В городе не было неба – только потолок из серых комковатых облаков. Не было и горизонта – только плотные ряды кирпичных и блочных великанов. У великаньих стоп, на бетонных лишаях резвилась ребятня, их смех, и крики отражались от мертвых стен, и затухали где-то высоко, в серой ватной гуще.  

Мы сидели в заброшенном летнем кафе, и считали, как мимо, будоража отсыревшую пыль, проезжает жизнь, упакованная в железные коробки автомобилей. Цеженный облаками солнечный свет очерчивал наши лица.  

Курили. Максим мусолил губную гармошку. Вокруг было холодно и гулко. С трех сторон кафе влажной, душной стеной обступило безразличие.  

Мимо, на роликовых коньках проскользнула девчонка поколения двенадцатилетних. Мы проводили ее пустыми взглядами, и я только отметил что ее тонкие ноги в мятых джинсах, очень похожих на две затушенные сигареты.  

- С нами ведь правда что-то происходит... – подал голос Егор – вы же заметили?  

Девочка свернула за угол, спустя мгновение раздался визг тормозов, глухой удар….  

Мы переглянулись и… ничего… пустота.  

- Странно, да? – сказал Егор.  

- Есть же у лягушки х…? – вдруг сказал Максим.  

- Ну? – встрепенулся Егор.  

- Я говорю: Есть же у лягушки х…?  

- И че?  

- Ну, ты отвечай: вот и по х…!  

- Это кафе ведь собирались продать? – Максим отложил гармошку, и не заметил, как от его указательного пальца плавно отделились две фаланги. Он даже не взглянул на черный шарик сустава, из которого сочилась кровь, вперемежку с желтой лимфой.  

- А че за хрень-то про лягушку? Не зная зачем, спросил я.  

- Это… – улыбнулся Максим – это «приподстег»! Продали уже… кафе-то….