Ничто, кроме птичьих трелей, не нарушало тишины в райских кущах. Святой Пётр тихо прошёл через рощицу и осторожно выглянул на поляну. Нет, не завершена ешё беседа Иисуса с Господом. Святой Пётр так же тихо вернулся к себе. Тем временем, разговор на поляне продолжался:  

– Твоя воля была, Господи, чтобы пожертвовал я собою во спасение душ человеческих. Страшно было мне идти на муки, но подчинился я воле Твоей. И что же теперь? Чёрные души не стали светлее. Светлые души не обрели покоя и радости. Тот, кто чист был перед Тобою, воспротивился и ужаснулся моей жертве, а приняли и приветствовали её лишь те, которые не заслужили спасения. И сейчас Ты вновь велишь мне идти к людям? Но что же смогу я изменить? Не в моих силах отделить плевел от зерна, тёмное начало от светлого. Да и силы мои на исходе. Великую муку пришлось принять мне, не выдержу я более. Если нельзя мне не идти опять к людям – что же, подчинюсь я, выполню волю Твою. Но не требуй от меня новой жертвы. Дай мне простую человеческую жизнь среди обычных людей.  

И ответствовал ему Всевышний:  

– Горько слышать мне упрёки сии, дитя моё. Да, не станет зло добрее от пролития крови безвинной. Нет, не возрадуются праведники жертве искупительной. И всё же удел наш таков – тревожить человечество днём и ночью, в сёлах и городах, на суше и в море, пробуждая его совесть. Ты просишь для себя простой людской судьбы, но в твоих ли силах выдержать обыденность? Тебе самому решать, где, когда и в кого ты воплотишься. И да сбудется пожелание твоё волею моею.  

Задумался Иисус.  

– Прежде всего, пусть свершится это много-много веков спустя. Тогда, когда не будут более люди распинать невинных на крестах, бросать на съедение диким хищникам, стравливать их между собою на потеху толпе.  

– Да будет так.  

– Не желаю больше жить в Палестине. Горяч воздух, обжигающа земля там. Возбуждают они кровь, не давая покою ни днём, ни ночью.Да будет мне воплощение где-нибудь в Европе. И пусть осуществится это в какой-нибудь тихой деревушке, позабытой сильными мира сего.  

– Быть посему.  

– Не желаю быть больше евреем. Народ этот по самому рождению своему возбуждает против себя все силы зла мирового.  

– Да будет так и не иначе.  

Наступила пауза. Казалось, всё предусмотрел Иисус, обо всём позаботился. Но вот ещё одна мысль пришла ему в голову:  

– Незачем мне в новом воплощении быть мужчиной. Мужчина всегда и за всё в ответе. А с женщины и спрос совершенно иной.  

* * *  

Снаружи гудел студёный зимний ветер, доносился волчий вой, но в заботливо протопленной крестьянской избе было тепло и уютно. Глава семейства хмуро поглядывал на жену, кормившую грудью новорожденную девочку. Дочь – что за работник? Её дело – рукоделье. А как вырастет да выйдет замуж – так и вовсе покинет отчий дом, уйдёт от отца с матерью, да ещё приданое с собой заберёт.  

Жена словно угадала его мысли:  

– Сыновья у нас уже есть, а теперь будет и дочка-красавица. Мы ещё не нарадуемся, когда со всей деревни женихи под наши окна соберутся. А до тех пор – и в избе приберёт, и хлеб испечёт, да и рукоделье вещь не последняя.  

Муж только сердито засопел в ответ.  

За стеной, в курятнике, вдруг запели петухи, и соседские ответили им. Странно, с чего бы это они? До рассвета ещё далеко. Старики говорят – примета есть такая... к великой радости. Откуда в нашем тихом селении может быть радость, да ещё великая?  

Жена подвинулась поближе к мужу и обняла его свободной рукой:  

– Давай назовём нашу девочку каким-нибудь необычным, удивительным именем, которое будет искриться и сверкать, и пусть будет оно таким же красивым, как наша доченька!  

– Нет уж! Ни к чему все эти затеи! Дадим ей самое простое имя! Назовём её Жанной! – недовольно проворчал отец семейства, простой французский крестьянин Жак Дарк.