Разгневанная удача  

Рассказ  

1  

Сегодня выходим из лагеря несколько раньше обычного. Солнце ещё не приступило к ежеутренней поправке собственного здоровья, но обязательно опохмелится медовыми росами «на другой бок», припечёт безнаказанное веселье, заставит и нас приплясывать, насылая насекомых на почти истаявшие от пота и почти оголённые погодой тела. Но пока что, по холодку, даже самые недоспавшие из нас ощущают рождение обыкновенного дня как нечто возвышенное. Все идут, спотыкаясь: там, вверху, быстро тает рябь прозрачных, как дамский капроновый подъюбник, облаков, которые вот-вот накроются ярко-васильковым, но на глазах выцветающим, без единого шва нарядом – тяжёлым, душным, толстенным куполом небесной материи. Так наряжаются по утрам некоторые чересчур хорошо воспитанные люди и ходят так, и работают, издеваясь над организмом, и терпят до освобождающей от всех приличий ночи. Немодно, однако. Но на эти обтягивающие трусы с блёстками, в которых весь белый день – что мужики, что бабы... Глядеть стыдно. Свобода от комплексов, блин. И от стыда, и от совести.  

Ну, это к слову...  

Чем с утра лаяться, лучше листок перевернуть.  

Итак, сегодня вышли на работу несколько раньше обычного. Никто толком не спал, азарт захлестнул всех. Вчера докопали Прабабушку из предыдущей эры. Вскрытое захоронение не потрясло золотым запасом – может быть, тревожили его до нас неоднократно, но находок удивительно много и все они сказочно интересны. Сама же Прабабушка – особенно. Она явно далеко не доскакала до некруглого юбилея – тридцатилетия, а лошадь её, покоившаяся рядом, слегка помоложе. Но, соизмеряя пропорции веков человеческого и конского, пожалуй, и постарше хозяйки лошадь окажется. Лежат обе. Не сказать – как живые, но сохранились, на взгляд специалиста, весьма неплохо. Женщина в модной по сю пору бижутерии, не удивилась бы я и татуировкам, если раскопали бы мы её пораньше лет так на тысячу. Время только кажется неумолимым, знаки всё-таки оставляет для последующего познания. О татуировках я потому, что мумию, найденную на Алтае, татуировки покрывали почти сплошь. Нашу Прабабушку не стыдно с этой набальзамированной принцессой положить рядом – красавица! Лицо явно длинное, форма головы отвечает всем требованиям белой расы, рост сто семьдесят-сто восемьдесят, о-го-го. Глядя на неё, современный народец может показаться измельчавшим. И откуда бы взялась в сердце Азии, среди диких гор, окружённых пустынями, большеглазая женщина, стройная, как парижанка?  

- Смотри, Катерина, что я тебе принёс, – слышу голос Нура. – Это, представь себе, орхидея, сибирский вариант. Называется «венерин башмачок».  

Нур протягивает Катерине длинный гибкий стебель с чуть ли не микроскопическими цветками-туфельками. Орхидея! Вся в нашедшего её ботаника-любителя. Наша Катерина – статью в потревоженную Прабабушку, местами можно сравнивать. Сначала до пупа её дорасти, а потом уж пускайся в ухаживания...  

- Катерина, – спрашиваю, – а какой у тебя размер обуви?  

- Тридцать девятый, – отвечает, кокетливо загрустив.  

Грустить ей, вообще-то, не о чем: ноги у неё хорошие, длинные, ровные, ступни изящные, безо всяких подагрических шишек. Но смеюсь:  

- Да-а, тогда бесполезно примерять – не Венера...  

А вот Прабабушка рискнула бы, примерила. И безошибочно: у неё менее двадцати сантиметров стопа. Ну, сантиметра два плюс-минус, хотя я обычно не ошибаюсь. Всё равно – золушка... Противоречия здесь не кончаются. Катерина тоже большеглаза, но глаза близковато расположились к переносице, а Прабабушка таких необратимых недостатков породы нажить не успела – полная чистота жанра. Однако, общего у Прабабушки с Катериной всё же более чем достаточно, не один только рост. Косы, например. У Катерины волосы длинные и уложены, сколько помню, всегда одинаково: высокая, тонкая башенка с хвостиком изнутри, скручивающаяся в одну секунду при помощи обыкновенной резинки для трусов (а резинки эти умелица Катерина обшивает то тесьмой, то бархатом). У Прабабушки тоже, судя по украшениям, была из волос сооружена башенка, но прихотливее и хвостиков поболе. Одни эти башенки человека слабонервного пошатнут в атеизме, по крайней мере, определённый мистический трепет ему гарантирован. А тут! Замеры проводились практически параллельно. Странно много совпадений у Прабабушки с Катериной: длины голеней, предплечий, окружности запястий и лодыжек (по застёгнутым браслетам вычислили) и ещё множество параметров практически идентичных. Мне ажиотаж вокруг замеров почему-то сразу не понравился. А потом, когда я наскоро описала предположительную внешность Прабабушки по виду черепа, и мы начали вырабатывать следующий слой, под черепом оказалась маска. Кстати, то, что я всегда внешность угадываю, вернее – вижу, некоторые тоже считают мистикой... Но для меня это пустяк. Удивительно, почему для них не очевидна вот эта бороздка или вот этот бугорок. Вниманием и воображением обделены. Я ж не одна такая. А вот то, что Катерина вознамерилась на себя эту маску нацепить, показалось мне настолько чересчур, что я начала хамить:  

- Не подошло, – сказала я Катерине. – Видишь сама, что здесь вы не совпадёте. Дуй в клинику, переделай нос из курносого в римский, а там посмотрим.  

Хамила я от первобытного ужаса, беспричинного вроде бы. Подумаешь, цацки мы не примеряли! Суп из берцовых костей варили! Не для еды, конечно... Так, для смеха. Впрочем, может, кто-то и поел спьяну. К ужасу тоже привыкает человек, превращая его в некое подобие чёрного юмора. Но данный случай юмору не сродни. Здесь осторожность нужна, как можно это не почувствовать! Дело в том, что мертвец мертвецу – рознь. И даже в бронзовые века добропорядочных людей вниз лицом не хоронили. По отношению к лошади своей Прабабушка лежит как бы задом наперёд. Это ещё одна неопровержимая улика. Тут явно нечисто. Маска тоже хороша – ухмыляется... Их обычно выполняли на свежих трупах: сначала воск или глина, а затем, используя полученный слепок, пускали в ход гипс или даже драгоценные металлы, и хоронить не торопились. Из чего маска Прабабушки – пока неизвестно, я не дала ковырять, поспешила упаковать со всей тщательностью и осторожностью. Насчёт маски Катерина не ерепенилась, согласившись, что рылом не вышла, а вот медальонище с двенадцатью синими камнями всю ночь выпрашивала: дай поносить да дай поносить, у костра покрасоваться. Почему я и медальон зажала – сама не понимаю. Потерять его трудно, сломать ещё труднее: на крепкой цепи, перемежающейся узкими прямоугольными пластинами – тяжёлая, слегка неправильная восьмиугольная звезда с укороченными и загнутыми вовнутрь лучами. При полном отсутствии симметрии рисунка в этой чудовищной безделушке присутствует нечто её заменяющее, какое-то скрытое геометрическое равновесие, что ли. Камни, естественно, вывалились. Время всё, что смогло, покорёжило, но красоте почти не повредило. Странно, что в этой вещи красиво всё по отдельности. Вместе же – выглядит как-то непривычно, сплошная эклектика. Серебряная только цепочка, из любимого Катериной металла. А материал самого медальона – что-то невероятное. И неопределимое. По крайней мере – нашими неслабыми силами. Может, потому я его и припрятала: кто знает, а вдруг фонит... Цепь ему явно не родная. И как будто не очень-то и нужна. Потому что без неё это изделие вовсе не на медальон похоже, а на странноватый и тяжеленный, хотя и небольшой по размеру головной убор... Типа тюбетейки... Макушка должна быть – тяжеловес... Что-то из области фантастики.  

Остальные находки более или менее понятны, по крайней мере, не скрывают предназначения: вот на бусики мелких, непрозрачных и бесформенных камушков Катерина не позарилась, и я понимаю – почему. Ей украшения подавай. А эти бусы служили скорее всего чётками, и вся найденная в захоронении керамика тоже ни коим образом не посуда. Одиннадцать одинаковых предметов с лёгким намёком на орнамент, ёмкостью не более майонезной баночки и котелок со многими отверстиями в боках, типа курильницы. Олег Николаевич предполагает, что откопали мы знахарку или служительницу культа. Что ж, посмотрим по содержимому, наверняка в курильнице что-нибудь кроме землицы сохранилось. Она, кстати, единственно цела, ну, конечно, относительно... Майонезные горшочки раздавило почти вдребезги. В лагере попытаемся клеить, но большие фрагменты вряд ли получатся.  

Олег Николаевич – начальник экспедиции – не зря приучил нас разбивать лагерь как можно дальше от места раскопок. Лучше уж отмерять два с половиной километра туда и обратно, а лучше – пять, да ночевать зато спокойно. Всё-таки богопротивным делом занимаемся ради пресловутых плодов с древа познания. Отравленные эти яблочки...  

«Бортовой» журнал – подробное описание работ на лицевой стороне листка, выполняемое почти каллиграфически, – украсился с изнанки ежеутренними путевыми заметками. Телега мчится в темпе шага, а я сижу в телеге и на сплошных колдобинах испещряю странички стенографическими каракулями, которые в случае чего даже сама не расшифрую. Придумала, жаль, поздновато. С первого дня вожжаю туда-сюда инструментарий, жратву на перекус и свои недоброкачественные мысли. Скоро завершающий поворот, спуск с холма и вот оно – рабочее место, переход на лицевую сторону блокнота, до завтра, значит, пристанище скупых мечтаний и замороженных желаний... Уже стих пошёл, совсем сдурела.  

- Смотрите, абориген! – весело воскликнул Алик и тут же осёкся, оглянувшись на вьющегося вокруг Катерины Нура.  

Однако Нуру теперь не до обид. Нур оглох в последнее время. И ослеп. Жаль, не онемел только.  

Абориген выплыл из-за зелёного поворота на низенькой длиннохвостой лошадёнке, хвост прямо стелется по траве, а трава повсеместно чудовищная. Ещё и кусты есть, густые, колючие... Бедный горбунок. Что за хозяин?! Дороги ему мало... Видно, по нашу душу абориген явился. Картошку на водку менять. Или огурцы. Опоздал, однако. На исходе у нас горючее.  

- Старики говорят: обратно закапывайте, как было. Огни на могиле видели. Бабу белую видели. Плохо будет. Скот болеть будет. Закапывайте обратно.  

Абориген сказал речь и ответа ждать не стал. Помела лошадка хвостом по высокому белоголовнику.  

2  

Работали вчера ни шатко, ни валко. То ли абориген всем настроение попортил, то ли понимание пришло, что весьма логично завершается один из самых плодотворных периодов нашего поиска, иссякает стремительной лавиной обрушившееся везение. Раскопки практически свершились. И таким вот раскладом средне-удачливому археологу фортуна может сдать лишь однажды, после чего он автоматически выбывает из разряда средне-удачливых. Второго такого расклада можно вообще не дождаться, и этот уже закрывает карты.  

Короче, работали просто плохо. Даже Женя – наш виртуоз сапёрной лопатки – при зачистке нарушил бровку. А ведь совсем недавно он же, непревзойдённый солист, раз шестьдесят подряд брал улов, словно верхнее «до», не ошибившись ни миллиметром, да так смело, так красиво, так вдохновенно! Без лишних движений, как говорят его бывшие коллеги-пианисты.  

Вечером у костра, как всегда, пили. Кто – чай, кто – покрепче. Олег Николаевич заметил всеобщую задумчивость, грозящую перейти в медитацию, и в приказном порядке запретил сеять панику на корабле.  

- Значит так, – сказал он, – если у кого-нибудь возникнут проблемы с «гусями», у нас на этот случай есть Док. Проблемы решать строго конфиденциально. Общими обсуждениями коллектив не будоражить.  

Док хмыкнул, но вынужден был кивнуть. Дескать, ему исключительно необходима психиатрическая практика перед прохождением педиатрической ординатуры. Врачу, исцелися сам! Кого это намедни замутило, едва он прикоснулся кисточкой к увешанной побрякушками, словно исхудавшей до костей руки Прабабушки? Но плечами передёрнул и заявил, что в моргах и не того навидался. Однако кисточку бросил и от Катерины, устроившей шоу с обмерами, а потом бегавшей по всей территории в напяленных прямо с костей украшениях, – от Катерины начал заметно шарахаться. Так Нур остался без конкуренции. До чего везёт бабам – позавидовать некому.  

По палаткам разбрелись необычно рано, наверное, сказался вчерашний недосып. Не знаю, что они все в своих снах видали, но, судя по пробуждению, ничего, кроме затейливых кошмаров. Мне же и в бодрствовании впечатлений хватило: не то, что Доку, но и блокноту не доверю, пожалуй... Вот Катерину бы порасспрашивать, да нельзя, слово Олега Николаевича – закон. Надеюсь, сама расскажет. Она одна пожелала всем доброго утра, и это прозвучало подозрительно, потому что все выползли ещё до побудки, едва развиднелось, и без особого желания общаться, хмурые, как никогда. Даже Нур поутих, забыв свой рыцарский обычай: пришлось Катерине холодной водой умываться, хотя костёр полыхал уже давно. Однако цветочек для Катерины Нур всё-таки отыскал, попытавшись загладить свою вину. Когда он прикреплял его к петельке нагрудного кармана Катерининой штормовки, я захотела услышать из уст Катерины что-нибудь язвительное, например: «Не слишком ли вы, сударь, любезны?», но Катерина язвить не умеет. Не закончив ещё огорчительного вздоха: «Какое моё-то свинячье дело?», вдруг слышу от Катерины абсолютно мою интонацию:  

- Не слишком ли вы, сударь, любезны? – и Катерина руку Нура с неводворённым цветочком аккуратненько так с бюста своего выдворяет...  

Я внезапно озябла, как будто только в этот миг и начались настоящие кошмары. Ночь не в счёт. Но, подумав, поняла, что это и не кошмары вовсе. Что-то с нами всеми творится странное, это да. Но страшного-то ничего не происходит, нас просто учат, как примерно котят – носом в это самое... О чём я ночью думала? О том, что слова ничего не значат. Чувствуешь одно, а как произнесёшь или, чего доброго, ещё и запишешь – вот и пиши пропало. Конечно, может получиться и хорошо, и красиво, и даже правильно, а всё равно не то, чего хотелось изначально. Короче, я размышляла о преимуществах телепатии, когда любая мысль достигает цели не изменяя своей первоначальной эмоциональной окраски. Вот и за примером ходить не нужно. Каким образом Катерина меня услышала? И если она меня услышала, значит – можем?! Вот только кто же тычет нас носом и почему без постоянного результата? Не знаю, как там Катерина, а я телепатически абсолютно глуха. И сейчас – более чем когда-либо. Беспокоит то, что явь сегодня явная, но не слишком... И вообще, археологам, чтобы не свихнуться, необходим алкоголь. Или вместо него – цинизм неприкрытый. Кто не пьёт, тот ёрничает. Это аксиома. Однако и то, и другое помогать перестало. Из непьющих у нас в экспедиции только я, Катерина и маленькая (ну, оч-чень маленькая) часть группы школьников. А голова по утрам и у непьющих одинаково тяжела. Плюс к тому – подсознание высвобождается... В чём дело – не пойму, хотя предположение имеется. Нур палатки по вечерам травами окуривает – от москитов. Вроде бы и запах не противный, но не понравилось мне, как загостившийся на огоньке бродяжка носом за дымарём повёл. Нур, конечно, не сознаётся, но подозрения у меня зреют. Нам только наркоты какой-нибудь не хватало, мало пьянства повального...  

Сегодня до обеда будем рыться в отвале, и наверняка не напрасное это занятие: уезжать, так со спокойной совестью, ничего ценного бульдозеру не оставив. После обеда по плану дела интереснее: исследование содержимого курильницы и ковыряние Прабабушкиной маски подручными средствами. А вдруг маска алебастровая?.. Ведь не в Египте мы, а в Азии, и не во временах «позднего железа», а ещё-таки в «бронзе»! Материалов безо всякого алебастра – готовая диссертация. Кому-то. А что делаю здесь я, интересно? В детстве мечтала разыскивать сокровища затонувших кораблей, погружалась лет с десяти в книги сугубо исторические, да истории всё отнюдь не детские приключенческие. Любовь моя – древние морские державы: Египет, Греция, Рим... Школьные учителя, наверное, только после моего поступления в лучший ВУЗ страны вышли из транса, вызванного вопросами чересчур радивой ученицы... ВУЗ, кстати, тоже с отличием, но там я была такая не одна, удивления не вызывала... Удивительно, что уже последние троечники защитились, а я – нет. И на море никогда не была, даже отдыхающей, и работаю постоянно в поле. Защищаться на этом материале не хочу почему-то. В море душа стремится, ради этого вся жизнь затевалась, и во сне и наяву слышу, как оно в своих тесноватых берегах бьётся. Можно было бы ехать смело. Но боюсь, и прекрасно знаю – чего. Последней мечтой отравиться боюсь. На то и жизнь, чтобы подсовывать вместо волн тёплых средиземных волны холодные ледовитые... Это я неспроста о волнах. Но лучше по порядку.  

Вчера мы не стали закрывать на ночь палатку, марлей завесились. Думали, не так душно будет. От реки туман со светлого ещё вечера, прохлады сколько угодно, а вот дышать нечем буквально. Как такое могло сочетаться в природе – одной ей известно... Улеглись с Катериной. В марлевый проём виднелся угасающий костёр, и забытое дежурными ведро с остатками чая покачивалось над мерцающими углями. Ещё два шага обозримой темноты, а дальше темнота плотная, я бы сказала – материальная, оторви кусок и заворачивайся в платье-невидимку... Ничем и никем не нарушаемая тишина, которую при желании тоже можно было бы пощупать, явно настораживала: обычные хохот и ссоры, практически до утра не утихающие, даже и не начались почему-то. Тишина бывала здесь и торжественная, и настороженная, и просто тишина – без пафоса. Сегодня же не просто тихо. Трудно даже подобрать определение. Словно в пустоте. Космос... Река, катящаяся в ста метрах, не в счёт. Даже шёпот, даже шаги теперь различимы, а за первых дней пять все мы охрипли, потому что каждое слово надо было проорать друг другу многократно, и всё равно половину не слышали. Уже смирились. И вдруг словно пробки из наших ушей выпали, отошла река куда-то на третий план, наверное, привыкли мы к постоянному клёкоту и даже замечать его перестали... А теперь вслушиваюсь изо всех сил – и река не баюкает... Я с полчасика поворочалась с боку на бок и поняла бессмысленность ожидания признаков сонливости. Надо было прогуляться, разыскать Морфея в его логове. Тут недалеко – шагов триста... Там, где неимоверной толщины дерево над рекой распростёрлось. Крепко вцепились в берег мёртвые корни: весь лагерь с ветвей в реку ныряет, но ни раскачать, ни даже спружинить ногами не удаётся. Этому дереву все мы нипочём, оптом и в розницу... Берег основательно размыт рекой под его корнями, ствол висит над водой почти горизонтально. Не выросло же оно так? Но до последнего пути вплавь дереву ещё, видимо, далеко. Это я так думала, нашаривая в палаточном кармане фонарик и вытаскивая ватник из-под спальника. Выползла потихоньку наружу и побрела, по дороге зачерпнув в кружку тепловатого ещё чая. Бессонницы для меня дело привычное, но с самого начала этого вечера нечто неуловимое расставляло самые обыкновенные вещи не так, как им было положено. Я теряла то одно, то другое, хотя всегда держу свои вещи в порядке, граничащем с занудством, я принималась искать дорогу там, где её никогда не было, хотя весь лагерь до пяди, то есть каждый куст на его территории и каждая ямка выучены уже наизусть. Создавалось впечатление, что меня кто-то путает, разыгрывает. И этот «кто-то» – я сама. Может быть, поэтому вовремя не почуяла надвигающуюся опасность. То ли туман до такой степени искажает звук, то ли крыша моя бедная потекла... Сижу над рекой, а слышу море: нет проточного биения по камням, частого и звонкого, есть набегающий на берег шум размеренный и могучий. Более того, волны, накатывающиеся по-прежнему мощно, постепенно отдают суше свою территорию, они отдаляются, уходят от того места, где я сижу. Что это – отлив?.. – хихикнула сама над собой. Все наблюдения протекали в бодрствующих мозгах как бы параллельно спокойно текущим там же воспоминаниям... Причём обе линии временами пересекались в объединяющем их русле: вспомнила детство – зазвучало море, вспомнила свою безнадёжную попытку заменить наполеоновские планы непритязательностью личной жизни (было, оказывается, и такое!) – и эта кратковременная дурость немедленно подкрепилась чудесными, пронзительной красоты звуками... Словно дурость потребовала переосмысления... То есть, ещё одной дурости, граничащей с сумасшествием... Полной потери ума и всего присущего ему рационального и целесообразного... Явно слышу то, чего здесь, да и нигде быть уже не может. Горестные, похоронные крики птиц (мы прилетели вместе с грачами – хоронили свекровь), ровное гудение огня в русской печи, которую и в раскопе-то я прежде никогда не видала, шумное падение всех ухватов и заслонок по очереди... Ласковое похрюкивание – это поросята ходили за мной, как привязанные, сообразительнее собак оказались, сразу поняли, кто их кормит... Громкий, длинный клич колодезного журавля вернул в память ощущение сытой тяжести поднимающегося ведра... И тут меня захлестнуло сперва остро-пронзительное, а затем тихонько и беспомощно поскуливающее чувство потери всего, что считается основой жизни: наполненности, насыщенности, защищённости и спокойной уверенности в завтрашнем дне... Что же я нашла, удрав оттуда почти сразу же, что получила взамен?.. Снова космос... Пустота... Ни звука... Конечно. Это и есть свобода, та, которой алкала душа... Свобода выбрать, чего хочешь – хобби или хлеба... Причём, выберешь всё равно неправильно, потому что одно без другого счастья не приносит. Ну, и на фига мне такая свобода?!  

Так я сидела и сидела, всё глубже погружаясь в себя и вслушиваясь в свою природу, которая не переставала удивлять. Услышав шорох осенних листьев под чьими-то ногами, я уже не спрашивала себя, откуда на берегу сухие листья в разгаре лета... Оглянулась, посветила фонариком, увидела высокую женскую фигуру и рассмеялась. Фонариком можно было не светить. Во-первых, туман свет не пропускает, а во-вторых – её и так видно. Катерину ни с кем не спутаешь.  

- Заходи, – говорю, – чего стоять-то.  

Подвинулась на стволе, а она только головой качнула.  

- Заходи, заходи, – повторяю, – разговор есть.  

Тут она на основание дерева и наступила. Я чуть в воду не свалилась, потому что дерево вдруг заметно дрогнуло и затрещало. Сижу, боюсь шелохнуться, не дышу даже. А она постепенно растворилась, не удаляясь ни на шаг, как будто была сгустком тумана. Тяжеловастенький такой сгусточек...  

После этого таинственного исчезновения фантастика реальной жизни меня временно доставать перестала: ни моря мне, ни журавля колодезного. Всё помню, как с дерева сползала, как в палатке до утра ворочалась. Даже то помню, что кружку общественную на дереве забыла. Утром все кружки были в наличии, принёс, видно, кто-то. Только вот – кто?.. Я же поднялась первой – посуды, как всегда, половины нет, по палаткам растаскали. А к завтраку – всё в ажуре. Ужас весь в том, что нет никакого ужаса. И не было, если не считать момента, когда дерево затрещало, грозя рухнуть. Да и то моё состояние вряд ли ужасом называется, слегка туповатое удивление, скорее. Плюс нежелание купаться в предложенный момент. Водой меня не напугать, там я дома. Подумаешь, в телогрейке, с фонариком и кружкой. С камнем на шее выплыла бы. Остальное потом допишу. Уже поворот, пора за вожжи, спуск начинается.  

3  

Пишу после обеда вопреки сложившемуся обычаю: после сытного обеда по закону Архимеда... Хотя и обед был дрянь, и события развиваются так, что чувствую необходимость описывать всё, вплоть до обильно созревающих плодов нездорового воображения. Я никак не могу отделаться от ощущения, что неведомый «кто-то» или, ещё вернее, нечто неведомое размышляет обо всём вместе со мной... Или каким-то образом внутри меня... Но это ни коим образом не я сама... Подозреваю, что в нашем небольшом коллективе если не со всеми, то со многими происходит то же самое, настоящая эпидемия началась, все заболели на голову, теперь каждый из нас – ходячая иллюстрация: тут фобия, там – мания... И если бы можно было всё свалить на Олега Николаевича: запугал, дескать... Ан нет. Но лучше обо всём по порядку.  

В отвале, как и следовало ожидать, кое-что нашлось. Стоило бы ещё на разок перебрать эту кучу... Нашли Прабабушкину иголку или булавку – обломочек в три с половиной сантиметра. Чрезвычайно тонкая работа, относительно тех времён, конечно. Дамы, как я предполагаю, уши себе сначала булыжником пробивали: попробуй, примерь любую серьгу из раскопа – дырка в ухе должна быть не менее чем в полпальца величиной. А тут малюсенькая, можно сказать, иголочка – всего штуки три современных штопальных, так называемых «цыганских», если сложить вместе... Да, человечество учится постепенно... Тому ли – вот вопрос вопросов... Лучше бы извилины в мозгах оттачивало, чтобы жить припеваючи не только без всяческих иголок, но чтобы и всё остальное движение нашего прогресса можно было упразднить беспроблемно: ни машин тебе не нужно, ни телефонов... А зачем они тогда? Если с мозгами управиться, то человечеству даже носы, глаза, уши, а также сердца, печёнки и прочий ливер ни к чему. Захотел – полетел, куда нужно, а соскучился – поговорил с друзьями чисто подсознательно, где бы они ни находились на тот момент, в самом прямом смысле – мыслями обменялся... Вот жизнь наступила бы! Сказка, да и только... Ни спать, ни жрать, ни чего ещё остального не нужно! Абсолютная духовность через торжество разума!  

Так я размышляла, рассматривая несчастный кусок первобытного металла... И тут как будто кто-то расхохотался прямо мне в ухо, не то, чтобы громко, но так страшно, настолько безнаказанно-ехидно, что я почувствовала, как моя кровь застывает в жилах... Не могу обозначить это состояние менее выспренно... Даже от воспоминания шкура стала дыбом...  

Наверное, я побледнела или повела себя как-нибудь странно, потому что все тут же заторопились в лагерь, и только там несколько успокоились. Часа два народ купался, ныряя с незыблемого дерева, после чего даже я несколько повеселела. Дежурная «кирзуха» (каша перловая из брикетов) опять значительно пригорела, но к ней отнеслись с прежним юмором, то есть поели, сколько смогли. Зато суп был с рыбой – поймалась одна какая-то, самая глупая, потому что молоденькая совсем... За чаем любопытствующие собрались в кружок, и Олег Николаевич торжественно водрузил посреди стола сосуд, условно названный курильницей. Очистили щёткой остатки землицы, рассматривая неприхотливый орнамент, поковырялись в боковых отверстиях и на кусок полиэтиленового мешка приготовились извлекать содержимое. Зачерпнув ладонью предварительно разрыхлённый верхний слой, Олег Николаевич вдруг зажмурился и отшатнулся. Но поздно. Взметнувшийся из недр горшка вихрь запорошил ему лицо, насорил всем в чай и улетучился. Мы остолбенело глядели, как Олег Николаевич, отплёвываясь, бежит к реке умываться. Происшедшее так и осталось необсуждённым, потому что проделки реальности полностью заслонили невинные шуточки мистики. Присутствующие не успели обрести дар речи, а я уже мчалась с ключами в хранилище, чтобы посмотреть на поведение остальных находок. И что я вижу! Нет ни одной настоящей ценности – отсутствуют! Ведь в полдень вернулись, я всё осмотрела, составила опись обнаруженного в отвале, выдала Олегу Николаевичу курильницу, после чего – закрыла, да, конечно, обязательно, опутала вход цепью и закрыла палатку на ключ! Итак, пропали: маска, медальон, чётки, склеенные черепки наиболее сохранившихся «майонезных» горшочков (фрагменты, естественно), всё и не перечислишь... Исчезли птичьи косточки, например... Ну, кому понадобится эта мелочишка из Прабабушкиного гардероба? Масочка, медальончик – понятно, их хоть сейчас выставляй на «Сотби»: в течение парочки ближайших пятилеток весь университет и не вспомнит о постоянных временных трудностях родного государства... Естественно, никто бы их туда не выставил, у настоящего учёного, даже и постсоветского, ручонка на такую подлость не поднимется... Потому что этими реликвиями надо самостоятельно владеть, любые деньги рядом с ними – тьфу! И растереть... Это всё я, видимо, громко высказывала вслух, потому что Нур воспользовался небольшой паузой в этом речитативе, презрительно отметив самое мелкое из моих недоумений, приподняв его из массы всеобщего.  

- Птичьи кости – атрибут шаманской силы, – с умным видом изрёк он, – особенно кости водоплавающих птиц, знающих дорогу как в верхний мир, потому что летают, так и в нижний – ныряют они туда, знаете ли...  

- Я тоже ныряю! – заорала я. – Да кому это теперь пригодится? Кто по этим твоим мирам шляться собирается? Ведь всё куда проще и противнее: опять иностранцам продадут бесценный материал за два пузыря водки! Аборигены проклятые!  

Нур обиделся и сел в стороне, сжавшись в маленький тугой комочек.  

Ага, правды не любит! Ишь, расповадились сбывать курганы для раскопок кому попало, абы платили. За сущие гроши, с почасовой оплатой, то есть чем быстрее раскопаешь, тем дешевле обойдётся... Разор для науки! Местные административные царьки совсем обнаглели, а буржуи поганые всю область изрыли, гады, свободу почуяли...  

Катерина тронула меня за плечо:  

- Конечно, ты права... – сказала она, – И как всегда – почти во всём... А это ты как объяснишь? – она кивнула в сторону курильницы и вдруг испуганно остановила взгляд:- Смотрите! Смотрите все!  

Я обернулась и не поверила своим глазам. Курильница, чуть слышно шипя, медленно разваливалась, нимало не стесняясь того, что за её беззаконными действиями наблюдают полтора десятка убеждённых атеистов, материалистов и ёрников. Из её нутра явно не прекратилось курение и, что совершенно невыносимо признать, движение воздуха показывало курение на все четыре абсолютно противоположные стороны. Вот распались четыре неровных черепка. Слежавшаяся земля, секунду-другую подержав форму, неторопливо осела живописной кучей, потекли мелкие, как песок, частицы и, по-змеиному шевелясь, растеклись так, что крупные, высоко торчащие части сосуда почти полностью скрылись под слегка подрагивающими кольцами земли. Четыре почти равные кучки получились. И далековато, слишком далеко от центра. Значит, реальность перестала подчиняться физике, химии и математике. Мы молча смотрели, как мало помалу угасало курение, когда между вторично остолбенелых нас возник Олег Николаевич и грозно сказал, глядя почему-то на останки загадочной курильницы:  

- Значит, так. Знать ничего не хочу. Слушать версии – тем более. Чтобы мне сегодня до захода солнца пропажа была на месте. Полностью – по реестру. Иначе буду казнить. Всех! Задача ясна? Действуйте.  

И ушёл, вместе с глазами умыв, очевидно, и руки, как Понтий Пилат. Ушёл в деревню. По самогонку, поди, водка-то у нас ещё вчера кончилась.  

4  

Что делать, каким образом управляться с ситуацией – вряд ли кто-нибудь знал. И я тоже. Но единственно верный шаг к овладению практически любой ситуацией был мне известен и действовал наверняка: надо чем-то занять детей, и если не успокоить, то хотя бы отвлечь, чтобы не путались под ногами, а потом уже видно будет, в какую сторону направить второй шаг. Катерину и Дока я возьму себе, а у школьников пусть пока Нур верховодит, больше всё равно некому: Женька с Аликом явно не лидеры, хотя и несколько постарше.  

- Нур, прости, пожалуйста, – схитрила я, – ну, нервы сдали. Сам видишь, что дело ясное, что дело тёмное. Надо искать выход из этой пещеры. Может, посоветуемся? – и, дождавшись утвердительного кивка, заорала, что было сил: – Народ! Все ко мне!  

Нур лишь тогда с неторопливой важностью поднялся на ноги, когда весь лагерь сосредоточился вокруг и даже слегка поутих.  

- Здесь нельзя говорить, – важно предупредил Нур, – ОНА услышит.  

Все почему-то сразу догадались, кого это он именовать остерегается.  

А я охотно прикинулась дурочкой:  

- Кто это – ОНА?  

- Душа-тень, – словно сквозь зубы объяснил он. – Вообще-то они не вредные, но с собой увести могут. Главное, под капюшон не заглядывать, там всё равно пустота, и шелеста не слушать.  

- Какого ещё шелеста? – тут я по-настоящему насторожилась: неужели похожая на Катерину туманная Белоснежка по всей территории листьями шуршала, и всё это не лично мои галлюцинации?  

- Здесь нельзя говорить, – повторил Нур твёрдо, – ОНА нас и так уже вычислила.  

- А пойдёмте на дерево! – предложил кто-то из школьников.  

Я не успела возразить, поскольку толпа стремительно потекла к берегу. На дерево взгромоздились всей экспедицией, исключая только начальника. Оно и теперь не шелохнулось. Начали обсуждение. И каких только версий в объяснение случившемуся тут не прозвучало! Ну, думаю, ещё разок посмеюсь и кивну Катерине на выход, пойдём в лагере великий шмон вершить. Не могли ведь громоздкий и тяжёлый ископаемый материал далеко унести, никто из лагеря не отлучался после того, как хранилище было мной проверено... Значит, ценности спрятаны где-то в палатках или поблизости. Но слезть с дерева почему-то не представилось возможности, а виновато, как всегда, любопытство проклятое... Каждый из нас носил почти на виду, как знаки отличия, приметы всё тех же галлюцинаций – я их чуяла по маленьким совпадениям словечек, по самым незначительным подробностям, через самоё дыхание, прерываемое эмоциональной переполненностью. Я с минуты на минуту ждала, что народ поддастся, наконец, соблазну откровенности... Не тут-то было... Неразгадываемых намёков становилось всё больше, и только. Но сама мистика, то есть маломальские сакральные знания обошли стороной всю нашу компанию, хотя знания общеисторические оказались неожиданно обширными даже у школьников. Однако помочь этот мусор в данной ситуации нам не мог: ритуалов досконально не знал никто, даже Нур с его богатой фантазией совершенно не убедил.  

-Может, лучше приоткроешь секрет своего дымаря? – съехидничала я.  

Он помялся. Коллектив нетерпеливо ждал ответа.  

- То одна трава, то другая. Экспериментирую.  

- И записи, значит, ведёшь?  

- Да нет...  

- Далеко же твоим экспериментам до науки... Ну, перечисли конкретно, что помнишь. Это важно. Иначе бы не спрашивала.  

- Знаю, на что намекаете, – снова обиделся Нур, – на коноплю, да? Не буду отпираться, да, добавлял. Два или три раза. И один раз белладонну. Хотя и предполагал заранее, что из этого может получиться.  

- Когда именно добавлял? – наверное, слишком заинтересованно спросила я, и это его отпугнуло.  

- Не помню.  

Осталось только съязвить:  

- Одно могу точно засвидетельствовать: на помеле никто не летал, а вот голова по утрам у всех болела. Так, Нур, и запиши.  

- А давайте этот эксперимент продолжим! – загорелась идеей школьница Лена, – Шаманы всегда только под крутым кайфом работают! Вот и мы тоже нанюхаемся и спросим, куда делись Прабабушкины цацки!  

Ого, как это правильно, что я не оставила их без присмотра! Уж они оторвались бы на полную катушку... Я хотела возмутиться, но так и застыла с раскрытым ртом, потому что Катерина неожиданно горячо глупую девчонку поддержала:  

– Да! Правильно! Надо спросить у подсознания! Нур, чеши за травой! Бегом! Чур, кайф ловлю я, а вы меня блюдёте изо всех сил.  

- Погоди, Катерина, ведь травы недостаточно, нужен бубен, обязательно. И проводники. – Нур озадачился, значит, идею принял.  

- Ничего, в ведро постучу! – окончательно вскипела энтузиазмом Катерина, – А ты, ты и ты – быстро в деревню и гусёнка с озера конфискуйте. Двое ловят, третий на стрёме стоит. «Задача ясна?» – передразнила она начальника экспедиции, отчего все испуганно заоглядывались, а Катерина рассмеялась: – Вперёд! Заодно и суп сварим нормальный...  

Я опять не успела возразить. Дважды повторять нашим школьникам иногда не приходится. Если бы им предложили лопатой поработать... У них предел мечтаний вот здесь: «Подъезжаю, прикинь, на мерине («Мерседес», значит), копыта набок (разворачивается перед зрителями)...», словом, им красиво жить не запретишь...  

Пока добывались ритуальные атрибуты и снадобья, оставшиеся на дереве решили составить подробный план задуманного мероприятия. С час составляли его устно, но коллективная память страдает чересчур творческим сумбуром. В тетрадке записывали – и плыли черновики по течению реки гусиными стаями... Потом из-за пазухи конопатого отличника-предпринимателя появился настоящий гусь со свёрнутой шеей. Долго придумывали способ приготовления костей, пригодных для акта шаманизма. Сварить и обглодать? «Обстругать», как выразилась школьница Лена, сырыми? Выбрали способ наиболее садистский: «обструганные» сырые кости поместить в муравейник до приобретения ими полной кондиции. Выбрав способ, долго не приходили к согласию относительно выбора самих костей... Тем временем бедную птицу ощипали и украсили перьями Катеринину штормовку. Опалив жертву на костре, ей распотрошили брюхо и по расположению внутренностей попробовали гадать. Нормальная была гусыня. Молодая ещё. Всё на месте. На первый взгляд. Поскольку он, взгляд то есть на гусиные внутренности, у большинства оказался первым, многие поняли, что постараются сделать его последним. Препарировал гусыню Док. Странно мне после этого, что свежих трупов можно бояться или же брезговать меньше, чем трупов тысячелетней давности. Док был в ударе... И по локоть в крови... Диагноз: без патологии, смерть насильственная, путём необратимого повреждения шейных позвонков.  

«Значит, найдём, – обнадёжились мы, – если у гусыни всё оказалось в порядке.»  

5  

По свежим следам не смогла дописать. Теперь, когда события кончились (только вот кончились ли?), их плавный ход восстановить, боюсь, не получится. Да и не было никакого плавного хода. И сами события плавностью не отличались, а уж подводные течения вообще исследованию не поддаются...  

...Крылья и почему-то именно правая нога птицы уже шлифовались в ближайшем муравейнике, остальной же криминал благоухал на костре бульоном, когда вернулся Нур с полным рюкзаком травы. Понемногу смеркалось, и он, взяв фонарь, ушёл от всеобщего любопытства в разорённую и по этой причине даже не застёгнутую палатку-хранилище, чтобы перебрать свои снопы тайно. Наверное, он успел к своим аксакалам на консультацию, потому что наш сценарий забраковал в первом чтении. Заварил часть травы в кружке и дал Катерине выпить, ещё одну часть уложил в дымарь. Потом заставил нас бродить вокруг костра по часовой стрелке, а Катерину направил в противоположную сторону внутри круга. В ведро стучал сам. Дымарь раскочегарился, как паровоз, но обещанный кайф ловили комары, а не Катерина, насекомые вообще должны были вымереть в радиусе не менее километра... Весь наш хоровод тоже кайфовал от аромата варёной гусыни и буквально захлёбывался слюной. Кто-то очень кстати вспомнил про муравейник. Сбегали, посмотрели на некондиционные ещё кости и общим собранием порешили отложить затеянный ритуал на время после ужина. Снова наползал туман, и быстро-быстро темнело. Зато яснее стала причина судорожной возбуждённости сплотившейся вокруг костра кучки юных мародёров и осквернителей могил: Олег Николаевич не пришёл, как хотя солнце давно скрылось. Его отсутствие обсуждалось и объяснялось в свете полученных мистических знаний, разумеется. «Прабабушка увела!» – эта фраза звучала почти обыденно. Сейчас были бы рады, явись он с орудиями пыток, как обещал. Ему оставили, вопреки обычаю, и бульона на донышке, и кусочек мяса чисто символический (хвостик от гусыни)... Зато Катерину вообще не кормили: её, голодную, засунули носом в дымарь, а сами долго чаёвничали, выкрав у меня под шумок вместе с вымоленной баночкой повидла две банки сгущёнки и с полкилограмма шоколадных конфет, предназначенных строго начальству и не на общественные денежки приобретённых... После такого ужина ходить кругами стало тяжело и лениво. Энтузиазм угасал на глазах, костёр тоже. Народ нагло расползался по палаткам. Ожидать подсказок подсознания остались мы втроём: Нур, Катерина и я. Недолго ждали. Катерина протянула руку вперёд и отчётливо выговорила фразу на абсолютно незнакомом языке. Мы проследили за её рукой и непонятную фразу мгновенно перевели на язык всем доступный – первобытно-общинный. Палатка-хранилище рассыпала во все стороны яркие голубые огни. Свет, пульсируя, не прекращался и постепенно желтел, но мы уже не хотели быть даже наблюдателями: одно мгновение работали наши лужёные глотки, а в следующее – ноги. Мы мчались в разные стороны, не разбирая направления, буквально летели по исключительно пересечённой местности, сопровождаемые воплями посыпавшихся из палаток обжор.  

Отбежав с километр, я как бы проснулась от лунатического сна. Вот ведь, не было в застойные времена никакой нечистой силы! Бомжей не было! Нищих не было! Даже секса такого повального не было! Зато зарплата была. Освободились, называется...  

Ругнулась, да и побрела обратно в тумане, безуспешно пытаясь вспомнить, куда побежала Катерина, куда побежал Нур и вообще – побежал ли он... На подходе увидела, что свет в лагере не погас. Он переместился на другой край и сконцентрировался в три довольно мощных пучка. Увиденное не остановило. Напротив, я вознамерилась пощупать то, что там имеет наглость светиться, и если у этой наглости найдётся хоть одна морда, она по этой морде получит...  

Светилась милицейская машина. Две фары впереди, одна сбоку. За гусем, не иначе. Поздновато только. Ну, что делать, надо было идти объясняться: вещдоки в ведре, ничего не попишешь.  

А у машины стоял Олег Николаевич, окружённый необычно сытыми подопечными, лица у которых даже в туманной полутьме удовлетворённо сияли.  

- Значит, так, – сказал мне Олег Николаевич, – за шуточки буду вам должен.  

- То есть?.. – не поняла я.  

- Вот именно! – отрезал он и отвернулся.  

Я не решилась немедленно просить о внесении ясности. Постепенно сама пойму.  

Два милиционера вынырнули из хранилища. Что, нечистая сила, и ты против властей сдохла? Палатка как палатка, без малейших признаков источника голубых огней... Милиционеры принесли протокол, куда уже успели переписать мои реестры.  

- Все вещи в наличии! – не подумал козырять старший и чуть менее сердито спросил: – Мелкие кости будем пересчитывать? Их там миллион.  

- Не надо, – махнул рукой Олег Николаевич, – спасибо. Извините за ложный вызов. Вот эти черти попутали.  

- Бывает... – почти вежливо ответил старший. – Воспитывайте.  

Теперь можно готовить почву для объяснений. Для удобрения этой почвы мне срочно понадобился Нур, но его нигде не было. Костёр снова полыхал, страстно обнимая ведро со свежей «кирзухой»: стресс пожрал энергию, полученную от краденых гуся и конфет... Я продолжала поиски. И нашла. Нур, оказывается, за водой для чая был послан. А принёс сногсшибательную новость в пустом ведре:  

- Дерева-то нет на месте...  

- Пошёл ты... – не сдержался Олег Николаевич.  

А вот я Нуру сразу же поверила. Потому что знала, что начавшиеся чудеса так быстро никогда не кончаются. И крайне редко они кончаются благополучно...  

У меня голос не сразу прорезался:  

- Там Катерина! – хрип перешёл в визг: – На дереве Катерина!  

Дерева, действительно, не было. И Катерины, естественно, тоже. А Катерина не уронила бы это дерево в одиночку. Ей помогли, и я знаю – кто. Для чего же понадобилось мифической белой бабе наше незыблемое дерево, куда она с ним?.. Самое интересное, что моим рассуждениям очень легко поверили. Это удивительно, но белую бабу, оказывается, видели все. Некоторые умудрились с нею даже побеседовать...  

Всю ночь мы искали Катерину, а она тем временем дрейфовала по пустынным зигзагам ледяной, бестолково бьющейся о берега реки, пока не почувствовала себя в состоянии от дерева оторваться. Еле выплыла. Пришла в лагерь поздно утром, дрожащая от кончившегося кайфа и начавшегося воспаления лёгких. Тут уж Док проявил себя! Завёрнутая во все имеющиеся одеяла Катерина многословно и связно бредила целые сутки на том же, никому не знакомом языке (ну, ни словечка!). Док вливал и вливал в неё медикаменты, и внутривенно, и внутримышечно, то растирал её вдруг найденным в неприкосновенной заначке спиртом, то отпаивал тёплым чаем с круто заваренным сухим молоком... О себе совершенно не заботился: не смыкал глаз и от Катерины не отходил, за что я не забывала и его кормить время от времени... Как всё-таки хорошо проявляет человеческую сущность стрессовая ситуация! Яснее рентгена! Блин, отличнейший док нам попался, и почему я об этом узнаю только сегодня?  

6  

К следующему утру Катерина заговорила, наконец, по-русски.  

Ей было чего нам порассказать... Но говорила она почему-то не с нами.  

- Кирпич есть, – шептала она, – даже два. Там, у костра, сама возьми. Да нет, не нужны... Мы же завтра домой...  

- Точно! – вслушался Док, – Нур, ну-ка быстренько, нагрей кирпичи и заверни в телогрейку, будем ей ноги греть.  

Нур послушно взвился от палатки. Через некоторое время он принёс один кирпич со странными объяснениями.  

- Было два... – пожимал он плечами, – только что было два... Я один положил в костёр, оборачиваюсь, а второго уже нет...  

- Значит, так! – обозлился Олег Николаевич. – Докладывай. Куда же он делся?  

- Не знаю. И минуты не прошло, как я обернулся. Только что было два...  

- Вот именно! – заорал Олег Николаевич и выскочил наружу.  

- Значит, так! – поискав интонацию повнушительнее, крикнул он. – Кто взял кирпич – верните немедленно! Иначе я за себя не отвечаю!  

Буквально на последнем восклицательном знаке наш начальник громко охнул от боли, влез в палатку и немедленно разулся. Большой палец на правой ноге уже посинел и прямо на глазах раздувался вширь. Олег Николаевич тихо матерился, а мы вслушивались в ещё более тихое чужое хихиканье внутри каждого из нас, а чужое потому, что никому и в голову бы не пришло самостоятельно ехидничать в данный момент.  

- Ушиб, – констатировал Док. – Надо холодное приложить. Ну-ка, быстренько. Сбегай на речку, Нур.  

- Нет уж, – едва не заскрипел зубами Олег Николаевич, – сиди здесь. Нет, пойди, подбери кирпич. Он тут, в двух шагах, валяется... Как я его сразу не заметил? Перешагнул, наверно, а на обратном пути запнулся...  

Олег Николаевич выговорил всё это, почему-то глядя в пол... Мы переглянулись, покачали головами, но возражать не решились. Нур поспешно полез на выход.  

Катерина изумилась:  

- Вам что, кирпича жалко? Да пусть забирает!  

- Кто пусть забирает? – сердито поднял голову Олег Николаевич, но с больным человеком спорить не стал, – Да пусть, конечно, жалко, что ли.  

И Нур снова не нашёл кирпич... Олег Николаевич понял это по расстроенному выражению азиатского лица, осторожно заглядывающего в палатку, и махнул рукой, прикапываться не стал.  

После обеда за Катериной пришла вызванная Олегом Николаевичем машина, Док быстро выздоравливающую Катерину не смог оставить без присмотра и уехал тоже. Нур почти сразу после всех этих горестных проводов нас покинул: ушёл домой, в деревню. Ужинали мы как-то скучно, ночевали беспроблемно. Назавтра, в последнее полевое утро, за завтраком царило почти полное уныние, несмотря на выставленную мной «министерскую» хавку: кофе со сгущёнкой и остатки печенья «Привет». Дежурная каша не елась совсем, и Олег Николаевич громко сердился, обещая разделить кашу на порции для последующего внедрения за каждый шиворот... Но, видимо, сердитость у него поиздержалась за сезон... Никто не то, что послушаться, хотя бы шагнуть в сторону каши не соизволил. Я тоже задумчиво гоняла шкалу настройки Катерининого радиоприёмника и аппетитом не хвасталась.  

- Как мы объясним всю эту чертовщину хотя бы самим себе? – тихонько спросила я унявшегося, наконец, Олега Николаевича. – Что это было, например, с курильницей?  

- Значит, так, – неожиданно быстро ответил Олег Николаевич. – Прабабушка была дамой чрезвычайно энергичной. Тело, как всегда, умерло, а энергия никогда не умирает, она сконцентрировалась в самой важной ритуальной посудине. Я нарушил оболочку – вот и всё. Летает теперь где-то, влияет на чью-то психику.  

- Вы это серьёзно? – не поверила я.  

- А хрен его знает! – честно признался он и отобрал у меня приёмник, пытаясь закрыть тему нашего разговора.  

Закрыть, однако, не получилось. Сквозь помехи прорезался хорошо знакомый нам говорок высокого археологического светила по кличке «Птеродактиль»:  

- Нынешнее состояние археологии ставит на повестку дня вопрос о всемерном, повторяю – всемерном сокращении числа раскопок, и это не должно сказаться на плодотворности археологического поиска. Скорее, наоборот. Сибирским археологам можно заняться исследованием истории отдельных компонентов материальной культуры региона, созданием методологической базы и научного аппарата...  

- Ничего себе... – обомлела я.  

- Вот именно! – с горечью проворчал он и перевёл приёмник на прежнюю музыкальную волну, где металлическая музыка кончилась, сменившись веселящимся голосом диск-жокея.  

- Ну и времена! – констатировала я. – Свобода проклятая... Лётчикам не летать, археологам не копать... Где обещанный выбор? Чем заниматься?  

- Давай подвигай попой! – заорал в ответ приёмник.  

Мы с Олегом Николаевичем взглянули друг на друга и поняли, что это единственный дельный совет на фоне полученных в последнее время. Но чувство юмора не в состоянии заменить все остальные чувства, он может только подменять собой некоторые неизжитые первобытные рефлексы, да и то изредка. Как всё-таки хорошо, что судьба дала мне в руки лопату, а не крупнокалиберный пулемёт!  

Тут я вспомнила, что некая очаровательная бледная немочь тащит сейчас куда-то далеко вбок наше незыблемое дерево, кирпичи и Бог знает, что ещё она в нашем краю насобирала... Жаль её почему-то. Или не её даже, жаль, что знакомство с нею оказалось таким коротким и продолжения не предвидится... Сколько осталось безответных вопросов с обеих сторон! Одно радует, что телепатия к нам так и не прилипла, даже к Катерине, и далее жизнь у всех нас потечёт традиционно, без особых треволнений и, что особенно обидно, без повторения удач...  

Прости нас, Прабабушка, за подозрения, ведь это не твоя колдовская воля превратила лучшую нашу экспедицию в самую что ни на есть распоследнюю... Это опять-таки свобода проклятая тому виной. Причём, свобода, никогда не бывшая нашей общей... А все эти сумасшествия... Прабабушка тут вообще ни при чём... Виновата потерянная в этих местах тюбетейка, которой Прабабушка какое-то время владела. А чем ещё эта вещица успела послужить до того, как стала медальоном – никто уже не узнает. Мы её вернули владелице, вдруг пригодится... Вечность по своей природе изменница, потому что длинна... Это мы всё время торопимся...  

А воздух так свеж и прозрачен, туман уже рассеялся даже над осиротевшей без нашего дерева рекой... (Это был вяз, наверное.) Сильно пахнет цветами таволги, рядом с этим запахом даже тропическая орхидея отдохнёт... И совсем немножко пахнет камфарой от нашей с Катериной палатки, уже свёрнутой и уложенной среди других на всё ту же многострадальную телегу.