Муравьишка любил муравейник, неосознанно, но до самозабвения. Хотя мур, как он ласково называл свой дом про себя, и являлся безобразной кучей, сложенной под березой из всякой дряни. Отсюда ему впервые открылся весь этот прекрасный и яростный мир. Куда бы ни забрасывала его служба, будь то куриное море или осиная малина, голубиная слободка или земляничный край, он с нежностью вспоминал родной мур.  

Детство прошло в темной, тесной дыре. Зато там было тепло и сухо. Мурик лежал в яйце и протекал через предыдущие воплощения. А их накопилось не мало. Украшением, несомненно, являлась бытность скарабеем. За прошедшие тысячелетия детали и подробности потускнели, но осталось ощущение собственной божественности и непреходящий привкус навоза. И зародыш с брезгливой гримасой горделиво распрямлял в оболочке крохотное тельце.  

Суета обыденности рядового муровца постепенно стирала из памяти эзотерические воспоминания. Круг серых буден замыкался на нескольких повторяющихся ситуациях. Рейды на границы троп, облавы на чужаков, глубокая разведка территорий неизведанных запахов, борьба за зоны влияния с рыжими ублюдками из-под дуба. Суровое, но достойное существование не оставляло времени на поиски смысла жизни. Обязанности были вбиты глубоко и накрепко, а право дано одно – исполнять их. Взамен муравьи имели счастье единения, по-своему справедливого распределения пищи и самочек и не страдали комплексом неполноценности. Даже не годный к службе инвалид имел право не умирать с голоду, а при желании подработать пастухом тлей. Ползающие рядом интенданты и строители тоже казались ублаготворенными.  

Установленный свыше порядок претворялся ежесекундно неукоснительной службой того же мурика, готового отдать и не раз отдававшего за него жизнь. Да его и не спрашивали. Брали и снова давали, как бы напрокат, взаймы.  

Однажды, преследуя обнаглевшую гусеницу, уничтожавшую тлиные пастбища, мурик очутился на самом краю березового листка. Порыв ветра сорвал листок с ветки и поднял над лесом. Струхнувший было, мурик пришел в себя и, вцепившись всеми лапками, посмотрел вниз. Открывшийся вид поразил воздухоплавателя. Покачиваясь на восходящем потоке, он начал обретать память, доселе не открывавшуюся ему. А, может быть, это была память ветра? Или солнышка, клонившегося к закату? Кто знает. Мур представлялся теперь просто кучей дерьма, чем он и был на самом деле. Друзья-сослуживцы – безмозглыми исполнительными убийцами, работяги – биороботами с примитивными программами. Мурик не знал таких слов, но уже чувствовал и прозревал их.  

Его несло и кружило, а затем опустило на воду и волной вынесло на стремнину. Здесь охотилась стайка молодых судачков. Один, совсем глупый, с размаху проглотил листок вместе с муриком. Необычная смерть перевернула все его будущее.  

Закон гласит, что в следующем воплощении ты возрождаешься в облике пожравшего тебя.  

Начинался новый круг бытия. Мурик лежал в икринке. Неподалеку шевелилась ужасная гадина с выпученными глазами и огромной пастью. Она, облизываясь, поглядывала в его сторону. Хорошо, что икрёнок не ведал законов. Поэтому он мог наслаждаться каждым мигом, в котором видел, слышал или вообще как-либо ощущал.  

Тварь плавно подплывала к икре, как вдруг на нее опустилась длань Божья и выдернула из воды.  

Несомненно, чудесное спасение от бездарной гибели еще до рождения было доброй приметой, залогом значительных событий, ожидавших его в непривычной судьбе.  

И икрёнок-муровец сладко забылся в терпеливом ожидании.