"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..."?  

Сказка 1-я  

...и посмотрел на место, где только что...  

Учительница захлопнула книжку «Дополнительное чтение для младших» и подошла к окну. На улице никого не было видно, да и дежурный в окне напротив махнул ей рукой: Чисто! Надо идти, детишек по домам развезти, родители ей из своих платили за развоз, машины далеко не у всех, а у нее автобус все-таки, шофер был раньше, да спился давно и где-то пропал, нового не дали, а ей все заработок дополнительно. Учительница вздохнула, поправила на себе жилет (Старенький уже, латаный, менять надо, да где денег на него взять, еле-еле на еду хватает!), построила детей и, привычно подхватив «калашник», повела их к выходу.  

Сказка 2-я  

...где только что был его друг. Не стало друга. И места того не стало. Обломки скал, окровавленные автоматы, сорванные голоса и ненависть, комок в горле и ненависть, и бешеное солнце. И нет слез.  

Мальчишка вернулся. Домой. С Войны.  

Чистые, ясные глаза чиновников, крепкие добрые руки генералов. Спасибо тебе, парень, ты молодец, Родина тебя не оставит, страна тебя не забудет! Только вот матушка твоя без лекарств померла, пока ты воевал, да домишко твой, уж извини, снести пришлось, мы там ипподром строим, мешал он нам, домишко твой, ипподром строить, да сестренка твоя младшая на трассе теперь работает, говорит, кушать хочется. А кому не хочется? То есть, кому сейчас легко и сладко? Министры-депутаты вон ночей не спят, о народе пекутся! Послы-дипломаты в заграницах истомились!  

Но Родина важнее! Страна – вот главное! Народ – вот основа всего! И Гагарин – наш! И золото олимпийское – наше! А образование наше – самое образованное! А банкиры наши – самые богатые! А экономисты – самые экономичные! А закрома – глубже некуда! Гордись всем этим, парень, и ты к этому руку приложил!  

Да ладно, засмущался парнишка. Я ж понимаю, я ж не тупой! И, напевая Есенина, пошел в поле работать.  

Старик захлопнул книжку « Дополнительное чтение по истории. Сказки для тупых» и, накрыв уснувшего внука своим кевларом, вышел на улицу.  

Сказка 3-я  

Президент захлопнул книжку «Занятные рассказы», вздохнул и опустил Железный Занавес. Правда ли, неправда в книжках тех написана, а так спокойнее, да и не царское это дело книжки читать.  

МАЛЬЧИК МОЙ С НЕЗДЕШНИМИ ГЛАЗАМИ  

Я влетела в вагон метро, как всегда, в последнюю секунду. Свободных мест не было, и я, держа одной рукой два тяжёлых пакета с продуктами, другой схватилась за поручень и зависла над старичком интеллигентного вида, который сразу же, как фокусник, достал откуда-то газету и, развернув её, застенчиво закрылся ею от меня. Рассеянно блуждая взглядом по окружавшим меня лицам, я с разбега наткнулась на мужское лицо. ОН сидел в самом углу вагона, сидел натянутый, как струна, не замечая бурлившей вокруг него толпы. Что-то зацепило меня в нём, и я стала потихоньку двигаться в его сторону. Почти вплотную подошла к противоположной от него лавке, когда один из мужчин встал и направился к выходу из вагона. Я поспешно впечаталась в освободившееся пространство.  

Поставив пакеты у ног, я привела в порядок слегка растрепавшиеся волосы, и, наконец, взглянула на него в упор. В его позе ничего не изменилось. Он смотрел прямо, но не на меня, а сквозь меня, сквозь стёкла вагона, сквозь стены метро. Куда он смотрел и видел ли что-нибудь? Да, лет ему было меньше, чем показалось сначала, где-то 23, может 24. Я видела перед собой лицо человека, только что испытавшего какое-то потрясение, – уголки губ опущены, морщинки на лбу, отрешённость от всего. А глаза… какие-то нездешние, не от мира сего.  

Надо было как-то привлечь его внимание. Я была очень хорошенькая, недостатка в поклонниках не было, но моё сердце было свободно от любви. Чтобы разрушить неподвижность моего визави, я начала крутить головой, достала журнал из пакета, положила обратно. Открыв сумочку, достала визитницу, полистала, вроде бы искала нужную мне визитку, сунула её снова в сумочку, громко щёлкнув замком. Но все мои телодвижения остались без внимания. Вдруг он резко встал, будто проснувшись, и направился к открывшимся дверям. Я успела заметить, как хорошо, со вкусом он одет, явно из дорогих бутиков. На платформе он остановился, повернул голову налево, направо и застыл на месте. Я рванулась к дверям, но они уже захлопнулись передо мной, и платформа понеслась, унося от меня мальчика с нездешними глазами.  

С этого дня я как будто заболела им. Ездила в одно и то же время в метро, высматривая в толпе его лицо, разгадывая причину его печали. Но всё было напрасно.  

Прошёл почти год, а я всё ещё не могла забыть его. И вот однажды, недалеко от перехода метро что-то заставило меня резко остановиться. Я увидела его в серебристой «Ауди». Он сидел с открытой дверцей. Я засомневалась, – он ли это? Это был он, но глаза его сияли, отражая синеву неба, на губах играла улыбка. Он был весь такой земной, такой здешний! Я сделала пару шагов по направлению к нему, но меня чуть не сшибла с ног совсем юная девушка с роскошной копной волос и смеющимися глазами. Он поспешно выскочил из машины с букетом белых хризантем и прижал девушку к себе. И столько счастья и света источали его глаза, что я, ослеплённая, опустила голову и почти бегом бросилась к метро.  

В вагоне мне почему-то уступили место и смотрели на меня с сочувствием, пока я не поняла, что всё моё лицо залито слезами, спазм сдавил горло, и я зарыдала, уткнувшись носом в платье какой-то сердобольной женщины, которая гладила меня по голове и тихонько шептала: «Не убивайся так, всё забудется». Я, наконец, поняла причину его тогдашней печали, – это была девушка с роскошными волосами. На душе стало пусто, ушла мечта, а вместе с ней и надежда на счастье.  

Женщина куда-то исчезла, и я увидела перед собой мужскую руку с носовым платком. Машинально взяла платок и промокнула глаза. «Девушка, – услышала я, – Вам никто не говорил, что Вы потрясающе выглядите с красным носом и размазанными тушью глазами?» На меня смотрел высокий парень со смеющимися глазами. Я глупо хихикнула и встала. «Вам надо расслабиться и привести себя в порядок. Тут около метро есть очень симпатичная кафешка. Ух, какие у тебя пакеты тяжёлые! Ну, пошли». И мы пошли. Через год у нас родился Димка.  

2.04.2002.  

ПРОБУЖДЕНИЕ  

Мне кажется, что в квартире главное – это окно и дверь. Через дверь я вхожу в мой интимный мирок, устроенный согласно моему вкусу и денежным возможностям. Вхожу, чаще всего, усталая после рабочего дня, раздражённая сутолокой в общественном транспорте. Изредка влетаю в ту же дверь, с надеждой бросаясь к серому телефону, стоящему возле моей постели, как каменный истукан, молчаливый и бесстрастный. И через дверь же я выхожу из опостылевшего быта, или выскакиваю, громко хлопнув дверью, уничтожая этим звуком всё, что осталось позади.  

Есть ещё окно. Оно играет особую роль в моей жизни. Через него входит день, солнце, голубое небо, радость жизни, и надежды на счастье. А ещё через окно входит ночь, мрак, оглушающая тишина и отчаяние.  

Вчера я весь вечер ждала его звонка. От моего гипнотизирующего взгляда телефон из серого стал красным, раскалившись от энергии, которую я со всей силой страсти направляла на него, просила, требовала: «Позвони!» Чуда не произошло.  

Я лежала в пугающе тихой квартире на несмятых простынях. И эту ночь я проведу одна. Машинально протянула руку, желая коснуться его тёплого плеча, его жёстких волос, и задержала дыхание, как бы боясь спугнуть его сон. Я хотела живого тепла – тепла мужчины или ребёнка, но я никому не нужна. С горькой страстью отдалась своему одиночеству.  

Проснулась я внезапно, – показалось, что звонит телефон. Но он молчал, как все последние дни, стыдливо накрывшись трубкой. Подошла к окну, – яркий сноп света ударил в глаза. Солнце! Его жёлтый мёд стекал по занавескам, растекаясь лучами по полу. Я механически, не замечая, что делаю, приняла душ, выпила чашку кофе с хрустящим тостом и, накинув куртку, вышла на улицу.  

Около подъезда из небольшой лужицы пил воду воробей. Он опустил клюв в воду, запрокинул головку вверх и сделал глотательное движение горлом. Потом прыгнул в середину лужи, смешно размахивая крылышками, намочив их в воде, и встряхнулся, став мокрым и взъерошенным. Я засмеялась.  

Кто-то дёргал меня за джинсы. Я обернулась и увидела малыша в ярком комбинезоне. Он протянул мне маленькую машинку и сказал: «На! Зами!», что в переводе с детского означало «возьми». Я поблагодарила его за щедрость и угостила конфетой. Его грязная мордашка расцвела улыбкой, и он покивал три раза головой в знак благодарности. Потом доверчиво вложил свою тёплую ладошку в мою руку, и я захлебнулась от светлого и радостного чувства.  

Потом я бродила по улицам, глупо улыбаясь прохожим. Некоторые мужчины приостанавливались и глядели мне вслед.  

Я ворвалась в свою квартиру, как ветер, и, посмотрев вокруг, решила: «Надо переставить мебель, развести цветы и завести собаку». Дни полетели незаметно, – друзья, ночные клубы, выставки. Когда через три недели услышала в трубке знакомый до боли голос, внутри сладко замерло, но я весело ответила ему: «Вы ошиблись номером».  

12.03.02  

В ОБЪЯТЬЯХ СНА  

Рассвет розовой лапой постучался в моё окно. Я попыталась проснуться, вырваться из оков сна, державших меня в своих крепких объятьях, тихонько сводя с ума своей реальностью. Я мчалась на облаке в сверкающую даль, любуясь зеркальностью солнечных бликов, а сознание бродило в потёмках сна, как будто потеряв нить Ариадны, натыкаясь на тени незнакомых мне ликов. Вдруг я вдохнула запах дождя, который падал на мои мокрые от слёз ресницы, смывая следы прошлых бурь и ускользающих воспоминаний о чём-то важном, но уже забытом, которые ещё теплились во мне, как недавно задутая свеча. Я испугалась, что сознание совсем потеряется в причудливых картинках сна, и открыла глаза.  

Яркий свет, проникший в окно, разбил остатки ночного бреда, которые разлетелись, как осколки хрустальной вазы, не оставляя следа в реальности наступающего дня. Ночные тени спрятались по углам, исчезло горе, сомнения, грусть по несбывшимся мечтам. Открыв окно, я впустила утро в мою комнату и улыбнулась синему небу, зелёной траве и полусонным цветам, которые повернулись ко мне своими разноцветными личиками, протягивая тонкие стебельки мне навстречу, как бы говоря: «Просыпайся, иди к нам. Видишь, какая красота вокруг? Вдохни этот утренний воздух, напоённый запахом леса, травы и цветов, живительной влагой росы. Живи этой радостью, не думай о грустном ». И я вышла в сад и пошла по мокрой от росы траве навстречу новой жизни, оставив за собой тяжкий груз воспоминаний, и бережно неся на сердце царство света.  

1.03.06  

Душное утро предвещало жаркий день. Настроение было отвратительное. Поездку к морю я отменила, и ничего хорошего, казалось, произойти уже не могло. Впереди были долгие выходные без компьютерной связи с любимым, без кондиционера и телевизора – очередной блэкаут в жилмассиве. У меня отключили свет! ... конечно не только у меня, но кому-то ни жарко, ни холодно, а вот мне было тяжело, на душе скребли кошки. Конспекты английского с укором и явно зазывающе белели на софе, и я завалилась к ним, решив, что надо использовать это время хоть с какой-то пользой.  

Обидно было заниматься, когда они там плещутся в тёплом, ленивом накате барашков, жуют свои кебабчики и запивают ледяным шампанским. Но такова была моя сегодняшняя участь, и с хрустом потянувшись, я решила с ней не спорить.  

Время утекло за полдень, унылый вентилятор, отвернувшись в угол, стоял на страже ... света всё не было. Резкий телефонный звонок остановил меня по дороге в кухню, куда меня, несмотря на все сегодняшние неурядицы, позвал инстинкт, или это я хотела скоротать время, и заодно поесть. Звонила моя давнишняя подруга, с которой мы поддерживаем связь все последние годы, в основном, по телефону. Я вернулась и прилегла, зная, что это надолго – долгие, пустые разговоры, которые я, конечно, как воспитанный человек, терплю и порой даже норовлю поддержать встречно вставленным словечком, дабы как-то разнообразить, а повезет – так и сменить тему разговора. Но на сей раз всё было в пользу того, что долгого разговора не будет.  

Татьяна приглашала меня за город, в горы, в Шемаху, в деревню, где жила Танина мать, которую мне неоднократно довелось видеть. Я знала и чувствовала доброту женщины и совершенную ко мне её расположенность. В той деревне я никогда не была, несмотря на частые уговоры Татьяны и Анастасии, её дочки. Никогда не могла ответить себе на вопрос, почему я всегда тактично уходила от этих приглашений. Я колебалась и на этот раз, но когда трубку взяла Настя и стала меня уговаривать, мотивируя тем, что мы скоро расстанемся надолго, а скорее всего навсегда, что у неё через полмесяца свадьба, и она везёт бабушке и деду приглашение, я скосила глаза на обиженный вентилятор и устоять не смогла, а возможно, просто не хотела. Сговорились, что к вечеру, когда станет прохладнее, они за мной заедут.  

Собрав в дорожную сумку все, что подобает для двухдневного отпуска, а также фотокамеру, плейер, книжку и мобильник, я стала ждать заката солнышка и представлять, что ждёт меня в этой высокогорной деревушке. Я смутно себе представляла русское село в горах Азербайджана. Мне казалось, что местный кавказский колорит не может быть полностью стёрт даже там, где много десятилетий живут только русские люди, с их культурой, обычаями, вероисповедованием. Но как выяснилось позже, я всё-таки ошибалась, но не буду забегать вперёд.  

Время до вечера тянулось долго, но я его не торопила, так хотелось до отъезда увидеть оживший монитор... Я ждала, и с тоской и волнением смотрела на мрачный экран. От мысли, что мне придётся уехать, не предупредив родного и близкого человека, мне хотелось плакать... Одна надежда была на моих мальчиков, которые вовремя пришли и пообещали его успокоить. Скоротав время в разговорах с ними, я немного успокоилась, а в шесть часов за мной приехали друзья.  

Дорога была долгой, почти три часа, но хорошая музыка и разговоры помогали расслабиться и почувствовать, что предстоит отдых.  

Шумные городские улицы остались позади, мы выехали на трассу. Постепенно шоссе перешло в довольно узкую извилистую дорогу, которая пролегала меж сыпучих песчаных гор. Время от времени попадались места, где домики издалека были похожи на игрушечные. Мне всегда казалось странным, что люди могут жить в такой глуши, где наверняка нет телефонной связи и других признаков цивилизации, без которых мы, горожане, не представляем себе и дня. А здесь они живут и не собираются что-либо менять в своем неспешном существовании, потому что так жили их деды и прадеды, потому что не представляют свою жизнь в отрыве от земли, скота, огорода. Но как говорится, каждому своё...  

Вскоре по надрывистому рёву старенького жигулёнка я поняла, что дорога круто поднимается в гору. Справа продолжала тянуться горная цепь, а слева от дороги был крутой спуск, похожий на обрыв, поросший низкорослым кустарником и травой. Где-то далеко внизу, со дна долины, вырастали и плавно поднимались горы, что издалека напоминали холмики из песочных часов. Небо постепенно становилось сиренево-лиловым, а облака мелкими белыми завитушками плыли и даже не пытались обгонять друг друга. Лишь изредка казалось, что они задевают за сыпучие вершины гор, и мягко, словно сливки, разрезаются ими на мелкие кусочки.  

Начинало смеркаться когда мы выехали на просёлочную дорогу-ленточку с каймой из бело-жёлтой россыпи ромашек и колосков пшеницы по обеим сторонам. Занесенные с окрестных полей, они прорастала сами по себе ... и по воле ветра.  

* * *  

Оставив машину за воротами, мы вошли в уютный дворик и сразу же столкнулись с трудолюбивыми хозяевами дома, которые поливали роскошные кусты алых роз и благоухающей сирени. От неожиданности я чуть не споткнулась о толстый шланг, зелено змеившийся через весь двор от колодца в саду. То ли от долгой дороги, то ли от воздуха, который казалось распирал лёгкие и затруднял дыхание, у меня кружилась голова. Непонятная смесь запахов зелени, скошенной травы, сырой земли, сирени и еще чего-то неуловимо знакомого, но позабытого, будоражили память и возвращали меня в далёкое детство. Меня стало даже чуть подташнивать и я прислонилась к перилам, ведущим на застеклённую веранду.  

И тут случилось то, от чего я забыла и о головокружении и о тошноте. Из деревянной будки наискосок от дома выскочил огромный, лохматый, бело-рыжий пёс и с грозным лаем бросился ко мне. Но так мне показалось в момент панического страха. На самом-то деле Кузя, так звали пса, был посажен на длинную и прочную цепь, которая ограничивала его рьяные порывы и держала в двухметровом радиусе от его жилища. Его лай, то грозный рычащий, то скулящий и жалостливый, многозвонким эхом разносился по деревне, и собаки из соседних домов решили его поддержать, главным образом из солидарности, да и меня попугать на всякий случай, будто чувствуя, что я боюсь их до заикания.  

Анастасия потянула меня в сад и, как только я изчезла из поля зрения, Кузя успокоился. Лишь отголоски далёкого лая соседских собак нарушали вечернюю тишину. Из дома доносились соблазнительные запахи жареной картошки, запеченого мяса и блинов, и только в этот момент я поняла, что ужасно хочу есть. Ужин был поздний, но как я не уговаривала себя от него отказаться, голод упорно вёл меня в комнату, где все уже сидели за столом, на котором лишь одна тарелочка была пустая. Она ждала меня – грешную.  

Впечатление от внутренней части дома было довольно приятным. В комнате, где мы ужинали, было два маленьких окна, выходивших в сад, завешенных ослепительно белыми тюлевыми занавесками. Простое убранство комнаты дышало чистотой и покоем, и если бы не современный цветной телевизор, нарушающий идиллию деревеского быта, то вам запросто могло показаться, что вы попали в загородний особнячок Тургенева или Бунина.  

На старинных кроватях с хромированными каретками возвышались пирамиды пуховых подушек с наброшенными ажурными накидками ручной работы. Но всё-таки главной достопримечательностью дома была настоящая русская печка. Возле неё, по обыкновению, стояла голубая крашеная скамейка, служившая ступенькой к этой тёплой лежанке. Печка действительно была еще теплая, когда я дотронулась до неё ладонью, и аромат свежевыпеченого хлеба был настолько сильным, что затмил все остальные запахи дома.  

Продолжение следует:)  

А счастье было…  

Этот дом – мой старый знакомый. Когда-то, в прошлой жизни, я провела здесь два счастливых месяца. Он стоит на краю невысокого обрыва, под которым тихо плещется озеро. Мы ловили в нём раков, а ночью варили их в ведре, на костре за домом. Днём покупали в сельмаге трёхлитровый бидон жигулёвского пива, а потом ели раков, запивая их пивом. Огромная луна висела над нами, заливая всю округу голубым сиянием. Какие щемяще-сладкие воспоминания!  

Хозяйка давно умерла, и за домом присматривает её племянник, который живёт в городе. Он узнал меня, и, отдавая ключи, сказал: «Живите, сколько выдержите в этой глуши».  

Я отыскиваю в траве заросшую тропинку, ведущую к дому. Старый и дремучий, как лес, вплотную подступивший к нему, этот дом любил меня молодую, беззаботную и счастливую. По прошествии стольких лет он принял меня в свои объятья, согрел своим теплом и уютом. Измученная своим горем, городским шумом и всякого рода заботами, я растворяюсь в ароматах наступающей осени, прелых листьев, в неповторимом запахе грибов.  

Встаю с рассветом и сажусь на крыльцо, наблюдая, как солнце медленно поднимается над озером, наливаясь алым цветом. Потом иду через лесок к тёте Вале. Она наливает мне в банку тёплое парное молоко. К вечеру её внучка принесёт мне сметану и овощи с огорода. Остальные продукты я покупаю в том же стареньком сельмаге, правда, он стал более цивилизованным, да и набор продуктов много богаче, чем когда-то.  

Когда-то… мы любили друг друга со всем романтическим пылом юных, чистых сердец. Мы облазили всю округу, ходили за десять километров в татарскую деревню Раифа, где посреди огромного озера стоял древний монастырь, а в лесу можно было встретить лося, кабана или зайцев. Как-то он сказал мне, что умрёт очень рано, ещё совсем молодым. Я испугалась: «Ты что болен?» Он засмеялся: «Нет, просто я так счастлив, что живу в постоянном страхе потерять это счастье, а без него жизнь кончится. Наступит тупое, бессмысленное существование, а это и есть смерть». Теперь и я засмеялась: «Глупый, напугал меня. Наше счастье никогда не кончится, оно бесконечно в пространстве и времени».  

Как давно это было! Я захожу в дом и усаживаюсь, поджав ноги, в старое, жалобно поскрипывающее подо мной кресло. Постепенно темнота вползает в дом и, как живое существо, заполняет все углы и щели, размывая очертания предметов. Мне тепло и уютно. Мерное тиканье часов, такое громкое в тишине, гасит мысли. Я закрываю глаза и уношусь на пушистом мягком облаке в страну, где нет смерти, горя, забот.  

Просыпаюсь внезапно среди ночи. На моих губах ещё тлеет улыбка. Я видела его во сне, мы любили друг друга, и он был такой живой, тёплый. Его руки гладили моё тело, губы целовали мои глаза, волосы… А-а-а-а-а!!! Крик замер где-то в глубине моего «я».  

Дождь стучит по стеклу. Я открываю окно и впускаю его в комнату вместе с сырым запахом земли и умытой зелени. Этот моросящий, затянувшийся дождь успокаивает меня, завораживает, и мне ничего не хочется.  

Я насильно отрываю себя от окна – холодно. Заварю-ка я себе крепкого чая с вишнёвым вареньем. Ароматный пар поднимается из чашки и уносит меня опять в моё прошлое.  

В то утро мы собирались с ним к его другу в деревню на пару дней. Я ждала его уже три часа, когда раздался звонок в дверь. Я вздрогнула, – это был не его звонок. Вошёл его друг и сказал: «Внизу ждёт такси, поехали». Меня била мелкая дрожь, я ехала, как в тумане. Он лежал на обочине дороги рядом со своим проклятым мотоциклом, который я так ненавидела. Когда я присела около него, он ещё дышал. На несколько секунд он открыл глаза, но они смотрели не на меня, а куда-то вдаль, на что-то, видное только ему одному. Я пыталась поймать его взгляд, но скоро поняла, что его уже нет здесь, он где-то в иных мирах. Моё сердце оборвалось и осталось лежать там, на обочине рядом с ним. С тех пор прошла целая жизнь. У меня были мужчины, но ни один из них не занял его места в моей душе.  

Светает. Пойду на моё крылечко встречать рассвет. От непогоды не осталось и следа. Вот и солнце. Я зажмуриваюсь от яркого света и иду в лес. Он заждался меня и радостно машет своими еловыми лапами. Я иду, не разбирая тропинки, под ногами толстый ковёр из мокрых листьев. Я пробираюсь сквозь лес, словно сквозь жизнь, оставляя на острых сучках клочья воспоминаний – воспоминаний о счастье, которого никогда не вернуть.  

14.11.05  

".. Высоко в небе, на закате теплого летнего дня, с севера на юг летела стайка плюшевых слоников.Ветер сбивал их скурса и трепал их плюшевые крылья.  

-Нет,-подумала я,- мне их не догнать,-но тут же, поняла, что это говорю не я, что я не такая и с силой оттолкнувшись от земли устремилась вверх.Просто времени на раздумья было не много. Ведь я наблюдала за плюшевыми слониками 28 лет..."  

РАССКАЗ НАПИСАННЫЙ ЗА ДЕСЯТЬ МИНУТ, ТО ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИНТЕРЕСНЫМ....( от автора))  

Вечер сегодня замечательный! В кухне на плите, в маленькой кастрюльке сгорели яйца.  

Собака не дождалась пока я закончу наводить красоту, и сделала свое грязное дело прямо у меня под носом. Соседка, как обезумившая курица бегала по подъезду и с криками искала толстого мальчика Женю, который засунул себе в нос пуговицу и теперь скрывался, не желая ее, оттуда извлекать. Из открытых окон, с надрывом доносились хлипкие голоса суперзвезд, а в воздухе, как говорится, пахло жаренным….  

В моем шкафу накопилось столько вещей, что в них вполне можно было бы одеть целый город, и я с легкостью расстаюсь с юбочками и рюшками, так как теперь меня больше интересуют ботинки и брюки. Это понятно, ведь влияние музыки не может не отражаться на человеке, который ею живет. Я включаю пластинки, зажигаю свечи и отрываюсь по полной программе! Сейчас я выпью пива ( и по всей вероятности много),  

съем соленый огурец и буду вполне счастлива на данный момент. А вот минут через тридцать, когда этот момент пройдет и мне станет грустно, я позвоню одному человеку, и буду долго ныть в телефонную трубку в надежде, что он меня пожалеет. И самое противное это то, что он меня действительно пожалеет, потому что утром ему на работу, а я мешаю ему спать.  

Я очень люблю осень и зиму, мороз и лужи, откровенность и ромашки. Я забираю тебя далеко-далеко, туда, где никто не найдет и никто не расскажет, там никто не обидит и никогда не предаст. Там,  

в объятиях ночного города, на улицах покрытых хрустящим снегом я откроюсь тебе, до самого конца, до самой крайности, в надежде, что ты не обернешь все это против меня.  

Стреляй, но только не в спину, ведь я и так, не стремлюсь увернуться. Я пропаду, растаяв маленькой, беспомощной снежинкой на твоих губах и ты меня забудешь…  

Сейчас я пишу больше, чем пять минут назад. Сейчас у меня на душе не пустынно.  

Почему я так легко могу расплакаться? И почему иногда, мне доставляет удовольствие демонстрировать эту нелепую слабость, вводя в смущение человека, сидящего, напротив меня? Я определенно взрослая, но я определенно ребенок! Обижаться по детски на всякую ерунду, это уж слишком. Надо бы, надо бы немного зачерстветь, погрубеть и не бояться.  

Мне протягивают руку, но не позволяют ее пожать и я маюсь в бессилии что либо понять. Я уже не хочу тех песен, которые написала месяц назад. Разве тогда я могла чувствовать то, что сейчас переполняет меня изнутри. Хотя, наверное и тогда, было что то другое, не менее важное, чем сейчас, ведь всему свое время.  

Мной определенно манипулируют, но не больше того, чем я это позволяю. Я поражаю себя своими претензиями к жизни и мыслями в отношении нее. Я люблю многое, но часто сознательно лишаю себя этих радостей, желая отдалить приятный момент кульминации, когда желаемое оказывается в твоих руках. Наверное, ко всему прочему,  

я склонна к садомазохизму, а иначе как объяснить это странное явление? Поражают люди…Ведь даже в знакомом сто лет человеке открываешь постоянно что то грандиозное! Ты общаешься с девочками и мальчиками, красивыми и нарядными, успешными и продвинутыми, гордыми и высокомерными. Но стоит один раз, случайно, без предупреждения заглянуть к ним домой, застав их в обычной майке, без пафоса и эпатажа и ты сразу начинаешь понимать, что и у них, то же есть душа! Они так же, как и ты, могут заболеть, загрустить, столкнуться с неудачей и не меньше тебя нуждаются в тепле. Люди ранимы! Люди катастрофически ранимы! Страшно от мысли, что одним всего лишь словом, можно нанести человеку глубочайшую рану, которая будет зиять в его душе мучительно долго и кровоточить. Люди! Будьте осторожны! Пожайлуста, думайте, что говорите!  

Почему у девочек всегда секреты от мальчиков? Ох уж эти мне ужимочки! И кстати, сколько времени еще я могу называть себя девочкой и не выглядеть при этом сумасшедшей? На моем теле есть шрамы, но я не в обиде, в моей голове много глупостей и я не сожалею! Кем бы я была без них, без моих безумных идей, без моих грандиозных планов и умопомрачительных фантазий? Совершенно точно можно сказать, что без всего этого я была бы противной занудой и общаться со мной, вам было бы крайне не интересно.  

Я не люблю людей, у которых нет мечты. Ведь если ее нет, то чем они занимаются в свободное от работы время? Сидят перед телевизором, смотрят сериалы и едят без меры.  

Вы хоть раз наблюдали за человеком, который впадает в нирвану с тарелкой в руке, захваченный пустыми страстями какого ни будь паганенького фильма? Зрелище замечательное, советую посмотреть! Человека в этот момент нет, присутствует только его тело, расползшееся по дивану в плену иллюзий… С интернетом, вынуждена признать, та же картина. Да, да, такая же пропасть и ничего полезного, если конечно вы просто пропадаете там, без всякой цели и без всякого толка. Люди! Мечтайте и добивайтесь! Стремитесь к своей мечте в реальной жизни и не пренебрегайте живым общением! (Мда, можно подумать, что я сама, не сижу иногда, перед телеком или в интернете, не смотря на то, что у меня есть мечта!)  

Для чего нам нужно сердце, если сегодня никого не интересует, о чем оно стучит? Кому нужны сбитые, неровные звуки, настороженно и тревожно выбивающиеся из моей груди? А я сама, часто ли прислушиваюсь к звукам доносящимся со всех сторон и понимаю ли, чем они вызваны? Все хотят побольше, получше и побыстрее, и чтобы при этом не делиться, не платить и ничего не делать… Да, мы такие эгоисты, зажравшиеся и не замечающие ничего вокруг себя. А ведь рядом, совсем близко, всего в двух шагах от солнца живет человек, который так нуждается в тебе, который ждет твоего внимания и тепла, ни на что не претендуя и не на что не рассчитывая. Множественное количество раз в своей жизни я игнорировала людей, считая, что нас ничего не может связывать. Но однажды (Слава Богу, не слишком поздно!), я поняла, что нельзя, понимаете, нельзя этого делать! Необходимо быть добрым и милосердным, быть чутким и теплым, быть дружелюбным и открытым, и тогда ваше сердце наполнится прекрасным светом, который вы пронесете по всей своей жизни и будите дарить людям радость!  

Почему я люблю экспрессивную музыку? Почему меня просто прет от барабанов и баса? Почему я могу слушать понравившеюся мне песню множество раз подряд? Какое счастье, что знаю и люблю настоящую музыку, настоящие стихи и настоящих людей! Ведь в противном случае, я могла бы прожить жизнь и так и не узнать стихи Высоцкого, песни Бутусова, песни Макаревича и Джо Досена…Я могла прожить жизнь и не понять, о чем эти люди писали свои стихи… И тогда, в моих собственных песнях было бы мало чего то настоящего, затрагивающего и волнующего. За то, что мне известны с раннего детства песни Высоцкого, хочу сказать большое спасибо Маме и Папе, ибо теперь, благодаря этому, мне не чужды такие понятия, как преданность, любовь, дружба и конечно талант! Быть настоящим человеком трудно, но это удается гораздо легче, если у тебя хорошие учителя! О вкусах не спорят, и я уважаю чужое мнение, но все же позвольте вам порекомендовать слушать хорошую, настоящую музыку!  

У меня разболелся зуб, и я решила, пусть себе болит на здоровье, если ему так хочется! Зуб задумался , немного поныл и вскоре успокоился…Надо жить в ладу со своими зубами, руками и головой, со своими мыслями, мечтами и желаниями! Соседка, наконец то нашла толстого мальчика и прижав его своей могучей грудью к стене, под сопровождение его умопомрачающего визга, вытащила пуговицу из его курносого носа. Моя собака без всякой надежды смотрит на меня и понимает, что гулять она пойдет не скоро. Пьяный папа толстого мальчика, сказал мне, что у меня в квартире очень громко играет музыка и что его окончательно задолбал весь этот мой рок-н-ролл! Я снова иду на кухню, наливаю воду в маленькую кастрюльку и погружаю в нее яйца. Кто знает, может на этот раз повезет и я не забуду про них, и они благополучно сварятся на радость моему мужчине…  

- Алло! Небесный коммутатор? Сударыня, будьте так добры, соедините меня со Вселенским Департаментом Поэтики, а именно с Отделом Выдачи Гениальных Идей. Да, да, спасибо.  

Алло! Отдел ВГИ? Добрый день, барышня, могу ли я поинтересоваться? Когда мне получать очередную идею и… Потапов моя фамилия, Илья Борисыч. Что, что? Вы, верно, что-то путаете. Не ранее как неделю назад, я был четвертым по списку, а теперь уж и сто тридцать пятый! Хм… Да да, справку с Управления по Борьбе с Плагиатом я вам отправил по факсу в прошлом месяце, а копию талона регистрации в «Клубе Удачных Рифм» по электронной почте. Ну, как это «нету»? Девушка, посмотрите получше, поищите в архиве! Я между прочим от Авдеева… Как не знаете? Сан Саныча! Ах, ну да, он у вас Алексом Еевым значится… Нет, меня не устраивает этот номер, ну что за шутки – семьдесят восьмой! Мне же писать надо, семью кормить, читателей восхищать и мне плевать на вашу статистику! Ну, выдайте мне хоть какую-нибудь простенькую…  

Я буду жаловаться начальству! Что у вас там за произвол творится?! Мне нужно-то всего пару словечек, а жду я уже три месяца!  

Барышня, миленькая, ну пожалуйста… я в долгу не останусь…  

К черту вас всех! Какие еще прививки?! У меня все в порядке с документами, барышня…  

---  

Портвейна оставалось еще на рюмку, но Илья Борисович, все еще бормоча что-то невнятное, стал клевать носом в тарелку, а вскоре и вовсе сладко захрапел.  

Нина Петровна зашла на кухню и, увидев привычную картину, тяжело вздохнула:  

- Геееений…  

21.02.02  

Я, Давид и Беня «де Ниро». Садимся в давидову рабочую колымагу – везти меня домой после нелегкого фуршета. Сюда я ехал на переднем пассажирском, а Беня сзади, посему, приближаясь к машине, я неожиданно подумал, что будет несправедливо, если Беня опять поедет сзади, а я снова спереди. Предложил вслух:  

– Бенци, садись тут! – и хохотнул. – Твоя очередь.  

Беня обрадовался всем лицом сразу:  

– Правда? – он резво заскакал вокруг машины. – Ой, спасибо, хорошо...  

Было холодно.  

Я уселся сзади и неожиданно подумал: «Что-то знакомое. Где-то я это уже видел... Если допустить у смерти некое индивидуальное представление о порядке вещей, представить смерть, как Смерть, то в этом случае я только что совершил нечто, похожее на ритуал или, скажем иначе, практиковал способ привлечения внимания Смерти... А, помню, это каша из «Городской легенды» и «Пункта назначения»... Я без видимой причины поменялся местами с другим пассажиром при посадке в раздолбаную полугрузовую «Мицубиши», которой предстоит проделать путь через весь город – в пригород, по ночной дороге через трассу, за руль и в салон которой садятся изрядно нагруженные молодые люди, пребывающие в самом игривом расположении духа. Магнит для неприятностей...»  

Мысль эта легонько потрясла. О панике речи не было, но я рефлекторно попытался прикинуть шансы уцелеть каждого из нас в столкновении. Преимущество впереди сидящих было разве что в ремнях безопасности, но это – детский лепет... Какого черта?! Что вообще можно предполагать?  

Машина завелась.  

Беня попросил:  

– Давид, только не кури сразу, а? Дай в машине погреться, да? А то начнет сейчас окна открывать, сигареты курить...  

Давид захихикал, ему понравилось. Я заржал:  

– Давид – он сначала закуривает, а потом заводит машину...  

– А, Дуду?.. – поддержал «де Ниро».  

Давид тронулся и отчеканил:  

– Я сажусь в машину покурить.  

Поехали. Мотор ревел раненым драконом. Взвывал и злился. Дорога подразнила простором и загнала в какой-то затхлый проулок, плотно заставленый тачками по обе стороны. Идущая впереди машина медленно остановилась на ровном месте. Мы едва ли не одновременно пожали плечами в крайнем возмущении:  

– НУ?!!  

– Трип – путь, полный приключений! – расшифровал я.  

Странная машина впереди тронулась, набрала обороты и стала удаляться. Мы поехали.  

«Плохой знак?» – злорадно подумал я, улыбнувшись.  

– А давай ему покажем, как мы в четыре руки можем водить?! – вдруг встрепенулся Беня, обратившись к Давиду у выезда на магистраль, пока стояли на «красном». Под «ему» он подразумевал меня.  

Не дожидаясь ответа, «де Ниро» озорно и с удовольствием подергал рычаг переключения скоростей. Давид спохватился сразу, шлепнув его по руке, и скорчил рожу:  

– Не лапай штучку.  

Мысли о Смерти вернулись в мое ОЗУ с излишней поспешностью.  

Выехали на трассу.  

«Не надо быть мистиком и фаталистом, чтобы отдавать себе отчет в степени риска, учитывая все происходящее...», подумал было я, но тут же себя одернул: «Давид – водит. Расслабься. Что за измены, в самом деле?..»  

Справа, буквально из ниоткуда, что-то приблизилось, визжа, порезало темень кабины серебряным лучом, облетело в блеске металла и унеслось со звоном дальше. Мотоциклист.  

– Низко пошел... – загрустил Давид.  

Через несколько минут нас по правой полосе обогнал полицейский микроавтобус при полном параде мигалок, но без воя и кажется даже особого энтузиазма.  

Я сказал:  

– Либо они не знают о бешеном мотоциклисте, либо делают вид. Если делают вид, то либо потому что поймать пытались и не смогли, либо потому, что поймать даже не хотят пытаться.  

– У них план, – принялся вслух рассуждать Беня. – На сегодня они его уже выполнили. Все трупы подсчитаны, собраны и иденфицицира... инденци... опознаны, короче. Этот – сверхплановый, лишний, лень возиться. Правильно, да?.. И вообще, он на такой скорости если и долбанется, то лететь ему прямиком в район э-э... влияния соседней этой... ментовской станции?..  

– Юристдикции смежного районого отделения, – подсказал я.  

– Во-во, его...  

Тут нас обошла «скорая», никуда не спеша, хотя, как и ментовская, вся в огнях, и тоже тишком.  

Мы и сами притихли.  

Приближалась развязка, съезд с трассы. Давид снизил обороты, притормаживая, вывернул руль, плавно вписался и остановился под светофором в пригороды.  

– Папа приехал, – подытожил он победоносно.  

– Погоди еще, – пробормотал я, но он, кажется, не расслышал.  

Через несколько поворотов мы догнали медлительную фуру раза в полтора крупнее нашей. Пока мы приближались, я заглянул ей в кузов и похолодел:  

«Электрический стул!.. Чушь, не может быть... Господи, да это же кресло инвалидное... Да как же так?..»  

Пару секунд спустя сердце вспомнило стучать снова – оказалось, что в кузове стояли две газонокосилки, которые я на скорости, подшофе и в бликах фар принял за стул-кресло. Смешно...  

Подъехали. Машина крякнула и мерно заворчала двигателем на холостом.  

– Хлопци, – потянулся я за рукопожатиями, – скажу спасибо.  

– Ответим «пожалуйста»! – реагировал Давид. – Бенци, говори!  

– Обязательно!  

– Промазал, шлемазл!  

Поржали.  

Я вышел из машины, спугнув черную кошку, наклонился и провозгласил в полуоткрытое водительское окно:  

– С нетерпением жду нашей следующей встречи!  

– Бай! – и уехали. А я отправился спать, сосредоточенный и напряженный. 

Говорил тебе отец:  

- Никогда, сынок, не женись! Да ну их всех. Семейный очаг, семейный очаг… да эти бабы так и норовят затащить тебя в этот костер. Не сгоришь, так обожжешься. Лучше как-нибудь так, без штампа. Ценить больше будут. Помнишь, Валдаевы прожили пятнадцать лет счастливо, пока не расписались? То-то и оно, что портит нас формализм, портит…  

Говорила тебе мать:  

- Не ходи, сынок, в армию. На кой она тебе сдалась? Там побьют и плохому научат. Не ходи. Мы придумаем что-нибудь. Позвоню Макаровне, она точно поможет. У Старогубовых сынок так и не вернулся из армии, даже не понятно почему – то ли убили, то ли сам повесился. Жуть. И не слушай никого, кто говорит, что армия вас мужиками делает. Кого мужиками, а кого трупами. Так что, придумаем что-нибудь…  

Говорила тебе сестра:  

- Поступай на физмат. Сейчас только математикам дороги открыты. Главное, уметь считать, остальное приложится. Вон Потапов закончил филфак, и что? Бананами торгует теперь. Или на экономический иди, даже еще лучше. Эх, экономистов сейчас как собак нерезаных, но каждому место найдется, это точно…  

Говорил тебе брат:  

- Ээээ, братан, в этой жизни надо брать быка за рога. Только по головам идти. Ты думаешь, я фирму честным инженерным трудом нажил? Нет, тут все гораздо проще оказалось… И лежит диплом на полочке, пылится невостребованный. Пять лет жизни потерял в институте. Ну, весело было, ничего не скажешь, и только. Главное в струю попасть, остальное будет…  

---  

Только я тебе ничего не сказала.  

И оказалась права.  

2006  

За окнами смеркалось: зима, темнота приходит быстро. Сидевшие в комнате люди, казалось, окаменели, замерев в ожидании. Их было трое: двое высоких, мускулистых, стройных, белокурых, вышколенных, подянутых офицеров в форме – Абвер и СС – и один в потёртом костюмчике, болезненного вида, с откровенно еврейской внешностью. Все трое напряжённо смотрели на рацию, словно ожидали оттуда явления чуда. Возможно, так оно и было.  

В комнате зловеще висела тишина. Рация молчала. Офицер Абвера вздохнул и невольно глянул на штатского. Если и сегодня не будет сообщения, то этот – мертвец. Не имеет значения, что специально для него провели фиктивную антропологическую экспертизу и якобы доказали, что он – нееврей: это для начальственных шишек, пусть считают, что, дескать, закон соблюдён, сотрудничество есть, но – не с евреем. Конечно, он еврей, да и не скрывает этого. Миллионы таких же уничтожены за одно рождение. Этот причинил зла Рейху больше, чем любая из русских армий, на нём сотни тысяч жизней наших немецких парней, а поди ж ты – приходится его беречь... до поры до времени. Причём – потому и беречь, что на нём столько арийской крови. Пусть возвращает её кровью славянских и еврейских недочеловеков. А если не получится...  

Все трое вздрогнули. Внимание: рация...  

«Товарищу Жану Жильберу благодарность за полезнейшую информацию. Поздравляем вас с 23 февраля – праздником Красной Армии. Сообщаем также, что за заслуги перед Родиной вам присуждено звание Героя Советского Союза».  

Все трое облегчённо вздохнули. Офицеры Рейха – оттого, что русские проглотили дезинформационную наживку. Леопольд Треппер – потому, что, как следовало из шифра сообщения, его кодировки были поняты и московский центр разрешил разведсети «Красная Капелла» проведение операции «Большая Игра» против германских спецслужб.  

Она спала, как обычно, скорее дремала, сидя на облезшем стуле, ощущая ладонями тёплую шёрстку старой исхудавшeй кошки, котopую привычнo держала на коленях, стараясь хоть ненадолго забыться. Эти редкие часы отдыха, тишины, забытья – вот, в сущности, всё, что у неё ещё оставалось. Скоро, слишком скоро, наступит рассвет, и тогда надо будет вновь приниматься за опостылевшие дела, на которые давно уже нет ни сил, ни желания, осталась одна лишь тупая чёрная необходимость хоть как-то выжить, продержаться ещё день – непонятно зачем, просто потому, что смерть пока не наступила. И вновь по дороге на улицу eё будет поджидать скрюченный сосед снизу, чтобы опять прошипеть ей: "Ты всё ещё ползаешь, проклятая вонючая жидовка! Когда ты, наконец, околеешь! Мне нужна твоя квартира!"  

Вонючей она была не более, чем этот самый шипящий сосед, а что до остального... Сын писал из Израиля: «Представляешь, мама, оказывается, по здешним законам, мы – русские! Впору весело посмеяться: Исаак Лазаревич Рабинович – русский, привет обществу "Память»!”. Вот так и выходит: в России – нерусские, в Израиле – неевреи, и везде – чужаки нежеланные, которых кое-как терпят, пока они в сoстoянии работать на страну.  

Впрочем, и она, и шипящий сосед – оба понимали, что всё равно её квартира ему не достанется, а займут её молодые, шустрые, деловитые, проворные, пришедшие неведомо откуда.  

Сын… Милый, славный, заботливый мальчик, как он обижался, сердился на неё за то, что она до сих пор не приехала! «Мама, ну почему тебя до сих пор нет со мной? Что тебе мешает приехать? Ты хотя бы заграничный паспорт оформила?» Ну как ему объяснить, что вначале она опасалась оказаться ему в тягость, когда он, едва приехав в Израиль, с трудом находил работу, а затем, когда его дела пошли немного в гору, – для неё уже был упущен момент, и едва хватало сил на обыденность?! И всё-таки, вопреки очевидности, где-то в глубине души её теплилась, потихоньку угасая, безумная надежда, что вдруг однажды откроется дверь, на пороге возникнет он, сынок дорогой, кровиночка, и скажет: «Мама, я приехал! Наконец-то мы вместе!». И не хотела она сама себе признаться, что живёт лишь ради этой несбыточной мечты, которой суждено вскоре исчезнуть вместе с её последним вздохом. И следом за этой надеждой выступал стеной страх за сына – ни в коем случае не допустить, чтобы он оказался среди этого кошмара с шипящим соседом и шустрыми деловыми молодчиками из ниоткуда! Пусть уж лучше думает, что у неё всё более-менее в порядке, что только лень мешает ей собраться в путь. И пусть подольше длится эта блаженная дремота…  

Но тут дремоту пришлось прервать.  

– Мама, мы уже почти приехали, надо вернуть кошку в корзинку! – услыхала она голос сына сквозь сон – и проснулась. Кошмарное видение о недавней безысходности улетучивалось из неё вместе с остатками сна, как омерзительное зловоние, выветриваемое струёй чистого, свежего весеннего воздуха.  

Она машинально огляделась по сторонам. В самолёте царила лёгкая нервозность, характерная для последних минут перед посадкой. Кошка, изрядно прибавившая в весе за последние дни и пригревшаяся на коленях хозяйки за время полёта, недовольно мявкнула, возвращаемая обратно в корзинку. Молоденькая стюардесса компании «Эль-Аль», напряжённо смотревшая за перемещениями зверька, успокоилась, улыбнулась и отошла в сторону.  

Она глянула в иллюминатор. Перед нею темнело сумерками бездонное вечернее небо. Ниже, там, где горизонт встречался с морем, догорал закат. А прямо под самолётом, насмехаясь над сумраком и перечёркивая его яркими огнями, словно напоминая, что жизнь вовсе ещё не окончилась, – нет, многое ещё впереди, и надо готовиться к встрече с новыми заботами и открытиями, печалями и радостями, – извивались в загадочном танце улицы Тель-Авива.  

Самолёт заходил на посадку. 

Ничто, кроме птичьих трелей, не нарушало тишины в райских кущах. Святой Пётр тихо прошёл через рощицу и осторожно выглянул на поляну. Нет, не завершена ешё беседа Иисуса с Господом. Святой Пётр так же тихо вернулся к себе. Тем временем, разговор на поляне продолжался:  

– Твоя воля была, Господи, чтобы пожертвовал я собою во спасение душ человеческих. Страшно было мне идти на муки, но подчинился я воле Твоей. И что же теперь? Чёрные души не стали светлее. Светлые души не обрели покоя и радости. Тот, кто чист был перед Тобою, воспротивился и ужаснулся моей жертве, а приняли и приветствовали её лишь те, которые не заслужили спасения. И сейчас Ты вновь велишь мне идти к людям? Но что же смогу я изменить? Не в моих силах отделить плевел от зерна, тёмное начало от светлого. Да и силы мои на исходе. Великую муку пришлось принять мне, не выдержу я более. Если нельзя мне не идти опять к людям – что же, подчинюсь я, выполню волю Твою. Но не требуй от меня новой жертвы. Дай мне простую человеческую жизнь среди обычных людей.  

И ответствовал ему Всевышний:  

– Горько слышать мне упрёки сии, дитя моё. Да, не станет зло добрее от пролития крови безвинной. Нет, не возрадуются праведники жертве искупительной. И всё же удел наш таков – тревожить человечество днём и ночью, в сёлах и городах, на суше и в море, пробуждая его совесть. Ты просишь для себя простой людской судьбы, но в твоих ли силах выдержать обыденность? Тебе самому решать, где, когда и в кого ты воплотишься. И да сбудется пожелание твоё волею моею.  

Задумался Иисус.  

– Прежде всего, пусть свершится это много-много веков спустя. Тогда, когда не будут более люди распинать невинных на крестах, бросать на съедение диким хищникам, стравливать их между собою на потеху толпе.  

– Да будет так.  

– Не желаю больше жить в Палестине. Горяч воздух, обжигающа земля там. Возбуждают они кровь, не давая покою ни днём, ни ночью.Да будет мне воплощение где-нибудь в Европе. И пусть осуществится это в какой-нибудь тихой деревушке, позабытой сильными мира сего.  

– Быть посему.  

– Не желаю быть больше евреем. Народ этот по самому рождению своему возбуждает против себя все силы зла мирового.  

– Да будет так и не иначе.  

Наступила пауза. Казалось, всё предусмотрел Иисус, обо всём позаботился. Но вот ещё одна мысль пришла ему в голову:  

– Незачем мне в новом воплощении быть мужчиной. Мужчина всегда и за всё в ответе. А с женщины и спрос совершенно иной.  

* * *  

Снаружи гудел студёный зимний ветер, доносился волчий вой, но в заботливо протопленной крестьянской избе было тепло и уютно. Глава семейства хмуро поглядывал на жену, кормившую грудью новорожденную девочку. Дочь – что за работник? Её дело – рукоделье. А как вырастет да выйдет замуж – так и вовсе покинет отчий дом, уйдёт от отца с матерью, да ещё приданое с собой заберёт.  

Жена словно угадала его мысли:  

– Сыновья у нас уже есть, а теперь будет и дочка-красавица. Мы ещё не нарадуемся, когда со всей деревни женихи под наши окна соберутся. А до тех пор – и в избе приберёт, и хлеб испечёт, да и рукоделье вещь не последняя.  

Муж только сердито засопел в ответ.  

За стеной, в курятнике, вдруг запели петухи, и соседские ответили им. Странно, с чего бы это они? До рассвета ещё далеко. Старики говорят – примета есть такая... к великой радости. Откуда в нашем тихом селении может быть радость, да ещё великая?  

Жена подвинулась поближе к мужу и обняла его свободной рукой:  

– Давай назовём нашу девочку каким-нибудь необычным, удивительным именем, которое будет искриться и сверкать, и пусть будет оно таким же красивым, как наша доченька!  

– Нет уж! Ни к чему все эти затеи! Дадим ей самое простое имя! Назовём её Жанной! – недовольно проворчал отец семейства, простой французский крестьянин Жак Дарк.  

Когда-то в далёкие-предалёкие времена, посреди большого-пребольшого океана, стоял красивый да распрекрасный остров. И жили на том замечательном острове бесстрашные женщины-воительницы, которые звались амазонками. И было у них всё, что для души только требуется, и не было у них только мужчин. И если приставал к прекрасному этому острову корабль, то всех женщин с него амазонки обращали в рабство, а мужчин убивали.  

Как-то раз пристал к острову совсем маленький кораблик, на котором находился всего-то один матрос. И забрали его с корабля амазонки, и поведали ему, что жить он сможет неделю в сытости да радости, а потом примет смерть неминучую. И закручинился было матрос, а потом всё ж обрадовался, ибо неделя-то срок не такой короткий, и что-нибудь придумать, глядишь, удастся.  

И шёл день за днём, и было матросу легко да радостно на пригожем острове среди прекрасных амазонок, и всё думал он думу, как же избежать ему погибели. И вот настал, наконец, тот самый день, когда пришли за ним воительницы, да и сказали матросу, что пришёл последний миг его и всё, что осталось ему в этой жизни, так только последнее его желание. И поднял тогда руку матрос, и молвил он это своё последнее желание. И расступились пред ним амазонки, и опустили они оружие своё, и признали, что столь мудр да справедлив их гость, что никак смерти его подвергнуть невозможно. И остался матрос жить да поживать на острове амазонок, и было ему хорошо и привольно. И не смели более с той поры амазонки причинять зло мужчинам.  

Много воды утекло с тех пор, но и по сей день на бывшем острове амазонок высится скала, на которой высечено бессмертное желание матроса, спасшее ему жизнь:  

«В последний миг свой я хочу, чтобы поразила меня рука самой некрасивой из всех амазонок». 

Прежде всего, необходимо убедиться, что перед вами произведение действительно Слона, а не другой моськи. Ошибка чревата не только потерянным попусту временем, но и длинной, бесплодной гавкатнёй.  

В процессе облаивания, следует продемонстрировать, насколько вы выше Слона. Лучше всего это делать в форме снисходительных замечаний, похлопывания по плечу: «Уже чуть лучше, чем прошлые попытки Слона», «Не так уж это произведение плохо, если вдуматься», «Я остаюсь при своём мнении, что Слон всё ещё подаёт надежды» и т.д. Это позволит не только придать лаю величественный характер, но и воздействовать на психику Слона, чтобы он осознал, сколько драгоценного времени вы потратили на его муру. Пусть он устыдится своего недостойного поведения, отнявшего ваше время, которое с гораздо большей пользой можно было бы употребить на перегавкивание с Шавкой.  

Помните: ваша задача – убедить читателя в том, что на чтение произведений Слона жалко тратить время.  

Постарайтесь найти у Слона стилистические вольности. Укажите на них в мягкой, величественной манере: «Едва ли стоило писать: "И тотчас дьявольские плавники акул или других мертвящих нервы созданий, которые показывались, как прорыв снизу чёрным резцом, повернули стремглав в ту сторону, куда скрылась Фрези Грант...» Мы же понимаем, что акулы – это просто хищные рыбы, зачем сравнивать их с дьяволом? И что это за выражения – «мертвящих нервы созданий», «прорыв снизу чёрным резцом"?» И так далее, главное – не стесняться. Если же подобных вольностей не обнаружится, укажите, что Слон постоянно пользуется шаблонными выражениями.  

Не следует увлекаться ярлыками. Помните, что такие эпитеты как «пошлый», «безвкусный», «порнографический» могут привлечь интерес тех, кому нравятся пошлость, безвкусица и порнография. И уж самое последнее дело – написать, что произведение Слона пропагандирует секс и насилие. Подобная формулировка вызовет такой спрос на книги Слона, что Гарри Поттер зарыдает от зависти.  

Если произведение является романтическим, обвините его в неуместном пафосе. Во всех остальных случаях подходит эпитет «вульгарный», если это не может вызвать тех негативных последствий, о которых сказано выше.  

Очень важно облаять главную идею произведения. Если она очевидна, к примеру, из названия, охарактеризуйте её как абсурдную: «Что это за глупость – человек-невидимка? Какой бред – бегущая по волнам?». В других случаях может быть предпочтительно просто заявить, что никакой оригинальной идеи нет вообще.  

Очень удачно, в особенности на конкурсах, указать, что произведение с подобным сюжетом вы уже где-то читали: «Главная идея романа "Конец вечности» уж очень напоминает повесть Уэллса «Машина времени». Если не можете назвать конкретный источник, навеявший вам мысль о сходстве, ограничьтесь просто намёком про вообще: «Где-то я уже это читал». Сомнение в душах судей уже будет посеяно.  

В ряде случаев, уж если совсем не к чему придраться, можно просто объявить, какую низкую оценку вы поставили: «Это полный бред! Кол, разумеется!». Поверьте, должный эффект будет произведен.  

При аккуратном пользовании рекомендаций, приведённых в этом пособии, вы сможете значительно уменьшить опасность, грозящую вам со стороны слонов. Правда, всегда будет риск, что за вас возьмётся какая-нибудь другая моська, в глазах которой вы, за отсутствием конкурентов, выросли до слоновьих размеров.  

За окнами всё реже, слабее раздавались голоса гостей, которые понемногу разъезжались с весёлой свадьбы восвояси. Красавица не спала. В голову лезли самые разные мысли. Да, конечно – прежде всего о том, что будет завтра. Завтра утром. Вернее, уже сегодня утром. Вчера – девчонка, каких множество в германских племенах. Сегодня – жена самого отважного, сильного, самого прославленного воина, которого только знал мир. Того, на которого она ещё совсем недавно смотрела с благоговейным ужасом. Он – Чудовище. Он некрасив. Слишком большая голова, широкая грудь, казалось бы, неприятно посаженные глаза, странный нос. Если бы кто-то ей сказал год назад, что она пойдёт замуж за такого, она бы лишь рассмеялась. Но вот – это свершилось. Он, Чудовище, оказался галатным ухажёром. Его рассказы о битвах и приключениях могли вскружить голову кому угодно. Он – тот, перед кем трепещут императоры. Когда он мчится по полю на своём могучем скакуне, великолепней его нет никого на целом свете. И... не хочется об этом думать, но... конечно, его готовность швыряться ради неё золотом направо и налево – не такая уж мелочь. А каким нежным и страстным он оказался в эту первую брачную ночь любви... Поверить невозможно. Ах, Чудовище...  

Красавица тихо встала с кровати, ступив босыми ногами на мягкую медвежью шкуру. Этого медведя убил тоже он, муж, Чудовище. Убил в схватке один на один, имея в руках только кинжал. Вот этот самый кинжал, который он подарил ей, лежащий сейчас на столике.  

Красавица взяла в руки оружие. Милый, мы, наверное, могли бы стать хорошей парой. Не так уж ты неприятен. О таком муже, вероятно, любая девушка могла бы мечтать. И всё же ничего между нами не получится. Надеюсь, мне хватит решимости потом воспользоваться этим же кинжалом, чтобы меня не разорвала твоя стража. Не имеет значения то, что ты некрасив. Не важно, что предыдущие твои жёны умерли при странных обстоятельствах. Безразличны мне слухи о том, что ты вроде бы убил своего родного брата. Но то, что ты уничтожил бургундов, мой народ, я тебе простить не могу. Именно поэтому я недавно приняла твоё предложение и легла вчера с тобой в постель.  

За кровь наших мужчин. За слёзы и рабство наших женщин и детей. За руины наших домов.  

Чтобы больше никогда – ни для кого.  

И, повернувшись к кровати, красавица Ильдико занесла кинжал над спящим Аттилой.  

Снаружи полыхала раскалённым маревом беспощадная аравийская жара. Юдифь отодвинула локтем лёгкую прозрачную занавесь, обеими руками удерживая поднос, подобострастно улыбнулась и мягкими шагами прошла в трапезную. Повелитель с милостивой улыбкой посмотрел на неё.  

- Прошу вас, о Повелитель! Отведайте трапезу!  

Юдифь встала перед Повелителем на колени, смиренно опустив глаза вниз, и протянула к нему блюдо с пловом. Глаза были опущены не только потому, что рабыня должна быть покорна, но и по другой причине.  

* * *  

Ещё несколько месяцев назад она вовсе не была жалкой рабыней. Она жила вместе со своими близкими – отцом, раввином Исааком, матерью, братьями и младшей сестрой, – в Хайбаре, одном из цветущих оазисов Аравийской пустыни, к юго-востоку от Иерусалима. Отец учил всех своих детей мудрости далёких предков, пришедших когда-то из Египта на Землю Обетованную. Кроме них, в оазисе жили ещё многие еврейские семьи, чьи предки когда-то давным-давно бежали из Палестины в страхе перед беспощадными римскими легионами. Евреи жили в дружбе и согласии с местными арабами, и ни тем, ни другим не могло прийти в голову, что вскоре нагрянет беда.  

В один страшный день пришли завоеватели. Такие же на вид арабы, как те, что жили мирно в оазисе. Тихие лужайки огласились стонами раненых, чистые водоёмы покраснели от крови погибших. Те из арабов, которые отказались принять волю поработителей, были умерщвлены. Такая же судьба постигла и большинство еврейских обитателей этого ещё недавно райского местечка. Юдифь и её сестра были захвачены победителями. Сестру увели куда-то на восток, а Юдифь удостоилась чести стать невольницей самого Повелителя.  

* * *  

- Подойди ко мне, крошка! Не бойся! Я знал, что ты станешь хорошей девочкой!  

Повелитель благосклонно указал Юдифи место на ковре, у своих ног, величественно погладил бороду и приступил к трапезе. Юдифь поклонилась, сложив ладони в знак благодарности, и села на указанное ей место. Она старалась не смотреть, как Повелитель изволит кушать.  

* * *  

Повелитель немедленно обратил внимание на красоту и незаурядный ум пленницы, но Юдифь далеко не сразу стала образцовой рабыней. Много раз её наказывали за непокорность, избивая кнутом, сажая в яму, однажды поставив клеймо и неоднократно угрожая содрать с неё кожу, осыпать солью и бросить умирать посреди огненной пустыни. Наконец, она уступила. Она приняла ислам, тихо проклиная про себя ту книгу, которой должна была отныне поклоняться. Убедившись, что она исполняет все предписания, евнухи допустили её к услужению Повелителю.  

* * *  

Повелитель вдруг поперхнулся и закашлялся. Кусок мяса выпал у него из глотки.  

- Что... что это? – сиплым голосом спросил он у Юдифи, указывая на блюдо.  

- М-может быть... повара переложили перцу? Я схожу на кухню, попрошу, чтобы они дали плов без перца, – услужливо вскочила Юдифь, в глубине души моля только об одном – чтобы Повелитель тотчас же отправил её на кухню.  

Повелителю, однако, было не до того. Он зашёлся кашлем, лицо его побагровело, затем посинело, глаза вылезали из орбит...  

Евнух, заметивший, что Повелитель выронил изо рта мясо, подхватил кусок, проглотил почти не жуя... мгновение стоял не шевелясь, а потом упал на пол и забился в судорогах.  

Юдифь выскочила наружу. Она скинула нелепые туфли без задников и что есть силы помчалась, босиком по раскалённым камням, мимо толп арабов, как можно быстрее, как к спасению, в самое пекло пустыни. Сзади неё раздался зычный мужской крик:  

- Хватайте её, правоверные! Казните самой лютой смертью! Эта подлая отравительница только что убила нашего обожаемого Повелителя, великого и бесценного Пророка Мохаммеда!  

Действующие лица:  

Жанна, в чёрном мужском платье, выглядит усталой, измученной.  

Епископ, одет в сиреневое.  

Изамбар, одет в чёрное.  

Замок Буврёй, Руан, утро 28 мая 1431 года. На протяжении пьесы звучит стилизованная средневековая музыка. С начала диалога над головой Жанны появляется слабое светло-синее сияние, которое постепенно усиливается, к концу встречи превращаясь в яркий ореол святости. Жанна разговаривает негромким покорным голосом, за исключением тех случаев, которые оговариваются отдельно. Епископ разговаривает кротко, часто крестится. Музыка звучит сперва громко, затем быстро утихает до едва слышной мелодии.  

Камера, где заточена Жанна. Она лежит на железной кровати посреди камеры, прикованная. Входят Епископ и Изамбар.  

Епископ (Изамбару, указывая на Жанну). Вот, брат Изамбар! Как видите, она нарушила клятву и снова надела мужскую одежду!  

Изамбар (крестится, затем обращается к Жанне). Как же так, Жанна? Ведь ты поклялась никогда более не носить мужское! Поклялась – всего лишь три дня назад! Неужели ты не понимаешь, что это для тебя означает? (Пауза. Жанна не отвечает.) Может быть, тебя принудили надеть мужское платье?  

Жанна. Нет, сударь. Я надела его сама. Добровольно.  

Изамбар (крестится). О Святая Дева! Жанна! Ты обрекаешь себя на страшную гибель! Ты же совершаешь самоубийство! Неужели ты этого не понимаешь?  

Жанна. Нет, сударь, не понимаю. Я всего лишь неграмотная деревенская девушка, и я слишком мало знаю, чтобы понять вас.  

Епископ. Жанна, но ты отреклась от своих заблуждений! Разве нет?  

Жанна. Так, сударь. Я была неправа. Теперь мне придётся отречься от своего отречения. Я понимаю, что это для меня означает.  

Епископ. Но ведь ты отреклась от Голосов?!  

Жанна. Да. Я отреклась от них... потому что их никогда не было.  

Изамбар (поражённый). Что? Как это – не было? Ведь ты всегда уверяла, что к тебе явились Голоса, повелевшие идти к дофину Карлу и короновать его!  

Жанна. Я лгала, сударь. Никаких Голосов не было, я их придумала.  

Изамбар (сбит с толку). Придумала? Зачем?  

Жанна. Ну кто бы иначе поверил, что какая-то пастушка способна вести в бой армию? А я была уверена, я знала, что смогу... справлюсь. Мне только нужно было, чтобы и другие в меня поверили. (Слабо улыбается.) Вот и всё!  

Епископ. Жанна, зачем это тебе понадобилось?  

Жанна. Не ищите глубокого смысла в поступках деревенской простушки, сударь.  

Епископ, Изамбар (вместе). И всё-таки?  

Жанна (садится в кровати. Говорит громко.) Просто потому, что я не могу видеть, как умирают от голода дети. Как солдаты истязают женщин. Как страшно погибают мужчины (ложится). Это очень глупо, я понимаю. Я готова нести ответ.  

Епископ. И что ты изменила? Ты ведь ничего не добилась. Дети всё равно погибают. Война продолжается, кровь по-прежнему льётся, теперь в этом есть и твоя вина. Однако, самое страшное – это то, что ты погубила свою бессмертную душу. Не надо было тебе вмешиваться. Разве тебе не объяснял священник в твоей родной деревне, что умершие дети и все невинные жертвы попадут в рай?  

Жанна. Да, мне объясняли, сударь. А всё-таки видеть это я не могу. Это глупо, я виновата. Наказывайте меня, я готова понести самую суровую кару.  

Епископ. Если дети умирают от голода, значит, так угодно Богу! (Музыка становится очень громкой).  

Жанна (садится на кровати, очень громко, перекрывая музыку.) Если Богу угодно, чтобы умирали дети, значит, Бога – нет! (Епископ и Изамбар испуганно крестятся. Музыка почти утихает. Жанна ложится, снова говорит тихо и покорно). Я знаю, что говорю страшную ересь. Я обречена на адское пламя. Но я ничего не могу с собой поделать. Если бы я могла начать всё заново, я бы опять поступила так же. А вы – делайте своё дело.  

Изамбар (робко). Зачем же так, Жанна? «Делайте своё дело» – это слова, которые говорят палачам. Мы ведь не палачи тебе? (Жанна отворачивается. Изамбар заходит с другой стороны кровати.) Ты ведь не считаешь меня своим палачом? (Пауза).  

Епископ. Брат Изамбар, оставьте её. Мы сделали всё, что могли. Нам остаётся только отсечь загнившую лозу, чтобы она не погубила весь виноградник зловредным тленом ереси. Пойдёмте отсюда. (Берёт Изамбара за руку и уводит. Тот шатается и спотыкается.)  

Изамбар (внезапно останавливаясь у выхода, поворачивается к Жанне, падает на колени, простирает к ней руки). Господи! Дай мне силу хоть на сей раз поступить неразумно! (Падает ниц. Музыка раздаётся очень громко. Жанна в сияющем ореоле. Занавес).  

Пообедал. Еду на работу.  

Приехал. Работаю.  

Заходит мадам. Хороша собой в шляпе с полями.  

~ Мне нужен телефон, а вы продаете, и у вас тут где?  

Я в ответ рукой, широко, с подтекстом:  

~ Барышня, можно прямо здесь…  

Похихикали, заходим. Я с порога, весь прямо вот такой, беру телефон в золотые руки и популярно исполняю про ту черную полосу в ее жизни, которая закончится сегодня, сразу по приобретении этого агрегата.  

Она стоит, шляпой дико соображает, жует губы, и выдает следующий текст:  

~ Молодой человек…  

Это я.  

Она говорит:  

~ Молодой человек. Если вы щажже, щажже! не скажете как вас зовут, то я захлебнусь собственной слюной насмерть, а записку я уже написала, по ней обвинят вас за вашу нечуткость и черствость к моим чистым чувствам.  

И на каждое «ч» делает мне губки.  

Я оценил. Назвался.  

Она:  

~ Меня Снежанна…  

Тогда я принял позу, открыл рот и сильно сказал, что мне нравится то, как она говорит.  

Мы обменялись любезностями, и перешли к коктейлю через два часа.  

Закат был обыкновенный. В углу зажимались влюбленные. Баян играл только для нас.  

Потом подали пиво с сухариками. Я красиво курил, она манкировала.  

Вечер лился бурной рекой, зажатой в крутых берегах моего бюджета.  

Танцы застали нас врасплох. Я из приличия предложил, она от испуга согласилась. Неловко вышли и знатно вдарили. Я – хип-хоп, она – сиртаки, я – «Польку бабочку», она – па де-де…  

Шумим. Хохоча, рухнули за стол.  

~ Ай, да!..  

~ Ну, ты!..  

И тут я тонко сходил:  

~ Поехали ко мне!  

Она сделала глазами, после чего разыграла классический гамбит с выигрышем фигуры при потере темпа, по диагонали прикрылась ресницами и затаилась.  

В этом месте я напрягся и засвистел, что мне до такой истерической икоты было радостно с ней познакомиться, что вся скорбь от столь скорого расставания с ней – исключительно демонически сексапильной особой – совершенно невыносима! Но, увы и ах, не сложится этой ночью. Не состоится.  

Параллельно с текстом я дал длинный гудок и стал энергично растворяться в пейзаже, ракируясь.  

Был эндшпиль и здесь она этому положила конец. Наши руки сомкнулись, и мы разжали их только два раза: когда платили по счету и когда надевали презерватив…  

Потом светало. Лысый гватемалец за окном дудел на саксофоне цыганский романс, сидя на ящике из-под сгущенки.  

Утром я скоро снова стал хорош собой и гладко выбрит, в то время, как она поблекла в самых неожиданных местах.  

Мы быстро выпили остывший жидкий растворимый кофе, и она оставила мне на щеке прощальную помаду…  

Я был собой доволен до тех пор, пока с неожиданно отчетливым ужасом сообразил:  

«Да чтобы вот так, ради каждого поганого телефона!…»