В начале прошлого века, в верховьях реки Бии стоял аил , называемый Чонурак. Жил в том аиле юноша по имени Санак, и было у него три старших брата – Сыгыр, Акай и Дьекенек. Сыгыр и Акай уже нашли себе жен и жили, что называлось «своим умом» – пасли скот на каменистых горных склонах, все делали по старому укладу, как наказывал покойный их отец. Дьекенек был на два года старше Санака, но пока что не думал о свадьбе. 

Чуть поодаль от их аила протянулась невысокая ограда, за которой виднелись покатые крыши изб. В самой крайней из них жил дядька Варлаам Бегеев. Несколько лет назад он переселился в построенный на русский манер бревенчатый дом, а юрту свою сжег. В аиле его считали чудаком, братья Сыгыр и Акай при встрече всегда посмеивались над ним, не являя никакого уважения к его сединам. Старик же в ответ только мирно улыбался, да качал головой. 

Как-то, в конце весны, Санак проезжал мимо дома Бегеева и застал старика во дворе. Тот чередил своего лучшего коня. Он даже достал из своего сундука нарядную уздечку с серебряными бубенцами, и новое седло. 

– Что поделываешь, старый шайтан? – по привычке, подражая старшим братьям окрикнул он его. 

Дядька Варлаам поднял голову и обнажил редкие зубы: 

– Будь здоров! Да вот, собираюсь в Созоп, на большой праздник! 

Приветливость старика смутила Санака. Стыдно ему стало за «шайтана». 

– А что за праздник такой, дядька? – спросил он уже дружелюбнее. 

– Поезжай со мной – увидишь! – кивнул старик. 

Юноша ненадолго задумался. Предложение показалось ему заманчивым. Любил он праздники, на которых можно было всласть напиться кумыса, попеть песни, да показать свою молодую удаль. Но что-то подсказывало ему: дядька Варлаам говорит о чем-то другом. В конце концов любопытство взяло верх. 

- Якши! – сказал он. 

Старик Бегеев обрадовался, быстро снарядил коня и вывел его за ограду. 

- Только знай! – предупредил он неожиданно-строго. Делай все в точности как я скажу. Первым рта не открывай, да смотри внимательно. 

«Ну вот, – сказал себе Санак. – Никакого веселья». Однако же ему стало еще интереснее, что за праздник такой – без игрищ и забав. 

Путь до Созопа был неблизкий. В дороге, дядька Варлаам разговорился, расспрашивал юношу про его жизнь, про братьев, про хозяйство. Санак отвечал неохотно. О чем рассказывать? Скучно и скорбно бытовал старый аил. Кочевая жизнь, переменчивая, прерывистая отучила их от глубокого созерцательного размышления. Привычны были для них голодовки, когда по легкомыслию своему не делая припасов, они оставались почти вовсе без еды и собирали древесную кору и былье, чтобы хоть как-то прокормиться.  

Но вот приехали на место. Санак смотрел по сторонам, забыв про данное старику обещание не открывать рот. Никогда не видел он такого скопления народа – даже в те разы, когда братья брали его на базар, выменивать лошадей. Люди разных сеоков из разных аилов,– все нарядно одетые стекались к высокому деревянному дому, увенчанному крестом. «Вот он – дом русского Бога, – понял юноша». 

Дядька Варлаам спешился, стреножил свою кобылу, и взял коня Санака под узды. 

– Слезай, – сказал он весело. – Оставим лошадей вон у той коновязи. Не бойся. Здесь не уведут. 

Словно во сне двигался Санак среди всего этого великого собрания. 

– Абыс Михаил приехал. – рассказывал между тем Бегеев. – Сегодня большой праздник, называется «Троица». Это – великая радость для всех нас! 

Он уверенно шел вперед, сквозь толпу, в которой, однако, не было никакой толчеи. Наоборот встречные узнавали дядьку Бегеева, пропускали его перед собой, кивали и приветливо улыбались.  

Уже на паперти, Санак, смешался, попятился было назад, но старик удержал его и затем легонько подтолкнул. Внутри храм был обставлен скромно, если не сказать скудно, на грубом деревянном иконостасе висело всего три иконы, еще одна покоилась стояла на аналое. Пол был устлан березовыми листьями и травой, в воздухе плыли клубы фимиама, по углам горели свечи, отбрасывая на иконы загадочные блики, Но Санак, впервые оказавшись в храме, долго не мог вымолвить и слова – все казалось ему чудным, как будто не совсем настоящим. Как будто зыбкая пелена окружала его, отделяла от чего-то сокрытого, невидимого. Бегеев объяснил юноше, что отец Михаил привез с собой икону святого Пантелеймона – известного на весь мир целителя. Икона приковала внимание Санака – никогда прежде не видел он ничего подобного. Когда он спросил дядьку Варлаама, где же сам святой Пантелеймон, тот ответил: «С Господом». Слова эти еще больше потрясли юношу. Не сознавая умом, что происходит с ним, он вострепетал сердцем. Как будто очнувшись от тяжелого забытья, смотрел он не отрываясь за чудесным действом, равного которому не видел никогда.  

Отец Михаил, по случаю большого скопления народа, провел молебен под открытым небом. Санак мало что понял из произнесенных им слов, но то, с каким благоговением, с какой кротостью внимали им собравшиеся, еще больше разожгло в его сердце странное, незнаемое прежде чувство. 

Когда молебен закончился, люди не спешили расходиться, подходили к священнику за благословением, подолгу говорили с ним. Бегеев, обхватив Санака за плечи повлек его к отцу Михаилу. Юноша только подивился силе старика. Казалось, то может голыми руками выкорчевать кедр. 

– Здравствуй, абыс! – сказал Бегеев, поклонившись. – С Праздником! 

– О, Варлаам! – лицо батюшки просияло. – С Праздником, дорогой! А кто это с тобой? 

– Санак, – деловито представил своего спутника старик. – Вот привел в первый раз, посмотреть что у нас здесь да как! 

– Санак? – отец Михаил пристально взглянул в лицо юноши. – И вправду, прежде не видел. Из твоего аила? 

– Да, живет… по соседству, – ответил старик. 

Священник понимающе кивнул. 

– Понравилось тебе у нас? – спросил он. – Не подумываешь креститься? 

Санак сам не ожидая от себя такого, кивнул. 

– А знаешь ли ты какие-нибудь молитвы? – последовал вопрос. 

– Куда ему! – покачал головой Бегеев.  

Батюшка ласково посмотрел на юношу: 

- Если хочешь, я напишу для тебя несколько молитв... 

- Я не умею читать, – пробормотал Санак, и впервые за всю жизнь почувствовал неловкость. Отец его, пока был жив, всегда говорил: читать учатся только ленивцы. Кто читает – тот не работает. До сего дня слова эти казались юноше вполне разумными. Теперь, однако, его посетило некоторое сомнение. «Научиться читать, видно – тяжкий труд, – подумалось ему. – Не всякому по силам». 

- Что читать не умеещь – это ничего! – сказал дядька Варлаам. – Память-то у тебя хорошая! Я тебя научу! Повторяй за мной… Э тенеридеги Адабыс! адын Cенин алкалзын… 

Санак повторил, голос его слегка подрагивал от волнения. 

- Каандыгын Cенин келзин; канайып тенериде… 

Санак повторил уже увереннее. 

- Ну вот и славно! – кивнул Бегеев. – До Чонурака выучишь! 

Он наконец отпустил юношу и принялся что-то горячо обсуждать с отцом Михаилом. Санак стоял поодаль, растерянный. Слова, никогда прежде им не слышанные углями тлели на его языке… Отче наш, сущий на небесах…Не зная того он впервые почувствовал душу в себе. Пока что это было только смутное беспокойство но юноша знал – оно не пройдет, лишь наберет силу. Между тем, дядька Варлааем пообещал абысу, что до праздника Успения подготовит Санака к святому Таинству Крещения, и получил от него на то благословение.  

Заночевали они в Созопе – до заката старик встречался с разными своими знакомцами, иные из которых приехали из дальних мест. Санак слушал их разговоры вполуха, повторяя в уме своем неведомые, страшные слова молитвы: «Э тенеридеги Адабыс! адын Cенин алкалзын…». Утром, по дороге в аил, Бегеев еще много рассказывал о вере во Единого Бога, вспоминал слова молитв, рассказывал удивительные истории про людей, живших давно-давно творивших всевозможные чудеса, и еще много такого, про что Санак прежде не знал. 

Не знал он и того как встретят дома его братья. Все трое выехали ему навстречу — один другого мрачнее. 

– Слышал я, что ты с Бегеевым ходил к русскому богу, – произнес Сыгыр презрительно. – Что же ты надумал? Креститься? 

– А если и так? – ответил Санак нерешительно. – Что с того? 

– А то – если покрестишься, – не будешь нам больше братом! – произнес Сыгыр и плюнул в пыль. 

– Станешь таким же русским, как дядька Бегеев, – подтвердил Акай. – Не знаешь разве, что придется тебе жить по их укладу? Отпадешь ты от нашей кости, от кости отцов наших! Не стерпим мы того, правда, Сыгыр? 

Старший брат только отмахнулся. Со времени смерти отца стал он старшим в роду, и счел своим долгом хранить старую веру. Когда кто-то в семье болел, он звал кама, для шаманского обряда жертвовал ему откормленного жеребенка-аргамака, много сыра и кумыса. Быть может, сам Сыгыр и не видел в этом старинном обычае особо толку, но не смел преступать его. 

– Ну что же! – всплеснул руками Санак. – Будь по-вашему. Не смею я тебе перечить, брат.  

Сказал так, а сам затосковал. День за днем, все более отстранялся он от братьев своих, делался задумчив. Неприветливой казалась ему и отцовская юрта, полная пыли, сажи и насекомых. Братья жили по-старому укладу – одним днем, не задумываясь о дне грядущим. Не понимал Санак, что в том не было их вины. Душа его была подобна парному молоку, души братьев его сделались тверды и черствы как сыр. В темноте и безверии жили они, как жили предки век за веком. 

Тайком от братьев снова и снова повторял про себя Санак огненные слова: «канайып бис алымдуларыбысты божодып jадыбыс, бистин алымдарыбысты таштагын…». Когда старшие братья отгоняли скот на дальние пастбища, или снаряжались на охоту, он, сказавшись хворым, оставался в юрте, а потом тайно ходил к дядьке Варлааму, поговорить о христианской вере. Они сидели подолгу, пили чай, старик Бегеев был косноязычен,  

многого объяснить не мог. На помощь ему приходили соседи, Бычковы – пожилая пара, из новокрещенных. Они учили юношу молитвам, показывали иконы, что хранились в их доме. Братья ворчали на него за нерадивость, но, кажется не знали об истинной причине его «хвори». Только младшая сестра, девица Айла, знала секрет Санака. Они говорила старшим братьям что ухаживает за недужным. На самом деле же она сама ходила вместе с братом за ограду, пила со стариками чай, сидела и молча слушала их беседы.  

Скоро, однако, Санак и взаправду заболел. Спал с той поры с лица, сделался молчалив и задумчив. Мало-помалу стала проявляться у него «шаманская болезнь». Юношу что ни ночь посещали странные ведения, метался он, словно в бреду, лепетал что-то на непонятном языке, перестал принимать пищу, исхудал и осунулся. Братья, однако, только обрадовались этому. Сыгыр к тому времени стал димичи – помощником местного зайсана , твердого в прежней вере, и всячески противящегося Христианскому Благовестию. 

– Ну вот! – хвалился он. – Скоро у нас свой абыс будет! Абыс-кам! 

Горько было Санаку слышать эти слова. Мир вокруг него словно бы выцветал — еда утрачивала вкус, приглушались звуки, краски утрачивали яркость. Уходили из его жизни свет дня и ночная прохлада. Все чувства мало-помалу истребил тяжкий его недуг. 

Подошло к концу лето. Санак уже давно не вставал с одра своего. Много дней не принимает никакой пищи, и лежит недвижно, как труп. Лицо его исказила личина смерти. Ослабевшим зрением он наблюдает лишь тени настоящих вещей, а быть может – тени теней: вот, темном углу юрты на шерстяном лежаке сидят сычами Сыгыр, Акай и Дьякенек. Не принято в их роду ухаживать за больными, прикасаться к нечистому, смердящему телу. Вокруг очага пляшут, вращаясь и кувыркаясь легкие дымчатые фигурки. Они скользят по земляному полу, приближаясь к ложу Санака, касаются его липкими, холодными ручонками, нашептывая заклинания своими тихими, как бы бездыханными голосами. Санак знает, что это ектерии, потусторонние духи, заманивают его обратно во тьму. 

- Каандыгын Cенин келзин; канайып теhериде, анайып jерде-дее табын Cенин болзын; – шепчет Санак одними только бледными губами. – кyндеги ажыбысты бyгyн биске бергин; 

Дымчатые фигурки истаивают, расточаясь в горячем воздухе, на время оставляя умирающего. Вот Дьекенек подсел к умирающему, и заглянул в его глаза. 

– О чем думаешь, брат? – спросил он тихо.  

Санак долго молчит. Он думает о том, что никогда уже не возьмет себе жены, не станет отцом, не выйдет даже сам из этой душной юрты. 

– Господи! – прошептал он, собрав остатки сил. – Как мне хотелось бы креститься. Хотя бы умереть крещенным, а то, что даже теперь будет, куда моя бедная душа пойдет? Прямо к диаволу... 

– Опять он об этом! – фыркнул Акай. – Лучше бы думал, как посмотрит в глаза нашему отцу, когда прибудет в царство Эрлика ! 

После этих слов Санак забылся совершенно. Он метался на лежаке, объятый жаром, и лишь иногда стонал: 

– Абыс надо, абыс надо... 

Сестрица Айлу тогда не стерпела – побежала к Бегееву. «Дядька Варлаам! – пролепетала она сквозь слезы. – Санак совсем плох, абыса просит! Креститься хочет сей же час!». Тот лишь развел руками: в Созопе ни в Макарьевске в ту пору не было священника. 

– Ступай к нему! – сказал он девушке. – А я за Бычковыми.  

Старик Бычков в тот день ушел на охоту, но жена его, услышав про Санака, тут же собралась, взяв с собой икону Николая Чудотворца и чайную чашку Богоявленской воды.  

Как только Бегеев и Бычкова переступили порог, старшие братья уставились на них, но не сказали никаких приветственных слов. Айлу напротив, встретила стариков, осыпая их словами благодарности, расцеловала их руки. Юноша все так же лежал в забытьи, лицо его горело страшным жаром. Сестра опустилась на колени у изголовья его одра, закрыла ладонями лицо и тихо заплакала. 

– Зачем ты позвала их? – рыкнул на нее Сыгыр. – Что проку от них теперь? Говорил же я Санаку — нужно ему становиться камом! Теперь духи сожгут его изнутри. 

– Да-да! – поддакнул Акай. – Много бед на нас навлечет его упрямство! 

Дьекенек же смолчал. Во взгляде его читалось сомнение, и какой-то смутный интерес. Бычкова не обратила на братьев внимания. Молча подошла она к больному и брызнула святую воду на лоб. Санак тут же встрепенулся, открыл глаза. Бабушка омыла его лоб святой водой а оставшуюся дала выпить. Взгляд Санака прояснился. 

- Ах как мне хорошо! – сказал он. – Только об одном жалко, что я умираю некрещенным — ты, бабушка, будь добра, надень на меня хотя свой крестик. Мне тогда будет легче умирать...». 

Старики сидели возле одра юноши до заката, утешая его как могли. Когда же они засобирались к себе, Санак сказал: 

- Посидите еще здесь — мне при вас легче умереть, чем вон при них. – указал на братьев. 

Не решились Бегеев и Бычкова отказать последней просьбе. Остались. 

- Господи, прости меня, – лепетал Санак. – Господи, благослови меня. Я не виноват, что ранее не крестился. Воля не моя была, а моих старших братьев. 

Вскоре он затих. Бегеев поднес к устам его зеркальце, и не нашел признаков дыхания. Сыгыр плюнул себе под ноги, Айла возопила и пала на колени. 

Когда старики ушли, Дьекенек встал со своего места, подошел к одру Санака, глянул на его лицо, и в испуге отпрянул. Брат его был мертв, без сомнения, он лежал бездыханный, прижимая к груди крохотный латунный крестик. Но лицо его казалось удивительно живым даже здоровым – исчезла маска болезни, острые черты изгладились, на губах замерла слабая улыбка. Сыгыр и Акай, казалось, тоже были смущены видом покойного, но ни тогда, ни впредь не заводили речи о увиденном. 

Прошли месяцы, пришла зима, густой снег лег окутал вершины гор. В второй половине декабря Дьекенек проезжал мимо ограды. Покатых крыш за ней как будто прибавилось. Во дворе Варлаам чередил коня.  

- Куда собрался, дядя? – спросил Дьекенек его. 

- Так Рождество же! Батюшка в Макарьевск приедет! – отозвался Варлаам. 

- Ты слушай, дядя... – Дьекенек несколько замешкался, – Я с тобой, наверное, поеду! 

- А братья твои — что? – прищурился Варлаам, – не осерчают? 

- Да... что братья? – махнул рукой Дьекенек и засмеялся. – Что они знают, вообще? Не осерчают!