«Боже мой, какие лица...» — подумала Татьяна с привычным омерзением, которого присутствующие никогда не разделяли. Самое обидное, что окружающие всегда в значительной мере воздействовали на Татьянин аппетит, а Татьяна как раз собиралась поужинать. Не то, чтобы она была рабыней своего желудка, но голодной заснуть не могла. В голову лезли пессимистические мысли или того хуже – насмешливые мечты, свойственные одиночеству: сплошь принцы на белых жеребцах с расстёгнутыми ширинками... Однако придётся перетерпеть присутствие неприятных личностей — не дома.  

Дома, конечно, хорошо: всегда можно выудить немного съестного из холодильника, чтобы поужинать с друзьями, а что делать теперь, проводя отпуск в чужом, заражённом чумой предпоследнего веселья городе?  

Едва ступив на вымощенную площадь вокзала, Татьяна уже ощущала недолговечность собственного бытия. Виной тому, вероятно, была средневековая старина, с первых же шагов подавившая всю природную непосредственность восприятия. Взметнулись ввысь острые шпили, которые пронзили, казалось, сами небеса, и серые слёзы дождя струятся вот уже неделю, не прекращая свой плач ни на минуту, лишь ослабевая время от времени.  

Татьяна любила созерцать чужую жизнь, потому что в эти моменты и свою словно примеряла к незнакомым ситуациям, впуская в собственные реалии абсолютно чужие судьбы, состоявшиеся лишь в её воображении. И теперь она продолжала излюбленные игры, провожая случившихся рядом людей в мир с появляющимися буквально из воздуха декорациями.  

Вот этот бледный хряк с самодовольными глазёнками и лысый золотозуб в адидасном трико — куда бы их пристроить?..  

Лысый вдруг подавился куском заливного мяса, а бледный хряк, перегнувшись, несколько раз долбанул беднягу по спине. Оказалось, что объемный пиджак хряка заслонил от глаз Татьяны настоящее Лицо. Его обладательница — невысокая женщина, с широко поставленными глазами, глядевшими по-оленьи грустно, сидела в уютной глубине довольно симпатичного, как теперь показалось Татьяне, ресторанного зала. С нею за одним столом находился некто широкоплечий, сидящий спиной к Татьяне, лица не увидать... Лысый Золотозуб справился с застрявшей в горле пищей, и Бледный Хряк снова утвердился на стуле, о чем Татьяна очень жалела, потому что его лицо назвать лицом невозможно даже формально.  

Смотреть уже некуда... И она приступила к выковыриванию лука из салата, занятию, поглощающему внимание практически стопроцентно.  

Снова подняв глаза, Татьяна увидела широкие плечи почти у самого выхода, и рядом миниатюрную фигурку с единственным в этом зале Лицом. И ещё! Она увидела в руке Золотозуба салфетку, прикрывшую предмет с угловатыми, угрожающими очертаниями. Салфетка уже поднималась в вытянутой руке, словно Золотозуб тоже хотел вернуть уходящую пару. Татьяна не успела ни о чем подумать, ничего рассчитать, а тарелка с недоеденным луком уже летела Золотозубу одновременно с визгом.  

Всё дальнейшее настолько смешалось в ее мозгах, что запомнилось мозаично. Сначала всплывал в памяти постепенно розовеющий Хряк, в какой-то ресторанной подсобке беседующий с нею о лежащем здесь же, на холодном кафеле, хорошо упакованном веревками Широкоплечем... (А куда делась троица ментов, со скандалом выводившая Татьяну из ресторанного зала?..)  

— Признавайся, снайпер Павлюченко, ты его сильно любишь?  

— Кого?  

— Хлопчики, покажите даме любимого мужчину!  

И Широкоплечего жутко бьют ногами адидасные безлицые ублюдки. Впрочем, Татьяна особой жути почему-то не испытывала, внутри кружилась пустота.  

— Прекратите избиение! — повторяла она. — Я его вообще не знаю.  

Её долго не хотели услышать.  

— Вот удивительно! Значит, сыграло роль обыкновенное сострадание? — наконец услышал Татьяну Хряк и снова начал бледнеть.  

— Да! Не выношу драки, насилия, а, тем более, убийства в спину.  

— Ах, как благородно! — вдруг успокоился Хряк. Даже улыбнулся. — Видите ли, мадам... Вмешиваться в чужие дела вредно для здоровья. Это могут проделывать только те, у кого нет близких и нечем дорожить...  

— Не надо пугать, — презрительно сказала Татьяна, — у меня полно близких родственников в московской милиции — достанут.  

— Ой-ой-ой! Не пугайте нас Москвой, — зарифмовал Хряк. — Мы эту кость из горла, слава богу, вынули. Путаешься тут под ногами... Мешаешь...  

— Я этого человека совсем не знаю, но он тут один среди вас, связан, и мне его жалко.  

— А меня ничуть не трогают твои переживания, они – твоё личное дело... А вот мешать нам – непозволительно. Не только потому, что он виноват. И должен быть наказан... Долго объяснять... да и к чему? Ты ведь осталась без горячего? — неожиданно ласково спросил он. — Любишь мясо?.. Сейчас мы для дорогой гостьи из солнечного Магадана котлетку сделаем. Человечинка вкусная!... Тебе натуральную или рубленную?  

— Прошу вас, не нужно! Он все понял! Пожалуйста, отпустите его.  

Адидасные ублюдки заржали.  

— Желание дамы — закон, — жёстко сказал Хряк, картинно приложившись к руке Татьяны. — Мы его отпустим. Но только с вами.  

— Прекрасно! Отпустите его со мной.  

Тут неизвестной продолжительности отрезок жизни Татьяны обрушился в невосполнимый провал.  

Потом она очутилась среди нагромождения коробок и ящиков. Вокруг гудело — ревел мотор. Глаза не открывались, было невыносимо больно, да и куда смотреть, если нет ни огонька. Татьяна необратимых изменений в организме более не нашла и решила исследовать окружающую среду.  

Надо выбраться! Спрыгнуть на ходу...  

И вдруг поняла — это не земля, а воздух. Не автомобиль, а вертолет. И его путь в ночи не ясен.  

В лицо Татьяны ударил убийственный свет. Глаза, казалось, лопнут. Это был обычный карманный фонарик. Всего-то! А Татьяна зарыдала в голос... Ее подняли, посадили на сиденье рядом с лысым Золотозубом, которого она узнала по оскалу, выплевывавшему певучие украинские фразы, понятые Татьяной лишь наполовину.  

— Помешала мне, так? Добре, пани, добре. Гордишься. А не надо. Геройский поступок совершила, так? Но это момент такой случился. Проверь себя на терпение теперь. Посмотрим, что ты будешь делать с этим птенчиком, когда ему перебьют крылышки...  

Потом ее выбросили в темноту, и она катилась по земле. Ощущение травы под пальцами и обступивших со всех сторон запахов. Глаза всё ещё не открываются — так опухли. Ощущается холод и даже сквозь опухшие веки — свет.  

Застонал Широкоплечий неподалеку.  

— Где мы? — спросила Татьяна, приоткрывая веки пальцами.  

В ответ услышала исключительно непечатное и недоуменно пожала плечами:  

— Ну, в чем дело?.. О чем речь?.. Я лая не понимаю.  

— Дура, значит, — зло сказал Широкоплечий.  

— Это безусловно. Может, чем помочь? — спросила Татьяна.  

— Уже помогла! Ты меня не добьешь, значит, долго промучаюсь. — Широкоплечий шевельнулся и, резко побледнев, затих.  

— Нет! Не надо! Не надо умирать так быстро! — глаза Татьяны от испуга открылись, хотя и не полностью.  

Она схватила Широкоплечего за руку, он закричал. Даже скорее – взвыл.  

— Руки! Руки сломаны!  

— Ой... — заплакала Татьяна, — простите, простите меня... Я не знала...  

— Ладно, не ори...  

— А где мы сейчас находимся, вы не знаете?  

Через некоторое время Широкоплечий смог ответить:  

— Скорее всего, где-то внизу. Но в горах. И это смерть.  

— Разве обязательно? Ведь отовсюду человек может выбраться. Я вас понесу.  

— Не смеши. Это явно не наши Карпаты. Какие-то чужие горы. Вблизи тропы нас не оставят. И даже вдали. Здесь наверняка троп нет. И я бы тебя не вывел, наверное. Нести собралась — смех один...  

— На земле уже давно не существует мест, где не ступала нога человека. И вряд ли здесь исключение... Вот только плохо, что я ничего не понимаю в переломах. Может, вы знаете, как оказать первую помощь?  

— Найди шины.  

— Что?..  

— Ну, просто прямые палки. Штуки четыре.  

Татьяна убегает через поляну в лес, долго выбирает и никак не находит достаточно прямых веток на деревьях. И, наконец, споткнувшись, падает. Оказывается, на земле полно хвороста. Он сух, лёгок, запросто ломается, но совсем прямых отрезков просто не существует. Остаётся набрать охапку побольше и... пусть сам выбирает.  

— Какие лучше?  

— Да любые. Отломи так, чтобы хватило от пальцев до локтя. Это для левой. Вся кисть разбита... Правую придется прибинтовывать к туловищу: здесь еще и ключица... Ха, прибинтовывать!.. А чем? Эти ... даже веревки пожалели, чтобы повеситься.  

— Может, рубашкой?  

— Мне ее не снять. И ты не пытайся — бесполезно. Жаль, что бабы нижних юбок теперь не носят.  

— Еще как носят! Особенно пожилые. У меня, правда, не юбка. — Спрятавшись в траве, Татьяна из-под шерстяного платья извлекла тонкую хлопчатобумажную трикотажную майку с длинными рукавами, которая защищала кожу от раздражения ворсистой материей. Делая из майки бинты, она вконец замучилась и не замечала ничего вокруг.  

— Не шевелись! Ползет змея, — тихо сказал Широкоплечий.  

— Нам — путь да дорога, а змее — пень да колода! — тут же испуганно откликнулась Татьяна. — Сейчас уползет.  

Змея действительно уползла. Чтобы не слышать душераздирающих от боли матов, Татьяна громко и  

бестолково рассказывала, дрожащими руками накладывая шины, об этом наивном заклинании, об умершей бабушке, научившей не бояться змей, о том, что знает заговор, не дающий вырасти посеянному маку и еще всякую попавшуюся на язык дребедень из ничего не соображающей головы. Несмотря на быстроту и громкость Татьяниной речи, голос ее служил незначительным подголоском для рычащего обо всех змеях и бабушках на свете голоса ее пациента. Наконец процедура окончена. Оба измучены, покрыты холодным потом. Немного полежав, отдышавшись, Широкоплечий пробует встать на ноги. И это ему удается!  

Татьяна радостно визжит, прыгает, радуется...  

— Прежде всего надо найти воду, а не скакать по горам, как коза, — окорачивает ее радость Широкоплечий.  

— Теперь-то мы все найдем! Не нести же. Здесь обязательно должны быть хоть какие-то люди.  

И они медленно, осторожно двинулись в путь.  

Воду нашли быстро. Вернее, не нашли, а увидели, выйдя па плоскую вершину невысокой горы. Рукой подать — с полкилометра вниз — до удлиненного узкого озера, лежащего перед ними. Татьяна обрадовалась, а Широкоплечий заметно помрачнел.  

— Да, это не наши Карпаты... Об озере забудь, туда нам не добраться. Пойдем поверху, поищем ручей.  

— Но ведь так дальше!  

— Зато вернее. Ты была в горах хоть раз? Хотя бы как туристка?  

— Нет, я все отпуска провожу в городах, потому что целый год живу вдали от цивилизации, на природе.  

— Природа, конечно, не горная?  

— Конечно. Скорее, пустыня.  

— Ну вот. И не говори глупости.  

— Все. Молчу.  

— И не надейся, что я в этом ас. Все мои вылазки в горы — только на шашлыки с друзьями. И то — на обочину шоссе. Есть один приятель — альпинист, так его рассказы вроде как у рыбаков и охотников...  

Срывая ягоду, похожую на костянику, Татьяна неожиданно для себя перешла на «ты»:  

— А ты знаешь съедобные травы?  

— Салат из одуванчиков, — засмеялся Широкоплечий.  

— Да, не густо. Слушай, а как тебя зовут?  

— Андрей. А тебя?  

— Татьяна.  

— Знаешь, Тань, давай передохнем.  

— Давай. Только подойдем к лесу. Вон у того дерева присядем.  

— Договорились. А по пути ответь мне на такой вопрос. Ну, это понятно, что в горах ты — не дома. И врач ты — никакой, и медсестра — хреновая. Но хотя бы с обязанностями няни ты можешь справиться, или нужно специальный университет окончить?  

— Без учебы не обойтись, — ответила Татьяна, — а что нужно?.. Ой, прости, прости. Я, дура старая, ничего не помню. Сейчас все сделаю, помогу, только диктуй, как.  

— Сначала расстегни...  

Оказывая эту необычную помощь, Татьяна неоднократно пожалела, что ей некому будет рассказать, — ну, нет в мире людей, достаточно близких. Впервые она проделала то, что снилось ей в стыдных снах, проделала заботливо, нежно и ласково, правда, не совсем за тем, но и в стыдных снах эти действия далеко не простирались...  

Двое людей продолжают путь, уже незримо и крепко связанные. Они молчат, но думают об одном и том же.  

— Тебе не стыдно? — в голосе Андрея появились какие-то незнакомые интонации.  

Татьяна ничего не ответила.  

— А я, кажется, лучше бы умер.  

— Я сделала что-нибудь не так?  

— Так, так. И все равно...  

— Не беспокойся о пустяках. Нужно придумывать обед и ночлег тоже. Есть хочется! Я ведь вчера осталась голодной.  

— Из кабака — голодом? Смешно.  

— Мой салат улетел Золотозубу, а потом меня менты увели сразу же.  

— Явно поспешила... Наше счастье, что не зима, а лето сейчас, и впереди — осень: грибы, ягоды, травку будем есть... Кошмар... Посмотри у меня в заднем кармане, там был ножичек.  

— Ничего нет.  

— А зажигалка?.. Может, не там смотришь?..  

— Ничего нет. Пусто.  

— Картина Репина: «Приплыли...» Нам не оставили ничего.  

— Наплевать, — успокоила Татьяна, — как-нибудь переживем. Огонь можно вручную добыть.  

— А ты пробовала? — не поверил Андрей.  

— Нет. Зачем мне? Но по телевизору видела. Мальчик лет двенадцати оказался на необитаемом острове и прожил там несколько месяцев. Все сумел: и огонь добыть, и воду найти.  

— Так по телевизору всегда складно врут.  

— Это не вранье. Огонь легко получился: особым образом оборачивается обыкновенная палочка обыкновенным шнурочком, и знай, дергай этот шнурочек в разные стороны. Надо экспериментировать.  

— Будет у тебя такая возможность... Хотя при наличии спичек и склянки с бензином эксперимент точно получился бы.  

— Где будем брать шнурок? — Татьяна пропустила мимо ушей сарказм Широкоплечего.  

— А ты оставшийся рукав от своего тельника не прихватила?  

— Прихватила, а как же?.. — сказала Татьяна, к чему-то прислушиваясь.  

— Ну, вот и...  

— Стой! — вдруг свистящим шепотом выкрикнула Татьяна. — Слушай! Сквозь шум близкого леса угадывался посторонний звук.  

— Река! — сказал Андрей. — Идем туда.  

Подобраться к воде оказалось не так просто. Много раз, неудачно начав спуск, приходилось возвращаться, идти в обход, искать хотя бы слабое подобие тропы. Кое-как спустились. Привязав рукав превратившейся в бинты майки к шлейкам на брюках Андрея, Татьяна шла сзади, контролируя его равновесие.  

Река была зеленого цвета, очень холодная и очень быстрая. Вода в ней была чиста и замечательно приятна на вкус. От холода ломило зубы.  

Намочив оставшийся рукав майки, Татьяна осторожно промыла раны своего спутника, наблюдая, как постепенно проявляется из-под кровавых потеков его лицо. Конечно, ну конечно, это было Лицо, несмотря на многочисленные синяки и ссадины. Может быть, так произошло бы с каждым? Если оторвать от ресторанной жратвы, денег, бандитских друзей и вообще от цивилизации? Татьяна пожалела, что нет перед ней Бледного Хряка, Лысого 3олотозуба и остальной безликой компании: переломать бы им руки...  

— О чем думаешь? — прервал ее мысли вопрос Андрея.  

— Да так, ни о чем, расплывчато и неконкретно. Мозги устали, — ответила Татьяна. . .  

— Встряхнись... В любом случае, надо переправляться. Река должна впадать в озеро, значит, ее не обойти. Назад — нет смысла.  

— А куда мы вообще идем?  

— Куда глаза глядят, и чем быстрее, тем лучше. Ночевать тут нельзя — холодно от реки будет.  

— Но как же в нее вступить?.. У меня ноги сразу же отвалятся. Зубы-то до сих пор ломит.  

— Не выпали?.. Ну, значит, и ноги не отвалятся. Давай, разувай меня.  

При переправе Татьяна несколько раз была на грани обморока от головокружения. Вода только однажды поднялась выше колена, но течение было даже не течением, а засасывающим и утягивающим насосом. Нога с трудом отрывалась от дна, моментально лишая другую точки опоры.  

«Выпусти нас, реченька, вынеси на берег, водичка, мы не рыбки, не русалки, мы прохожие людишки», — просила Татьяна безымянную воду бабкиным приговором.  

И вода их отпустила.  

Татьяна все тем же рукавом от несуществующей майки растерла ноги себе и Андрею, твердо зная, что кровообращение когда-нибудь должно восстановиться.  

— Уходить от реки страшно, а сидеть на месте — еще страшнее, — сказал Андрей, поднимаясь.  

— Другую найдем, — пообещала Татьяна.  

И они пошли дальше.  

Крупные ягоды, похожие на костянику, попадались часто и изобильно. Татьяна их собирала, тем и пообедали.  

Постепенно лес становился все более дремучим. Огромные деревья росли на телах своих павших сородичей. И живущих было явно меньше, чем павших, громоздящихся гигантскими ярусами, поросших мхом, сквозь который неоднократно проваливались ноги Татьяны. Андрей шел по проторенной ею дороге и все-таки оступился, упал, ушиб руки и надолго отключился.  

Приведя его в чувство слезами и воплями, Татьяна решила приготовить ночлег под несколькими упавшими деревьями, стволы которых образовали подобие крыши. Получилось не бог весть что, но выбора не было. Андрей самостоятельно не сумел вползти внутрь, и Татьяна придумала нехитрую «вползалку» из двух жердей, при помощи которых он въехал в убежище, как чугунок в печь на ухвате.  

До темноты осталось немного, и Татьяна начала эксперименты по добыванию огня, предварительно расчистив место для огромного костра, словно ничуть не сомневалась в успехе своего предприятия. И оказалась права: не прошло и двух часов, а огонь — горит!  

— Сегодня я многое о себе узнала, — доверительно шептала она прожорливым языкам пламени, — сегодня я сумела сделать такое, о чем не подозревала никогда. Я перешла реку. Я родила тебя.  

«Есть еще лес, — похрустывал хворостом огонь в ответ, — он самый могучий. Он побеждает даже камни, которые не горят. Я им питаюсь, но он сильнее меня».  

Лес, действительно, был сильнее.  

Многоголосый хор шептал, шумел, трепетал, рокотал, и язык его так же не был понятен, как музыка, как стихи. Татьяна и не пыталась разгадать суть в зашифрованной партитуре. Лесная речь текла волшебно и непередаваемо значительно. Татьяна просто поражалась своему непониманию, знала: он не погубит. Он спасет. Накормит. Укроет. Выпустит к людям.  

— Возьми меня к огню. Что-то озяб, — попросил из темноты Андрей.  

— Сейчас. — Она перевернула жерди, между которыми он лежал, помогла ему уцепиться за сучья ногами и не без труда вытянула его из логова.  

Он присел около костра.  

— Скажи, попросила Татьяна, — а что вы не поделили с Бледным Хряком?  

— Это Колотун, а не Хряк. Хряк — другой, — засмеялся Андрей.  

— Я с ними лично не знакома. Так что же не поделили?  

— Как что? — неохотно ответил Андрей. — Сферы влияния, как говорится. Дай мне только выбраться отсюда, я его...  

— Ну вот... Я так и знала. Тебя не научить.  

— В каком смысле?! А, ну ясно... Руки болят смертельно, а в остальном я ему даже благодарен: гуляю по горам с дамой, которая меня кормит, поит, умывает, ширинку расстегивает...  

— Фу-у-у, какая пошлость. Больше не расстегну — мучайся, понял?  

— Куда ты теперь денешься? Не бросишь ведь?..  

— Не брошу.  

«Он еще не прочувствовал мощное дружелюбие природы. Он еще слеп, глух и беззащитен, как младенец», — подумала она.  

— Не брошу, потому что ты — маленький ребенок в волчьем логове. А детей даже волки не обижают.  

— Ребенок, да?! Может, тогда ты мне сиську дашь?..  

— Следи за костром. Когда начнет потухать, позови. Я посплю. С тобой просто невозможно разговаривать.  

Наутро было так холодно... Снова начались бесконечные подъемы, изнуряющие страхом спуски. Снова они ели ягоды, снова перешли реку. Может быть, ту же самую: вода была одинакового вкуса, цвета, температуры, разве что несколько глубже и быстрее. Или показалось?  

А к вечеру за редеющими деревьями увидели всадника.  

— Принц на белом жеребце! — простонала Татьяна.  

Все-таки горы оказались «нашими» Карпатами, увиденное внизу озеро — рекой, и цивилизация была достаточно близка. И цивилизация долго не верила, что эти двое спустились с гор... В этом месте спуститься нельзя, там нет троп, говорили местные жители, и в обход не дошли бы, потому что путь и труден, и долог...  

Перелом левой руки Андрея не подтвердился, сильные ушибы и разбитая кисть ввели в заблуждение, а вот ключица и предплечье правой были переломаны безжалостно.  

Татьяну проводила в аэропорт та самая женщина с настоящим Лицом. Молчаливость и сдержанность Стефании не позволили Татьяне определить соотношение ее внешней и внутренней сущности.  

Через несколько месяцев Татьяна внезапно получила телеграфный перевод на очень крупную сумму с сообщением: «Вылетай немедленно. Стефания». Внутри у Татьяны словно что-то оборвалось и повисло на тонкой ниточке...  

Город встретил ее золотым бабьим летом. Даже камни мостовой блестели, как драгоценный металл и лоснились от удовольствия. Узкие кривые улочки замерли в приветственном восклицании, устремив вверх остроконечные шпили. Это был тот же город — и не тот.  

Устраиваясь в гостинице, Татьяна отметила торжественную церемонность персонала. Зеркала в вестибюле были прикрыты траурным крепом.  

— Кто умер? — спросила Татьяна у пожилой горничной.  

— Побачишь, — ответила та спокойно, — зараз, на другу годыну.  

И Татьяна, ничком упав на кровать, начала прощаться с Широкоплечим, к которому ее, Татьяну, привела зачем-то судьба. Зачем вот только? Ведь, все равно напрасно...  

Через два часа она стояла в толпе, задолго образовавшейся на узких тротуарчиках. Все ожидали зрелища, с интересом обсуждая его варианты и предшествовавшие события.  

На рынках и в церквях бабулькам пачками швыряли деньги, чтобы они замолили грехи усопшего, были отменены спектакли во всех театрах, концерты в филармонии, откуплены залы всех ресторанов и кафе для поминок, куда может бесплатно прийти любой желающий. Все цветы, распустившиеся к этому дню в области, уже сложили головы для украшения события.  

«Вот это размах», — грустно констатировала Татьяна. Горя она уже почему-то не ощущала.  

Наконец, показалось шествие: певчие сводного церковного хора, священники, кропящие святой водой дорогу и стоящих на обочинах... Одинаково строго наряженные детишки, разбрасывающие цветы... Вся дорога была ими усыпана, даже мостовая не угадывалась под разноцветным, пышно благоухающим великолепием... Медленно гарцующие казаки, подъезжающие к людям на тротуары, заставляющие мужчин снимать шляпы и кепки... Татьяна издалека увидела, как один из казаков замахнулся на толпу нагайкой... Медленно приблизился траурно-черный лимузин с огромным портретом. Татьяна боялась взглянуть — Лицо ли она увидит?.. Но взглянула. И вскрикнула. Это был портрет Бледного Хряка. Бедолага так и не успел приобрести Лицо на этой земле...  

Татьяна вновь начала слышать певучие разговоры:  

— Говорят, вчера в городе всех кавказцев перебили.  

— Это их рук дело, черных...  

— Да какая разница, что за мафия нашу кровь пьет — черная или белая...  

— Не скажи. Белая-то получше будет. Ненавижу всех черномазых: что армяне, что чечены — одно слово, кавказцы. Убийцы. Дикари.  

«Знаем, какие тут кавказцы...» — подумала Татьяна и начала выбираться из толпы.  

На открытом, богато убранном коврами грузовике ехал последней своей дорогой немыслимо жалкий, бледный, покойный Хряк. Среди окруживших гроб близких, у самого изголовья, Татьяна, уже уходя, отметила взглядом знакомые широкие плечи и траурную повязку на рукаве...  

В самолете она поклялась себе, что впредь каждый свой отпуск будет проводить в горах, старательно  

избегая только одних гор – Карпат...