Сначала дождь хлестал и лил потоком с крыши, и я глядел в квадрат окна и долго слышал, как бьются прутья струй дождя в мембрану кровли, и я не знал ещё тогда, что всё запомню...
И я не знал ещё тогда, что всё замечу из памяти, как из окна, где я жёг свечи, и капал воск на нотный лист стекла за рамой, и музыка и дождь лились сначала гаммой.
Под говор ставень, ветра гул и скрып качельный вдруг стало можно угадать – виолончели! Они молились, и клялись, и проклинали, в созвучьях с воском и дождём вдруг застывали.
И обретали вечность, что дождём размыта, она в картоне ль, в глине ль, иль соломой крыта: клавиатур, клавиров пыль, волокна досок, смычков, истёршихся средь струн, как Вещий Посох,
застыли немо под дождём сухою раной и встали мощно предо мной стеной органа - - дождливой влагою дыша близ виадуков, виолончельная душа – лепнина звуков...
Мерцая в сумрачном нутре углём в камине, свечи зрачок – кошачий глаз желто-карминный. ...Но вот из-за стены дождя – всё вновь иначе: виденье звуков стало вдруг Стеною Плача,
но вот и плач уже застыл, как воск на нотах, и стал рельефом на дожде, нектаром в сотах... И вот уже дождя совсем почти не слышно, лишь кошкой лунный луч скользит по мокрым крышам...
ответить