Мы проснулись, проглотили завтрак, забились в деревянный кузов «газели». На лавке уместилось только четверо, остальные кто как: на корточках, на лопатах, на жестяных ведрах. 

«Газель» выползла на дорогу, тарахтя дряхлыми внутренностями, и понеслась во весь упор по извилистой дороге. Крытый брезентом купол тут же наполнился пылью, и бензиновым смрадом, стало невозможно дышать. Кто-то, матерясь, натянул на лицо футболку, кто-то сел на бортик, лицом к выходу, туда, где в клубах пыли извивалась серая лента дороги. 

Спустя какое-то время грузовичок дрыгнулся и замер. Приехали. 

Вылезли, чертыхаясь, выгрузили лопаты, и нехитрый археологический инвентарь. Горная терраса уходила вниз, к самой реке. По краю ее, редкой белой расческой, рос полувысохший березняк. Мертвые деревья, поваленные ветром, раскинулись на земле, словно обожженные солнцем скелеты. 

Шли вереницей, сквозь густую траву. Над террасой поднимался горький травяной дух, вдалеке река монотонно шумела в своей каменной артерии, в воздухе дрожал июльский жар, и работать ох, как не хотелось. 

Дошли до кургана. Неопытный взгляд вряд ли различил бы его в траве. Так, – еще одна кочка. Только приглядевшись, можно увидеть, что никакая это не кочка, а каменная насыпь – просевшая от времени, разбитая травой, облепленная лишайником, и словно шерстью, обросшая бурым мхом. 

Мы остановились. Специалист – невысокий, светловолосый мужчина немногим старше тридцати, отрядив трех человек, стал размечать квадрат.  

Курили только папиросы – сигареты давно кончились. Специалист замерял что-то, рассчитывал, время от времени делал какие-то указания, я наблюдал за ним без особого интереса – все это я уже видел много раз. 

Разговаривали как всегда не о деле. Археологи почему-то никогда не говорят о деле. Так о всяких разных посторонних мелочах. Когда я встревал с дилетантскими своими расспросами, преподаватели очень сердились, особенно Специалист. Он-то и дело понукал меня, за мое неуклюжее любопытство, мол, не работаешь совсем, зато языком молоть – первый мастер. 

Когда первая суета улеглась, Специалист смерил нас специалистским своим взором, и так провозгласил: 

- Работаете аккордом.  

Это значило – ежели сделаем всю черную работу до обеда, – остаток дня свободен. 

Сам Специалист, была бы его воля, ни днем ни ночью не вылезал бы из курганов. У него была своя бригада «могильщиков» – три-четыре человека, с которыми он работал на вскрытых могилах. Свита Специалиста всегда трудилась после обеда, им отводилась самая интересная работа. Попасть в «могильщики» было нелегко, а мне с моим трудовым усердием, и вовсе невозможно. 

Наша задача заключалась в другом: сперва нужно порубить траву, снять на полштыка дерн, которым поросла насыпь, расчистить камни, разровнять пространство вокруг кургана, подождать, пока Специалист сфотографирует насыпь, потом разбросать ее по камушку, пока не покажется темное пятно, означающее, что внизу могила, опять все разровнять, и передать квадрат в руки «могильщиков». 

В этот раз все не заладилось с самого начала: едва я взошел на курган, как в голове у меня все закружилось, я отшатнулся, ища руками опору, быстро сел на траву, и земля раскачивалась подо мной словно палуба корабля в качку. 

Парень по прозвищу Пила почувствовал то же самое. 

- Знать, там мерзость какая-то похоронена – заметил он. 

Такое уже случалось. Попадались нам на курганы, источавшие скрытую, жуткую силу. Говорили о них, конечно всегда не всерьез, но нет-нет а передергивали плечами.  

От этого же кургана пахло какой-то тысячелетней злобой. Не то что вскрывать, – подходить к нему не хотелось. Но аккорд – есть аккорд. Специалиста злить ни к чему. 

Вы знали, что на курганах часто растет крыжовник? А среди камней живет великое множество живности – улитки, жуки, пауки, ящерицы. После обеда, когда курган хорошенько прогревается, разбирать его одно удовольствие. Не поверите, но такой курган будоражит аппетит, перебитый скудной походной едой: земля пахнет теплой выпечкой, камни, шершавые снизу, очень похожи на свежие сдобы, так и хочется укусить… 

На поганых курганах все по-другому: каждый камень оттягивает руки, земля не земля вовсе, а холодная, рыхлая грязь. От поганого кургана нельзя оторвать взгляд, он приковывает к себе, впитывает, опустошает…. 

Делать нечего. Мы взялись за лопаты, и приступили к нелегкому своему труду. 

Неприятности начались тут же: едва мы начали раздерновывать квадрат, из-под камней, гудя, поднялся шмелиный рой. Один шмель даже ужалил Пилу.  

Пришлось прерваться. Рассерженный рой какое-то время метался над курганом, но потом, подхваченный ветром, умчался прочь. 

Следом прямо из насыпи полезли жирные зеленые гусеницы, великое множество гусениц. Невесть откуда прилетела ворона, уселась на обросшую огненно-рыжим лишайником скалу, и молча уставилась на нас. Потом облетев над курганом несколько кругов, она опять заняла свой пост. Потом сделала еще несколько кругов, уселась, и хрипло, задушено каркнула. 

Снова и снова она совершала свои налеты, и глядя на ее выщипанный темно-серый силуэт, я чувствовал странную тяжесть в душе. 

Две сотни шагов отделяли нас от дороги. Мимо пролетали автомобили с радостными, солнечными туристами. А я стоял одной ногой на кургане и отковыривал с камней рыжий лишай. 

Сколько мы здесь? Две недели? Три? А сколько человек может прожить в таком месте?  

И словно из толщи земли приходит ответ: жить недолго, спать – целую вечность. 

Я поймал взгляд Музыканта. Он был бледен, мы все были бледны. Он посмотрел на меня, перевел взгляд на дорогу, которая уходила за поворот реки, за изгиб террасы, и тихо произнес: 

- Я вот сейчас подумал… почувствовал… глупо конечно… будто нас уже много раз откапывали…. 

Больше ничего не сказал – просто уткнулся взглядом в разрыхленную землю. 

Вскоре наш труд был отмщен. В курганной насыпи обнаружился каменный ящик. Специалист сказал, что возможно это захоронение по обрядам зороастризма. Будто в древние временна время в этих долинах жили кочевники, исповедовавшие зороастризм, и просто зарывать тело в землю для них было грешно. 

Рядом с курганом обнаружилась дахма, на которой, присыпанная камнями, покоилась груда конских костей. 

«Но примешь ты смерть от коня своего…» – подумалось мне.  

Тошно стало до невозможности. Мы расстелили верхнюю одежду на траве, сели. Кто-то пытался анекдоты травить, но все шутки уходили впустую. Рядом с нами ревела черная воронка, в которую уходили все наши мысли, все потуги.  

Меня услали к реке, за водой. Терраса круто обрывалась у самого берега, и приходилось очень осторожно ковылять по выветренным, ломким каменным зубьям. Я скользил по траве вниз, цепляясь за колючие кусты. 

Вдруг… сквозь мерный шум реки продралось хриплое лошадиное ржание… и тут же все стихло. 

По спине моей почему-то пробежали мурашки. Уж больно жутко звучал этот звук при свете дня. Словно разом обнажился какой-то срам, вроде гниющей язвы… 

Ржание повторилось, и так же резко оборвалось. 

Я прибавил ходу, спотыкаясь через шаг, позабыв про всякую осторожность. Снова услышав этот страшный звук, я сорвался на бег, трухлявые камни крошились под моими ногами, я почти кубарем скатился на берег, но… увидел лишь что-то темное, неживое. Течение тащило его по камням, только на секунду из-под воды бесстыже задралась нога, жилистая, тонкая, как ветка. Я стоял и смотрел вслед этому огромному темному пятну. Бутылки я выронил, запнувшись о камень, теперь они болтались на кусте, словно погремушки. Пришлось за ними вернуться.  

А потом… я не мог подойти близко к воде. Какая-то холодная стена отталкивала меня, я сидел на валуне и ждал, когда вода… очистится. Или очищусь я… 

Иногда мне снится сон. Я стою на берегу, тут же собрались все археологи. Река пенится, бурлит, а по ней против течения, черной стрелкой разрезая буруны, движется лошадиная голова – облезлая, костлявая, с пустыми провалами на месте глаз. Временами из воды проступает голый позвоночник, с присохшими к нему пучками гривы.  

- Откуда она? – спрашиваю я Музыканта. 

Музыкант – или же это был кто-то другой? – улыбается грустно и говорит: 

- Из дахмы, откуда еще… 

- А почему она против течения плывет? 

- Все поплывем…