Должна быть... Татьяна Ивановна, расскажите о нем, каким он был в детстве?..  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Да каким?.. Намучилась я с ним, все время в школу вызывали, ругали, соседи тоже жаловались вечно на него, что их детей с пути сбивает, говорили про Шуру, что он из тюрьмы не выйдет... .  

РОГОВ (с легкой досадой). Да что ж вы всё про тюрьму, Татьяна Ивановна? Вы вспомните лучше – о чем он мечтал, какие книжки читал... Про море, небось, всё?.. Беляев, там, Жюль Верн?..  

Татьяна Ивановна, задумавшись о чем-то своем, не отвечает. Рогов делает еще попытку «пробиться» к ней:  

…«Остров погибших кораблей»?.. «20 тысяч лье под водой»?.. Не помните?.. (Поняв, что Татьяна Ивановна его не слушает, выходит).  

.  

На кукне сидит А л л а.  

АЛЛА (появившемуся Рогову). Что вы к ней пристали, Гена. Отпустите ее. Не мечтал он быть никаким моряком, ни, тем более, подводником. Он случайно в училище-то морское попал. Он вообще с детства стихи писал. И еще у него страсть была – музыка. У него были вкусы, как бы... «рэтро», что ли... Он обожал «Битлз», «Пинк Флойд», «Чикаго», Уандера... Он все их альбомы наизусть знал. Он по их текстам и английский выучил. А французский – по Гинзбургу и Джо Дассену... Ему вообще языки легко давались, это дар Божий у него был. Если он о чем и мечтал – это переводить его любимых англичан и французов и свои стихи писать...  

РОГОВ. А как же он оказался моряком?..  

АЛЛА. Случайно, я же говорю. У него какие-то неприятности с милицией были, ну, вот он и спрятался там – подал документы. Потом хотел было забрать, но преподаватели его уговорили – разрисовали ему перспективы, мол, с его любовью к языкам, он нигде лучше не найдет применения, чем на флоте... Мы познакомились с ним, когда он был на 2-м курсе, – я приехала во Владивосток поступать в театральный институт, мне было 17 лет... В институт я тогда не поступила, но меня пригласил режиссер местного ТЮЗа, актрисой... Возвращаться домой не хотелось и, конечно, я согласилась. Мне дали место в театральном общежитии, вместе с двумя другими девочками, актрисами. И вот, однажды ночью, к нам в окно стучится кто-то (а мы жили на пятом этаже, так они – их было трое – с крыши, по какой-то веревке, спустились)… Мы уже спали и, естественно, не хотели их впускать, но они сочинили такую трогательную историю, мол, они – моряки из Находки, приехали специально на премьеру «Тиля Уленшпигеля», а теперь опоздали на катер, город незнакомый, пойти ночевать некуда... Симпатичные, веселые, с гитарой... в общем, мы их впустили. Правда, взяли с них слово, что они будут вести себя прилично. Мы им даже постелили на полу... У них было вино с собой... На полу, конечно, так никто и не спал… А на следующее утро мы с ним подали заявление в ЗАГС. Сначала – юность, романтика, студенчество... Он приходил в театр – в форме, красивый, с цветами, – мне все девчонки актрисы завидовали. На наших театральных капустниках пел свои песни под гитару (смеется, вспоминая):  

                 «... Я – курсант, недоучка, изгой,  

                           Ты – актриса…  

                 И стою, упиваясь тобой,  

                           Мну кулису...  

.  

                 Как прокуренный твой голосок  

                           Полон страсти...  

                 Поцелуй посылаю в висок,  

                           Чтобы – насмерть!  

.  

                 Я портал в отчаянье скреб,  

                           И, из ложи, –  

                 Я, без промаха, – «чмок»! – тебя в лоб,  

                           В губы – тоже…  

.  

                 Жажды в и д е т ь – не утолю,  

                           В сердце – пенье…  

                 Но когда с тобой рядом стою –  

                           Нем, как пень я…»  

.  

...А через год – как-то так всё быстро получилось, – Катя родилась… Он мне говорил, да и все мне тогда говорили, чтобы я с этим не спешила, что, мол, рано, и режиссер мой меня отговаривал: он «Ромео и Джульетту» хотел ставить, но я вдруг решила – нет, я должна, я даже почувствовала в себе какой-то талант – материнства, что ли... Но он зря боялся, режиссер: я Джульетту сыграла – у меня живота совсем не было... ну, был чуть-чуть, если кто не знал – никогда бы не догадался... Я была на восьмом месяце – и играла «сцену на балконе», и у служебного входа меня поклонники ждали, ни о чем не подозревая!..  

А потом началось: сначала мы жили втроем в общежитии театральном, потом он на свою первую лодку распределился, мы жили в гарнизоне, в военном городке – печаль, Господи, какая, тоска!.. Пожила я месяц-два так – женой моряка на берегу, в ожидании, и поняла, что не могу так: без театра уже невозможно, отрава такая... И тут к нам приезжает театр из соседнего города, из Совгавани; знаете, на каждом флоте был такой театр, свой, для моряков, и этот тоже, он был в ведомстве Политуправления Тихоокеанского флота, и репертуар – соответственно... В общем, я встретилась с их главным, мы поговорили – и он взял меня «на службу». Конечно, эти театры военные – это ч т о-т о!.. Я даже не знаю, сейчас они еще существуют или нет, но в тот момент для меня это было спасение, какая-никакая работа, роли. Я за те годы переиграла весь военно-морской репертуар: «Шторм», «Оптимистическую трагедию», «Сорок первый», «Песнь о черноморцах», «Океан», «Флаг адмирала», «Чаепитие на клотике»... Вот вы знаете, что такое «клотик»?..  

РОГОВ. Я?.. Нет.  

АЛЛА. Ну, вот. Врочем, я тоже не знаю. Но играла. Да, работы хватало, молодая была, грех жаловаться, играла все подряд. Иногда даже Шекспир какой-нибудь проскакивал – Отелло, все-таки, морской офицер был, – так я Дездемону сыграла; «Буря» тоже, по недосмотру Худсовета, за морскую пьесу сошла... С Катей – Татьяна Ивановна сидела, – она приехала… А Шура появлялся на короткое время и снова исчезал надолго... (Замолкает, задумавшись).  

Рогов поднимает звук радио:  

«…-Подают ли сигналы пострадавшие? -Сейчас уже, в общем, нет... Но не надо делать выводы, что там произошло что-то ужасное. Из-за резкого уменьшения кислорода в воздухе люди могут оказаться несколько не в том активном состоянии, в котором они находились в первые часы, когда подавали сигналы. Нельзя делать выводы, хотя бы из сострадания к их родным...»  

Возвращается Леша, с ним – немолодой, «подержанный» ч е л о в е к...  

ЛЕША (представляя Рогову гостя). Вот... Кузьмич...  

РОГОВ (пожимая гостю руку). А-а... Это вы – истопник-подводник? Наслышан...  

«Потому-то и ждали четыре дня, перестукивались с подводниками, потому что нет на Северном флоте ни оборудования, ни специалистов, которые могли бы вытащить запертых в подводном гробу людей... »  

…Из своей комнаты выходит К а т я, идет в комнату к Татьяне Ивановне…  

«...Вечером вице-премьер сделал сенсационное заяление: «Экипаж «Курска» уже не подает признаков жизни. То есть: спасательная операция завершена, итог – трагический...»  

ГОЛОС КАТИ (кричит). …Бабушке плохо!.. Корвалол, где корвалол?..  

Алла, Леша и Рогов бросаются в комнату, затем Рогов выскакивает со стаканом – набрать воды...  

На кухне остается один Кузьмич, сосредоточенно вслушивающийся в радио…  

«...Теперь выясняется, что наши спасательные средства (самые лучшие в мире, по заявлению вице-премьера) имеют значительные ограничения по погоде и не слишком эффективны даже вблизи побережья...»  

З а т е м н е н и е .  

... Вновь луч света скользит по радиостудиям мира:  

«...Этот тип корабля относится к числу наиболее важых и ценных для России, так как он в одиночку способен уничтожить до половины боевого охранения авианосной группы противника и повредить ударный авианосец, сорвав выполнение его задач...»  

«...Военно-морской эксперт США Норман Полмэн признал, что две американские субмарины и одно разведывательное судно отслеживали ситуацию в районе учений Северного флота России. В наблюдении были также задействованы авиация и космические спутники США. Тем не менее, заявил он, американские подводные лодки не имеют отношения к катастрофе. Причиной аварии, скорее всего, стало снижение уровня мастерства экипажа, слишком редко выходившего в море...»  

.  

.  

18. 08. 2000.  

На кухне.  

Р о г о в, Л е ш а и К у з ь м и ч сидят за столом, слушают новости. На столе – газеты, транзистор, бутылка водки, три стакана...  

«...За этой международной драмой мир, чью помощь Россия в первые дни столь самоуверенно отвергла, следит с отрешенностью стороннего наблюдателя... Не все ли равно тем, кто сейчас медленно умирает на «Курске», чья рука выдернет их из ада – русская, американская, британская?..»  

Рогов поглядывает на Кузьмича, ожидая от него какой-либо реакции, но тот непроницаем: сосредоточенно слушает радио, просматривает лежащие перед ним газеты, курит и молчит. Рогов разливает водку по стаканам – себе и Леше чуть-чуть, Кузьмичу – значительно больше.  

РОГОВ (поднимая стакан, обращаясь к Кузьмичу). ...Ну... за ребят, что ли?..  

Кузьмич не отвечает. Все трое выпивают.  

«...Буквально за считанные минуты до наступления критической даты, закипели переговоры российских военных с представителями НАТО в Брюсселе. Идут лихорадочные консультации по поводу технологических нюансов при оказании западной помощи в Баренцевом море...»  

Рогов делает знак Леше, чтобы тот следовал за ним, выходит.  

РОГОВ (вышедшему за ним Леше). …Ну что?.. Он так и будет пить и молчать?..  

Леша не отвечает.  

...Ты же говорил, что он специалист, «нарасхват»?..  

ЛЕША. Да, и нарасхват. Да он и у других тоже молчит. Да токо, знаешь, молчание молчанию рознь. Вот я, к примеру, молчу – это одно. А знающий человек молчит – это тебе, бля!.. Дорогого стоит. Я пришел щас, где его и нашел, к Райке Музьíке, они сидят все, так же вот, на кухне, Райка плачет, дочь ее плачет, мужики пьют за упокой. Я грю, вы че, ребят, о..ели, что ли?.. Чё вы тут их хороните-то?.. Вон, грю, по радио грят: «экипаж жив, кислорода полно, морзянка, то-сё, связь налажена, щас активная фаза начнется»… А они мне: «Какая на х... активная фаза!.. Нашел, что слушать – радио! Хана лодке. Вишь к а к Кузьмич молчит? Звиздец ребятам. Нет там никого уже живого»…  

Рогов возвращается на кухню. Кузьмич, по прежнему, с газетой в руках, слушает радио.  

РОГОВ. …Что, Владимир Кузьмич, думаете – плохо?.. Думаете, нет надежды?.. (Молчание.) Вы где служили-то, Владимир Кузьмич?.. На Дальнем Востоке?.. На Черноморском флоте?.. Тоже на подлодке?.. Если срочную, значит, это давно уже было, лет...  

Ожидает хоть какого-нибудь знака от собеседника. Кузьмич молчит.  

...Ну да, давно уже... Ну, да подводная лодка, она и тогда была подводная лодка. Но в ваше время, в годы вашей, так сказать, боевой служивой юности, таких-то еще не было?.. Это же новая, последний крик, так сказать... (Запнувшись на слове, прислушивается к себе). «Последний крик»... Это я хорошо, а?.. Надо записать... (Записывает).  

«...В норвежском порту Тронхейм проведена погрузка английской спасательной подводной лодки, доставленной из Великобритании, на транспортное судно «Норманн пионер». С максинально возможной скоростью оно движется к месту аварии «Курска»...»  

Из комнаты Аллы доносится шум. Дверь комнаты открывается, оттуда выходит, толкая перед собой свою сумку на тележке, Т а т ь я н а И в а н о в н а, за ней, удерживая ее, появляется А л л а.  

АЛЛА. …Татьяниванна!.. Ну, куда вы?!. Да вам же нельзя, врачи же ясно сказали! Вас уже высадили один раз, хорошо, хоть здесь, в Киеве, где мы у вас есть, это повезло еще... Леша, Гена, да скажите вы ей, ненормальной, что нельзя ей никуда ехать... У вас же сердце остановится насовсем!..  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (тихо, но решительно). Какая мне разница, где оно остановится.  

АЛЛА. …И Шуре вы не поможете, только расстроите его еще больше!..  

КАТЯ. Мама, что ты говоришь глупости, как она его может расстроить!  

АЛЛА. Расстроит! Я знаю, что я говорю! Я знаю Шуру! Он потом меня сживет со света, за то, что я вас отпустила, если с вами что-то случится!  

КАТЯ (становится перед дверью, загораживая бабушке дорогу). Я поеду в Мурманск. Тебе, бабушка, правда, нельзя. Оставайся, пожалуйста. Я поеду. Это очень хорошо, что ты здесь, а не у себя, в Шепетовке. Я не представляю, что бы ты сейчас там одна делала? Только ты оставайся, бабушка. Потому что, если с папой... если папа... если он там... останется – как я одна буду?.. Ты что делаешь-то, бабушка?..  

АЛЛА. Катюра, доченька, что ты несешь?.. Как же ты это одна? А я?..  

КАТЯ, Вот так, одна! И я тебе тысячу раз уже говорила, не называй меня Катюрой!..  

Татьяна Ивановна вдруг, охнув, опускается на свою сумку.  

...Бабушка!.. Что ты? ... Бабушка!..  

ЛЕША. Где у нее корвалол? В сумке?..  

АЛЛА. Да нет, где-то должен быть ближе, она его под рукой всегда держит, в кармане посмотри... Татьяниванна!.. Что с вами?..  

Все – Алла, Катя, Леша, Рогов – возятся вокруг Татьяны Ивановны. Кузьмич слушает радио...  

«...Вчера, в газету «Коммерсантъ» с предложением денег для моряков с «Курска» обратились руководители «ПРОБИЗНЕСБАНКА». И это предложение не единственное...  

…Постепенно сцена погружается в темноту…  

...Звонят из банков и компаний, спрашивая об одном: как и чем помочь морякам? Открытие любого благотворительного фонда в кризисных ситуациях у нас в стране всегда вызывает сомнения. Придут ли деньги из «общего котла» именно тем, кому предназначались?.. Наш принцип – в организации адресной помощи пострадавшим и их семьям… Но до сих пор не опубликован список экипажа «Курска». Уважаемые товарищи адмиралы! Для организации помощи нам необходим официальный список подводников...»  

.  

На кухне.  

На столе – бутылка водки, у стола – К у з ь м и ч, слушающий, все так же, радио и Р о г о в с К а т е й. Рогов разливает, все трое выпивают.  

РОГОВ. …Нет, Катя, это несерьезно. Нельзя тебе никуда ехать.  

КАТЯ (с вызовом). Интересно, почему это мне нельзя?.. Кто это мне запретит?  

РОГОВ. Я! Шучу, шучу. Я тебе не могу запретить – ты девушка самостоятельная. Но ты о бабушке подумала? Как ты ее оставишь в таком состоянии одну? Правильно я говорю, Владимир Кузьмич?..  

Кузьмич молчит.  

КАТЯ. Почему – одну? С ней мама.  

РОГОВ. Ты сама знаешь, что мама не считается. Посмотри (кивает в сторону комнаты Аллы), разве можно на нее кого-нибудь оставить?  

КАТЯ. Нет.  

РОГОВ. Она же сама хуже ребенка, за ней самой присмотр нужен. В принципе, в данный момент, ты – единственный взрослый человек в семье. И самый ответственный. Значит, ты отвечаешь за них обеих. Я думаю, отец бы тоже так тебе сказал.  

Катя наливает себе еще водки, выпивает. Пауза.  

(После паузы). …Лучше расскажи о нем... об отце. Как вы с ним живете?..  

КАТЯ (пожимая плечами). Да как... По-разному.  

РОГОВ. Вы с ним дружите? (Привычным незаметным жестом вынимает диктофон, включает его).  

КАТЯ. Не очень... (Подумав). Иногда было что-то похожее на дружбу... Но давно и очень редко... Когда мне было 10 лет, он решил, что я должна жить с ним. Я, может, и сама бы с ним хотела жить, только меня никто не спрашивал. Он меня з а б р а л…  

РОГОВ. Как вы с ним расстались в. последний раз, когда он тебя к маме отправил?  

КАТЯ. А он меня не отправлял, и мы с ним не расставались. Я убежала...  

РОГОВ. Как – убежала?.. Почему?  

КАТЯ. Да потому, что я последний год почти и не жила с ним. Я ушла из школы. Вернее, меня выгнали. Он меня отправил в другую школу, с театрально-цирковым каким-то уклоном... Он меня заставлял учить языки. Мало того, что я в школе учила английский, – по субботам-воскресеньям он заставлял меня дома контрольные работы делать по-немецкому и французскому. Никакой свободы не давал. Домой возвращаться – не позже 9-ти, в субботу разрешал до 11-ти. На ночные дискотеки – и речи не было, остаться на ночь у подруги – день рождения там, или что-нибудь такое, – если он не знает ее родителей – нельзя.. Тюрьма какая-то!  

РОГОВ. …Ты не думаешь, что это все – потому, что он тебя любил?..  

КАТЯ. (неожиданно взрываясь). Да не любил он меня никогда! И я всегда это чувствовала! И я нужна ему была только потому, что я – е ё дочь! Я была для него ее отражением, но только испорченным: я была не такая красивая, как она, не такая талантливая, как она; он хотел сделать из меня ее копию, но у него не получалось, у меня было слишком много недостатков, я чувствовала себя дебилкой и уродиной, когда он на. меня смотрел с сожалением, я ненавидела его за это, и ее я ненавидела, я стала делать всё, чтобы не быть похожей на нее, – училась я, в общем-то, неплохо, но он был всегда недоволен, он рассказывал мне, что она в школе была отличницей – я перестала вообще учиться, приносила сплошные двойки. Он мне говорил, что она была лучшей в школе по-английскому – я возненавидела английский. Он рассказывал, какая она гениальная актриса: он вглядывался и вслушивался в меня, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь намек на актерский талант – я возненавидела театр и всё, что с ним связано, он писал в своих стихах, что она такая неземная, такая женственная – я стала носить всё мужское – кроссовки, джогинги, каскетки, я стала играть в футбол и драться на улице с пацанами. Он пытался заставить носить меня юбки-платья и прочее – ничего из этого не вышло: бить он меня не бил, а все остальное на меня не действовало. Я знала, что делаю ему больно и это мне доставляло удовольствие!.. Я ему объявила войну, да – это была война, – он мне сказал, когда мы виделись в последний раз: «Я хотел воспитать из тебя друга, близкого по духу человека – и я не смог ничего сделать. Я проиграл.»…  

Замолкает, затем резко встает. и выходит. Слышно как хлопнула входная дверь. Кузьмич, «попав» на интересующую его волну, «поднимает» звук:  

«…В ходе обследования дна в районе, где находилась наша лодка, был установлен гидроакустический контакт, еще с одной лежащей на дне подводной лодкой. Так как кроме «Курска» других наших субмарин в районе не было, ее идентифицировали как иностранную…  

Входит Л е ш а с кипой свежих газет.  

...Позднее, был осуществлен радиоперехват: американская подводная лодка, находящаяся в Баренцевом море, запросила разрешения на экстренный пятидневный заход в Норвегию и получила его. Источники уточняют, что лодка следует малым ходом, что может быть признаком серьезных повреждений...»  

РОГОВ (Леше, негромко). Лешь, ты уверен, что он, Кузьмич твой, он, это... вменяем?..  

ЛЕША (отрываясь от газеты). ...Чё-чё?..  

РОГОВ. Ну, все у него дома?  

ЛЕША. Да я не знаю, я не был у него дома...  

РОГОВ. Нормальный он, я тебя спрашиваю?.. Смотри, уже полчаса сидит так вот, молча, по чайнику ложкой молотит...  

ЛЕША. Да это сигнал у подводников, он мне рассказывал: два раза по металлу – «Есть кто живой? »...  

«...Не только подробности, но даже сами факты подобных аварий стороны традиционно не афишируют. Не исключено, что в данном случае достигнута и специальная договоренность: в связи с этим интересен факт получасового разговора американского и русского президентов...»  

Рогов разливает  

РОГОВ (поднимая стакан, Кузьмичу). За знакомство еще не пили?.. Или нет – за ребят на лодке. Как они говорят?.. «За тех, кто в море»?.. Нет, не то...  

ЛЕША. Я знаю! (встает). «Чтобы количество погружений равнялось количеству всплытий!»– верно, Кузьмич?..  

Кузьмич кивает. Выпивают. Рогов что-то записывает.  

З а т е м н е н и е.  

«...Отвечает Питер Пэл, старший офицер спецотряда водолазов ВМС США: «Там, на глубине, нет иностранцев. Все подводники – братья. Я уверен, что если бы американских моряков попросили, они сделали бы все, чтобы спасти ваших ребят...»  

. Ванная.  

В луче света – Р о г о в, с телефоном и записной книжкой в руках.  

РОГОВ (диктуя по телефону, вдохновенно). «...Они боролись, когда бешеный ледяной поток ворвался в отсеки, не оставив и пяти минут надежды или молитвы; когда могильная темнота обступила живых. Они боролись, когда двое суток о них молчали; когда в сотне метров над ними фильтровалось вранье про «устойчивую связь». Они продолжали бороться, пока правительственная комиссия собиралась – на пятый день после катастрофы – на «экстренное» заседание, а неторопливые консультанты с большими звездами на погонах всё добирались до натовского Брюсселя. Они, задыхаясь от отчаяния и обиды, боролись вопреки предательству адмиралов, отказавшихся назвать их поименно, и равнодушию Верховного Главкома, который, отмалчиваясь пять дней, катался на скутере по другому, теплому морю. Может, они борются и сейчас... Абзац.  

...У подводников есть тост: «Пусть количество погружений равняется количеству всплытий»… Постучим же три раза по дереву, или – два раза по металлу. На языке подводников это означает: «Есть у вас живые?». Сами они уже перестали стучать по холодной обшивке своей мертвой лодки. Постучим два раза по металлу – с еще мерцающей, как аварийная лампочка надеждой... » (Передохнув). …Ну, как?.. Вас-вас?.. (слушает своего невидимого собеседника). …Ничего не знаю, Вальтер. Я тебе передаю суперталантливо сделанный текст, и мне нужен суперталантливый перевод. И быстро. Чтобы завтра уже пошло. Всё. За работу. Арбайтен! Связь прекращаю, рот фронт, но пасаран!..  

З а т е м н е н и е .  

.  

На кухне.  

А л л а, К у з ь м и ч и, зарывшийся в газеты Л е ш а. Неожиданно Леша бьет кулаком по столу.  

ЛЕША.. …Что за ахинею несут эти сухопутные крысы во всех газетах?!. Как это водолазы не могут работать из-за плохой видимости?.. Вон, Кузьмич говорит, что на Баренцевом море в любой шторм нуля не бывает! Если военные боятся лезть под воду, чтобы спасти мальчишек, пусть пустят туда нас с Кузьмичем! Мы освободим пацанов за двадцать минут!..  

Входит Р о г о в.  

АЛЛА. Леша, успокойтесь, не надо паниковать, не надо никого вам с Кузьмичем освобождать, там работают специалисты, я верю, что эти спасательные снаряды сядут, наконец, куда надо и всех спасут…  

КУЗЬМИЧ (негромко, но отчетливо). Без водолазов-глубоководников не спасут. При волнении на море ничем другим, кроме человеческих рук, тросы закрепить нельзя. Нет таких инструментов. Ни «Колокол», ни спасательный снаряд при таком крене на люк самостоятельно не сядет. Нужно, чтобы водолаз руками подвел его на люк. Там счет на миллиметры...  

Рогов, внимательно слушающий «заговорившего», наконец, Кузьмича, пытается «не упустить момент».  

РОГОВ. …Владимир Кузьмич, вот что мне интересно: на корме есть люк. Почему же они через него не выходят? Они же знают, что на поверхности их подберут. Пусть от резкого всплытия будет кессонка, пусть порвутся легкие – это ерунда, это не страшно...  

АЛЛА. Ой, Гена, что же вы такое говорите, какая же это ерунда, когда легкие рвутся?..  

РОГОВ (отмахиваясь). Неважно, Алла, – это всё лечат. Главное – они будут жить! (Кузьмичу) Почему же они не всплывают?..  

КУЗЬМИЧ. Мало ли почему. Может, потому, что люк заварен...  

АЛЛА (изумленно). Как – заварен?.. Это в смысле – его сваркой припаяли?..  

РОГОВ. Зачем?..  

КУЗЬМИЧ (устало). Учения же – торпедирование, стрельба всякая. Чтоб не сорвался во время «боевых действий». Чтоб от командования по шапке не получить…  

АЛЛА. Но это же... это же подло...  

КУЗЬМИЧ. Я только говорю, что всякое может быть…  

На кухню входит К а т я.  

РОГОВ (Кате). Ну что?.. Как бабушка?..  

КАТЯ (думая о своем). Что?.. А... Хорошо, спасибо...  

ЛЕША (Рогову). Ничего хорошего. Таблеток наглоталась Не кричит, не плачет, в обморок больше не падает. Сидит, такая спокойная, аж страшно. Я вот, вроде, посторонний человек, а посмотрел на нее – и давление сразу, и сердце... Может, врача ей вызвать, от греха?..  

З а т е м н е н и е.  

«...Многое в этой истории непонятно. Есть очевидные обстоятельства, которые вызывают, мягко говоря, недоумение не только у нас, а и в мире... За пять, во многом, как видится, потерянных дней, задыхающиеся на грунте подводники, может быть, сейчас расплачиваются слишком дорого..»  

.  

Ванная.  

Р о г о в, с записной книжкой и телефоном – на связи с «Вальтером».  

РОГОВ (диктует). «…Вся история с «Курском» могла так и остаться под грифом «секретно», и мы бы о ней ничего толком не услышали, если бы иностранцы не заговорили о ней первыми... Негодяи!..» Что?.. Да нет, это не иностранцы «негодяи», это наши... Непонятно?.. Ладно, убери «негодяев»... (Продолжает) «…Драгоценное время упущено. Теперь, вместо того, чтобы спасать подводников, делается все возможное, чтобы максимально засекретить последствия катастрофы. Мурманск и его окрестности заполнили «люди в штатском». Как тараканы они расползлись по всему городу…» …Что – «откуда я знаю»?.. Ну и что, что я не в Мурманске? Какая тебе, вообще, разница – где я?.. Я передаю информацию, значит я за нее отвечаю! Я тебя хоть раз подставил?.. Да у меня везде «глаза и уши»! Да у меня такие «источники», что... Да вот, передо мной, на столе, такие документы (трясет «Справочником юного подводника»), за которые все разведки мира бешеные бы деньги отдали!.. Или мы работаем с тобой, или я перезваниваю сейчас в Нью-Йорк!.. Да что – «извини»!.. Тут бьешься-бьешься, добываешь эту информацию, иногда в самом прямом смысле рискуя жизнью, и это не пафос, ты знаешь нашу страну – это наша действительность!.. Да нет, я не обиделся, я профессионал, у меня – сначала работа, а потом эмоции. Кстати, об «источниках». Последнее сообщение. Опытнейший подводник с большими звездами. Естественно, фамилию называть нельзя: строгий запрет на любую информацию о происходящем, кроме той, что выдают флотские пресслужбы. Пиши «...На корме, как известно, есть люк, через который подводники могли бы без проблем выйти и подняться на поверхность. Почему же они не выходят?.. Да потому, что люк з а в а р е н!..»  

3 а т е м н е н и е.  

«...По мере того, как одно за другим проваливаются усилия российских моряков попасть внутрь «Курска», растут надежды на британский подводный аппарат LR5. Но он окажется в районе катастрофы не раньше субботы, когда спасать, возможно, уже будет уже некого...  

... Луч света «заглядывает» в комнату Аллы: Т а т ь я н а И в а н о в н а сидит на кровати, устеленной фотографиями сына...  

…На этот раз, похоже, в черепашьем движеньи к «Курску» повинны не злодеи-русские, а сами британцы. Остается загадкой выбор в качестве стартового порта далекого Тронхейма. По версии британских военных, у русских нет в районе катастрофы подходящего корабля, с которого можно было бы оперировать их аппаратом, такой корабль нашелся только в Тронхейме...  

...К а т я входит на кухню, садитеся к столу, слушает радио вместе с Л е ш е й и К у з ь м и ч е м..  

…Этот аргумент, однако, опровергаютсами пилоты LR5:”На Северном флоте много кораблей, которые мы могли бы использовать – заявляет старший пилот Том Херон…  

...Входит Р о г о в, с карандашом и с записной книжкой в руках. Оглядевшись, он пристраивается в стороне от всех, расположив книжку на подоконнике, что-то быстро пишет..  

- ...Настоящая причина, думаю, в том, что наше командование, вероятно, не склонно доверять свой суперсовременный аппарат русским морякам. На их судне труднее было бы скрыть технические секреты от их специалистов. Кроме того, Лондон может опасаться за целостность уникальной дорогостоящей подлодки”... »  

Рогов задумывается на секунду.  

РОГОВ (Кузьмичу). …Владимир Кузьмич, как вы думаете что там у них, внутри, может происходить, что они... чувствуют, извините, – не то слово...  

КУЗЬМИЧ. Что?.. Холод жуткий, кромешная тьма… Сколько дней прошло – не знают...  

РОГОВ. Ну почему же, спички-то хотя бы у них есть, время можно узнать...  

КУЗЬМИЧ. Если и осталась одна сухая спичка, ее зажечь нельзя – недостаток кислорода. Ни еды, ни воды…  

…Леша крутит ручку транзистора...  

«…Деньги, конечно, не способны помочь людям пережить горе. Но подводники с «Курска» были для родственников не только самыми близкими и дорогими людьми, но часто и единственными кормильцами...  

...По щекам Кати текут слезы. Кузьмич наливает ей в стакан немного водки..  

...Хотим предупредить всех: прежде, чем перечислить деньги, свяжитесь с нами и уточните адреса и реквизиты, по которым надо направлять средства. Уже есть опасность того, что в этот трагический момент кое-кто хочет нагреть руки – открываются не совсем понятно как открытые счета для сбора средств, которые идут отнюдь не в Мурманск... »  

Телефонный звонок. Рогов выходит в коридор, снимает трубку.  

РОГОВ (в трубку). Да... Да... Да... Зачем?.. Нет. Нет-нет!.. Ни в коем случае. Им сейчас нужно побыть одним. Никаких журналистов, извините... В беде люди одиноки... Нет-нет, спасибо. Что вы можете им сказать? Боль не слышит чужих «крепитесь», «мужайтесь», «молитесь»... Боль громче слов, извините за пафос. Оставьте их в покое... Я? Да, близкий, да, родственник… (Кладет трубку, возвращается на кухню. С досадой). Началось….  

З а т е м н е н и е.  

...И снова в темноте высвечиваются – один за другим – зарубежные д и к т о р ы:  

«...О каком мощном присутствии на всех океанах, о котором мечтает русский президент, можно говорить, и как вообще теперь поднимать флаг в международных водах, когда объект гордости русского флота – подводная лодка новейшей модели – затонула чуть ли не возле своей базы?..»  

«...Эта беда осветила давнюю цепь проблем, омрачающих существование российского флота, последней жертвой которых является «Курск». Слабость технологии, ведущиеся от случая к случаю ремонтные работы и невезение не позволяют российскому флоту в действительности быть мощным, каким он казался в годы «холодной войны», в зените своей славы…»  

«…Российский военный флот обветшал со времен недавнего паритета с Соединёнными Штатами. У него нет оборудования, способного рабодать в штормовых условиях. Из-за сокращений бюджета у него больше нет глубоководных спасательных средств. Боевой дух низок,малоквалифицированные экипажи – далеко не редкость...»  

.  

На кухне.  

К у з ь м и ч, просматривающий газеты, Р о г о в и К а т я.  

РОГОВ. …Как это так – «развод не оформлен»?!.  

КАТЯ. Да так – она официально не разведена с ним. Они не живут вместе, это да, и уже лет десять говорят о разводе, даже, кажется, несколько раз подавали заявления, но решения суда еще не было...  

РОГОВ (взволнованный услышанной новостью; размышляя вслух). …Если это правда, то это в корне меняет ситуацию... Это же!.. Вот оно то, чего я подсознательно ожидал, что я чувствовал: «Три женщины в голубом»!..  

КАТЯ. Почему – «в голубом»?..  

РОГОВ. Это я так, не обращай внимания, это я от волнения заговариваюсь, не слушай меня...  

АЛЛА (входя). Катя, пойди с бабушкой побудь немножко: что-то она мне не нравится – очень уж спокойная...  

Катя выходит.  

РОГОВ (Алле). Что же вы мне лапшу... то есть сказки рассказываете?..  

АЛЛА. О чем вы, Гена?..  

РОГОВ. О чем?.. О браке вашем, то есть о разводе. Ведь вы не разведены с ним?..  

АЛЛА. С Шурой? Да... или нет... я не знаю даже. Ну, в общем, мы с ним не живем, и он месяца три назад опять подал заявление о разводе...  

РОГОВ. Он подал. Но суд-то был?..  

АЛЛА. Да... или нет, кажется, не было. Нет, точно не было, у меня где-то бумажка была, ой да – я вспомнила! – суд должен быть во вторник, 24-го августа, видите, я же вам сказала, что мы разведены!  

РОГОВ. Да как же вы разведены, если сегодня – 19-е!..  

АЛЛА. Ну, почти разведены, осталось четыре дня.  

РОГОВ. До чего осталось?  

АЛЛА. До суда.  

РОГОВ. С кем вы будете разводиться?..  

АЛЛА. С бывшим мужем. С Шурой...  

РОГОВ. Вы так уверены, что 24-го он будет на суде?..  

АЛЛА. ...Нет, не уверена... Но ведь говорят... Ведь можно... Да! Он в заявлении, на этот раз, попросил суд принять решение в его отсутствие, видите, он все рассчитал. Видите, нас разведут...  

РОГОВ. Да что за идиотизм, как вас могут развести?! Зачем, вообще, вам нужен был этот развод? Зачем вы его затеяли?..  

АЛЛА. Это он затеял, а не я! Ведь это он ушел первый!..  

Все это время Кузьмич внимательно смотрит на Аллу. Почувствовав в нем участие, она обращается к нему.  

...Да, первый... Всё началось на гастролях в Куйбышеве, то есть в Самаре. Там, в одно время время с нами, гастролировал московский областной театр... И там был один актер... А тут, неожиданно приезжает Шура... Он вернулся из какого-то своего очередного «похода» и, без предупреждения, так, нагрянул в Самару. Да, все началось оттуда… Нет, конечно, он не знал ничего! Но что-то чувствовал. Он же стихи писал, а они, поэты, очень сильно чувствуют, у них интуиция очень развита. Он иногда сам пугался того, что писал. Ночью напишет что-нибудь, не соображая, что пишет, а утром читает – ничего не понимает – что, откуда... А потом все сбывалось, про что он писал... И тут, в Самаре, в гостинице, я ночью проснулась, потому что почувствовала, что он не спит, на меня смотрит. Смотрит и молчит, И я молчу. Я закурила. Он молчит. Я снова уснула. А утром он вышел – я начала искать стихотворение, я знала, что он что-то написал, и точно – нашла: он спрятал, не хотел, чтобы я его видела, потому что сам его, этого стихотворения, испугался, потому что ничего этого, что он написал, еще не было, это произошло потом –  

                       «... Вот и всё. И вещи собраны.  

                       Осень выследила нас,  

                       Голоса молчаньем сорваны –  

                       Помолчим в последний раз.  

.  

                       Комаров из дома выгонит  

                       Дым «Герцеговины Флор»…  

                       А когда до пальцев выгорит -  

                       Время. Кончен разговор... » –  

то есть «Герцеговина Флор» – была, я ее курила, и молчание это наше ночное было, только ничего этого не было; это еще лето было, а вещи он собрал потом, осенью. В театре никто и не знал, что он ушел: он приходил каждый вечер к театру, к концу спектакля, и провожал меня домой, до подъезда, а потом мы прощались и он уходил – он жил у друга. Он из-за меня и стихи-то свои публиковать начал: мы с ним не могли серьезно разговаривать, всё время какой-то дурацкий иронический тон; вещи-то происходили – куда серьезнее: мы уже не жили, мы фактически расстались, а сказать друг другу что-то толком, объяснить – что происходит, – не можем: всё шутим… Так мы в эти игры заигрались, что пробиться сами сквозь это не могли. Пытаешься что-то очень важное сказать – а ничего не выходит… У подъезда прощаемся, я ему скажу иной раз: «Может, поднимешься, чаю выпьешь, согреешься? » А он: «Да нет, пойду – Витек (это друг его) там, один…» И я поднимаюсь на пятый этаж одна, слезы утираю – так грустно вдруг станет... Я ему говорю: «А чё ты приходишь-то к театру, встречаешь-провожаешь?..» А он: «Дубленку-то я тебе покупал, на свои, на кровные; если с тебя ночью ее снимут, я себе этого никогда не прощу.» Вот тогда-то мы и начали… он начал искать какие-то другие возможности разговора, как-то все-таки мне сказать всё, что он хотел, объяснить... Вот он мне вдруг – так, между прочим, – и говорит: «Ты завтра купи газету местную, не забудь: там, мне кажется, должно быть что-то важное…» Я покупаю, а там –  

                     «... Прости за этот холод, этот город,  

                     За то, что так дремучи здесь леса,  

                     Прости за то, что долго детский голос  

                     Мне будет слышен в птичьих голосах…»  

...Ну, а я-то не могу, как он, стихи писать, я могу только чужими словами, своих-то у меня нет, то есть есть, но их мало, и они не такие... Я Цветаеву не очень-то тогда любила, но в тот момент она показалась мне самой точной, близкой по смыслу; я говорю ему: «Ты в понедельник включи телевизор во столько-то...» А в понедельник – я ему, в программе «Литературные чтения»: «...Вчера еще в глаза глядел… …Мой милый, что тебе я сделала?..» – и так у нас такой с ним странный диалог и продолжался, пока он не уехал из города...  

Замолкает. Пауза. По ее щекам текут слезы  

...Что это со мной... Сама не понимаю, почему все рассказываю... (Плачет).  

КУЗЬМИЧ. Да ты не извиняйся, рассказывай. Вспоминай все и рассказывай. Думай о нем. Кроме тебя так вспоминать его не может никто. Это ему сейчас очень нужно – что бы там с ним не происходило. Это ведь, знаешь, передается, ты не сомневайся – это доказано. Вспоминай все хорошее, нежное – помогай ему...  

З а т е м н е н и е  

«...Нынешней зимой я побывал на тяжелом атомном подводном крейсере стратегического назначения. Прежде, чем выпустить корабль в море, комиссия, среди прочего, проверяет, есть ли на борту аварийный запас питьевой воды. Консервированную пресную воду сегодня по обнищанию флота не поставляют. Перед выходом в море офицеры сбрасываются по 20 рублей (это из их-то зарплат!) и покупают бутылки «Святого источника». И комиссия выпускает стратегический ракетоносец, гордость России, в море... »  

.  

Ванная.  

Р о г о в – «на рабочем месте».  

РОГОВ (диктует). «...Никто, кроме членов экипажа, не знает, что в действительности там происходит. Но – хоть и очень приблизительно – представить можно. Кромешная тьма, счет дням потерян, жуткий холод... От недостатка кислорода нельзя зажечь даже спичку. Штатная система... (заглядывает в «Справочник юного подводника») ...регенерации воздуха могла бы обеспечить кислородом экипаж, если бы на борту заработали аварийные источники питания – аккумуляторы. Однако их на «Курске» не оказалось: лодка вышла в море всего на трое суток, и флотское командование распорядилось, из экономии, оставить их на берегу... О заваренном люке я уже не говорю... Нет питания и пресной воды. Силы поддерживают только мужество и надежда... 100 метров до жизни, свежего ветра и солнца... Как это мало! И как непостижимо много для подводников, оказавшихся заложниками Океана!..»  

.  

Комната Аллы.  

Т а т ь я н а И в а н о в н а и Л е ш а рассматривают фотографии.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Значит, Леша, ты думаешь, его не было во втором отсеке?..  

ЛЕША (горячо). Конечно, нет! Он, как минимум, в шестом отсеке!..  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …А мне показалось, что он должен быть во втором... Радио если слушать...  

ЛЕША. Ну, ты, теть Тань, даешь!.. «Радио слушать»!.. Они ничё не знают, а что-то говорить надо, вот и несут, что попало! Ты Кузьмича послушай, он знает – кто где, там, на подлодке. В шестом твой Шура, это точно!  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. А шестой – не затопило?..  

ЛЕША. Да какой шестой – там и в третьем уже воды нет, кажется. Да и со вторым еще не все так просто, и даже если один-два отсека и затопило – это нормально, таких случаев сколько угодно; в техническом смысле, теть Тань, лодка эта самая надежная, все отсеки наглухо отделены друг от друга, в каждом – индивидуальный запас кислорода, ИЗК сокращенно, и у всех моряков... у каждого...  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (задумавшись, тихо). …Темно-то сейчас как там, поди… Господи!..  

ЛЕША. …И у всех, повторяю, теть Тань, моряков – персональные ручные фонарики, с которыми они никогда не расстаются!  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (возвращаясь к разложенным на. постели фотографиям). Это он в детском саду, с колпаком, под елкой... А это с друзьями... Он мне только недавно письмо прислал: «Всё хорошо, мама, не волнуйся, береги себя, скоро приеду в отпуск»… Я когда он приезжает, встречаю его – плáчу, провожаю – тоже плáчу. А он только смеется: «Что ты надумываешь себе всякие страхи!..» А в последний раз в машину сел, махнул рукой из окошка, а я чувствую, что он тоже слезы еле сдерживает...  

Поднимается, делает шаг к лампадке в углу, поправляет ее...  

…Я, грешным делом, давно в церкви не была, что-то плохо было, ноги болели, может, это тоже повлияло... Но как только,15-го, узнала, что Шура там, на дне, на следующий день пошла в храм, заказала молебен «Врачу души телес наших», молебны Николаю Угоднику, Пресвятой Богородице и сорокоуст во здравие Шуры и всех, кто с ним там...  

З а т е м н е н и е.  

.  

Кухня.  

К у з ь м и ч, А л л а и Р о г о в слушают радио.  

«…По мнению экспертов «Беллуны», версии о столкновении или взрыве торпеды маловероятны. Скорее всего, авария произошла либо из-за ошибки штурмана, либо как результат плохого содержания лодки…»  

«…Сегодня «Общая газета» опубликовала «Открытое письмо» Президенту страны. Автор письма, известный журналист Геннадий РОГОВ, позвонил нам в редакцию, и сейчас вы услышите фрагменты этого письма, пропитанного гневом, возмущением, болью:  

(Г о л о с Р о г о в а) «Глубоконеуважаемый господин Президент! Мне стыдно за то, что я являюсь одним из ста с лишним миллионов населения страны, о которую вы публично вытерли ноги, и которая через несколько недель, отряхнув с себя пыль ваших царственных туфель, простит вам «Курск», как простила Чечню... Все эти дни я наблюдал выражение боли на лицах людей. И только на одном лице не отразилось ничего – на вашем... »  

…Далее журналист указывает Президенту на то, как в подобной ситуации поступили бы главы цивилизованных государств... » (Помехи)...  

АЛЛА (искренне удивленная). Гена, а как же вы видели, что отразилось на его лице, а что нет: вы же с нами были все это время, здесь – без телевизора, без ничего такого...  

РОГОВ (грустно и чуть снисходительно). Профессиональному журналисту, Алла, не нужен телевизор, чтобы в и д е т ь... И потом, это в метафорическом как бы смысле, допуск такой литературный, – уж вам-то я не должен бы объяснять...  

Входит Л е ш а. С его появлением радио вновь обретает голос Рогова:  

«...Все это напоминает Чернобыль. Объемами вранья...»  

...Леша делает шаг к столу – голос Рогова тонет в эфирных шумах. Алла машет Леше, чтобы тот вернулся к двери, тот отступает на шаг – голос возвращается:  

«...Да, нам опять постоянно врали. По неискоренимой совковой привычке – замять дело с угробленной лодкой. Но только теперь мы знаем в лицо тех, кто не стесняясь врет в объективы телекамер...»  

Леша, забывшись от изумления, вновь делает шаг вперед, «сбивая» волну.  

ЛЕША. (восхищенно). Ты, что ли, журналист?.. Ну, ты даешь!.. Конечно, врут, мать их за ногу!.. (Вдруг, удивленно) Только как ты в лицо-то их знаешь, я вот никого в лицо не знаю, телика нет, а в газетах такие фотки хреновые, что они все друг на друга похожи...  

АЛЛА. Леша, Гена так выражается в метафорическом смысле...  

ЛЕША. Ааа!.. Понял.  

Возвращается «на место» у двери. Сквозь шум и треск начинают пробиваться отдельные слова. Леша, пытаясь «поймать волну», переносит тяжесть тела на одну ногу...  

«...Кажется, вся Россия, затаив дыхание, напряженно следит за развитием событий в Баренцевом море...»  

Леша наклоняется, покачнувшись, – шум, треск. Леша поднимает одну ногу, разводит руки в стороны, чтобы не упасть…  

«...В связи с трагическими событиями на Северном флоте, главы стран СНГ на саммите в Ялте решили воздержаться от участия в культурной программе – концерте мастеров искусств и морской прогулке на теплоходе. В саммите не будут участвовать и супруги президентов. Таким образом, мероприятие приобретет исключительно рабочий характер...»  

З а т е м н е н и е .  

…В луче света – зарубежные к о м м е н т а т о р ы:  

«…По страницам мадридских газет. «ЭЛЬ МУНДО» пишет: «КУРСК – МЕТАФОРА ВОЕННОЙ И ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ДЕГРАДАЦИИ РОССИИ. Россия не располагает достаточными рессурсами, чтобы содержать атомные подводные лодки. Российскому флоту не хватает денег на содержание самих военнослужащих. В мае российское командование задолжало личному составу жалованье за полгода...»  

«...УОЛЛ-СТРИТ ДЖОРНЭЛ»: «...Этот инцидент еще больше усиливает впечатление, что в российских вооруженных силах царят нищета, безалаберность и неразбериха... »  

«...ТАЙМС»: «...70 % российского флота находится в непригодном к использованию состоянии, и, при нынешнем уровне финансирования к 2015-му году российский военно-морской флот перестанет существовать..»  

.  

.  

20. 08. 00.  

На кухне.  

Р о г о в, К у з ь м и ч, А л л а, Т а т ь я н а И в а н о в н а, Л е ш а – слушают радио:  

«...Надежда, высказываемая военными на то, что в хвостовом отсеке еще может находиться несколько живых моряков, увы, есть не что иное, как акт милосердия к их родным. До того момента, как вскроют отсеки «Курска», пусть у них остается хоть тоненький лучик надежды...»  

ЛЕША. Да что он несет-то!.. Ты не слушай его, теть Тань! Штабная крыса какая-то... Как про них пишут: «...один из высокопоставленных чиновников...» – он-то моря и не нюхал, поди... Верно, Кузьмич?.. А вот, послушай, теть Тань, чё умные люди пишут… (Ищет в разбросанных на столе газетах, находит, читает подчеркнутое) «...В 60-е годы, после взрыва в Бискайском заливе, д в а д ц а т ь т р и д н я продержались 12 наших подводников, пока их не отбуксировали в Калининград…»! ... А вот еще: «…При налете на Пирл-Харбор в течение с е м н а д ц а т и д н е й жили 34 американца на легшем на дно линкоре...» А тут-то – неделя какая-то!.. Кузьмич, ну скажи ж ты хоть что-то!..  

Кузьмич молчит. Пауза.  

Татьяна Ивановна встает и идет в комнату. На пороге останавливаете.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (ни к кому не дбращаясь). …Лучше бы он был в 1-м отсеке... я, наверно, зря так говорю... чтобы уж сразу... Не мучался бы так... (Уходит.)  

«...В Швеции и Норвегии нет океанских подлодок, оперирующих на больших глубинах, но там есть водолазы-глубоководники, способные спасать экипажи...  

...Алла выходит вслед за Татьяной Ивановной. Рогов идет за ней.…  

...В России есть атомные лодки, но нет людей, которые могли бы выручить их экипажи...»  

Рогов нагоняет Аллу в коридоре, хватает ее за руку, затаскивает в ванную комнату.  

РОГОВ (кивая на дверь, за которой скрылась Татьяна Ивановна). Тут уже ничем не поможешь... Материнское горе – что может быть страшнее?.. Но – есть жестокая реальность, и мы вынуждены с ней считаться... Алла, у нас остается мало времени...  

Алла смотрит на него, не понимая.  

...Через день-два всё закончится. Надо определяться. У меня все готово. Вы дадите эксклюзивное интервью. Здесь, на вашей кухне будут в с е. Вы понимаете, Алла? Если я говорю – все, значит – в с е!.. Но вы мне связываете руки! Вы со мной или нет?  

АЛЛА. Я?.. Какие руки?.. О чем вы, Гена?..  

РОГОВ. Не разрушайте семью, Алла!.. Сегодня какое число? Двадцатое. Официально заявлено, что признаков жизни с подлодки, стуков и прочее, уже несколько дней не поступает. Значит, с того момента, как был услышан последний сигнал, можно считать экипаж погибшим. Решение суда о расторжении брака, если оно и будет вынесено 24-го – будет неправомерным: нельзя расторгнуть брак с покойником – извините, я, может быть, немножко резок, но у нас нет времени на экивоки. Итак, юридически, вы его жена, то есть вдова уже... На нас, то есть на вас, сейчас смотрит вся Россия, весь мир! «Я весь мир заставлю плакать», как сказал поэт, и мир зальется слезами, поверьте мне, у нас есть все для этого. Три женщкны – мать, жена и дочь, три поколения, перед лицом трагедии, бездны, поглотившей отважного моряка, любимого мужа, добрейшего отца, нежного, заботливого, единственного сына!.. «Женщины и море»! «Три женщины в черном»!.. А?!.  

АЛЛА. Подождите... Но я не могу заявить, что я его вдова, это неправда…  

РОГОВ. Да это-то как раз и есть единственная правда; это все остальное – неправда!..  

АЛЛА. …Но сюда... ко мне... в Киев приезжает через два дня человек, который... с которым...  

РОГОВ. Никуда он не приезжает! Вы что?.. У вас есть сердце? Ваш муж, отец вашей дочери – погиб геройски, весь мир на вас смотрит! Из уважения к памяти героя – гоните этого вашего нового друга в шею, во всяком случае, когда угодно, только не сейчас! Пошлите ему телеграмму, позвоните – пусть он никуда не вылетает, пусть остается там, где есть! Вы – вдова героя, и это – всё!  

АЛЛА. …Но я...  

РОГОВ. Нет никаких «но»!  

АЛЛА. Тише! Татьяна Ивановна услышит. (Выглядывает за дверь. Шепотом, Рогову.) …Она меня никогда не любила. Она считала всегда, что Шуре другая жена нужна, не такая...  

РОГОВ. Алла! Вы – лучшая жена в мире! (Предупреждая ее возражения) Да, лучшая жена в мире! Поверьте мне, уж я столько всяких жен видел...  

АЛЛА. …Да я с ним… Я ведь ему… я его...  

РОГОВ. Вы его любили! Всегда! И сейчас любите. Вы боитесь себе признаться. Загляните в себя, Алла! Осветите фонарем самые потайные уголки вашей души – и вы увидите, поймете, что всю жизнь вы любили его одного! Его, засыпáвшего вас смешными, юношескими романтическими стихами, его – отважного моряка-разведчика, думавшего о вас в дальних опасных походах, его – отца вашей дочери!..  

АЛЛА. …Гена, прекратите, я не могу больше!.. (Плачет.)  

РОГОВ. Дочь, кстати, теперь сможет учиться, ее примут в институт, в любой, без экзаменов, и государство будет оплачивать ее учебу!  

АЛЛА.. …Да какой институт, она школу-то бросила, недоучилась...  

РОГОВ. …Доучится! Обязана доучиться! В память о герое-отце! Завтра же она вернется в школу и доучится!..  

АЛЛА. Да ее выгнали оттуда...  

РОГОВ. Когда это было?.. Вот увидите, как завтра директор школы прибежит к вам домой упрашивать ее вернуться в свой класс!.. Да что директор школы – завтра здесь будет директор Украины, то есть президент, да что Украины, да я вам Путина сюда приведу, вот на эту кухню! Да я так распишу вас троих на фоне Баренцева моря, мир весь будет здесь, на этой кухне, вместе с Клинтоном и Папой Римским!.. Да вы посмотрите на себя!.. Алла! Посмотри на себя, я тебе говорю! Ты же талантливая актриса, ты же еще ох, как в форме, ты же стоишь «во рву некошенном, красивая и молодая», как сказал поэт, – тебе надо выбираться из этой дыры, это – единственный твой шанс; да с тобой – с такой женщиной, с такой вдовой – да каждый президент будет ломиться к тебе в дверь, чтобы сфотографироваться с тобой рядом, скорбь свою выражая! Я из тебя сделаю живой памятник погибшему подводному крейсеру, ты будешь знаменитей самой знаменитой актрисы и все столичные театры откроются перед тобой!..  

З а т е м н е н и е .  

.  

Комната Аллы.  

Т а т ь я н а И в а н о в н а лежит в постели, К а т я – сидит возле.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (Кате). Что-то я слабая на ноги... Я в последний раз-то положила в посылочку ему баночку ветчины, и пришлось взять назад – лишний вес... Получит – кроме шоколада съесть-то ничего и нет... Я ему обещала выслать подушку пуховую, но нигде не нашла, ни в Житомире, ни в Бердичеве... После того, как они, пуховые, подорожали, их не бывает... Ну я надежды не теряю, может, еще появятся...  

КАТЯ (плачет). Это я, бабушка, виновата...  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. В чем это ты еще виновата?  

КАТЯ. Он из-за меня на эту лодку попал!.. Если бы я не убежала из Севастополя, если бы я осталась с ним, он бы не уехал на Север. Я должна была быть с ним, я ему была нужна, а я его бросила одного, я хотела свободы, а он меня никуда не пускал, а сейчас я сама бы никуда не пошла, я бы сидела только возле него, я бы ему у-у-ужины готовила, я бы ему блины пекла, я умею, я бы все делала, все языки бы выучила...  

Входит А л л а.  

...и во все бы театры-музеи ходила с ним всю жизнь, а я, дура, убежала и теперь я свободная, делаю, что хочу, хожу куда хочу, ни школы, ни языков, ни посуды, ой, я жить не хочу, бабушка!.. (Плачет)  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ну, и что ж ты плачешь?.. Будешь ты ходить с ним в театры, и блины свои будешь ему печь; я же его знаю: он из любой пропасти выйдет живехоньким, обязательно что-нибудь придумает...  

Катя плачет, уткнувшись лицом в плечо бабушке, та гладит ее рукой по голове и что-то тихо напевает, как бы убаюкивая ее...  

Алла какое-то время стоит, не двигаясь, затем – быстро и бесшумно выходит, осматривается, видит стул, подставляет его к древнему полуразваленному шкафу, стоящему в глухом углу коридора, забравшись на стул, дотягивается до старого перевязанного чемодана, снимает его, смахивает пыль, развязывает веревки, роется в книгах и бумагах, которыми набит чемодан, наконец находит то, что искала: это магнитофонная кассета. Затем она бросается в комнату Кати, ищет что-то на столе – не находит, хватает Катину джинсовую куртку, трясет ее, из нее выпадает плэйер. Она устремляется в ванную комнату; закрывает дверь изнутри на щеколду, закрепляет в ушах маленькие наушники, вставляет кассету в плэйер, опускается на пол и нажимает на кнопку. Мы слышим любительскую запись: м у ж с к о й г о л о с, под незатейливый перебор гитары, поет:  

        Вспомнив с улыбкой меня – минули годы –  

        Женщина в белом пройдет  

                                 в желтом саду...  

        Из-за чего я погиб? Из-за погоды –  

        Слишком прекрасен сентябрь  

                                    был в том году…  

.  

        Небо – такой синевы прежде не вспомнить -  

        Птиц опускало во двор,  

                               на кипарис…  

        В тихой, не самой большой – в лучшей из комнат  

        Девочка пряталась, из  

                               здешних актрис…  

.  

...Постепенно, свет начинает уходить со сцены...  

.  

        ...Я говорил о любви, мучил гитару,  

        С прозы сбивался на стих,  

                                  суп ей варил…  

        Но пропадали супы с рифмой бездарной –  

        Ей продавец на углу  

                             фрукты дарил.  

.  

        Бросил читать ей свое, начал – Бодлера,  

        Платье концертное шил  

                               из белых штор…  

        Знал я, что нравится ей друг мой Валера,  

        Впрочем, не он лишь один…  

                                  Но знал я, что  

.  

               В наичудеснейшем небе  

               Слышал я дочери лепет,  

               Видел: качает, лелеет  

               Дочь мою белая лебедь…  

.  

        . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  

.  

«...Вчера норвежцам удалось разблокировать вентиль аварийно-спасательного люка. Однако проникнуть на лодку пока не удалось: из-за сильной деформации сдвинуть крышку имеющимися средствами не получилось – иностранцы спешно готовят специальный инструмент...»  

А л л а, в прихожей, разговаривает с кем-то по телефону.  

АЛЛА. …Да... Да... Спасибо... Спасибо большое. Да. Надеемся... Нет-нет, что вы, спасибо, нам ничего не надо, у нас всё есть!.. Спасибо..  

В прихожую, из кухни, выходит Р о г о в.  

РОГОВ. …Алла, зачем же вы берете трубку? – мы же договрились: не нужно вам сейчас этого, вам покой нужен, идите посмотрите, что там с Татьяной Ивановной, я положу трубку, идите!.. (Забрав у Аллы трубку) ...Аллё! Вы меня слышите? Очень хорошо… (Подождав, пока дверь в комнату закроется за Аллой.) …Что же вы так-то, прямо?.. Естественно, она скажет «нет, не надо»... Сколько вы хотите передать семье?.. Гривен или долларов? Ага! ...Кто я? Извните, я не представился. Геннадий Сергеевич, психолог, «МК»… Что?.. Нет, не «Московский комсомолец»! «МК» – это «медецина катастроф»!.. Понятно, что вдова говорит: «не надо»... Что? Нет, мне ничего еще неизвестно... «Вдова» – это я так, образно выражаясь, нет, конечно, какая она вдова, мы их спасем, надо верить и надеяться до последнего. И все-таки, помогать надо! Но не надо в лоб! Надо деликатно и благородно. Перешлите деньги на адрес и припишите, что это из бухгалтерии, скажем, Союза театральных деятелей Украины, задолженность зарплаты за несколько лет, или что-нибудь такое, или что вы знали ее мужа и старый долг хотите ему вернуть, или дочке к зиме, к школе, к новому учебному году на книжки... Ну, в общем, что-нибудь такое... По-человечески... Эх, не учили нас в школе милосердию...  

З а т е м н е н и е.  

.  

Кухня.  

В с е обитатели и гости квартиры – здесь, вокруг стола, на котором в центре – стоит маленький транзистор. Все вслушиваются в г о л о с д и к т о р а:  

«...Воспользоваться помощью британской субмарины не удается: из-за серьезной трещины на шлюзе «Курска» аппарат не может пристыковаться. Кроме того, оказалось, что водолазы не смогут войти внутрь лодки – не позволяют громоздкие костюмы. Попытки проникнуть на «Курск» продолжаются...»  

Звонок в дверь. Никто не реагирует.  

АЛЛА. …Ну вот же, на Филиппинах, кажется, ныряют за жемчугом на 60 метров без аквалангов! Может быть, позвонить им, позвать... попросить, может, найдутся желающие... ну, пройти... внутрь...  

Звонок повторяется, на этот раз настойчивей и продолжительней. Леша идет к двери.  

РОГОВ (Леше вслед). Никого не впускай, особенно журналистов. (С досадой) Всё! Пронюхали, шакалы! Теперь житья не будет...  

Леша приоткрывает дверь, выглядывает, и тут же отступает назад, пытаясь захлопнуть дверь, но – поздно, – дверь распахивается, сметая Лешу. В квартиру входят двое: первым – о г р о м н ы й д е т и н а в кожаной короткой куртке, джогинге и кроссовках, за ним – представительный, хорошо одетый м у ж ч и н а лет сорока пяти. Представительный проходит вперед, в дверях кухни останавливается, оглядывает всех, задерживает взгляд на Алле.  

МУЖЧИНА (Алле). Вы, надо полагать, жена?..  

Алла молчит.  

(Представляясь.) Атабеков. Владимир... Примите мои соболезнования... то есть... Ну, вы понимаете... Я всей душой с вами... То, что происходит, это ужасно... Не понимаю, за что они погибают, какая глупость... Я, как только узнал, что вы тут живете, рядом, сразу собрал правление моей фирмы – коньяк «Атабеков» – слышали? – вот, это я, вот, кстати… (делает знак своему спутнику; тот подает ему изящную красивую коробку) ...тут и фото, так сказать, на коробке… – и объявил: мы должны сделать все возможное, чтобы облегчить участь если не самих моряков, то их семей, тем более, если это наши земляки... Вот мы и решили вам... от нашей фирмы... тридцать... (смотрит, прищурившись – как бы оценивая – на Аллу) ...А вы знаете, пожалуй, вот теперь, столкнувшись, так сказать, с вашим горем вплотную, я думаю... что мы можем поднять планку даже до тридцати пяти... до сорока тысяч долларов! Да! Я думаю, это будет справедливо! …Только я думаю... (замявшись) ...видите ли, момент все-таки важный, не каждый день, так сказать... тут телевидение за дверью ждет, они уж очень меня просили, чтобы вы им разрешили снять, так сказать, момент передачи... средств… (Спутнику) Сережа, давай их сюда, быстро!  

КУЗЬМИЧ. Постой, Сережа, не спеши с телевидением.  

СЕРЕЖА (удивленно). Ты че, мужик?.. (Оглядывается на хозяина).  

КУЗЬМИЧ. Вы, господин Атабеков, деньги оставьте, это будет, как вы сказали, справедливо, но только вы это сделайте уж без камер – им здесь делать нечего.  

СЕРЕЖА.. Да ты че, мужик?.. Да ты кому?.. Да я тя, блин, щас...  

АТАБЕКОВ (сдерживая его). Сережа... (Алле.) Гражданин – член семьи, я полагаю?.. (Поворачивась к Кузьмичу) Примите мои...  

КУЗЬМИЧ. Не приму. Я не член семьи.  

РОГОВ. Это не член! Это истопник, из котельной, в гости зашел...  

П а у з а.  

АТАБЕКОВ. Сережа, займись господином истопником.  

Сережа делает движение в сторону Кузьмича. Леша, зацепив рукой лежащий на столе нож, придвигается ближе к Кузьмичу.  

КУЗЬМИЧ (Сереже). Стой, сынок, где стоишь.  

Поднимается из-за стола, распрямившись и став даже, кажется, выше, чем он был, начинает расстегивать свой помятый, бесцветный плащ (точнее, что-то среднее между плащом и рабочим халатом), снимает его. Теперь на нем – китель военно-морского офицера с погонами капитана 1-го ранга. На груди – Звезда Героя и орденская планка...  

Н е м а я с ц е н а.  

АТАБЕКОВ (после паузы). Капитан прав. Телевидению здесь делать нечего. (Заполняет чек. Алле) Вот ваш чек. Будут проблемы – звоните. (Кладет визитную карточку на стол.)  

Делает знак Сереже, они оба выходят.  

ЛЕША.. …Ну, Кузьмич!.. Ну, хохмач! Где кителек-то смастырил?.. Да еще со звездой?.. Смотри, нас посадят всех еще с тобой... Хорошо еще, что телевизионщики не сняли эту картинку! Хе-хе! А этот-то, Сережа, громила!..  

Смеется. Его никто не поддерживает. Все, кроме Рогова, смотрят на Кузьмича.  

Рогов берет чек, рассматривает его.  

РОГОВ (Кузьмичу, с досадой). Ну вот, Владимир Кузьмич, можете быть довольны! Ваше костюмированное героическое вмешательство нам стоило десяти тысяч! (Показывает всем чек) Тридцать! А ведь он хотел уже сорок написать! (Кузьмичу) Спасибо, заступились за бедных женщин!..  

Кузьмич поднимает глаза на Рогова. Тот неожиданно замолкает. Смотрит на Кузьмича, как будто только что его увидел.  

РОГОВ. …Да вы что, серьезно, что ли?..  

Кузьмич молчит.  

3 а т е м н е н и е .  

В луче света – к о м м е н т а т о р ы:  

«…Это случается не только с русскими. Франция потеряла четыре субмарины и 183 подводника погибли – и это в мирное время. Причину гибели подводной лодки «Минерва» тщательно скрывали. Такая же участь несколько лет назад постигла американскую лодку, причем родственникам погибшего экипажа до сих пор не сообщено об обстоятельствах и причинах катастрофы, под предлогом военной тайны...»  

.  

.  

ВТОРОЙ АКТ  

.  

21. 08. 00.  

Комната Кати.  

Р о г о в беседует с К а т е й; диктофон включен.  

РОГОВ (в микрофон). «…А значит, мы должны, мы обязаны рассказывать как можно больше о тех, кто сейчас еще, может быть, ждет помощи под стометровой толщей воды и – под густым илом официального вранья и «секретности»… (Обращаясь к Кате.) Катя, расскажи нам об отце – каким он был, то есть какой он?.. Вспомни, каким он бывает в редкие минуты отдыха – с самыми своими близкими людьми, с теми, кто был ему дороже всего – с тобой, с мамой?..  

КАТЯ. С мамой – это ее спрашивайте, а со мной он был нормальный...  

РОГОВ. …Ну, вспомни, может, было у вас с ним что-нибудь «ненормальное», не так, как у других, – игры, скажем, какие-нибудь т о л ь к о в а ш и, какие-нибудь условные знаки, слова, только в а м с н и м понятные...  

КАТЯ (подумав). …Да... В общем-то, была у нас... можно сказать, игра…  

РОГОВ. Какая?..  

КАТЯ. Ну... Переписка наша с ним... Вернее, даже не переписка, а его письма и открытки самодельные, которые он мне посылал...  

РОГОВ. Оч-чень интересно!.. Что же это за письма?.. О чем он тебе писал?  

КАТЯ. Ну... обо всем – чтобы училась хорошо, чтобы не забывала маме звонить (я же с ним жила), чтобы не курила и все такое...  

РОГОВ. Но если вы с ним жили вместе, то почему он тебе письма писал? Как возникла эта ваша переписка?..  

КАТЯ. Ну, забрать-то он меня забрал, а потом решил, что этого мало, надо еще меня воспитывать. Только у него никак не получалось это... ну, воспитание... Он начинает мне про школу, то-сё, а я ему говорю: да ладно тебе, тебя самого-то из школы из седьмого класса выгнали...  

РОГОВ. …То есть как его выгнали?.. А как же он?..  

КАТЯ. …А он потом подделал справку, что переведен в одиннадцатый и сдал экстерном все экзамены...  

РОГОВ (выключая диктофон). …Стоп-стоп-стоп!.. Вот этого всего, как раз, и не надо рассказывать!  

КАТЯ (удивленно). Но вы же сами меня расспрашиваете!..  

РОГОВ. Расспрашиваю! Но ты же уже взрослая девочка! Должна понимать, что можно сюда (стучит по диктофону) говорить, а что – лучше промолчать!  

КАТЯ. Что-же я придумывать должна, что ли, врать про него?..  

РОГОВ. Не врать, а промолчать иногда... Тебе что, нечего больше об отце вспомнить, кроме того, что его из школы выгоняли, и что он документы подделывал?  

КАТЯ. Почему?.. Есть что... Много чего... (плачет).  

РОГОВ. Ну, давай, Катюша, сосредоточься... Это очень важно, ты даже не представляешь, как это важно, и как это нужно всем сейчас – знать о твоем отце всё… то есть не всё, но то, что может приблизить его ко всем людям, которые следят сейчас за... этой историей... Надо, чтобы из этой безликой пока массы – «сто восемнадцать моряков» – стали проступать конкретные, отдельные человеческие лица, со своими характерами, со своими любвями, привязанностями, привычками... С какими-то деталями, мгновениями из их жизни, которые никто, кроме тебя не сможет вспомнить и рассказать... Только тогда люди осознают, может быть, в полной мере, что сейчас происходит в Баренцевом море, только тогда они, может быть, ужаснутся и попробуют сделать все, чтобы это не повторилось... Извини за эти казенные слова, но у меня нет сейчас других...  

КАТЯ. Да-да… (плачет) я понимаю... Сейчас вспомню...  

РОГОВ. Ну, давай... вот, про открыточки ты хорошо начала... (включает диктофон).  

КАТЯ. …Ну, вот, а потом он понял, что на меня это не действует, это его воспитание, что я выключаюсь, когда он начинает мне мораль читать, вот он и придумал эту игру, с открытками и письмами... Он нарисует сам что-то вроде открытки, какую-нибудь страшную гориллу с ремнем, и – подпись в стихах:  

                   «Если в эту я субботу  

                   Вновь контрольную работу  

                   От тебя не получу –  

                   Я ТЕБЯ ПОКОЛОЧУ!..» –  

он же мне давал еще дополнительные задания, кроме школьных... Сначала он писал мне, когда куда-нибудь уезжал, а потом, хоть мы почти не расставались, он мне все равно писал и посылал по почте... (Улыбается.) Тут я уже не «выключалась», мне нравилась эта игра, он все смешно делал, он и марки сам делал, он их называл «самопальными»: вырежет какого-нибудь Жан-Клод-Ван-Дамма, или Эдди Мэрфи из журнала – и вместо марки. Но он их так ловко делал, что на почте не замечали и проштамповывали. Иногда, вообще, свою фотографию наклеит; один раз откуда-то из-за границы мне пришло письмо, а на марке – он, в красном колпаке с кисточкой, и написано – “марроканский король”; не подкопаешься, но он же мастер был всякие документы подделы… Ой, извините, забыла...  

РОГОВ. У тебя есть эти открытки? Ты можешь их показать, хоть одну-две?..  

КАТЯ. Не знаю... Есть где-то... Искать надо... Да я их все наизусть помню. (Смеется сквозь слезы.) Они смешные и короткие, легко запоминаются. На одной он нарисовал две собаки – большая и маленькая – на спаниелей похожие, и подпись:  

                   «Плечо к плечу, и в лапе – лапа  

                   Идут по жизни Дочь и Папа, -  

                   Вслед смотрит каждая собака:  

                    «Похожи как они, однако!.. »  

...А еще – только это вы не записывайте, не надо, мне неудобно – на одной открытке были нарисованы носки постиранные – сушились на веревке, и надпись:  

                    «Красив, лиричен и высок  

                    Свежепостиранный носок!..» –  

это, чтобы я носки стирала (смеется), мне было тринадцать лет тогда... Я тоже попробовала один раз, марку сама сделала, но меня сразу поймали и оштрафовали; папа говорит, правильно сделали, всё надо делать красиво и талантливо, тогда не поймают... А однажды я пришла домой, слышу – в ванной какой-то шум, звуки какие-то, как на трубе кто-то пытается играть, – я открываю дверь, а там – он в ванной, в трусах и в шляпе, ванная полная воды, и в ней кораблики разные, утки резиновые, у него – в одной руке пистолет водяной, а в другой – пионерский горн, в который он дует изо всех сил; всё забрызгано водой, а над ним – во всю стену – фломастером написано:  

                    «Отважен и холоден взгляд из-под шляпы:  

                    Суровое детство было у папы...  

                    С годами оттаяло сердце героя,  

                    И может расслабиться папа порою...»  

(Замолкает. После паузы). …А на каждый день рождения он обязательно мне песню сочинял... (Вдруг, услышав звук транзистора со стороны кухни, вскакивает) ...Ой,, там же «новости» начались!.. (Убегает).  

На кухне.  

Л е ш а и К у з ь м и ч слушают радио. Входит К а т я.  

«...Официально надежда умерла сегодня, в 21.00, когда в гарнизонном храме Святителя Николая отец Аристарх начал молиться не во спасение, а за упокой... То, что происходит сейчас с родственниками погибших, называется на языке науки посттравматическим стрессовым расстройством. Справиться с ним надо как можно раньше, пока стресс не принял психоматическую форму. Самое губительное тут искать виновных. В этом дурном деле, считают психологи, увы, активно помогают СМИ. Один выпуск новостей перечеркивает несколько часов упорной работы...»  

Леша и Кузьмич выпивают. Входит Р о г о в.  

ЛЕША (Рогову). Вот, тебе, журналист, еще фольклор… (Берет гитару, начинает яростно бить по струнам.)  

                  «…Встаньте все, кто сейчас, водку пьет и поет,  

                  Замолчите и выпейте стоя.  

                  Наш подводный ракетный, наш атомный флот  

                  Отдает честь погибшим героям!.. »  

Рогов вынимает портмоне. Леша жестом останавливает его.  

…Это я не за гривны. Это – бери так. (Поворачиваясь к Кузьмичу.) ...Кузьмич! А Звезда-то за что?..  

…Неожиданно,со всех сторон раздается шум и грохот: холодильник начинает трясти, загорается свет, освещается экран телевизора, раздается г о л о с т е л е д и к т о р а:  

«...По информации нашего источника из штаба Северного флота, национальность иностранной подводной лодки – возможной виновницы трагедии – может быть как американской, так и британской. Это подтверждается и тем, что окраска аварийных буев, о которых вчера мы сообщали, соответствует специальным опознавательным знакам флота Ее Величества...  

РОГОВ. …«Окраска буев»... Что за бред!.. Какого буя ищете?!. О! (Вынимает блокнот, записывает. Леше, подмигивая.) ...А ты говоришь – фольклор…  

…У российских спецслужб есть предположение, что при помощи своих специалистов британцы были намерены попытаться уничтожить доказательства, свидетельствующие о факте столкновения именно с британской лодкой. К таковым относятся, к примеру, фрагменты обшивки, а также те самые вышеупомянутые буи, которые…» –  

голос обрывается, экран гаснет, так же, как как и свет во всей квартире, холодильник замирает.  

Катя привычно зажигает стоящие повсюду – на столе, на холодильнике, на подоконнике – свечи...  

РОГОВ (возмущённо). …Да как только можно!.. Англичане первыми бросились... Это только мы способны на такое – они спешат к нам на помощь, а мы им – нате вам! – «окраску буев»!.. Такой стыд перед всем миром!..  

КУЗЬМИЧ. А вы не спешите стыдиться. В 67-м году, почти на том же самом месте, где сейчас лежит «Курск», английская подводная лодка протаранила наш атомный ракетоносец… К счастью, в тот раз нашей лодке удалось всплыть и вернуться на базу.  

РОГОВ. Откуда вы знаете, что это было столкновение, и тем более – именно с английской лодкой?  

КУЗЬМИЧ. Потому что я сам видел нашу лодку на ремонте в доке. В носовой части была огромная рваная пробоина размером с грузовик. На моих глазах моряки выгребли около сотни осколков серебряно-цинковых аккумуляторов, которые использовались английскими подлодками. Через несколько дней наша разведка сфотографировала эту лодку на ремонте в норвежском порту. Я видел эти фотографии. Англичане, естественно, тогда шума не подняли, молчат об этом и сегодня…  

РОГОВ (хватая со стола газету). ...Вот, пожалуйста!.. (Читает.) «...По версии американских независимых экспертов, в трубе торпедного аппарата на «Курске» загорелась не вышедшая до конца торпеда, а от ее взрыва, спустя две минуты, сдетонировали торпеды в соседних аппаратах...» Вот вам и вся правда о «столкновении»!..  

КУЗЬМИЧ. Полная чушь. Во-первых – н е з а в и с и м ы х экспертов не бывает. Во вторых – на учениях никто никогда боевыми торпедами не стреляет – только практическими, то есть такими, у которых в головной части не взрывчатка, а приборы...  

РОГОВ (разворачивая перед Кузьмичем газету). …А вот мнение «Берлинер Цайтунг»… (читает) «...На этих учениях проводились испытания мощного секретного оружия, и «Курск» был потоплен новой противолодочной ракетой...»  

КУЗЬМИЧ. …Да кто же испытывает такое оружие на обычных полигонах в обычных учениях? Для этого есть специальные полигоны в закрытых – внутренних водах... Есть и еще одно старое правило: никакие стрельбы, даже самыми обычными торпедами, не производятся, если поблизости находятся иностранные лодки. А уж такими секретными – тем более. И потом, поверьте моему опыту – на субботу подобные мероприятия никогда не планируют... Это, случаем, не вы в «Берлинер Цайтунг» н е з а в и с и м ы м экспертом работаете?..  

РОГОВ (смеется). Нет. Во всяком случае, про «секретное оружие» – не я. …Ну, не знаю... Как бы там ни было, эта ваша английская лодка – это было уже давно. Мир уже сто раз изменился за это время, а вы этого и не заметили, вы всё продолжаете жить в 60-х!.. «Холодная война» уже десять лет, как закончилась! Это уже не тот Запад, которым вы пугали детей!..  

КУЗЬМИЧ. Вы правы. Запад уже не тот: сейчас они действуют намного более беззастенчиво, более нагло. И американский военно-морской флот изменился за эти десять лет – сегодня он намного более эффективен, и по своей мощи превосходит эскадры всех остальных стран мира вместе взятых. Это наш флот разворован и продан за гроши греческим и арабским бизнесменам, а то, что осталось – ржавеет и разваливается. Но ни США, ни страны НАТО не намерены сокращать свой атомный флот, они даже отказываются обсуждать с нами границы зон боевого патрулирования, чтобы избежать столкновений…  

РОГОВ. …Да побойтесь Бога, Владимир Кузьмич! О каких мифических столкновениях вы все время говорите? Да, наши спецслужбы правы, когда заявляют, что натовские лодки следят за российскими учениями, точно так же, как и наша разведка собирает информацию о натовских маневрах. Но чтобы «Курск» столкнулся с их лодкой – этого не может быть, потому что на Западе невозможно скрыть такие проблемы! В любом случае, где теперь эта неуловимая субмарина? Нет, это как раз тот случай, когда мы пытаемся переложить ответственность на чужие плечи. В нейтральных водах, дорогой Владимир Кузьмич, суда стараются держаться подальше друга от друга, на расстоянии не менее… (заглядывая в свою записную книжку) ...20-ти километров, соблюдая Международные морские правила! Да и при помощи существующих систем прослушивания, нет никакой необходимости сближаться. Плюс – (показывает на газету) «Курск» шел под перископом, там работали гидроакустики – с таким же успехом можно утверждать, что в «Курск» попал метеорит! (Смеется.)  

КУЗЬМИЧ. Столкновение с английской лодкой было одним из первых. До сегодняшнего дня их произошло еще двадцать три, и все двадцать три – с американскими лодками. Причем, это данные только о тех столкновениях, которые не удалось скрыть, не смотря на всю нашу и американскую сверхсекретность. (Помолчав.) …«Холодная война», к сожалению, не окончена. Она только из нейтральных вод пришла к нам домой. Если и раньше большинство столкновений происходило у наших берегов, то теперь их лодки просто живут у нас. В феврале 92-го, в том же районе, где сейчас лежит «Курск», американская «Батон Руж» протаранила нашу «Кострому». На месте остались детали обшивки американской лодки. Кстати, тогда тоже, прежде, чем сообщили об этом, Ельцин с их секретарем Бейкером долго беседовал по телефону. И тогда Россия не заступилась за своих подводников, замяла инцидент. Через год, опять в том же Баренцевом море, в районе наших учений, американская атомная лодка «Грейлинг» протаранила наш ракетоносец «Борисоглебск». И опять часть обшивки американской лодки застряла в нашем корпусе – доказательства налицо! – ан нет, все равно промолчали, чтобы не портить отношений с дружественной Америкой. Уже в 97-м, все в том же несчастном Баренцевом море, американская подлодка чуть не спровоцировала аварию, и убралась, только когда ее отпугнули глубинными бомбами...  

РОГОВ. Не знаю, не знаю… Может быть. Вам виднее, вы там, под водой, чаще бывали, чем я. Но даже если они и продолжают следить за нами – их можно понять: от нас можно ведь всего ожидать, мы стали реальной угрозой для всего цивилизованного мира, – если нас не держать под контролем, с таким бардаком, как у нас, оно тут всё начнет само взрываться – и уже взрывается, и наши сумасшедшие, никем не управляемые ракеты летят во все стороны, сметая все на своем пути!.. Я понимаю, вам, военному человеку, больно это признать, но это, к сожалению, печальная реальность. Вам все еще хочется верить, что Америка всерьез считает Россию противником, что великое противостояние двух держав продолжается, что она все пытается вызнать наши секреты, что она боится каких-то наших подводных лодок... Да нет, родной вы мой Владимир Кузьмич, мы уже давно не в той весовой категории, мы уже давно ни для кого, тем более для Америки, не представляем никакой опасности; никаких загадок, неразгаданных американцами, у нас нет, как ни оскорбительно вам это слышать! Если они и «живут» здесь, как вы говорите, то спасибо им: благодаря их контролю, может, у нас не все развалится и повзрывается. Они здесь, если хотите, на страже мира! Они мир охраняют для нас и от нас! А враги у них, конечно, есть, только (простите, что я задеваю ваше служивое самолюбие) не мы, мы – не тянем на серьезного врага! Иран, Ирак, Китай – вот теперь кто на ринг выходит вместо нас! А мы – списаны, Владимир Кузьмич! Мы всё врага в них видим: они к нам – открыто, с помощью: если сами не способны – пустите нас, мы спасем ваших ребят, а мы их – глубинными бомбами: вот тебе, вражина, не позволим, чтобы ты своими грязными руками наших моряков спасала! Мы всё секретничаем, всё в войну играем!..  

КУЗЬМИЧ. Да, это так. Конечно, мы не можем достойно поставить их на место: силы не те. Да, вы правы; мне больно признать это... (Помолчав). Теперь они, значит, по-вашему, мир у нас от нас охраняют. Это они, американцы, в мирных целях построили сейчас в Норвегии, на границе с Россией, новейшую станцию электронной разведки и развернули полноценную военную инфраструктуру. Это в этих же мирных целях в 98-м году впервые были проведены маневры спецподразделений США в Северной Норвегии. И это «нас от нас охраняя», в том же 98-м, они провели полномасштабные учения «Северный кризис», по сценарию которых НАТО вступала в конфликт с сопредельным государством из-за шельфа Баренцева моря... Вы можете мне сказать, что это за таинственное «сопредельное государство», если к нам они, кроме сострадания и любви, ничего не испытывают?.. И если противостояние сверхдержав в прошлом, то что, по-вашему, делают десятки американских и натовских атомных подводных лодок в Арктике? Готовятся поразить страны-изгои – Китай, Ирак, Иран – из-подо льдов?.. Нет, они нацелены на Россию, патрулируют ее воды. Это вы, молодой человек, прячетесь от реальности...  

Леша, все это время внимательно слушавший обоих, наконец отваживается вмешаться.  

ЛЕША. Не, журналист, тут Кузьмич прав! Конечно, вам, писателям, виднее, это хорошо, что Запад нам помочь хочет… Только я вот тут несколько дней слушаю радио, читаю газеты, и у меня, вот, концы с концами не сходятся с этой западной помощью... С одной стороны, ну да, думаешь, что ж вы, гады, от помощи-то ихней отказывались? Правильно ведь там кто-то сказал: да хоть инопланетян помощь – надо было принимать не раздумывая... Но ведь это я на кухне сидя так думаю, и вся страна так думает и кричит: да расстрелять их, подлецов, которые на помощь этого Запада сразу не согласились! Потому что я сижу на этой кухне много лет, и знаю из этих самых ваших газет и из телика, что «холодная война» закончилась, что все разоружаются, что все друг другу всё показывают, никаких секретов ни от кого нет, их представители на наших учениях, мы на их, конверсия, в общем, блин, во всю, все друг друга любят и всё такое, и все они, Запад, значит, и НАТО только и ищут: чем бы России еще-то помочь, что бы такого ей доброго сделать?.. И тут, вдруг, подворачивается такая оказия, Запад к нам бросаетя со всех сторон с помощью, а мы – вот тебе! – такой плевок в рыло Западу за все его хорошее!.. Но вот когда, за эту неделю, я почитал и послушал все эти заявления внешних друзей и внутренних врагов, то у меня возникает несколько вопросов к нашим, так горячо и беззаветно нас любящим друзьям... Ты вот всё кричишь: изоврались все, не хотели сознательно спасать моряков, убийцы все, мол, и президент, и адмиралы... Суров ты, легок на приговоры... Понятно, что врали. Я думаю так, что они с самого начала знали, что надежды нет. Врали от стыда, да от бессилия, от позора, да от нищеты, в которой стыдно сознаться. Врали, конечно, и от страха – ответственность-то какая... Все ведь люди, всех ведь этим шоком шарахнуло... Конечно, если ты такой пост занимаешь – отвечай... Надо, конечно, разобраться и наказать каждого за свое разгильдяйство. Но тогда давай по-честному. Да, наши врали. Но что ж ты или твои кореша-коллеги не возмущаетесь тем, что наши-то бескорыстные друзья из-за кордона, руки которые в слезах протягивают, тоже ведь правду не всегда говорят, то есть вообще никогда ее не говорят, и клещами эту правду из них не вытащишь?.. Вот, что получается: мы проводим учения на нашей всегдашней территории. У нас накрывается лодка. Тут, оказывается, во время учений засекли чужие лодки. Дружеские, понятно, но – чужие. Мы, понятно, запрашиваем у друзей-соседей, близких и дальних: случайно ваша лодка не крутилась там? Нет! – обижаются на этот вопрос друзья-американцы, друзья-англичане, – как вы могли подумать вообще! Это у вас, блин, взорвалось, по вашей всем известной бестолковщине, и нас, пожалуйста, в это не путайте! Ладно, может, и у нас взорвалось. У нас всё может быть. А че это вы так уверены, что у нас? Мы еще не знаем – что, где, а вы уже объявили всему миру в подробностях, как этот взрыв на нашей лодке произошел? Ну, признаются нехотя друзья, в общем-то, одно судно шпионское, «Лояль», было, случайно, в районе учений и оно-то всё и зафиксировало с точностью и очевидностью. Но оно было далеко. Но тут мы им опять: извините, мол, нас, друзья, за все эти глупые вопросы, но вот тут у нас радиоперехват, что сразу после катастрофы, ваша лодка «Мемфис» запросила срочно разрешения у Норвегии на заход в ближайший, кстати, к месту аварии порт, для ремонта. Ну, отвечают сконфуженно друзья, была, опять случайно же, одна наша лодка неподалёку, но неполадки на ней никакого отношения к «Курску» не имеют. И вообще, мы этот заход спланировали давно. Мы им опять: извините, мол, за назойливость, но нельзя ли, чтобы уже покончить со всякими этими нелепыми подозрениями, показать, что на ней такого, на вашей невинной лодке, ремонтировалось, тем более, когда у нас везде такая открытость и взаимная любовь. Ан нет, говорят друзья, шиш вам, а не «характер ремонтных работ»! Ладно, говорим мы, Бог с ним, с «Мемфисом», но вот опять у нас есть сведения, что была там еще и другая сумбарина, называется «Толедо» и стоит она сейчас с развороченным носом в порту таком-то... Можно узнать, что у нее с носом-то?.. Да, совсем уж разобиженно отвечают друзья, в общем, вспоминаем: две было лодки в районе аварии, но они, как и этот самый «Лояль», держались на расстоянии от «Курска». А тут, оказывается, норвежская «Марьята», которая тоже там крутилась, только флаг имеет норвежский, а на самом деле – экипаж и техника американские. А тут мы спрашиваем у наших английских друзей: а случаем не ваши ли буи потеряны возле нашей лодки, и не от вашей ли сумбарины рубка там валяется?.. Ну, тут уж возмущению английскому нет предела перед лицом такого русского коварства: заявить такое, когда английская лодка спешит уже три дня к месту трагедии. Да как язык поворачивается – спросить такое у англичан? А чё ж и не спросить, ведь речь идет не о чем-то невиданном для них и неслыханном, а о деле привычном: на этом же, как описал щас Кузьмич, месте, англичане протаранили нашу лодку, и ни тогда не признались, ни сейчас, когда у нас уже пятнадцать лет сплошное прощенное воскресение и такая всеобщая любовь!.. Чё ж их и не спросить, когда и щас (кивает на газету) выясняется, что ко всему этому набору натовскому за нашими учениями наблюдала и английская лодка!.. Да какие, на фиг, учения! Как им, бедным-то нашим, там, в этом Баренцевом море учиться-то, когда там не протолкнуться, шпион на шпионе, всё ждут-не дождутся, когда случай представится проявить себя с помощью, продемонстрировать любовь и дружбу бескорыстную!.. Так чего ж оскорбляться, губы дуть? Вас кто-нибудь приглашал в наше море, участвовать в наших учениях? Нет. Сами, тайком, по-дружески, приползли. Значит, извольте ответить: а что это вы там делали?.. Что за ремонт делала одна, и что с носом у другой?.. А пока вы оскорбленно отказываетесь отвечать на все эти вопросы, извините, но версия о столкновении остается в силе!.. А то, что получается: зарезали человека, приехали менты, спрашивают соседей: не слышали ль чего, не заглядывали, случаем, накануне к покойнику? Нет, отвечают добрые соседи, мы вообще этой ночью были в другом месте. А тут – по всей хате – отпечатки этих самых добрых соседей. Ну да, мы вспомнили: мы заглядывали этой ночью к соседу, но к убийству отношения не имеем. Он вас приглашал? Нет. А как же вы вошли? Да так, окно было открыто, ну, и по-соседски... А что ж вы там делали?.. Ну, так, присмотреть, где что плохо лежит, к сейфу ключи подобрать... Но убивать не убивали. Если честно, то мы даже видели, как покойничек сам себе нож всадил в живот по неосторожности, но мы держались в стороне, согласно кодексу добрососедства, А тут вот говорят, что видели, как вы бродили под окнами с кухонным ножом, – не могли бы вы нам показать этот нож? Э, нет, отвечают соседи, – мы свои ножи никому не показываем. Тогда, говорят менты, будьте добры, подписочку о невыезде, пока следствие не закончено... Как?.. Нас подозревать, которые так покойничка беззаветно любили?.. Нас, которые бросили всё, и примчались, накинув белые халаты, чтобы ему искусственное дыхание делать?.. Да у вас, у ментов, совесть есть?..  

...На пороге кухни появляется Т а т ь я н а И в а н о в н а, остается стоять в дверях..  

...И теперь, журналист, я крепко задумываюсь: а будь я на месте этих тугодумов-адмиралов – а согласился бы я так, сразу, на помощь этих друзей?..  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (вдруг, громко). …Им же там нечем дышать!..  

З а т е м н е н и е .  

Высвечиваются к о м м е н т а т о р ы:  

«...Бесспорно, существует некая шкала стоимости человеческой жизни в разных культурах, а ученый Самуэль Хангтингтон, пожалуй, первым открыто сформулировал существующую закономерность: чем больше население страны, тем меньше стоит жизнь отдельного ее гражданина. Чем выше благосостояние нации, тем меньше она готова жертвовать жизнью своих граждан...»  

«...Русские газеты пишут, что главной миссией визита в Москву директора ЦРУ Джорджа Тенета стали «консультации» о возмещении ущерба в связи с гибелью «Курска». По нашим же сведениям, этот приезд связан с судьбой американского бизнесмена Эдмонта Поупа, арестованного русскими в апреле по подозрению в шпионаже. Поуп, в прошлом офицер разведки ВМС США, обвиняется в сборе информации о баллистических ракетах, находящихся на вооружении подводных лодок ВМФ России, в частности – на борту «Курска»...»  

.  

.  

22. 08. 00.  

Ванная.  

Р о г о в – за работой.  

РОГОВ (диктует). «...Разрывая ногтями горло, они стучали из последних сил кувалдой в борта своего гроба, в надежде, что их услышат и спасут. До сердец флотоводцев и власть предержащих эти сигналы не дошли. Потом удары из нескольких букв морзянки перестали слышать и акустики. На дне Баренцева моря образовалась мертвая тишина, которую запоздало нарушили лишь винты спасательных аппаратов... Их похоронили сразу, живыми, а потом неделю морочили всем головы расплывчатыми надеждами на спасение экипажа. И мы им верили – не могли не верить, потому что под водой были живые люди. Для нас – люди. Для кого-то – личный состав, перешедший критическую черту... Все эти восемь дней занимались только тем, чтобы угробить их наверняка. Нет живых людей – нет катастрофы. В том, что на венки, посмертные ордена и склоненные головы потом не поскупятся, можно не сомневаться... Абзац. По правилам офицерской чести, командующий флотом должен был еще в понедельник, на третий день, сказать: «У меня нет ни сил, ни средств, чтобы спасти людей». И застрелиться прилюдно. Это сейчас и мнение родственников... »  

3 а т е м н е н и е.  

.  

Кухня.  

Л е ш а, К у з ь м и ч, Т а т ь я н а И в а н о в н а, К а т я слушают радио, точнее – пытаются слушать, потому что Леша никак не может «поймать» нужную волну – сквозь треск и всевозможные шумы лишь иногда прорывается отдельное слово или фраза.  

«...И все-таки, надежда есть! По мнению специалистов...» (Помехи.)  

Леша пытается вновь выйти на утерянную волну, но безрезультатно – попадает то на музыку, то на рекламу...  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Да скажите же, наконец, правду!.. Не разрезайте сердце на куски...  

Стук во входную дверь.  

Появляется вышедший из ванной Р о г о в. Леша наливает в стакан водки, пододвигает его Татьяне Ивановне.  

ЛЕША. Ивановна, прими антидепрессанта сто грамм...  

Стук в дверь повторяется. Рогов идет открывать. Чуть приоткрыв дверь, он тут же – заметив кожаную сумку, похожую на его, и фотоаппарат – пытается ее захлопнуть, но – поздно: плечо с сумкой уже просунулось в дверь.  

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (с сильным иностранным акцентом). Я могу видеть госпожу Аллу...  

РОГОВ (сдерживая дверь и пытаясь выдавить плечо с сумкой в коридор). Нет, не можете!  

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. …Но она здесь живет?..  

РОГОВ (борясь с дверью). Нет, не здесь! Зачем она вам?  

ЖЕНЩИНА. Она мне нужна... Я звонила, но телефон все время соединяет не с теми... Я должна взять интервью...  

РОГОВ (с новой силой нажимая на дверь). Так. Всё! Никаких интервью, здесь никто не живет. До свидания. Женщинам нужен покой!  

ЖЕНЩИНА. Я вас очень прошу...  

РОГОВ (покраснев от натуги, давит на дверь). Не заставляйте меня применять силу! Есть элементарная этика, закон, в конце концов! Да! Вы нарушаете закон... Мой дом – моя крепость! Вы знаете, как вас, журналистов, называет народ? Шакалами. Имейте сострадание. Уйдите.  

ЖЕНЩИНА. Но вы же… тоже... журналист...  

РОГОВ. Я?!.. Откуда вы знаете?  

ЖЕНЩИНА. …Не знаю... По запаху... Вы журналист?  

РОГОВ. Да. Но я – случай специальный. Я вообще – родственник. Уходите. Или нет, стойте. Вы же разнесете по всему миру. Они налетят, эти стервятники, коллеги то есть, братья по розуму. (Раздумывая). Что, мне вас запереть в какой-нибудь шкаф, пока момент опасный схлынет?.. Да тут места и так-то нет...  

ЖЕНЩИНА. Не надо меня запирать, только не выгоняйте меня, я даю вам слово, я буду тихо, мышкой...  

РОГОВ. Я знаю вас, тихих мышек, мышка– ворушка... мышка-борушко... Я тут высиживаю, работаю в поте, а тут такая вот мышка – прыг на готовенькое – и уведет материал из-под носа!..  

ЖЕНЩИНА. О!.. Я клянусь вам, что не передам никуда ни одного слова без вашего разрешения! Только, ради Бога, не выгоняйте меня! Я вообще ни слова не напишу! Хотите – я вам отдам диктофон и все мои ручки и карандаши...  

ЛЕША (вышедший в коридор вслед за Роговым и наблюдавший всю сцену). Мало – нашу лодку потопили, ребят угробили, мало отказываются от всего, они еще сюда, к нам, на кухню, вражины, ломются, друзья то есть...  

Уходит на кухню, где, после ухода Татьяна Ивановны и Кати в комнату, остался один Кузьмич, слушающий радио.  

ЖЕНЩИНА (протягивая Рогову руку). Наоми.  

РОГОВ. Рогов... Геннадий... Гена. Запомнили? – никаких интервью!  

Наоми согласно кивает. Они входят на кухню.  

«…Город-герой Мурманск, Богом забытый, в течение нескольких дней стал крупным коммерческим центром. Несколько сот инвесторов в лице российских и иностранных журналистов изменили здешнюю жизнь до неузнаваемости. Все ведущие телекампании мира по несколько раз в день дают прямое включение, а передавать фактически нечего. Журналисты буквально рыщут по улицам, мечутся между вокзалом и аэропортом, пытаясь найти хоть что-то похожее на информацию. Убитые горем родственники впадают в шок, когда видят ораву журналистов, готовых растерзать их на цитаты для своих репортажей. От всего этого выигрывают только местные бары, гостиницы и казино, которые получают беспрецедентную прибыль. В трех лучших отелях города журналисты закупили все номера – даже фешенебельные – с сауной и джакузи...»  

РОГОВ (хитро подмигивая гостье, негромко). А у нас здесь – ничё… спокойно. Сидим, не суетимся, водочку, вот, пьем... А я как почувствовал, когда всё началось: все рванули туда, в Мурманск, а я себе думаю: «Нет, Гена, иди от обратного...»  

НАОМИ. Я была там, в Мурманске. Ужас. Их действительно там тучи – со всего света... Поскольку информации никакой, делать нечего, – вся пресса – и наша, и ваша – в массовом порядке дико пьет, «заливает свое горе», играет в казино, а спрос на путан намного превышает предложение... Коммерсанты, таксисты, и местные валютчики в восторге: «Конечно, моряков жалко, но, Господи, только бы это подольше не кончалось!..» Эта трагедия превратила Мурманск в лучший международный бордель...  

РОГОВ (вздыхая мечтательно). Эх, на один бы денек, конечно, слетать можно было бы!.. Ну, да ладно, каждому свое: Рогову – рогово, Борушке – борушкино...  

«...Пока неизвестны суммы переводов, сделанных тысячами частных лиц. Коммерческая тайна – сбор от концерта Филиппа Киркорова. Попечительский совет под руководством писателя Василия Аксенова, по словам Бориса Березовского собрал на свои счета в Москве и Нью-Йорке уже более миллиона долларов. Рабочие компании АЛРОСА – дневную зарплату – полтора миллиона рублей. Украинский футбольный клуб «Шахтер» пожертвовал 100 тысяч долла-ров...  

…Рогов,вынув свою записную книжку, что-то быстро подсчитывает…  

…Ракетные войска стратегического назначения России – более миллиона рублей… О крупных переводах семьям подводников объявило руководство двадцати шести регионов России, ряда крупных предприятий и компаний. Не уточняются суммы помощи, поступающие на расчетные счета из Грузии, Эстонии и ряда стран Запада...»  

Леша разливает. Все выпивают.  

РОГОВ (Кузьмичу, как бы продолжая давний разговор). …В принципе, если мы промолчим про американцев, которые – кто его знает, на самом деле, что там приизошло? – во всем виноваты и смылись, как нашкодивший водитель с места аварии, то мы получим хороший предмет для политического торга с ними...  

Свет с кухни уходит, освещается комната Аллы, где сейчас находятся Т а т ь я н а И в а н о в н а и К а т я.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (непонятно, то ли она обращается к Кате, то ли разговаривает сама с собой). …Я узнала про лодку и сердце сразу екнуло. Поняла – мертв сыночек. Но не могла признаться себе. Вот, думаю... Нет, еще ничего не известно... Пока в поезде ехала, всё молилась. И здесь тоже молилась. Сигналы подают, значит, живы... А оказывается, вся лодка затоплена. Кто же тогда сигналы подавал? Зачем матерей обманывать?.. (Задумывается.)  

«...Потрясает отношение к трагедии рядовых американцев, а также американских военных моряков. В военном атташате России в США в эти дни раздавались сотни звонков: люди предлагали свои варианты спасения лодки…  

...Возвращается свет на кухню...  

...а также материальную помощь. Чеки от американцев на специальный счет в «Риггс-бэнкс» самые разные – от пяти до пятисот тысяч долларов. Сбор средств организовала также и здешняя Русская православная церковь США.…»  

РОГОВ (цокает языком, просматривая газеты). …Смотри ты, что творится... Одни фонды везде... Все теперь откупиться хотят... (Вдруг, удивленно) Владимир Кузьмич! Да тут про вас пишут!.. (Показывая Кузьмичу газетную страницу) ...Это не ваша фамилия?.. Ну да! Вот, читайте: «ВСПЛЫТИЕ.»… «...Всё это уже было: 24-го июня 1988 года, в бухте Саранной... ...после столкновения с иностранной подводной лодкой, на глубине 60 метров затонула атомная подводная лодка... Из 120-ти человек 10З выжили благодаря неординарному решению капитана I-го ранга Владимира Кузьмича Богомолова, офицера, который не побоялся взять на себя ответственность... Он буквально вытолкнул своих матросов на поверхность...» Владимир Кузьмич!.. Дорогой вы мой… Да что же вы молчите-то? Вы же это уже пережили всё... А я-то, дурак... Да нет, я с самого начала понял, что этот истопник – о-го-го! – не простой... Нет, да как же так можно! Вы должны всё рассказать, ведь это людям сейчас – вот как нужно!..  

ЛЕША. Ты, правда, Кузьмич... расскажи... Конечно, журналист прав, людям это нужно знать, но, главное, тебе это нужно... Ты же ведь черный весь – не от угля в котельной, а оттого, что ты в себе держишь, не выпускаешь... Теперь я тебя вижу. Ты своих матросов вытолкнул, а сам-то – там, на дне остался... Давай, рассказывай, Кузьмич... Всплывай...  

//Кузьмич задумывается, опустив голову на руки. Рогов включает диктофон. Наоми – тоже, однако, Рогов, заметив это, протягивает руку, забирает ее диктофон, выключает его и кладет к себе в карман. Кузьмич еще какое-то время сидит молча, затем начинает говорить.  

КУЗЬМИЧ. …Да что рассказывать... Утро, как утро... Первая смена готовится к завтраку. В 7.10 акустик докладывает: «Горизонт чист». И через три минуты вдруг – страшный удар. Свет погас, звон, грохот – стол накрыт уже был – посуда сыпется... С ужасом чувствую, как корма заваливается. Под аварийной лампочкой вижу желтое лицо трюмного старшины, который мне что-то кричит. Потом до меня доходит, что он кричит: «Падаем!..» Приказываю продуть среднюю цистерну. Лодка начинает валиться на нос. И снова – грохот, треск, – это мы на грунт упали... (Пауза) ...Что это такое – аварийная лодка, лежащая на дне, без света, без связи и вентиляции, я знаю очень хорошо. Во всех отсеках по колено, а то и по грудь, хлюпает вода, все лежат вповалку, высунув головы в воздушный пузырь, оставшийся над поверхностью воды и постепенно сжимающийся... Самый страшный удар по психике – даже не то, что лодка частично затоплена, а тишина, наступающая после того, как все двигатели остановлены, а реактор заглушен. И в этой тишине только слышно, как поскрипывают и потрескивают переборки, которые, кажется, вот-вот не выдержат и сомнутся, как консервная банка, под напором воды... О моральном состоянии экипажа говорить не приходится... После двух суток в этой кромешной тьме и духоте, среди трупов погибших при взрыве ребят, среди плавающего в воде дерьма, понимаю, что надеяться не на что, надо самим что-то делать. Вызываю добровольцев. Трое вызвались всплыть на поверхность, чтобы доставить донесение спасателям, которые, как я думал, должны уже были находиться где-то наверху. Сутки проходят – ничего от них не слышно, ну, да никто и не верил, что они выживут. Делаю еще попытку. На этот раз, чтобы избежать «кессонки» – резкой перемены давления – сделали, как в учебниках учат: выбросили в море трос с узлами, на которых надо останавливаться, чтобы давление уравнивать. Отправил первым своего самого опытного подводника. Опять сутки проходят – тишина. Потом выяснилось, что он погиб от переохлаждения, слишком длительным был подъем. На четвертые сутки вариантов не остается, командую: «Все – наверх, экипажу произвести свободное всплытие со смертельным риском!» (Помолчав.) …Знаешь, что может остановить панику, охватывающую молодых ребят перед лицом скорой гибели? Только опасность еще более близкая и реальная – приставленный ко лбу пистолет. Так, с пистолетом, я и продежурил двое суток у торпедного аппарата, через который выталкивал их наверх. Некоторые угрожали, пытались подкупить других, чтобы проскочить вперед... в общем, почти как во всех очередях... Меня уже никто не ждал наверху, когда я сам, наконец, вылетел, как пробка, на поверхность… Когда на вторые сутки пришел в себя – узнал, что все было не зря: при подъеме погибло только двенадцать человек из ста пятнадцати. У всех разорванные легкие, кровавая пена изо рта, но живы...  

П а у з а .  

ЛЕША. …Так Звезда – за это?..  

КУЗЬМИЧ. Звезда – за Северный полюс. А за это – меня под трибунал хотели: мол, авария произошла вследствие моего неквалифицированного управления лодкой, но потом, после осмотра лодки, убедились, что было столкновение: в носовой части – гигантская вмятина, точно копирующая контур другой лодки. Судить не стали, но отправили досрочно в запас. Потом я узнал, что нас протаранил американский атомоход «Гэтоу». 0ни тоже, оказывается, легли на грунт с пробоиной (их капитан недавно написал книгу об этом), но потом все же вернулись на базу. Капитан был награжден высшим военным орденом. Меня же не посадили, и на том спасибо. Списали на пенсию...  

П а у з а .  

Кузьмич сидит, глядя перед собой. Т а т ь я н а И в а н о в н а, которая вышла из своей комнаты в начале рассказа Кузьмича и все это время, стояла в дверях, слушая его, подходит к Кузьмичу, проводит рукой по его седым волосам...  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (гладя Кузьмича по голове) Сыночка мой... Вот и хорошо... Вот и хорошо...  

...Свет постепенно уходит с кухни...  

«...Не меньше медиков, родственникам помогают священники. Наместник Трифонов-Печенгского мужского монастыря игумен Аристарх каждый день служит молебны в местной часовне. В понедельник была отслужена панихида. Правда, без имен. Надо верить, что кто-то еще жив...»  

Ванная.  

РОГОВ (диктует). «...И когда никаких вариантов уже не оставалось, а помощь все не шла, на четвертые сутки капитан скомандовал: «Все – наверх! Экипажу произвести свободное всплытие со смертельным риском!..» Он своими руками выталкивал через торпедный аппарат мальчишек, которых доверили флоту отцы и матери, отправляя их в жуткое стремительное восхождение к жизни или к мучительной смерти...»  

З а т е м н е н и е .  

.  

Комната Кати.  

К а т я и А л л а, которая сидит на постели, с Катиным плейером в руках, слушая все ту же кассету. На глазах у нее слезы...  

АЛЛА ( снимая наушники). …Как бы я хотела, чтобы какое-нибудь чудо произошло, и он оказался жив... (Чуть удивленно, как бы прислушиваясь к самой себе). Ты знаешь, оказывается, я его все-таки любила... Да, теперь я понимаю,что я его любила… (Вытирая слезы)... Господи, если бы хоть что-нибудь можно было бы изменить, вернуть!.. А вдруг какое-нибудь...  

КАТЯ (обрывая ее). Брось, мама. Никого ты никогда не любила. Ни его, ни кого другого. Только не обижайся, я тебя не осуждаю, не упрекаю. Ты не виновата, я знаю, ты просто не можешь никого любить. Не можешь и всё. Это у тебя от природы, я поняла. Как у тебя от природы, или от Бога, не знаю, талант театральный, как у папы, от природы был талант к языкам иностранным и к стихам смешным, как у меня от этой самой природы вообще никаких талантов нету, так у тебя от природы нет этого таланта – любить. Не сердись, я же вижу, что ты и хотела бы, и пытаешься и меня любить, и папу, а не можешь. Не дано тебе...  

Катя выходит. Алла сидит все так же на постели, с плейером и наушниками в руках...  

Стук в дверь. Входит Р о г о в.  

РОГОВ. …Вы слышали, что н а ш – т о, в Видяево, выкинул? Всем ближайшим родственникам – по 126 окладов, плюс страховка... И это только официально! А смотрите (трясет газетами, зажатыми в руке) сколько фондов открывается каждый день!.. Прям, как грибы... Я приблизительно так, сегодня подсчитал – да это на каждого ближайшего где-то около ста тысяч получается. Долларов! А?! Что?.. И это – не считая квартиры в любом городе России! И это только сейчас! А через несколько дней этих фондов будет еще больше! Уже – видели? Президент дал столько, Березовский – тут же – в десять раз больше! Пусть соревнуются, нам это только на руку!..  

АЛЛА. ...Да нет, Гена, это же не мне... Я не могу брать эти деньги, я не имею права...  

РОГОВ. Как раз вы-то право и имеете!  

АЛЛА. Я говорю о другом праве... о моральном...  

РОГОВ. Оставьте, ради Бога! Он сейчас смотрит на вас, и, поверьте мне, умоляет вас взять эти деньги! Отдайте ему этот последний долг, возьмите эти деньги из уважения к нему, в память о вашей юношеской любви, наконец! Эти деньги – ваши и вашей дочери, и глупо отказываться от них!..  

Смотрит на Аллу, которая сидит все так же, не двигаясь; по щекам ее текут слезы...  

(Устало) ...Да что это я, в конце-то концов, деньги ваши, не мои... (Выходит).  

Свет постепенно «уходит» из комнаты Кати и переходит на кухню, где Л е ш а, К у з ь м и ч и Н а о м и слушают радио. Входит Р о г о в.  

«...Получить деньги, кроме родителей также имеет право супруга, состоящая на день гибели военнослужащего в зарегистрированном браке с ним, усыновители, дедушка н бабушка, дети не достигшие 18-ти лет. Все необходимые документы будут оформлены в течение пятнадцати дней... »  

ЛЕША (Кузьмичу). ...Может, конечно, он и прав, журналист наш, когда говорит, что с этими выплатами они вину заглаживают, спасают президента, а только мне наплевать, какая у них там цель – ясно, что у них всегда есть свои цели, нам непонятные. Главное – дети-сироты и вдовы получат эти деньги, если, конечно, их не разворуют, пока они до них будут идти... Это с одной стороны. А с другой, я думаю, Кузьмич, а чем мужья и сыновья, погибшие в Чечне, хуже этих моряков, извини меня, конечно... А у их вдов не просит прощения Президент, о них не вспоминает министр обороны, и траур по стране не объявляют... А там каждую неделю по «Курску» гибнет... И Березовский им миллионы не дарит. Как же он, Президент, сейчас в глаза матерям ребят, погибших в Афгане и в Чечне, смотреть будет?..  

НАОМИ. Вы правильно сказали, Леша, – как бы ни было, а прецедент человеческого отношения государства к семьям погибших солдат, создан, и это очень важно...  

ЛЕША (удивленно). …А я это сказал?..  

РОГОВ. Господи, Наоми, ну ладно – Леша, – он наивен, как ребенок, но вы же – профессиональный человек: это же видно невооруженным глазом, что он просто откупился от родственников в Видяево, иначе они бы ему не дали уйти оттуда живым. Но – поздно. Он уже проиграл. Мир увидел и уже никогда не сможет этого забыть – что он продемонстрировал полную несостоятельность. Он не выдержал этого испытания, и вот результат – народ и пресса объединились против власти! «Плыла, качалась лодочка…» – Эту лодку народ ему не простит!  

НАОМИ. Подождите, Гена, что ж вы так радостно валите все на него? Вам известно не хуже меня, что катастрофическое состояние вашего флота связано не с нынешним президентом, а с пятнадцатилетним периодом различных экспериментов над армией...  

РОГОВ. Что вы все – сразу про эти пятнадцать лет! Когда его выбирали, он говорил, что Президент отвечает за все! Вот и пусть отвечает! Он должен был сразу вылететь к месту аварии! Вот у вас, в Америке...  

НАОМИ. У нас в Америке, Гена, когда терпят бедствие наши подлодки (а тридцать одна из них погибла), то никто ни разу не предписывал президенту США, где он должен на этот момент находиться.  

РОГОВ. Ну, не знаю, ваши же газеты пишут, что он должен был там находиться!  

ЛЕША. Я так думаю: конечно, он должен был быть там. Это он глупость большую сделал. Только вам ведь все равно, где бы он ни был – я не про тебя (Рогову), я – про всех ваших, – вам главное показать, что вы – тоже власть, что вы можете на него прикрикнуть. Ведь прилети он туда, в этот Североморск, вы бы, журналисты, первыми его с грязью и смешали за это: «зачем он здесь нужен?», «лучше бы остался на своем посту», «пусть не мешает работе»...  

РОГОВ. Не знаю, что было бы, если бы он прилетел туда, только он туда не прилетел. И это – главное! И вранье бесконечное о лодке – факты! И отказ от иностранной помощи – тоже факты! А факты – великая сила! (Наоми) Вот, Леша мне тут объяснил очень компетентно, почему мы не могли принять иностранную помощь, я чуть не заплакал, расчуствовавшись, такую он картинку нарисовал про бедных адмиралов... Ладно, меня они не слышат: нет пророка, как говорится... Но хоть вы-то, наконец – вы же не по рассказам очевидцев знаете, что такое демократическое общество, – скажите им, что все секреты государства не стоят хотя бы одной жизни подводника! И ни президенту, ни нашей стране от этого вранья и от этой подлости в глазах всего мира не отмыться никогда!..  

НАОМИ. Да, врут, и это всем видно. И это ужасно. И стыдно. Только не ставьте, ради Бога, нашу хваленую демократию в пример. Ваша демократия молодая, а у нашей опыта побольше, поэтому наши политики врут хитроумней и изощренней. Да, беда ваших в том, что они еще не научились врать, как на Западе. Вы думаете, общественности натовских стран известно, сколько самолетов было сбито в прошлом году над Югославией? Где списки погибших летчиков, или нашей прессе не хватает вашей московской напористости?.. Или, быть может, британским семьям, осиротевшим однажды после невозвращения одного из траулеров из Заполярья, объяснили в Лондоне, что на этом судне, втайне от рыбаков было смонтировано разведывательное спецоборудование?.. Да что там вчерашние тайны «холодной войны», когда сегодня от родственников ста пятидесяти немецких туристов, разбившихся под Парижем на «Конкорде», утаиваются обстоятельства следствия! И если бы ко дну пошла наша, американская субмарина, или английская, пригласили бы мы русских на помощь? Нет, не думаю! Ни русские, ни французские спасатели туда бы не были допущены ни при каких условиях. Секретность – это безумие военных, этих медных лбов. Пентагон в этом смысле не уступает командованию Северного флота. И для справки, Гена: первая «спасательная» мини-лодка, построенная у нас, в Америке, на самом деле была замаскированным разведывательным аппаратом, предназначенным для прослушивания ваших подводных телефонных линий, и это тоже – факты, которые, как вы говорите, великая сила!.. Ваше правительство допускает массу ошибок, его надо критиковать, но вы же не критикуете, вы (кивает на кипу газет) радостно сводите с ним счеты за что-то...  

РОГОВ (смеясь). ...Наоми, я вам не верю – вы не американская журналистка, вы получаете зарплату в «Правде», или нет – в «Красной Звезде»!.. (Берет одну из газет, находит нужное ему место). ...Вот – смотрите, читайте – один красивый, человеческий жест, который перечеркивает весь ваш страстный монолог: вы, то есть они, то есть американцы, подняли где-то у Гавайских островов со дна нашу лодку, или только ее часть, и в этой части оказались тела наших восьми моряков, и они захоронили тела наших ребят с воинскими почестями, на своей военно-морской базе в Сан-Диего, как героев! Сколько благородства, сколько достоинства! Кстати, операция по подъему вам – им! – обошлась в 350 миллионов долларов!.. Что ?!.  

КУЗЬМИЧ. Эти миллионы они тратили не для того, чтобы торжественно захоронить наших моряков. (Наоми). ...Тогда наша дизельная К-129 столкнулась с вашим атомоходом «Суордфишь». Наши, как только была потеряна с лодкой связь, начали ее искать. Американцы, естественно, ничего не слышали, ничего не знают. Около ста кораблей, сотни самолетов утюжили этот район целый месяц, всё безрезультатно. Американцы все время клялись: «понятия не имеем, о чем вы». Но как только наши ушли оттуда, они тут же начали готовить операцию по подъему лодки: они прекрасно знали, где она, и что с ней произошло. И интересовали их не наши трупы, а оставшиеся на борту ядерные торпеды и ракеты Р-13, а также секретные шифры и коды. Несколько лет они строили специальное судно с платформой, и в семьдесят пятом почти было подняли лодку, но в последний момент корпус лодки разломился, и в клешнях у них остался только нос, а в нем – несколько искореженных торпед и тела восьми моряков. Спасибо, похоронили по-людски. Кстати, в той истории много сходного с тем, что происходит сейчас: через несколько суток после исчезновения нашей лодки, в японский порт Йокосуки (ближайший к месту гибели К-129) заходит американская атакующая атомная лодка «Суордфишь», у которой сильно помято ограждение рубки. Ей быстро делают косметический ремонт, после чего она возвращается на свою базу и исчезает из поля зрения на полтора года. Столько времени занял более серьезный ремонт...  

НАОМИ. Я слышала об этой истории. Сведения о ней – хоть и поздно – все-таки просочились в нашу печать. С экипажа была взята подписка о неразглашении обстоятельств столкновения...  

КУЗЬМИЧ. ...И, так же, как сейчас, версия Пентагона, поддержанная всеми СМИ, и нашими в том числе: на советской подлодке произошел взрыв; и так же, как сейчас, на наш запрос – что делала «Суордфишь» в Йокосуки? – они отказались отвечать...  

ЛЕША (неожиданно сильно ударяя кулаком по столу). Опять отказались отвечать?.. Смотри ты, моду взяли: стукнуть – и в Йокосуку! Что ж вы делаете, суки, в этой самой Йокосуке?!.  

Пауза, в которой слышно,проснувшееся от Лешиного удара, радио:  

«...Так прошел сегодняшний день, который, кстати, считается официальным Днем российского флага... Таким же непраздничным будет и День города: в связи с объявленным трауром праздничная программа будет значительно сокращена – отменится практически вся развлекательная часть мероприятия, то есть никаких, запланированных ранее, маскарадов и народных шествий не будет…»  

З а т е м н е н и е .  

В луче света – к о м м е н т а т о р:  

«...ФАЙНЭНШЛ ТАЙМС»: «...Хотелось бы думать, что гибель «Курска» приведет к изменению западной политики в отношении России. США и другим странам НАТО необходимо предоставить Москве как можно более убедительные аргументы, что сокращая свои арсеналы, она остается в безопасности. И дело не в проявлении великодушия по отношению к Москве. Стабильная Россия, имеющая эффективные вооруженные силы – это ключевое условия для сохранения мира на планете... »  

.  

.  

23. 08. 00.  

Кухня.  

Л е ш а слушает радио.  

«...Указом Президента России сегодняшний день объявлен Днем Траура. На всей территории страны приспущены государственные флаги... »  

«...Упокой их души, Господи... »  

«...Правительство Украины приняло решение оказать материальную помощь семьям и близким погибших подводников, проживающих на Украине. Размеры денежной компенсации пока уточняются. Координируется эта работа непосредственно администрацией Президента Украины. Уже устанавливаются соответсвующие контакты с родственниками погибших моряков... »  

Ванная.  

РОГОВ (по телефону). ...Рома, привет! Узнал?.. Что?.. Читал? Ха-ха! Спасибо... Убийственно, говоришь? Да что там, стараюсь по мере сил. Но это всё семечки по сравнению с тем, что я тебе сейчас надиктую. ...Да, старик, тебе повезло: в свою контору я не могу по принципиальным мотивам – Вадика надо немножко наказать, а Запад – ни немцы, ни американцы – не потянут: непереводимо. Игра слов. …Да, с этим у меня всегда было нормально... Но ты тоже хорош: помнишь, в институте, ты этому, никарагуанцу хромому, как его звали, забыл, выдал: «Ни кара, ни гуа – а туда же!..» А этому, ты... Асланбеку – помнишь? – «Ваш Коран писал баран!»... Да что ты! Я тебя, брат, часто цитирую: ты единственный мне в этом деле достойный конкурент был... Ну, вот, в общем, я сразу вспомнил про тебя – хватай шанец за хвост. Готов?.. Начинаю: «ПУТИНА ВЛАСТИ»... Не «паутина», «пу-тú-на»... в этом-то и штука. Да-да, в этом смысле: сезон отлова рыбы... Ну, «шапку» мы еще уточним; эта мне самому как-то не очень... Есть еще варианты, например, «КУРСКСИВ МОЙ»... А?.. Ну, ладно, это – потом. Диктую: «...Гибель «Курска» произошла в открытом море, но во все еще закрытом обществе, лишь слегка приоткрытом, как устрица. В западне оказались и экипаж подлодки, и режим. И тому, и другому не оказалось чем дышать. И тот, и другой утонули: экипаж – в море, ослепший от страха режим – во лжи. Он не смог состыковаться с народом, как спасатели – с подлодкой. То, что произошло с «Курском», лишь вершина айсберга, точнее – перископа. Сейчас уже неважно, в чем непосредственная причина гибели «Курска» – во взрыве находящихся на его борту торпед, или в столкновении с мифическим «Летучим Голландцем». Мы стали свидетелями куда более мощного взрыва – взрыва народного негодования. Да, столкновение налицо, это – столкновение интересов нации и ее поводырей, истины и лжи, человечности и бюрократизма. Торпеды «Курска» торпедировали доверие народа. Лимит доверия Кремлю исчерпан, как запасы кислорода в «Курске»! ...«Колокол» опущенный на дно Баренцева моря, был не спасательным, а погребальным. Его услышала вся Россия, услышал весь мир. Когда его услышал Президент, было уже поздно... В других странах, например, в Соединенных Штатах, президенты в подобной ситуации немедленно возвращаются в Белый дом. Капитан обязан быть на мостике. Наш президент не сделал этого. С его ресниц не скатилось ни одной слезы…» ...Ну, как?.. Ай, да Рогов, ай, да молодец!.. Ладно, Рома, связь на время, прерываю – море дел... Кстати, слышал? – м о р е д е л… – надо это тоже как-то обыграть... На завтра готовлю такую бомбу – «Санта Барбара» рядом не ночевала! В международном масштабе! Ну, ты услышишь... (выключает телефон, записывает в книжку) …. «Море дел»... (задумывается) «Баренцево море дел»... Нет... . «Море тел…» нет...  

З а т е м н е н и е .  

«... Самыми чуткими оказались московские театры. Сегодня в них не отменят спектакли, но покажут только трагедии и мелодрамы. В театре на Малой Бронной – «Пианино в траве», в театре имени Вахтангова – «Левша», «У Никитских ворот» – «Бедная Лиза»... Во всех театрах будет объявлена «минута молчания». По-разному отнеслись к сегодняшнему дню ночные клубы и казино...  

…Освещается комната Кати; А л л а – в черном платье, в черном платке – сидит неподвижно перед зеркалом...  

…В развлекательном центре «Gо1dеn Ра1асе» отменили эротическое шоу, но казино будет работать. А в клубе «Манхэттен-Экспресс» эротическое шоу все равно состоится…  

...В комнату входит Р о г о в...  

…Правда, здесь объясняют, что начнется оно после полуночи, когда траурный день закончится…»  

АЛЛА (все так же глядя на свое отражение в зеркале, Рогову). ...Вы знаете, Гена, я так подумала над тем, что вы мне говорили... Наверное, я стала циничной... С другой стороны, судя по всему, что они передают, Шуры уже нет, ему уже ничем не поможешь, а нам надо жить, как это ни жестоко звучит... «Груба жизнь», как говорит Нина Заречная... А я устала всю жизнь «ехать в Елец, в третьем классе, с мужиками...» Да, вы, наверное, все-таки правы... Я обязана думать о Кате. Какая бы я ни была ему жена, хорошая, нехорошая ли, верная, неверная ли, но я мать его дочери, и это накладывает, конечно, ответственность... И это мой долг перед Шурой... Да, и потом, я уверена, что он так бы решил, да, я думаю, что таким образом мы исполним его волю, ведь он меня любил всегда, несмотря на то, что мы уже и не жили вместе, и стихи его последние мне посвящены, мне Катя говорила... Что ж деньгам пропадать-то, «глупо было бы», как вы говорите... В общем, делайте свой очерк, или что там вы хотели... Была плохой женой – что ж, постараюсь быть хорошей вдовой...  

РОГОВ. Забудьте про «плохую жену». Вы были идеальной женой, образцовой!.. (С восторгом глядя на нее). …Алла! Я понимаю, что сейчас не время и не место, но вы – прекрасны, вам очень идет черное!.. (Встряхиваясь, себе) Так, Гена, соберись!.. (Снова Алле) Сегодня же я отправляю в Москву и в Берлин материал; у меня уже давно всё готово – я ждал только, когда вы дадите «добро»... Ваша задача: не слушать радио, не подходить к телефону, короче – избегать всех стрессовых ситуаций; отдыхайте, займитесь собой, вы должны быть в форме: завтра утром – готовность номер один! Завтра в вашу кухню будет ломиться весь мир!  

АЛЛА (испуганно). Как – весь мир?..  

РОГОВ. Все телекомпании мира! Нет, не все – ведущие! Завтра, в их присутствии вы мне даете интервью-эксклюзив. Сегодня вечером проведем маленькую репетицию, чтоб не сморозить лишнего. Все очень серьезно, Алла: Катя, Татьяна Ивановна, это хорошо, но это только фон, основная нагрузка – на вас! Это – ваш звездный момент, Алла, извините, может, слово не совсем удачное, но к черту нюансы, это – так. Итак – Первая часть – «РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА»: юность, встреча, влюбленность, стихи, красавец-курсант «с гитарой и шпагой поет под окном», и так далее. Вторая часть – «ПЕНЕЛОПА ИЗ СОВГАВАНИ»: походы, встречи, расставания, воспитание дочери, одиночество, пряжа, то есть роли, гастроли, репетиции…Тут хорошо бы что-нибудь, вроде: «...когда, играя Дездемону, я выбегала на берег, навстречу своему мавру, возвращаемуся с победой, я видела перед собой его, Шуру»... и так далее. Это необходимо, Алла. Часть третья... (задумываясь)...Что у нас в истории со вдовами... кто там из известных?.. «Вдова Клико»... «Веселая вдова»… тьфу ты, гадость всякая лезет, – это не вам, это мне надо за собой следить... Клитемнестра... нет, не то, ей дочь за папу голову отрубила... ладно, обойдемся без примеров, сами свое изваяем. Короче – сдержанно, с достоинством, с высокой бесконечной печалью... Да что я, вам не надо объяснять... Вы можете думать обо мне, что угодно, я знаю, что все это звучит ужасно, но – что делать: пресса, телевидение, слава – вещь безжалостная... Играют все, побеждают – большие актеры. Любителям – делать нечего. Вы – профессионал. Вперед! (Смотрит на Аллу. Удовлетворенно, себе)/ Так... (Вновь озабоченно) Теперь – Катя... (Выходит).//  

.  

Кухня.  

Л е ш а крутит ручку настройки, транзистора.  

«...Так получилось, что трагедия подводников разыгралась на фоне Архиерейского собора в первопрестольной. Жутковато при мысли, что эти погибшие моряки есть некая искупительная жертва вечерняя... »  

...Входит, осматриваясь, Р о г о в...  

«...На затонувшей лодке служили уроженцы Башкирии и Татарии, Дагестана и Бурятии. В мусульманских мечетях и буддистских монастырях также отпевают души принявших трагическую смерть. Там, в тесных отсеках, моряки не делили себя на правоверных и чужеверцев. Они были единой семьей. Будем же и мы достойны их памяти…»  

...Не найдя здесь Кати, Рогов выходит…  

«...Эскадра затопленных субмарин пополнилась флагманом – атомным подводным ракетоносцем... »  

.  

Комната Аллы.  

Т а т ь я н а И в а н о в н а, К у з ь м и ч . Стук в дверь. Входит Р о г о в.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (Кузьмичу). …Вы верите, что они действительно отдадут деньги, которые обещают... всем родственникам?..  

КУЗЬМИЧ (после паузы). Отдадут.  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Я не верю. Потому что такого еще не было...  

РОГОВ. Татьяна Ивановна, вот (показывает ей на лежащую на кровати газету), есть Российский фонд помощи, как раз для того, чтобы вам и другим родственникам помочь, надо только напечатать в газете «Коммерсантъ» ваш адрес и номер счета в банке. У вас есть номер счета? Хотите, я отошлю им?.. И деньги придут к вам...  

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Да мне не нужны ничьи деньги. Мне мой сын нужен...  

Пауза. Рогов выходит из комнаты.  

.  

Кухня.  

Л е ш а читает газету.Вновь появляется Р о г о в.  

ЛЕША (откладывая газету, Рогову). …И все-таки, журналист, тут что-то не так. Раз государство дает родственникам утопленных моряков такие деньги, значит, ему, государству, есть чего бояться, и есть что скрывать. Может, оно боится, что родные будут подавать на них в суд, или начнут выяснять сами, своими силами?.. А может, деньги эти вообще американские? А чё? Приехал же сюда главный начальник ЦРУ и деньги привез... Ну да, как же я раньше-то... (Осененный догадкой, прикладывает палец к губам, шепотом, Рогову) У них же скоро выборы, зачем же им шум-то. А мы ищем дружбы с ними, понял?.. Деньги взяли и – родственникам: нате, только молчите…  

РОГОВ. …Ты Катю не видел?.. Послушай, Леша, у меня к тебе очень большая просьба. Ты не мог бы завтра с утра... ну, пойти куда-нибудь... Я тебе дам, сколько тебе нужно...  

ЛЕША. А чё, я тебе мешаю, что ли? Я никому не мешаю. Мы мирные люди, но наш бронепоезд... Могу пойти, могу остаться.  

РОГОВ. Понимаешь, Лешь, не обижайся, но завтра тут места живого не будет: завтра тут будет куча иностранцев с камерами и фотоаппаратами, и если ты тут начнешь выкладывать свои политические догадки...  

ЛЕША. Двадцать.  

РОГОВ. Что – двадцать? А-а! Понял. (Достает портмоне) Вот. Спасибо, брат. Ты меня спас.  

ЛЕША. Нет. Долларов.  

Рогов смотрит на него, не понимая.  

...Ты-то их не за бесплатно сюда позвал? Я ж тебя знаю. Теперь-то ты уж своего не упустишь. Да мне чё, твои дела. Давай двадцать долларов и расходимся: кто поминать, кто продавать...  

РОГОВ (усмехаясь). Бизнесменом, значит, стал? (Дает ему двадцать долларов) .  

ЛЕША. Я-то? Алкашом был, алкашом и помру.«Как без водки, на подлодке?..» (Идет к двери, открывает, на пороге оборачивается)... А ты – «киллер»! (Захлопывает за собой дверь).  

Входят К а т я и Н а о м и, Рогов подозрительно на них смотрит.  

РОГОВ (Наоми). Мы же договаривались: никаких интервью!..  

НАОМИ (устало). Да какие интервью, Бог с вами, Гена. С ребенком надо кому-то быть рядом...  

РОГОВ. Катя, я понимаю, что ты сейчас переживаешь... Но надо сделать еще одно усилие... Осталось недолго... Завтра тут будет много народа, телекамеры... Нужно, чтобы ты приготовилась, чтобы ты была рядом с мамой, поддержала ее... Что бы там ни было между вами – завтра вы должны быть одна семья... Ты, мама и бабушка. Так надо. Это надо для папы... Чтобы память о нем осталась. Я тебе буду задавать вопросы… Ты покажешь фотографии его, открытки – помнишь? – о которых ты мне рассказывала, прочтешь какие-то его стихи, покажешь вот этот стол на кухне, где вы любили с ним сидеть по вечерам и он тебе рассказывал о море... расскажешь, как ты его ревновала к этому морю, которое он так любил…  

НАОМИ (прерывая). Гена, что вы несете? Оставьте бедную девочку в покое. Ее папа никогда не любил море...  

РОГОВ (жёстко). Пожалуйста, не лезьте не в свое дело. Что любил Катин папа, и чего он не любил – не вам мне рассказывать. (Себе, с досадой) Впустил шпионку на свою голову! Вообще, что здесь делают иностранцы? Кстати, отметка о регистрации у вас есть?..  

НАОМИ. Не горячитесь, Гена. Не порите ерунды. Может быть, как раз я и могла бы вам рассказать про Катиного папу…  

РОГОВ. Очень интересно! Ну, расскажите, что вы уже выведали, вынюхали у «ребенка»? (Возмущенно) Хоть в этот-то день могли бы оставить, действительно, ее в покое, не выжимать информацию любой ценой!  

КАТЯ. Да что вы, она меня вообще ни о чем не спрашивала!  

РОГОВ. Да? А что же она собирается мне рассказывать?  

НАОМИ. Я многое могу вам рассказать, если хотите. Только, вам это вряд ли пригодится для вашего репортажа.  

Входит А л л а.  

РОГОВ. Ну-ну! Давайте, расскажите мне что-нибудь, новенькое. (Снисходительно) Милая моя! Я восстановил по крупицам жизнь нашего капитана. Начиная от его рождения и кончая последними мгновениями. Здесь (стучит себя по голове), в этом компьютере, уже написана книга о нем – от заглавия и до последней строчки – о первом романтическом герое третьего тысячелетия. Что вы – инопланетянка! – можете мне рассказать?..  

НАОМИ. Пожалуйста. Для вашего компьютера...  

Катя и Алла смотрят на Наоми, ничего не понимая.  

РОГОВ. Понял. Я догадался еще вчера, когда вы так яростно защищали нашего президента... Вы в самом деле шпионка. Только никакая не американская, а вы… вы... оттуда...  

НАОМИ. Вам самому не стыдно? Я вчера не президента защищала, а пыталась вам объяснить, что гибель подводной лодки – еще не повод, чтобы ругать страну, как, впрочем, не повод, чтобы и хвалить ее. Что это может произойти с любой другой страной. И происходит. Мне не понравилось, что вы говорили о вашей стране с презрением...  

РОГОВ. ...Ради Бога! Только не политинформацию! Что вы мне хотели сообщить об отце Кати – капитане 2-го ран...  

НАОМИ (прерывая его) ...Когда я его встретила, он не был еще «2-го ранга». Он был 3-го. Он приехал в Москву, в Академию Генштаба. Они все там учатся, это им нужно для карьеры; только ему это – не для карьеры... Для него это был праздник. Он ходил... вернее, мы вместе ходили в театры, в консерваторию, по музеям... Он мне говорил, что для него это, как глоток воздуха – время, пока он был со мной... Нет, не потому, что он был со мной, а потому, что он был в Москве, что был свободен, не совсем, но больше, чем у себя в Севастополе. На службе. Я сказала, что он не любил море, да ведь вы (Алле и Кате, которые смотрят на нее, открыв рот) это знаете не хуже меня. Может, сначала, просто не любил. Но потом он уже его ненавидел!.. Он всю жизнь мечтал об одном – писать стихи и переводить своих любимых поэтов на русский... Нет, не думайте, он меня не любил. Эго я его любила. А он... Я ему была нужна, необходима даже. Я ведь ему тоже была как еще один «глоток свободы». Потому что я была американка, а ему были категорически запрещены контакты с иностранцами. Я для него была, как побег о т т у д а, где он был каждый день, много лет. Когда мы ходили куда-то в театр, или просто гуляли – он никогда не был в форме, а я всегда старалась меньше говорить, чтобы никто не понял, что я иностранка... Господи, он же был талантливый, он мог столько сделать, он погубил всю свою жизнь с этим морем, с этими лодками, с этими секретами-запретами!.. Я предлагала ему помочь, в смысле, чтобы убежать т у д а совсем, я бы все сделала и мне ничего взамен от него не надо было, только, чтобы он освободился от всего этого, чтобы он был счастливым. Но он отказался. Нет, он хотел уехать, но он не мог. Потому что он не мог оставить трех женщин, которых он любил... У него есть стихотворение, которое начинается так:  

                  «Опять стихи читаю всякой пьяни  

                  Я о жене, о дочери, о маме…» –  

Дальше я не помню, а кончается –  

                  «... Когда я умер, грязною весной,  

                  Три женщины стояли надо мной... »  

П а у з а.  

... Я когда поняла, что… что все кончено, что его уже нет, сразу полетела сюда... У меня был адрес. Я хотела видеть вас, кого он любил, о ком думал в последние минуты, я хотела быть рядом с вами...  

П а у з а.  

РОГОВ. ...Ну, с вами, ребята, просто руки опускаются... Горбатишься-горбатишься, строишь-строишь, а тут на тебе – изменник Родины какой-то... (Наоми) Ну, спасибо тебе, хорошо хоть сегодня рассказала, а не завтра, перед всеми этими телекамерами. Хороша была бы премьера... А что?.. (Задумывается). А может, развернуть всю ситуацию?.. Нет-нет (встряхивается), что я, мне герой нужен, вы понимаете, герой!.. Вот чувствовал – змею впустил!.. Ну, ладно, других героев у нас под рукой. нет – будем работать с тем, что есть. (Наоми) «Шпионку» беру назад, и за все остальное – пардон...  

Бросает взгляд на Аллу и Катю – они сидят молча, задумавшись о чем-то своем...  

(Наоми, негромко.) ...Ты ведь понимаешь: он не хотел «подставить» своих женщин, и ты не сделаешь, конечно, этого, будешь молчать, как рыба... (Вздрагивает) Б-р-р! Представил себе сейчас р ы б у... (Выходит)  

Наоми, Катя и Алла остаются втроем на кухне. Радио, все это время хрипевшее тихо что-то неразборчивое, на уход Рогова реагирует неожиданно проснувшимся г о л о с о м Е в т у ш е н к о:  

                «...Военные тайны на свете, не вечны.  

                Есть высшая тайна – душа человечья...  

                Бессмертье – для матери слово пустое.  

                Что сделать, над плещущим кладбищем стоя?  

                Неужто подлодкой на дно – вся страна,  

                И ей никогда не подняться со дна?.. »  

З а т е м н е н и е .  

Высвечиваются к о м м е н т а т о р ы:  

«...ГАРДИАН» пишет: «...Странно,что западные правительства хранят молчание по поводу того отчаянного положения, в котором оказалась Россия. Да, Запад оказывает России гуманитарную и экономическую помощь, но никто не признает своей ответственности за создание тех условий, которые потребовали осуществления этой помощи. Ни один из армии западных советников, толпой валивших в Россию, чтобы объяснить ей преимущества свободного рынка, не признал, что их действия способствовали созданию в России нынешней ситуации...»  

.  

.  

24. 08. 00.  

Только что еще темная, плохоосвещенная, обшарпанная, с кусками обвалившейся штукатурки на стенах, квартира – изменилась до неузнаваемости. Все залито ярким светом. Повсюду стоят и висят фонари, прожекторы, лампы всевозможных форм и размеров. Так же отовсюду торчат телекамеры. А л л а и К а т я растерянно сидят за круглым кухонным столом: это сейчас единственный – во всей квартире – свободный островок, на который и направлены все эти прожекторы и телекамеры. Кухня – и вся квартира – наполнена людьми, которые что-то пишут, куда-то звонят, отдают распоряжения, подтягивают какие-то провода, подправляют свет, подкрашивают стены на кухне... Слышна украинская, русская, немецкая, английская речь. Старая, протертая клеенка, которую мы привыкли видеть на кухонном столе, исчезла; вместо нее – красивая новая скатерть. В центре стола – огромный расписанный блестящий самовар.  

Из копошащейся вокруг стола массы людей возникает Р о г о в – энергичный, обаятельно-скорбный, в строгом пиджаке, в неожиданной бабочке. Он оценивающе оглядывает Аллу и Катю, одобрительно кивает и падает на стул рядом с ними.Тотчас появляется ж е н щ и н а – г р и м е р ш а с расческой и напудренным тампоном в руках – начинает суетиться вокруг Рогова, нанося «последние штрихи».  

РОГОВ (Алле и Кате, подставляя лицо гримерше). ...Значит, так. Все решено. Когда все эти камеры схлынут, вы сразу собираетесь – и в Москву.  

АЛЛА. Как – сразу?..  

РОГОВ. Так – сразу. Вы же видите: здесь уже нельзя жить – все разваливается. Через несколько дней вам Президент с а м ключи от московской квартиры вручит. А пока – поживете у меня.  

АЛЛА. Но мы... Но ведь... Да как же мы все втроем у вас поместимся?.. Да и потом, мы вам мешать будем, Татьяне Ивановне нужен уход, отдельная комната...  

РОГОВ. Татьяна Ивановна пока здесь останется. За ней Леша присмотрит. Если что-то серьезное с лучится – ее поместят в лучшую больницу Киева. Я проконтролирую лично.  

КАТЯ. Бабушка не может остаться одна!  

РОГОВ. Не одна, а с Лешей. Катя, ты уже взрослый человек. Вам надо думать о вас, тебе и маме. Перед вами будущие, и это будущее – там. Бабушка, к сожалению, вряд ли впишется в столицу. В ее возрасте это просто опасно – так резко менять... условия...  

АЛЛА (Кате, неуверенно). Москва – Гена прав – это мегаполис, это культурный центр... Киев, что ни говори, это, все-таки, провинция... Да, я тоже не очень уверена, что бабушка... «впишется» в эту новую жизнь. В конце концов, если ты так хочешь, мы ее заберем потом к себе... И вообще – неизвестно, захочет ли она здесь или в Москве жить, может, она к себе в Шепетовку вернётся...  

КАТЯ. Никуда она не вернется! Я ее не отпущу, одну, туда! Она будет жить здесь, и я – с ней! И с Лешей! И с Кузьмичем!.. А ты езжай в Москву, это у тебя там – будущее!  

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (громко). ...Бабушка!.. Где бабушка?!. Почему на площадке до сих пор нет бабушки?..  

КАТЯ. Бабушке нехорошо, ее не надо трогать...  

РОГОВ. А когда ей было хорошо, в эти дни?.. Это нормально.  

ВЕДУЩАЯ (появляясь, с блокнотом в руках, категорически). ...Бабушка необходима. Нужна картинка. Три женщины, три поколения... (Заглядывает в блокнот, цитирует) «...Когда я умер, грязною весной, три женщины стояли надо мной...» (Останавливается, не понимая)... А почему – «весной»?.. Здесь что, ошибка? – сейчас же август у нас... (Задумывается на секунду) ... А что у нас еще есть из стихов?.. (Обращаясь куда-то, поверх голов)... Максим, у нас есть какие-нибудь стихи, которые можно дать фоном?..  

ГОЛОС. Вознесенский есть, Кира Сергевна... (Кричит) Тихо!..  

Все замолкают. Звучит г о л о с В о з н е с е н с к о г о:  

                       «... Страшный трафик  

                       накатил.  

                       Вдовам не помогут  

                       травы.  

                       Всюду черный негатив.  

                       Траур...  

...Приводят ни на что не реагирующую Т а т ь я н у И в а н о в н у, усаживают на стул.  

                       …В плаче женщина забьется,  

                       Видя, как плывет венок.  

                       Жил старлееем или боцманом,  

                       Кто, сынок, тебя вернет?.. »  

ВЕДУЩАЯ. Стоп, стоп!.. Нет, этот «черный негатив» не годится... (Вдруг, спохватившись, оглядывается)... А где капитан?.. (Рогову) Где капитан со Звездой?.. Он же должен на заднем плане сидеть?..  

РОГОВ. Сейчас найду. (Протискиваясь в коридор, громко) Владимир Кузьмич!..  

ВЕДУЩАЯ (вновь обращаясь к невидимому Максиму, громко). ... А что-нибудь более общечеловеческое у нас есть?..  

ГОЛОС. ...Общечеловеческое?.. Казакова, разве что...  

Г о л о с К а з а к о в о й (после пронзительного свиста быстро перематываемой пленки):  

                              «…и реакторы глушили,  

                              От беды спасая нас.  

                              Проклиная и стеная,  

                              Боль назвав по именам,  

                              Что, страна моя родная,  

                              Что ты скажешь им и нам?!.»  

ВЕДУЩАЯ. Оставляем Казакову!  

Рогов приводит В л а д и м и р а К у з ь м и ч а и усаживает его на «задний план»  

ОПЕРАТОР. Бабушку надо бы подкрасить немножко...  

ВЕДУЩАЯ (гримерше, показывая на бабушку) ...Быстро! Начинаем!  

Последняя лихорадочная суета, голоса: «Все лишние – из кадра!»... «Камера!.. Мотор! ... Начали! »  

ВЕДУЩАЯ (глядя в объектив). Добрый день. Прежде, чем передать слово Геннадию Рогову, который собрал нас сегодня здесь, мне хотелось бы предварить его репортаж небольшим отступлением... События последних дней еще раз показали, что именно мы, средства массовой информации, сыграли решающую роль в изменении отношения военных и власти к тому, как и о чем информировать общество в случае катастрофы.  

Я не буду сейчас говорить о всех запугиваниях в адрес СМИ, обо всем, что нам пришлось пережить в последнее время, я только подчеркну, что СМИ вновь показали, что пресса и телевидение – это тоже власть, хотя и четвертая. Именно СМИ – и в том числе пронзительный, негодующий голос Геннадия Рогова – заставили Президента прервать отдых в теплом Сочи и вернуться в Москву, а потом отправиться на встречу с родственниками погибших моряков в Видяево. Именно СМИ, обвиняя военных в том, что они что-то скрывают, чего-то недоговаривают – и здесь так же, среди других материалов, сделали свое дело страстные репортажи Геннадия Рогова, – заставили их стать более открытыми и откровенными, хотя и не до конца. И именно дружный напор газет, радио и телевидения заставил наших адмиралов и генералов обратиться за помощью к норвежцам и англичанам. К сожалению, мы не всесильны, и помощь оказалась запоздалой...  

... Ну, а сейчас, я приглашаю вас посетить вместе с нами, одну маленькую квартиру, которая находится очень далеко от Баренцева моря и от всего того, что мы привыкли видеть на наших экранах в последние дни... Я с волнением передаю слово своему коллеге, одному из тех, кто все эти дни и ночи вел свою бессменную вахту; одному из тех, кто сделал и делает все, чтобы Память о трагически ушедших героях не умерла, чтобы мы смогли увидеть и осознать – каких сыновей теряет наша Родина... И еще. История любви, которую вам предстоит сейчас увидеть и услышать, равна, на мой взгляд, – по своей силе, по своей наполненности, по масштабу, наконец, – древнегреческим трагедиям, или пьесам Шекспира... Вглядитесь же внимательней в лица этих трех русских женщин, живущих в этой маленькой коммунальной квартире, далеко от Баренцева моря...  

...Задержавшись на женщинах, сидящих за столом, камеры наезжают на Рогова...  

РОГОВ. …Мальчик мечтал о море...  

...Неожиданно, – как будто выключили звук – мы никого и ничего не слышим, – сцена погружается в темноту, остается только луч света, направленный на Аллу, которая смотрит напряженно в одну точку, как будто что-то там увидела... Там, куда она смотрит, вдруг тоже появляется пятно света, в котором мы видим темный – как в театре теней – силуэт лежащего на диване – нога на ногу – мужчины с гитарой в руках. Мы слышим гитару и г о л о с:  

                       ... Я на острове, я на острове,  

                       Материк – позади,  

                       Что-то острое, очень острое  

                       Закололо в груди...  

.  

                       Дождик капает, дождик капает,  

                       И буксует в грязи колесо...  

                       Меня органы здесь не сцапают, -  

                       Здесь не знают меня в лицо...  

.  

…Силуэт исчезает, – возвращается свет в квартире...  

РОГОВ. …«Сейчас отбываю вахту на корабле, сутки через трое, – пишет вчерашний курсант любимой. – Если бы ты знала, как я горжусь тем, что стал настоящим моряком, что «служу на подводной лодке!..»  

... И вновь квартира уплывает, вновь – с и л у э т с гитарой в руках...  

                         ...Моя ласточка, моя милка,  

                         Потеряла давно меня;  

                         Опущу письмецо в бутылку,  

                         Брошу в Тихий ее акиян.  

.  

                         Выйдешь поутру искупаться –  

                         Глядь – бутылка из-под вина,  

                         Ты прочтешь письмо и расплачешься,  

                         И поймешь, где мой кардинат...  

.  

... Вновь возвращается квартира и г о л о с Р о г о в а...  

РОГОВ. ...Молодая, красивая, она часто стояла на берегу, вглядываясь в свинцовую даль: не покажется ли возвращающийся из похода караван подводных лодок, на одной из которых служил ее муж, молодой лейтенант, и когда он, наконец, действительно возвращался, она бежала к нему навстречу, забыв месяцы ожидания, состоящие из сотен одиноких ночей, заполненных стихами, Шекспиром и им – её Одиссеем… «Пенелопа из Совгавани» – так её называли на Дальнем Востоке, и весь Тихоокеанский флот был освещён пламенем этой любви…  

Снова голос Рогова обрывается, снова всё погружается в темноту. Мы видим только Аллу: глаза закрыты, слёзы катятся по лицу…  

ГОЛОС РОГОВА. …Алла Ивановна!.. Вы меня слышите?..  

ГОЛОС КАТИ. …Мама, что с тобой?..  

Свет возвращается. Все смотрят на Аллу.  

АЛЛА. Да-да… Всё было именно так… я любила, я ждала… я репетировала Дездемону… Да, весь Тихоокеанский флот… называл меня Пенелопой… (Замолкает внезапно, как бы прислушиваясь к себе; поднимая глаза на камеру.) …Господи, да что же это я говорю?!.  

Смотрит туда, где только что был силуэт…  

(Обращаясь к кому-то невидимому). …Я же тебя совершенно не знала… Наоми тебя действительно знала и любила, а не я… Господи, да если бы я тебя у с л ы ш а л а хоть раз, если б я поняла раньше, тогда, к а к ты меня любишь – за что, Шура?.. – да я бы…(Плачет. Вдруг, громко.) …Шура!.. Не оставляй меня сейчас, выживи как-нибудь, я не знаю, чудо, Господи, какое-нибудь пошли, чтобы он выжил… (С внезапной надеждой,ко всем) А вдруг там ещё один – последний – пузырь воздушный остался, и он в нём сидит?!. Он должен жить, я должна ему это сказать, он должен услышать меня!.  

П а у з а .  

(Рогову, вытирая слёзы). …Да-да… Я помню, что должна быть сдержанной и с достоинством… Только где ж его взять, это достоинство? (Неожиданно успокоившись, ведущей). Скажите, меня сейчас все видят?.. Весь мир?.. Это хорошо. Это очень хорошо. Я должна это сказать всему миру. (Смотрит в камеру. После паузы.) Любите друг друга. Вслушивайтесь друг в друга, всматривайтесь, не отпускайте от себя тех, кто вас любит, не делайте им больно, говорите им самые добрые, самые ласковые слова – сейчас, сегодня, потому что з а в т р а может уже и не быть, и будете вы потом кричать эти самые слова, да поздно – их никто уже не услышит…  

П а у з а .  

Сцена погружается в темноту – в луче света остаются только Алла, которая вновь смотрит туда, где дважды возникала невидимая никому тень; и вдруг – там опять появляется пятно света, и в нём – м у ж ч и н а лет сорока, в форме морского офицера…  

Какое-то время они – Алла и офицер – смотрят, молча, друг на друга, затем свет с них уходит…  

…вновь освещается сцена, но теперь это – огромный экран, на котором – во всю его ширину – перекатывает волны бесконечный О к е а н…  

Слышится та же г и т а р а, и тот же г о л о с поёт:  

                        Нá берег – раковиной – со дна моря я  

                                      Брошен волною.  

                        Что со мной станется? – всё здесь иное,  

                                      Время иное.  

.  

                        Белая длинная берега линия –  

                                      Пусто, нелепо.  

                        Берега линия с тенью орлиною,  

                                      Серое небо…  

.  

                        Но тосковать и печалиться надо ли,  

                                      Стоит ли, брат мой? –  

                        Все мы случайно здесь, все мы не надолго –  

                                      Скоро обратно…  

.  

                        Между приливами краткая пауза –  

                                      Время отлива…  

                        Катятся волны, играются с парусом  

                                      Неторопливо…  

.  

                        Там и моя волна – вот её южные  

                                      Ветры рисуют…  

                        Только обидно, что тайну-жемчужину  

                                      В глубь унесу я…  

.  

.  

.  

                                   З а н а в е с .  

.  

.  

.  

1 марта – 30 ноября 2001 г.  

Париж.  

.  

                               Вместо послесловия : http://www.arifis.ru/pwork.php?action=view&id=90  

Вот ты лежишь передо мной…Стройная. Светлая. Безмятежная. Предвкушая минуты мнимого затишья перед огненной пляской. Смотреть на тебя спокойно, всё равно, что кормить голодного китайскими палочками. Я закрываю глаза. Возвращаюсь назад. Снова и снова, вспоминая, как это было в первый раз… Я был ещё мальчишкой. Запретный плод, он не сладок. Он вязок, как медовая патока. Обняв твое воображение, уже никогда не отпустит тебя на волю. Поступок, как короткий суровый ошейник. За пределами допустимой свободы останавливает сладостная боль шипов. И ты рвёшься на эту свободу, за минуту взрослея на годы.  

Я знал тебя. Знал по рассказам. Но познание – это чувство, а не чужой жизненный опыт. Была ранняя весна. Воздух сам наслаждался своими ароматами, помогая прохожим проснуться от зимней спячки. Мой план зрел долго. Я хотел, чтобы всё произошло в моей квартире, а не где-либо у приятелей, либо ещё хуже, на чердаке. Максимализм молодости любит ходить по острию. Родители уезжали за город на пару дней. Больше всего меня дразнила возможность разоблачения. Вернуться могли в любой момент. И это ощущение перманентного адреналина , смешанное с ожиданием известного неизвестного, держало меня в состоянии юлы, которая забыла остановиться.  

Мир кружился лоскутками, я успевал выхватывать из него только маленькие обрывки звуков, образов, запахов…Но сложить их воедино я не мог.  

И вот, огонь. Головокружение. Горечь и страх, вперемежку с гимном самоутверждения ,на новой планке взрослой жизни. И ты, сгоревшая, уставшая, еще в моих руках.  

Уже тогда я знал, что ты – не последняя. Осознание себя в новом качестве, стоит тех жертв, кои хранятся между ожидаемым и полученным. Да, я часто Вас менял. Я искал. Природа наделила меня ординарной внешностью, но очень требовательным вкусом. Видимо, в отместку за первое. Мой вечный поиск, конечно, стоил денег, здоровья, времени. Было все – сладострастие новизны, разочарование, жалость , отвращение… Вся гамма от минус бесконечности, до её же плюса. И вот я нашёл тебя. Хорошо ли было нам все эти годы? Какая разница, ведь мы до сих пор вместе. Устав от поисков, научаешься принимать вещи таковыми, какие они есть. Правда, вчера я наслушался про тебя бог весть чего. И глупая мысль внедрилась в сознание : «Брось её».  

Но меня трудно заставить плясать под чью-то дудку. Глупец. Вчера я мог тебя потерять.  

Даже одна мысль об этом мучительна сегодня.  

Сегодня. Вот ты лежишь передо мной. Еще: безмятежная, светлая и стройная. Я поджигаю тебя и выпускаю первое кольцо памяти той, которая думает, что это про неё.  

Рассказ задуман мной в сроки, на голубиной песне будут крылья, полет высок, а хлеб внизу, на лошадиной мостовой.  

Слова проставлены и двери настежь, воркуя и прося повозку подвезти, крыло сломалось от зигзагов неба.  

Растрачены все силы неумело, скрипя гремит разбитая телега, а птица смотрит в синеву.  

Но стук копыт напомнил о возможности движения, и ветер поднимает снова ввысь,  

Отпитая из ручейка нежнейшая песня, баллада солнца, купол ночи –  

И вот уже телега снизу, и вот уже за горизонтом слово…  

Ах, почти забыт ныне этот прекрасный и древний обычай – собирать и отсылать другу посылки! Как весело и деловито сновали по перегруженным почтовым артериям страны эти славные фанерные ящички! В каждом уважающем себя семействе было их не по одному, с затертыми и заново поверх написанными адресами, хранящими память о прошлых сокровищах и за ненадобностью пока заполненными всяким барахлом. Праздник ли на носу, день рождения ли кого-то из родни, или набралось вещей детских вполне еще годных к носке, или варенья наварено для внучат, грибочков маринованных для зятя – освобождается ящичек, где у нас маленькие гвоздики, место остается, давай сушек положим, письмо-то, письмо не забудь! И ведь не насильно, не по принуждению, а с желанием! А сколько удовольствия от получения посылок!  

«Мам-пап, а что бабушка прислала? Ух ты!..». Друзья не забывают друг о друге: «Коля, я тут тебе журнальчики кое-какие насобирал, прочти на досуге, занятные вещички пишут…», – тепло на душе? Хорошо! Это тебе не безразличная мировая Сеть, где есть все, кроме одного: внимания, тебе одному предназначенного. И едут из Москвы на периферию, а периферией тогда было все, что не Москва, колбаска столичная, конфеты фабрики «Красный Октябрь», чай «Целонский», а в обратную сторону – своя экзотика: сало домашнее, с чесночком, соленья-маринады – дары лета и самоотверженного труда вспотевшего огородника, орешки кедровые из Сибири, медок алтайский, бастурма кавказская, бальзам рижский, рыбка копченая-вяленая с Дальнего Востока, с Украины в рыжих резиновых грелках – что? правильно, самогонка-горилочка, – эх, да мало ли чем ещё можно обрадовать друг друга!  

Поэтому, получив известие о предстоящем получении посылки, я приятно взволновалась.  

Известие было от моей подруги Ирины. Мы познакомились и подружились давным-давно, во времена нашей «курсантской», как мы ее называем, молодости. Курсантской потому, что все ребята в нашей немаленькой компании учились тогда в ВИИя (военный институт иностранных языков и заодно военных прокуроров). Яркая, веселая, умная Ирка была связующим звеном и тогда, и еще долгое время после того, как все позаканчивали институты, переженились, вышли замуж, разъехались в совершенно разные двадцать четыре стороны и пропали каждый в своей жизни. Ей звонили, передавали приветы друг для друга, рассказывали новости, заезжали, попав по делам или проездом в Москву, короче, Ирка была нашим «пентагоном», безотказным связным и вообще надежным «своим парнем», хотя, как водится, по добру редко воздается, и у Ирины жизнь складывалась непросто. Первые годы мы довольно часто виделись, то она на «юга» в отпуск с заездом ко мне, то я в Москву, что чаще бывало. Билет на самолет Баку-Москва стоил тогда 40 рублей, столько же на обратную дорогу, столько же, не больше, а то и меньше – на «погулять», все вместе как раз укладывалось в мою зарплату. «Гуляли» мы, в основном, в Ирининой кухне, в ее Орехове-Кокосове, три дня разговоров, рассказов, воспоминаний, хохота и поедания салатов. К одному из воспоминаний относится и доминантсептаккорд. Было время, когда мы были гораздо моложе, чем сейчас, и, так как обе очень любили танцевать (а Ирка танцевала так, что мужики шалели), то выбирали себе небольшой бар-кабачок с входным коктейлем и танцплощадкой и «гуляли» там. От знакомств мы отмахивались, не для того гулять пошли, но один раз нарвались на особо докучливого и противного кавалера, который уже сильно поддал и игнорированию не поддавался. Вижу, Ирка разозлилась и до скандала недалеко, но тут мы, не сговариваясь, соорудили себе неприступные лица, римские профили, речь тягучая, манерная, во взгляде серьезная усталость… «Ты помнишь это место, третий концерт…па-па,пара-па-пам-па-а, совершенно невообразимая раскладка по тональностям, я думала, что из диезов и бемолей не выберусь…». «Да, ты права, а доминантсептаккорд? Ты помнишь этот доминантсептаккорд?!» Откуда всплыл у меня этот доминантсептаккорд, ума не приложу, Ирина-то музыкант, а у меня на тот момент два курса медицинского. Иркины глаза наполнились слезами, а лицо сделалось окаменевшим, вижу – сейчас рухнет от хохота. А взгляд приставалы после этой фразы зафиксировался в дальней точке пространства, где-то в глубине Вселенной, мне кажется, он тоже хотел вспомнить что-нибудь соответствующее моменту, может быть, даже из сопромата, но поскольку был близок к состоянию кувалды, то ничего не вспомнил и просто отпал. Короче, всё в тот раз закончилось благополучно, если не считать нашего полуобморочного от хохота состояния.  

Но это всё лирика, перейдем таки к «физике».  

Стуча правой рукой, оснащенной гипсом, по дребезжащему почтовому ящику, левой я нетерпеливо выковыряла из недр его плоских извещение на посылку. Про гипс отдельная история, потом расскажу. Так вот, извещение добыто, кроссовки, куртка, ой, паспорт, и я уже на почте. «Девушка, вот… помогите заполнить, видите, рука…Спасибо!» Конечно, это был не вышепроплаканный фанерный ящичек, и не сверток, обшитый белой материей и обляпанный десятком сургучных блямб. Кстати, кто помнит умозашибительный процесс обшивания посылочного добра куском старой простыни? Но всё это не главное, главное – то, что внутри!  

Я положила посылку на стол. Отошла. Закурила сигарету. Поставила чайник, пить хотелось что-то. Села у стола. На лице моем прочно утвердилась дурацкая улыбка. Хорошо, что дома никого пока нет. Что же там все-таки?  

«Подбирала не по нужности , а по цвету, – написано в письме, – зелененькое, желтенькое, весна все-таки». Хм, посмотрим. Начинаю увлекательный процесс, главное – не торопиться, главное – растянуть удовольствие. Снята первая упаковка, за ней вторая. С удовлетворением наблюдаю третью, под ней должен быть, по крайней мере, еще пакетик. Точно, есть пакетик. Иркина цветовая гамма, материализовавшись, вызвала у меня вздох удовольствия и радости. Открытка со стихами Басё, предмет интимного туалета (на самом деле зелененький), флакончик Ив Роше нежно-желтого цвета и, конечно же, книжка, нет, две книжки: томик Поля Элюара и сборник философских статей. Были там еще стихи, судя по тексту натужного философского-любовного характера, – мои, какой-то двадцатидревней давности. Надо же, сохранила!  

Известно, что каждая вещь имеет свою энергию. Каждая энергия имеет свой цвет, а каждый цвет рождает свой звук. Наши собственные акустические аурные зоны представляют собой динамичную систему полей, постоянно ваимодействующую с внешней средой. Зрение и звук осуществляют непрерывный перенос информации, но всегда ли мы распознаем эту информацию? Озаренная неожиданной идеей, я разложила подарки на столе и, призвав на помощь древних даосов, стала соотносить цвет со звуком.  

Полученный звукоряд оказался, ни много ни мало, китайской пентатоникой! Должен быть септаккорд, упрямо билась я над нотами, складывая их и кучкой, и вдоль, и вперекрёст. Тем временем к месту моего сражения подтянулись танковые, то бишь, музыкальные силы, тут же был построен аккорд, но не вожделенный септаккорд, а нонаккорд с секстой, который мне, с моими любительскими познаниями в теории музыки, и присниться не мог, попутно показано обыгрывание, разрешение и т.д., и т.п. Удовлетворившись произведенным впечатлением, силы осведомились насчет покушать и, выпив мой кофе, удалились в компьютер.  

«А-бал-деть…», – пропела я голосом Гальцева и задумалась. Вопросительный доминантсептаккорд словно содержащий в себе вечные наши «что делать?» и «что дальше?», с одинаковой легкостью разрешается и в мажор, и в минор, переходит и в слёзы и в смех, другими словами, подразумевает некую неопределенность, выбор, да-нет-может-быть. Как легки и быстры были наши шаги: аккорд – драма, аккорд – счастье, аккорд – не хочу жить, аккорд – жизнь прекрасна! Чем обернулись глупые ошибки юности, насколько затронули душу совершенные грехи, источили пережитые трагедии, к чему вывели поиски пути в динамике самостановления, самоутверждения, самосознавания? Что осталось с нами навсегда, а что отлетело за ненужностью?  

В окно падал косой луч закатного солнца. По прошествии стольких лет вопросительность души зазвучала нежным и легким мажором, неразрешенность преобразилась в светлый джазовый аккорд, дошедший до меня таким банальным почтовым путем.  

Много ли надо человеку, думала я, собирая раскиданные упаковки, – несколько строчек Басё, нежный запах мимозы, нечитанная еще книга, тепло сохраненной дружбы…И услышишь музыку, которая притворилась тишиной, и хаотическая реальность, преломленная хрустальным аккордом, явит универсальную гармонию…Нельзя измерить береговую линию одного и того же моря, – продолжала думать я, – но душа каждого человека – часть вселенской души- anima mundi, и мы лишь дробные фрагменты ее, которыми она одарила нас в надежде на созвучность…  

«У самой дороги  

Чистый бежит ручей.  

Тенистая ива.  

Я думал, всего на миг, –  

И вот – стою долго-долго».*  

29 апреля 2007г.  

Примечания.  

Китайская пентатоника – лад с гаммой из 5 ступеней: фа, соль, ля, до, ре.  

Даос – адепт даосизма, китайской религиозно-философской школы.  

Септаккорд – аккорд, состоящий из четырех звуков. При расположении звуков септаккорда по терциям крайние звуки отстоят друг от друга на септиму.  

Доминантсептаккорд – малый мажорный септаккорд.  

Нонаккорд – аккорд, состоящий из пяти звуков.  

* – стихи Сайгё.  

- Читал, а руки исходили тремором.  

- Нет, действительно, гулянки в Зазеркалье – это ловля в сети. Сети, сплетенные из жил, что вытянуты из солнечных закатных ожиданий и ночных серебристых дождей, вечно идущих в тайных местах отсутствия «да» и «нет».  

- Елейно-адреналиновый сироп в сердце.  

- А сегодня на танцульках, что, как всегда, по субботам в избе у деревенской фельдшерицы, две кошки драные выдирали друг у друга блюдце со сметаной. Блюдце было для котейки, а он уже так объемшись, что передние лапы поперек живота, а живот горкой между задними лапами. Котейка одним глазом вприщур на них, на драных.  

- Морально растущий организм.  

- А странно беседы вьются-льются, вроде бы как варенье чайной ложечкой, нет, не чайной – кофейной, серебряной, с витой ручкой, кукольной. Прозрачное варенье, из зеленого крыжовника, желейное, сладость с кислинкой, много не съешь, но разглядывать – радость для глаз.  

Так и беседы вполголоса, пока драные сметаной котейку уговаривают. В четыре лапы уговаривают.  

- Вербальная связь.  

- Вязь. Вербная. Виртуальная? Непонятно. Лучше – крыжовенное ложечками. В блюдце, в маленькое, тоже из кукольного кофейного сервиза – голубого с золотенькими звёздочками. Кукол тоже рассадить – в бантах атласных, в кружевных юбках, в кофтах из розового маркизета. Марки и буква, – надо же! – и вдруг кофта.  

Так вот – рассадить, локоны расправить, ресницы вверх, потом не выдержать, наклонить одну на спинку и она – «Ма-а-а-ма-а-а!» И ресницы вниз. И глазки спят. И пухлый ротик. И пухлые пальчики. И совсем они не драные. Котейка к ним. К их кружевным юбкам умильной мордой. Глаза вприщур. На бок, чтобы животу не так жестко, и спать.  

Да, конечно, там баско, но это в другом Зазеркалье.  

Вербно нынче. Снега легли, а сверху теплынь. Заденешь ветку, она живая – пахнет. Где тополем, где вербой. Снова весна, правда?  

Варенье кончится, будет мать-и-мачеха. Листья снаружи прохладные, гладкие, с исподнего – мохнатые, тёплые. Ма-ма. Драные друг друга – за банты, за юбки, за кофты, не успокоятся, всё делят – чей? Котейка давно дрыхнет на спине, в животе – полно, не до драных.  

Всё как в туманном зеркале. Как с мороза заходишь в избу, ресницы в инее, сразу и не разглядишь, чего там, внутри.  

Так бы вот просто, у печки на корточках. Или лучше на низенькой лавочке. Пятки к печке, локти на коленки, огненные кони рвутся наружу, дерево светится внутренней душой, отдаёт то, чего много в нём.  

А вот если без бантов и кофта не из маркизета, то куда? Как сухое дерево – в печку? И огненной золотинкой на ладонь?  

А ты говоришь, адреналиновая атака... 

Листаю сердцем старый фотоальбом с бархатом голубой обложки и жёлтыми металлическими уголками. Детство, школа, друзья, дети…На последней странице осталось время для Твоей фотографии, пока её нет. Зато потом, она не успеет пожелтеть, а даже , если и покроется осенью, я уже не увижу.  

Современные , метко обозванные «мыльницы», никогда не передадут всей глубины образа, рассыпавшегося мигом чёрно-белых оттенков. Яркие лубочные краски отвлекают от сути, как погремушка, приручающая ребёнка к земным законам бытия, когда мир еще перевёрнут вверх ногами. Твой след не может быть: ни глянцем «Полароида», ни резким лубком холодной цифры.  

Его нужно делать неспешно, вручную, соблюдая все ритуалы настоящего фотографического искусства.  

Первый этап – самый важный. Съёмка. Она начинается задолго до появления образа. И начинается с темноты, именно она верная спутница и помощница, свет в это время – коварный враг. Чистота и глубина снимка зависит от чувствительности плёнки. Она, как хорошее вино с годами становится более эмоциональной и отзывчивой, как будто готовится всем своим существом принять, чтобы отразить лучший кадр пути. И понимаешь, если бы это произошло раньше, вряд ли удалось вобрать столько деталей и света. Готовую плёнку будущих событий в кромешной темноте накручиваешь на кассетную ось времени, осязая кожей пальцев квадратное решето кромок. Самое сложное – закрепить начало на выступ оси, неподатливость глади ускользает. Несколько минут или лет, и плёнка, обласканная тёплым прикосновением ,спиралью закручивается в полость кассеты. Засвеченный хвост, необходимая потеря и аванс будущих фотографий. Что там появится, лица или статисты? Жизнь или хроника, завязанная узелком на память.  

Камера впечатлений – непостижимое из устройств. Она редко выглядит подобающе чуду, которое способна запечатлеть. Ведь она только средство, разыскивающее цель. Когда смотрим на снимок, не вспоминаем об объективе, связавшем негатив с позитивом. Восхищаясь искусством, забываем, кто стоит с перепачканными краской руками. Настоящий художник живёт не в человеке, он проявляется в картинах, гуляющих по аукционам, в мелодиях, летящих в поколения жизнью света, минуя авторское право по истечению срока давности. Но всё это будет потом, когда фотоаппарат сломается или будет потерян, доживая во времени грудой износившихся деталей.  

События и люди учат нас сложным приёмам искусной съёмки. Три координаты опытного видоискателя создают шедевр, но иногда это не зависит ни от плёнки, ни от образа.  

Три кита отражений – выдержка, диафрагма и расстояние, как трёхмерность мира, прошлое, настоящее и будущее, любимое русское троекратие.  

Если бы не знать календаря, лишь времена года, сезонно и душевно наша встреча пришлась на осень весны. Время не предвещало ни буйства красок, ни развития событий. Оголённые выстуженные деревья чертили по небу иероглифы одиночества и запустения. Грязный снег кое-где щетинился подтаявшими острыми лучами, напоминающими упавшие сосновые лапы. Встретились, как веруют адепты теории вероятности, случайно. Лишь спустя время и события, понимаешь, что не может быть простым совпадением оставляющее длинный след. Каким бы он ни был: глубоким или приятным, ранящим окриком или легким касанием мелькнувшей улыбки. Всё, что трогает и задевает, падает на подготовленную почву.  

У каждой случайности есть пароль: лунный звук, запах дождя, сиреневый оттенок, ключевое слово, а чаще, сочетание всего кода, как сложившаяся мозаика внутри тебя. Узнавая картинку в один миг, зрачок сердца открывает диафрагму ровно настолько, чтобы успеть вобрать образ и не засветить плёнку. Неуправляемый затвор щёлкает в глубинах подсознания. Поэтому бывает так трудно увидеть и понять логику происходящего по иррациоанльным законам. Оно не поддаётся мыслительной расчленёнке.  

Чёрно-белые пляски в природе, в отличие от человеческого табуирования и отрицания, всегда или почти всегда находят гармонию и свободны от ханжества и лицемерия.  

В среде наших общих знакомых и даже друзей ты была не пустой светской львицей, но загадочной разочарованной душой, умеющей держать на невидимой привязи почти каждого. Ты умела угадывать струны, касаясь которых у собеседника, отзывался чистый звук отражения. Разная музыка звучала на этих странных встречах. Когда тебе было скучно, зажигалось фламенко твоим виртуозным соло, забивающим фон визави. Если в твоей жизни намечался длинный серый период стагнации, могла позволить незамысловатый вальс, вызывая на откровенность, и собеседник мог часами кружить импровизации и воспоминания на тему «остров невезения» с подтекстом «ты у меня одна…».Редко, но просыпались приступы дружбы и тоски по женской общности, чистой , почти братской, и ты снисходила до подруг на час, обсуждая сто честных способов завоевания сердец и крепостей. Эти беседы походили на коллективные отчёты конкурса бальных танцев, с непременными: ча-ча-ча, танго, рок-н-роллом, вплоть до акробатических трюков уже на другой площадке.  

Я не знаю, почему однажды тебе захотелось устроить внеочередное Первое апреля, выбрав меня муляжом бруска по отточке общественного остроумия. Под музыку степа объявили Чёрный танец…  

Позже,я задумывался, почему именно меня ты выбрала на такую неблаговидную роль, ведь кроме незатейливых симпатий в общем хоре восхищения, тогда еще ничего не было. И понял, выбирают нам и за нас, великодушно позволяя жить в иллюзиях свободного выбора. Внешняя сторона событий, которыми мы связываем сюжет, лишь подводная часть айсберга, видимость и значимость которой исчезает вместе с нами.  

Негатив от нашей встречи остался со мной. Если бы сразу выскочила разноцветная глянцевая картинка, не знаю, чем бы пришлось заполнять несколько лет. Именно копоть негатива подарила необычные , странные ощущения и мысли, выводы и поступки, которых, как кажется мне сейчас, просто не могло произойти совсем. Чтобы однажды…  

Ты то появлялась, то исчезала из моей жизни. Порой казалось, что тебя не существует вовсе. Я до сих пор не могу понять, почему однажды, абсолютно вопреки здравому смыслу и желанию, внутри таки щёлкнул затвор. Может потому, что я понял и почувствовал одну простую истину, боль не приходит как наказание, скорее – указательный знак внутреннего пути. Интуитивно мы знаем о подводных камнях своих слабостей, но редко пытаемся, осознав , рассмотреть их при свете дня. Чтобы это однажды всё-таки произошло, нам посылают людей, которые не столько люди, сколько слепки мыслей наших внутренних проблем и тупиков. Они срабатывают как алкоголь, катализатором радости или горя, в зависимости от повода его появления на столе.  

Пока я пил Тебя, пришлось пройти длинный путь, почти не вставая с места. Такой путь совершенно несоизмерим с обычными трёхмерными понятиями. Ни один учитель или книга не могли бы дать такого импульса. Ты помирила меня с самим собой, научила принимать реал бесстрастным зеркалом, просто отражая чёрное и белое такими, какие есть. Подарила целый Мир.  

Теперь, иногда, я говорю ему : давай прогнёмся вместе! И чувствую, отзывается, и мы прогибаемся улыбкой, или ресницами, когда ложимся спать. Потому что ночью, очень редко, но, встречается Оно.  

Легко или сложно, но обыденно проходится путь от любви к ненависти. Мне было интересно и дорого обратное. Постепенно путь превратился в кольцо переходов одного в другое. Оно легко катится, оставляя едва видимый след на земле. Хотелось ли остаться на одном из полюсов или дальше смотреть на превращения внутри и вокруг?... Скорее, второе, ведь ненависти так не хватает любви, а любовь с прививкой ненависти, лишаясь мыльно-розовой пены и декоративного флёра, оживает неторопливым мудрым естеством. Как природа, без вопросов и ответов, тихой поступью бытия. Когда пчёла, защищаясь, выпускает жало, она умирает. Но ведь человек никогда не нападает на пчёл и никому в голову не придёт упрекнуть её в бессмысленности защиты, приводящей к смерти. Но все помнят вкус мёда, даже если его не любят.  

Я и Ты никогда не станем Мы. Только Оно. Стоит ли называть то, чему давно подарили длинный чужой синонимический ряд. Твоё и моё Оно капризный избалованный ребёнок. Едва уловимый, как запах дождя, призрак. Оно наверняка думает, что больше любви, сильнее веры и важнее надежды. И нет никакого желания доказывать ему обратное. Пусть живёт своей жизнью, как пчёла, не задумываясь о глупой жестокости жизни и собирает мёд.  

Вокруг живёт подаренный для меня негатив. Внутренним увеличителем при красном свете светильника экспонирую его на бумагу, почти каждый день. В кювете с проявителем ещё плавают кубики льда той осенней весны. Когда-нибудь они растают совсем, и я опущу туда лист. Какие контуры появятся на нём, сейчас ещё не узнать. Но, если не успею, просто напишу на белом листе чёрным каллиграфическим подчерком одно слово.  

Спасибо.  

И закрою альбом, ведь я последний его созерцатель.  

Сетевой литератор зверь теперь не редкий, он расплодился в дебрях виртуальности в достатке и в занесении в Красную книгу не нуждается, разве что некоторые его подвиды сильно располагают к культивированию охотничьего инстинкта у критиков и просто ценителей литературы.  

Сложно сказать, что именно активизировало тягу к прекрасному в области литературы у большого числа наших собратьев по разуму. Подозреваю, виной тому популярность творческой жилки. Так модно нынче позиционировать изящное хобби, заполняющее ваш досуг, а склонность к искусству как раз и позволяет выглядеть в глазах ближних весьма утонченной натурой. И что делать, когда стезя изобразительного искусства, как и музыка, требуют капиталловложений? Дабы стать художником или скульптором, требуется обзавестись дорогими орудиями труда, как то: краски, холсты, мольберт, стеки, глина и иже с ними. Мастерская для полного тонуса тоже не помешает. Склонность к музыке потребует наличие музыкального инструмента, хотя бы пианино. Не говоря о предварительном обучении техники игры на музыкальном инструменте или азам живописи. Более того, музыка, будь то инструментальная или просто пение, занятие довольно шумное, а изобразительное искусство грязновато. Кому охота обляпываться разноцветьем красок или мараться в пластилине? Вот здесь к услугам творческой натуры и оказывается изящная словесность, она же литература.  

Как мало требуется истинному пииту, словесному демиургу, зодчему воображаемых миров и ревнителю чувств! Благо, грамоте он был обучен в пору короткоштанного детства, образцы классики изучал до поры полового созревания, протирая зад на студенческой скамье, а писчие принадлежности стоят в наше время безумно дешево.  

Пока не выяснено, какое именно короткое замыкание в области мозжечка приводит к маниакальной графомании, зато доподлинно известно, что каждый пятый в уме горазд баловать стихосложением или сказительством. Но наступает время и в кругу друзей или с подачи единственного почитателя происходит акт писательской дефлорации, когда ближние в один голос болтают о редкостной даровитости. После чего, самые смелые из восхваляемых гордо несут плоды своего творчества в виртуальную ирреальность и начинают увлеченно играть в игру Самозабвенный Литератор. Дальше больше.  

В нашу эпоху страсть к печатному слову и его крапанию обретает пандемичные черты. Десятки тысяч адептов писанины оголтело бросаются к компьютерам или бумажным листам, доверяя белой плоскости свое «я» и пичкая окружающих своим мировидением. Некоторым из них хочется сказать за это большое спасибо и пожелать дальнейших творческих успехов, других же хочется не дрогнувшей рукою привязать между двумя пегасами и порвать как тузик грелку.  

Современность и смутные времена привнесли в наше бытие множество новейших маний. Кто из нас знал, что существуют, к примеру, шапоголики или игроманы, или заядлые виртуалы с инет-зависимостью? Теперь их ряды пополняются литературнооозабоченными индивидами, крапающими денно и нощно стихотворные и прозаические текстовые послания в вечность назло потомкам.  

Итак, кто же они, заполонившие половину Интернета литературные любители?  

Начнем с лучших. Конечно, согласно закону великого Старджона, 90% от всякого явления есть дерьмо, а следовательно, только 10% оказываются квинтэссенцией истины.  

Так вот, 10%, они настоящие гении, пусть пока не замеченные, пусть должные провести всю сознательную жизнь в тени и безвестности, но, они существуют. И для них Интернет может оказаться путевкой в жизнь или, как минимум, местом встречи с единомышленниками. Они не ищут славы или денег, они не от мира сего и даруют нам частицу нирваны, умудрясь таскать самые лучшие стеклышки из божественных витражей Вселенной и выкладывать из них обалденные узоры в земной юдоли.  

Другие 30%, вполне успешные, состоявшиеся личности, коим приятно в удовольствие пописывать неплохие вещицы, радовать себя и друзей, а иногда сыграть в литературное сообщество. Хобби. Хотя, среди них и встречаются нераскрывшиеся дарования, что со временем могут перевернуть свою жизнь с ног на голову и бросить мир яппи ради искусства.  

Следующие 10% необработанные алмазы и бриллианты. В них есть искра божья, но, не было возможности и уменья раздуть из нее пламя. Далее перед нами 10% добротных середнячков, которые вполне способны иногда задавать жару общественности, но, увы, вряд ли достигнут больших успехов на выбранном поприще. И снова, главное, правильно оценивать собственные силы.  

За вышеупомянутыми 60% следуют самые страшные 30%. Эти полностью лишены святых идеалов. Они ощущают себя рупорами эпохи и кладезями современной литературы. Самодовольны, зачастую откровенно бездарны, ограничены и не приучены видеть дальше собственного носорыла. Если сильно не злиться за их существование, то в лице подобных граждан можно обрести замечательные экспонаты для кунсткамеры и демонстрировать смешных уродцев понимающим и сочувствующим.  

Ну и последние 10%, натуры экзальтированные и больше подходят для кушетки психоаналитика, чем для литературы, доверяя прозе и стихосложению свои душевные неурядицы и ,заставляя других выслушивать все правды и неправды о тяжком жизненном бремени и семейных проблемах.  

Увы, никто по доброй воле не отнесет себя к негативным литературным деятелям. Но существуют несколько примет, которые помогут разобраться в своих писательских пристрастиях.  

Перейдем же к существу вопроса.  

Среденестатистический Наполеон  

Вроде бы и неплохо излагает, и ,относительно собратов по сайту, бывает в произведениях посолиднее и политературнее. Вот только самомнение его раздувается до критической отметки. Он пухнет, как буря в стакане в рамках одного сетевого альманаха и от чего-то чувствует себя более великим, чем Бродский, правда не каждый день, а по праздникам.  

Излечимо, в принципе, но бывает и летальный исход. Чем выше лезешь, тем летальнее падать.  

Графоманский синдром  

Примитивность рифмы, замашки а ля пушкин, повышенная детскость, плодовитость. Безусловно, есть и более высшие формы, когда вроде бы и гладко спето и прихлопов не два, а три на четыре, но, полное ощущение де жа вю. Клише и штампы к вашим услугам.  

Литература такого не прощает, хотя всегда найдется читатель, восторгающийся в силу дремучести простотой изложения, потому как сам кровь с морковью не способен срифмовать даже по пьяной лавочке и в состоянии полнейшей раскрепощенности.  

Психоанализаторский синдром  

Пишет ради того, чтобы писать. Пишет то, что взбредет в голову, и, в результате, говорит только о себе и еще раз о себе, поведывая всему миру о собственных душевных перипетиях и коллизиях. В творчестве постоянно наблюдается эффект исповедальни и самобичевания вкупе с выставлением на обозрение тонкой душевной организации. Им ничего не стоит сочинить жалкий спекулятивный опус на тему собственного горя и ждать соболезнований от сотоварищей по цеху.  

Создав произведение под влиянием минуты,они не собираются вносить коррективы, ибо детище появилось на свет и, что выросло, то выросло. Оно отображает мимолетное настроение и любое вмешательство убьет сию хрупкость мгновения.  

Не есть хорошо. Ведь литература ,прежде всего , богатый инструментарий. Язык, великий и могучий, нюансы, стиль. Собственное виденье. Да и всем ли занятно изучать чужую автобиографию и жалобливость на бытие? Читатель не жилетка, он ценитель. Его надо уважать и привлекать.  

Прима-балерина  

Натура небесталанная, только захваленная по самое не горюй. На критику реагирует едко, иногда нервно. Цену себе знает, причем, безбожно завышенную. Рискует растерять дар, ибо доведет себя до состояния живого классика-самозванца божественного толка. А куда расти Богу, когда он выше неба?  

Эзотерические лирики и полупроводники  

Их устами говорят высшие силы. Иногда инопланетяне или космические токи. Их текстовый поток зачастую не поддается логическим объяснениям и связкам, он вне причинно-следственных связей. Иногда представляет собой набор образов, иногда невнятные истории. Чаще всего являются продуктами малой учености и сектантских сборищ, а так же мистической литературной солянки. Иногда оказываются потенциальными пациентами желтого дома.  

Самородки из народа  

Если они попадут под опеку Мастера, то рискуют заиграть всеми цветами радуги, в противном случае, превратившись в чванливых альраунов, раздуются от собственной виртуальной значимости и когда-нибудь лопнут.  

О них и говорить нечего. Молодо-зелено.  

Хотелось бы пару слов посвятить и самым дремучим убеждениям сетевых литераторов. Кто-то придерживается мнения, что произведение, явившись на свет, представляет собою готовый продукт, а литература с работой не имеет ничего общего. Вспыхнуло, наболело, размазал по плоскости листа и кушать подано. Так вот, позвольте развеять как колорадского жука с отечественного картофеля. Писательство, проза или стихи, является работой. Дабы уметь передать картинку, писаке следует уметь владеть пером. Иначе, кто оценит жалкое подобие его душевного полыхания, только обхохочутся и потыкают пальцем в сторону уморы . Так что, правьте ваши тексты, правьте, не стесняясь, не боясь продрать творческое кружево. За редким исключением, детищам воспитательный процесс пойдет на пользу. А то, что рождается под влиянием сиюминутности от переизбытка чувств, зачастую и впрямь не нуждается в огранке, о чем в один голос сообщат читатели, захлебнувшись в хвалебных отзывах. Первое правило гласит: дайте пару суток отлежаться младенцу, не устраивайте ему сразу смотрины, иначе придут злобные завистники и тут же сглазят без зазрения совести.  

Далее, пришедший до вас критик не имеет желания нагадить в душу и опустить в самый подпол. Просто у него другой взгляд. У нас же свобода слова, в конце концов. Дайте высказаться и подумайте над его словами, вдруг мелкое зернышко истины закатилось из его огорода в ваш, а вы совершенно зря подумали на булыжник. Критики не обязаны сюсюкать, они тренируют и наставляют спартанскими методами. При чем, нет такого правила, что критик всегда прав. Спорить с ним можно и нужно, только аргументированно, а не склочно-ярмарочно. Пять раз подумайте до того, как попытаться заткнуть голос оппозиции предложением пойти написать чего-нибудь достойное, вместо злопыхательства, подразумевая под последним любой антихвалебный выпад. Прикусывайте язык, когда с него готовы сорваться псевдозаботливые глупости о растраченном бестолку на отрицательные отзывы времени.  

Не стоит, так же, визгливо рычать и кричать, торопясь на территорию недовольного вами, писать ответную гадость. Обладатели самой нежной души болезненно реагируют даже на исправление опечаток и пунктуации, не говоря о более глубоких замечаниях. Их главная отговорка называется авторским виденьем или же согласуется с цитатой: « какой же вы поэт, если моих метафор не понимаете». А на предложение адекватного читателя заглянуть в классику, могут рявкнуть, что чужих стихов не читали и читать не будут. Кстати, косвенно виной всему Пушкин, который и вертится теперь в гробу и икает на том свете постоянно, ведь его реформаторство в области стихосложения позволило всем желающим рифмовать виденье со мгновеньем без зазрения совести, а самых ленивых одарило глагольной рифмой и склонностью к печко-свечкам.  

Увы, что сделано, то сделано. Второе правило гласит, что слово не воробей, а стихосложение не яичница. Дабы написать стих, мало срифмовать какую-то историю. Накарябав палки с огуречиком, вы не почувствуете себя Сальвадором Дали, даже дорисовав примитивные квадратик с треугольничком сверху и непосредственно-детское солнышко, вы не заявите о себе как о художнике. Так почему же поэзия и проза, сестра ее, являются исключением?  

И, скажите на милость, как быть с теми умельцами, кои фанфаронисто упирают руки в боки и бросают сквозь зубы, будто главное для них содержание и смысл, но никак не оболочка со всеми красивостями. Может, сразу их сдать на опыты? Ведь третье правило глаголет, что мысль надо уметь оформлять, чтоб другим в назиданье, а не абы как. Где не услышу, там додумаю. Почему-то, садясь вкушать обед, каждый жаждет увидеть в своей тарелке аппетитное кушанье, особенно если в гостях. Никто не потянет свою вожделенную лапу к сомнительному вареву, пусть его уверяют, что продукты не отравленные.  

Да и как можно не думать о читателе, когда выставляешь на всеобщее обозрение плод своего душевного недомогания? Разве можно недовольному заявить, мол не читайте, коль не любо. Ведь раз повесили на литзаборе, то не отвертитесь. Четвертое правило призывает нас думать об электорате, то бишь о читателях, а не только о себе любимом. Нет читателей, нет и литератора. Ящик стола слишком молчалив, ему все равно, что хранить.  

И в заключении, пятое правило, которое требует любви к критикам и большого им спасиба , а так же полностью отрицает льстивые похвалы. Ибо льстецы развращают, а критики взращивают. Литсообщество жестоко к своим питомцам, естественный отбор не дремлет, а неженки испускают дух по дороге. Особенно это касается тех, кто метит в Литературу с большой буквы и уважает классиков, а, следовательно, способен честно и беспристрастно оценивать свой талант. И речь не о тех, кто тщится пробить собственной головой путь в издательства или народные любимцы, увы и ах, книжная пропечатанная мешанина оставляет желать лучшего. Речь идет о внутреннем самосознании. Спросите себя: кто вы, зачем оно вам надо, такая мигрень на всю голову. Может проще бросить, закодироваться от литературных запоев и вернуться к нормальной жизни? Ну, а коли вы стойко упираетесь рогом в собственные литубеждения, то помните о пяти правилах.  

Научиться им не так сложно. Просто чаще сравнивайте свои вирши с творениями признанных гениев и уверяйте себя, что не все вершины покорены, а пути роста неисповедимы. Дорогу в твердый переплет осилит идущий. 

Сегодня Турша разбудил меня рано: воздух еще был тяжел от костровой гари, а солнце еще только-только показало свой масляный, сырный бок. Я тихо спал в своем шерстяном чехле, когда тонкая, такая неловкая ручонка Турши выудила меня на свет, покачала из стороны в сторону…. Тихий вздох – Турша всегда так вздыхал, разглядывая мой мощный хребет, мой горделивый, изогнутый клюв, ощеренную волчью морду моего обуха. Мой мальчик наверное и во снах видел, как я со свистом рассекаю воздух, угрязая во вражьем черепе….Глупый он у меня, смешной.  

Я достался маленькому хозяину от Нагьи, – старого, хромоногого кузнеца. Он-то и выковал мою железную башку, усадил на сосновую шею, а потом вдохнул в нее гордый волчий дух. Но укротить не смог – не слушался я его деревянных лап, и кузнец подарил меня Турше, наказав: «береги мальчишку, и в набеге, и в кочевье береги, от врагов, от людей и волков, а коли случится с ним чего, расколется твое медное сердечко».  

Я очень умелый чекан: если ударю обухом, то расколю череп врага пополам, и убью, а если клювом, то оставлю только маленькую дырочку, и все равно убью.  

Медное сердце… – не раз думал я – вот почему оно у меня медное? Впрочем, под железной-то скорлупой и медное, наверное, сойдет.  

Наступил особый день – это я понял сразу. Турша вычурно вырядился – красные сапожки, пестрый кафтан, на голове – плотная шапка из войлока… что бы это значило? Он обычно забывал протирать меня кожей, а вот теперь тер, да тщательно, сильно… нет, он у меня все-таки неглупый паренек.  

Набег! Я точно слышал это! Так вот почему тележные колеса скрипели так долго, а Стая ползла мимо пастбищ и курганов, не останавливаясь ни на полдня!  

Мимо, звеня чешуей, рысили гордые всадники – Тур, несмотря на свой пестрый наряд, рядом с ними казался бледной хворостинкой. Ничего. Подрастет.  

Рядом с кибиткой фыркал стреноженный конь. Увидев Туршу, он выпятил грудь, и захрапел. Хороший конь, хоть масть и негодная – на левом копыте белое пятно.  

Конь этот был единственным к кому я ревновал Туршу. Конечно – за ним ведь постоянный уход нужен – и покорми, и помой, да хвост не забудь заплести…. А я – что? Меня за пояс заткнешь – я и не пикну, меня сломаешь, погнешь – не закричу, не заплачу.  

Вот поскакали – Турша на коне, а я – на поясе. А земля-то под копыта дрожит. Не один Турша, конечно, землю трясет, но все равно – приятно.  

- Ула-ла! Ула-ла! – воет стая, и Турша тоже: Ула-ла!  

Я чуял своим волчьим носом, как шевелятся, накаляются клинки в ножнах, как гудят грозно палицы, и будь моя паст настоящей, я бы, наверное, тоже завыл: – Ула-ла!  

Мы с Туршей еще не видели врага, когда хлынула первая волна стрел. Недолго стрелы летят почти все клюют землю своими бронзовыми носами….  

Турша торопливо распутывал горит… быстрее… так… вот выгнулась деревянная грудь лука, вот легла стрела….  

Враги! Шумит, гремит их войско, окрыленное разноцветными знаменами… вжик! – эх! Зазевался! – проглядел, как Турша стреляет. Ну, ничего скоро мой черед….  

Мы все ближе…. Смуглокожие враги теснятся, прячутся за деревянными щитами… ну же… ну… ближе….  

Мы не будем врезаться в строй – только оцарапаем самый краешек войска, и умчимся, выманивая их колесницы на открытое место.  

Близко… Турша сорвал щит… схватил… нет пока только коснулся меня… руки у него дрожат… не сможет… испугается….  

А они все ближе, ближе… как быть? Что? Что делать? «…береги мальчишку, и в набеге, и в кочевье береги, от врагов, от людей и волков…». Ближе, ближе… бешен колотится Турши сердечко… или это мое – медное?  

Сейчас закричит… нет… я закричу… нет, уже кричу:  

- Сто-о-о-ой!  

Чекан обжег Турше руку, а следом издал протяжный страшный вой….Турша пискнул, и кубарем скатился с лошади – прямо в густую, едкую пыль….  

Чекан улетел куда-то в сторону, и тут же исчез в серой круговерти.  

Турша видел только косматые тени всадников, да смутный кусочек неба.  

Мальчик уже не боялся. Он просто лежал на земле, и думал: что это за звук так испугал его?  

Откуда ему было знать, что так лопается медное сердце?  

«Все… отлетался… нафотографировался диких просторов» – думал Ярослав, ощущая спиной, сквозь скафандр, теплое спокойствие скалы. Сотни и сотни световых лет пустоты и холода отделяли его от живых людей, от теплой еды, нефильтрованного, вкусно пахнущего городского воздуха…. Сотни и сотни…. С работающим двигателем, с исправной связью это расстояние казалось почти смешным, оно легко ложилось на карту, умещалось в мозгу трехзначным числом… а теперь… Ярослав одиноким робинзоном сидел на необитаемой планете, в двухстах шагах от тихо тлеющего трупа своего корабля… романтика, мать его, перемать….  

«А ты чего ждал? – спрашивал себя Ярослав, вслух, чтобы заглушить пульсировавший в ушах звон – ты чего, придурок, ждал? Или тебя не уговаривали? Или тебя не стращали? Сам полез, сам вляпался, теперь терпи… кстати, долго еще терпеть-то?». Ярослав поглядывал на браслет. Тридцать семь часов – столько времен экзолегкие будут вливать в его грудь кислород.  

«Фотохудожник, мать твою… любуйся теперь. Можешь даже пощелкать напоследок – лет эдак через семьсот, сюда кто-нибудь да заглянет, на снимки полюбуется….».  

- Здравствуйте… – пропел негромко голос в голове Ярослава.  

Фотограф поднял глаза – ничего, только оплавленные скалы, да сизое кристаллическое крошево под ногами… хотя… нет… что это за легкая тень парит возле того валуна?  

- Здравствуйте….  

- Здрасте… только вы рановато пришли.  

- Это почему же?  

- Ну как… рано – и все… только не надо со мной играть. Я все прекрасно понимаю. Вы – моя галлюцинация.  

Тень пододвинулась – Ярослав почти смог разглядеть ее силуэт. Голос снова зазвучал, теперь Ярослав расслышал… почувствовал… да, – это определенно была женщина:  

- Я не галлюцинация. Уж это я точно знаю.  

- Нет… н…не морочьте мне голову – Ярославу хотелось побыстрее закончить этот разговор – убирайтесь, пожалуйста.  

- Но тогда вы умрете… без нашей помощи….  

- Что? Без ВАШЕЙ? Кто это – ВЫ?  

- Мы – местные жители – слегка раздраженно сказала тень.  

- Да нет здесь никаких местных жителей! Я специально узнавал: «Планета не оскверненная жизнью». Бред. Какая жизнь? Здесь нет ни городов, ни лесов! Только скалы! Вот чего я хотел! Смойся, чертов глюк….  

- Не понимаю… зачем вы прилетели сюда – здесь же нет ничего, что привлекает вас, людей…  

Все! Теперь Ярослав точно узнал этот голос….  

- Ира? Ирочка!  

- Я выудил из вашей памяти самый приятный для вас голос…. Что с вами? Это называется «Плакать»?  

- Да, вы довольны?  

- Нет, что вы… я не хотел вас огорчать….  

- Тем не менее… в общем, тьфу! Чего это я с вами разговариваю? – и Ярослав демонстративно завалился набок, и отвернулся к скале.  

- Ярослав – робко позвала галлюцинация уже бесцветным, бесполым голосом – а эта женщина…. Ирина…. Она ведь вас больше не ждет?  

- Вы все тридцать семь часов надо мной так глумиться будете?  

- Нет, что вы… я только хочу помочь….  

- Помогли. Мне уже хорошо. Все. Сгинь, анчутка!  

- Вы выросли в холодном тесном городе….  

- Хорош мою память потрошить! – вконец возмутился Ярослав.  

- Вам никто никогда не помогал…..  

- Слушай, я щас экзолег выключу….  

- Не надо. Ухожу.  

- Ну и уходи… – буркнул Ярослав, укладываясь поудобнее….  

****  

А? Что? Э-э-э, черти полосатые, как вчера надрались… весь Союз Художников на ухи поставили… хе-хе… а Фока, Фока-то бес… чего удумал… Ирка! Ир! Пиво есть в холодильнике? «Балтика»? Э… черт…. Ну че заглохла-то? Неси!  

Шаркая стоптанными тапочками, Смерть брела по полю в надежде встретить что-нибудь необычное. Очки её запотели, но у Костлявой уже не было сил вытирать их. Да и какая польза от этих стекляшек, когда ночь опустила свои шторы и только луна прогрызанной дыркой маячила над головой, слегка освещая заброшенный дом между озером и лесом.  

-- Ты слышишь меня?... Не умирай! Не оставляй меня одну! – услышала Она сопливое рыдание за той пихтой, что торчала позади покосившегося крыльца.  

-- Ну вот, еще одна потаскушка лишилась своего хахаля, – раскрывая Книгу, прошамкала Старуха. – Как они мне все надоели! Каждый раз одно и тоже. Сначала бегала за ним, как окаянная, потом же сама и вертанула хвостом за приезжим красавцем. Ну и стравила двух любовников. А тому что? Пырнул ножем меж ребер и был таков. Вот теперь убивается, горемычная, – захлопнув Фолиант и выпустив при этом тучу пыли, Карга подошла ближе.  

-- Во, в чувство пытается привести, дурочка. Раньше надо было подол между ног держать и не крутить шашни с кем попало. Вот теперь и помаешься, если доживешь,- усмехнулась Безносая, показывая ровный ряд верхних зубов. Нижние же были разбросаны как попало, что и придавало её речи выразительность квакающей кошки.  

-- Опять задержалась. И ведь говорила себе: «Не тяни волынку, если будет какое-нибудь бестыдство.» Ан нет! Распустила нюни, а у меня ещё двое таких и каждому нужно показать дорогу! Да, еще не забыть одного повешенного. Тому еще пару часов осталось...  

Девушка высморкалась в подол и, устало вытянув ноги, прилегла рядом с убитым. Смерть, кряхтя от натуги, потянула астральное тело из того, что когда-то было любовником этой несчастной.  

-- Судя по записи в Книге, тебе сюда,- Смерть подтолкнула его в тёмный коридор,- Стой здесь и постарайся не попасть в левую очередь. Это в твоих же интересах – не перепутай! – послюнив карандаш, Очкастая поставила крестик напротив его имени. Пора к следующему...  

Проковыляв по грязным от растаявшего снега улочкам, Она поднялась на второй этаж местной больницы и вошла в палату, где лежала пожилая женщина.  

-- Люблю работать с одинокими людьми, процесс распределения никогда не затягивается, -Смерть откинула легкую простыню и выудила из увядшего тела астрал. – Так, бабуся, тебе тоже в правую очередь... Вычёркиваем.  

Подтянув нарукавники и засунув карандаш в волосы, стянутые тугим клубком на затылке, Костлявая поплелась на окраину города к высокому особняку, в котором на огромной кровати испустил дух весьма состоятельный бизнесмен.  

-- Не повезло тебе, милый! Даже отстроенный на твои деньги храм на берегу озера не снимает с тебя грех за обиженных тобой людей. В левую очередь! Хотя мне все равно... Сам виноват! А мне теперь надо следить, чтобы не встал в другую очередь! Ладно... Хорошо, что ты последний сегодня! – И Смерть направилась в коридор, подталкивая перед собой душу богача.  

-- Мне даже список твоих грехов читать не хочется – эвон, пол-книги про тебя исписанно! Я бы запуталась в них... Ну вот, становись сюда – теперь никуда не денешься.  

Она посмотрела вокруг:  

-- Странно... Сегодня что-то мало... Этот должен был быть последним!  

Смерть опять пришла туда, где была сегодня в первый раз – под пихту у заброшенного дама.  

Девушка лежала в луже собственной крови.  

-- Понятно. Хотелось быть в месте... Ну-ну! Пойдём, провожу к левой очереди... Подождала бы своё время... А самоубийц всех отправляют грех искупать... Так что, не быть и здесь вам вместе...  

Смерть направилась в коридор и растворилась вместе с девушкой...>