Б.Д. Сподынюк. 

Армейский бизнес по-сибирски. 

Рассказ. 

События, о которых я хочу вам рассказать происходили в 1965 году, когда понятие слова «бизнес» было крамолой в государстве развитого социализма. Любое проявление предпринимательской деятельности советского человека назывались словом «Спекуляция» и борьба с этим буржуазным явлением велась всей мощью государства бескомпромиссно.  

Правда были ещё подпольные цеха, которые шили одежду и обувь. Изделия этих цехов были гораздо лучше тех, что выпускало государство. Государственным ширпотребом, как тогда назывались товары повседневного спроса, были забиты все магазины и население, конечно, покупало это уродство, ведь другого не было. Цеховиков, тогда, государство преследовало с яростью, так как видело в них зачатки буржуазного общества. А в стране развитого социализма этого явления нет и не должно быть. Поэтому цеховиков ловили и сажали в тюрьмы. 

Меня призвали на службу в вооружённые силы в 1964 году и я, окончив ШМАС (школа младших авиационных специалистов), был направлен в автомобильный батальон аэродромного обслуживания для дальнейшего прохождения службы. Я был в звании сержанта и меня назначили заместителем командира взвода в автомобильной роте. 

Наш батальон был вспомогательной структурой предназначенной обеспечивать полёты самолётов полка истребителей перехватчиков, которые несли охрану советской границы от Румынии до Крыма. 

В батальоне было три роты. Автомобильная рота, аэродромная рота и рота охраны. 

Соответственно названиям, каждая из рот обеспечивала свой участок. Авторота обеспечивала необходимую автомобильную технику для заправки самолёта топливом, его буксировки из ангара на ВПП (взлётно-посадочную полосу) и обратно. Были машины для запуска двигателя самолёта, для заправки его системы против обледенения, для заправки тормозной системы самолёта. 

Ежедневно на обслуживание полётов выезжало более тридцати автомобилей. 

Аэродромная рота отвечала за состояние ВПП, рулёжных дорожек, ангаров, аэродромное освещение. Однако, у них, так же, была снегоуборочная техника, и пару машин для сушки ВПП. Мне всегда нравилось смотреть, как эта машина сушит взлётно-посадочную полосу. Представьте себе обыкновенный ЗИЛок у которого вместо кузова установлен реактивный двигатель, на выхлопное сопло которого установлен специальный раструб выхлопных газов, имеющий конфигурацию насадки пылесоса. Это было сплошное удовольствие наблюдать, как эта машина с воющим реактивным двигателем, как у самолёта взлетающего на форсаже, за две минуты высушивала лужу на ВПП глубиной несколько сантиметров. 

Рота охраны обеспечивала безопасное проведение полётов в части ограничения допуска в зону полётов лиц, не имеющих права находиться в этой зоне. На неё возлагалась, так же, охрана самолётов на аэродроме, их ангаров, складов с боеприпасами и топливом, дежурного звена и всех помещений, находящихся на территории аэродрома. Если мы, автомобилисты и аэродромщики, имели какие-то выходные дни, то рота охраны ходила через день в караул, без выходных и праздников. Только на один праздник, – Новый год, мы, по очереди с аэродромщиками, подменяли роту охраны. 

И вот в 1965 году в нашу роту прибыло молодое пополнение. Ребята очень высокие, ширококостные, белобрысые с голубыми глазами. Говорили они, немного, окая, а прибыли откуда-то из-за Урала. Ну и я, как заместитель командира первого взвода, был назначен провести с ними курс молодого бойца и ко дню принятия ими присяги привести их не как зелёных салажат, а как бойцов способных выполнить любое боевое задание. 

Мне ещё тогда понравился один парень. Фамилия у него была Манаенко, звали Григорий Евпатович. Рост у него был метр восемьдесят восемь сантиметров. Двух сантиметров не дотянул до получения двойной порции питания. Очень спокойный, уравновешенный характер, сто процентный блондин с прямым крупным носом и ровными белоснежными зубами. Синие глаза, под коротким белым чубчиком, сверкали внутренним светом и показывали наличие в голове мыслей. Фигура атлета и сила в руках у него была недюжинная. Очень хозяйственный. У него всегда и всё было. Я имею в виду те хозяйственные мелочи, наличие которых у солдата обязательно. 

Сразу после прохождения курса молодого бойца и принятия присяги всем новобранцам выдали оружие и закрепили за ними технику, с которой они будут выезжать на полёты и обслуживать их. 

Манаенко назначили водить топливозаправщик ТЗ-200. Это был МАЗ с двигателем ЯМЗ-236 на котором была установлена цистерна для авиационного керосина емкостью семь тонн. 

После вручения ему машины и карабина СКС, он и с тем и с другим навёл порядок, и за всё время его службы заместитель командира роты по технической части никогда не имел к машине, закреплённой за Манаенко, никаких претензий. Она была всегда на ходу, вымыта и смазана. 

Однажды, необходимо было проверить, как летает стажёр из Венгрии, полёты общие не планировались и, командир роты послал Манаенко всего за одной тонной авиационного керосина. А система заправки самолёта была такова. Топливозаправщик привозил со склада горючего керосин, подходил лаборант и ему, в специальную колбу, наливали из топливозаправщика литров пять керосина. Лаборант ставил колбу с керосином в специальную центрифугу, которая показывала наличие в топливе мельчайших частиц, из-за которых двигатель самолёта в полёте мог отказать. Если всё было в порядке, привезенным топливом заправляли самолёт, если же лаборант находил хоть мельчайшую соринку, то привезенный керосин сливался в овраг на краю аэродрома и машина направлялась на мойку и чистку цистерны. 

И когда Манаенко привёз заказанную тонну керосина и лаборант забраковал это топливо и направил Манаенко в сторону оврага для слива авиационного керосина, хозяйская душа Григория Евпатовича взбунтовалась. Он, вместо того чтобы слить керосин в овраг, повез его в молдавскую деревню Слободзея, которая находилась в шести километрах от аэродрома. 

Тогда керосин, который привозили в сёла был низкого качества, примусы и керогазы коптили и забивались. Стоил литр такого керосина шесть копеек. Манаенко остановил свой топливозаправщик посреди села и тут же жители облепили машину с банками, бидонами, бочками и другими ёмкостями. Манаенко продавал чистейший авиационный керосин по пять копеек за литр и за час тонну керосина размели. Через час цистерну его машины уже мыли и вытирали солдаты специального подразделения химических войск. 

Полёт венгерского стажера перенесли на следующий день, и Манаенко, с чистой совестью, поставил машину в гараж. Потом на вырученные деньги накупил свежих булочек, огурчиков и помидорчиков, яблок и винограда, конфет, зефира в шоколаде, пол ящика печенья и всё это разложил в столовой на столах всех трёх рот батальона. В этот день обед у батальона был не хуже, чем у лётчиков, с шоколадом свежими витаминами и сладостями. 

Старшина нашей роты, по простоте душевной, даже предположил, что Манаенко нашёл клад и долго к нему цеплялся, чтобы он рассказал, где спрятан клад. 

Манаенко сказал ему, что его родственник, будучи проездом в Тирасполе, дал ему пятьдесят рублей.  

Старшина сделал вид, что поверил Грише, но огоньки жадности в глазах его не потухли. 

Из всего батальона только несколько друзей Манаенко знали об этой операции Гриши. В их числе был и я. Невзирая на то, что я уже служил второй год, а Гриша первый мы с ним подружились. 

– Ты понимаешь, – объяснял мне Гриша мотив своего поступка, – ну разве это по государственному, разве это по хозяйски, взять и вылить керосин высокого качества в овраг?  

А сейчас, в Слободзее, у людей примусы и керогазы не забиваются, горят весёлым, синим огоньком. И взял за эту прелесть я с них на копейку меньше, чем они платят за керосин низкого качества. За эти деньги мы подкормили целый батальон. Не знаю как тебе, но мне не хватает того, чем нас кормят в столовой. И не только мне, а и многим ребятам из нашего призыва. Родители у нас не богаты им трудно, часто, собирать и присылать нам посылки. А так никто не в убытке. Керосин народу, деньги солдатам на добавку к пайку, чтобы мы могли, достойно, защищать наш народ. 

– Гриша, – резонно ответил я ему, де-факто ты прав, де-юре тебя могут взять за задницу, и предъявить тебе обвинение, что керосин ты продал с целью личного обогащения. И никому ты не докажешь, что действовал по-хозяйски с целью принести пользу людям, народу этого государства, который мы с тобой защищаем. Партократия и бюрократия – вот те слоны, на которых держаться авторитарные режимы. Так что, Гриня, завязывай с этой торговлей и не буди лихо, пока оно тихо. 

– Так что, ты предлагаешь сливать народное добро в овраг? – горячо возмутился Гриша, – я пойду на партсобрание батальона и там выскажусь. 

– Боже тебя упаси Гриня, – заволновался я, – это всё равно, что самому лезть волку в пасть. Ты что не знаешь методов КПСС? Ты думаешь, что никто из партийного руководства не знает, что мы сливаем керосин в овраг? Они тут же сделают тебя сумасшедшим и определят в дисциплинарный батальон, где, быстренько, сделают из тебя овощ, который будет сидеть, и пускать слюни. Выброси это из головы! Один раз прошло и хватит. Договорились? 

– Договорились, – буркнул Гриша. 

Прошло два месяца после этого случая. Грише за успехи в боевой и политической подготовке, отличное содержание закреплённой за ним техники объявили отпуск на десять суток с выездом на родину. Он начал готовиться. Была у него девушка там где-то за Уралом, и он решил привезти ей подарок, комплект очень красивого женского белья, которое ни за какие коврижки нельзя было купить на его родине. Этот комплект стоил шестьдесят пять рублей потому, что был импортный. А Гриша, кроме своих земляков, через меня сдружился ещё с тремя одесситами. Это был – командир отделения аэродромной роты – Дима Чавдар. Командир отделения автороты – Володя Скрипцов. Заместитель командира взвода роты охраны – Валера Ермолович. 

В то время денежное содержание в армии у заместителя командира взвода составляло тринадцать рублей восемьдесят копеек. У командира отделения – десять рублей восемьдесят копеек. А у рядового солдата – три рубля восемьдесят копеек. Следовательно, скинувшись все, мы могли насобирать только сорок девять рублей, оставаясь сами без копейки денег. Но мы решили, что как-нибудь выкрутимся, подарок для Гришиной девушки важнее. Но нам, всё-таки, не хватало шестнадцати рублей. Я предложил позвонить моему отцу, чтобы срочно выслал нам недостающие деньги. Для этой цели нужно было выйти на пункт связи из Тирасполя в Одессу. У нас был знакомый связист из ЗАС, (засекреченная автоматическая связь) который в ночное время обещал договориться с Одесским дежурным, чтобы он соединил нас с моим квартирным номером. 

Отец был очень удивлён, когда в два часа ночи услышал мой голос. А когда я ему изложил мою просьбу, сказал, что с утра отправит мне перевод на пятьдесят рублей. 

Утром мы растолкали нашего почтальона, дали ему доверенность, заверенную печатью войсковой части, и к двенадцати часам он притащил пятьдесят рублей. Мы тут же вручили Грише недостающие шестнадцать рублей, остальные по-братски разделили на четверых. Потом пошли вместе в магазин и купили этот комплект белья, состоящий из одних кружев. Причём беззлобно подтрунивали над Гришей обсуждая, что он будет видеть через эти кружева. 

Завтра был последний день, когда Гриша должен был выехать на обслуживание полётов. Послезавтра он выезжал за Урал. 

На следующий день я стоял в наряде дежурным по роте и, как обычно, построил и доложил командиру о команде выезжающих на полёты. Затем в четырнадцать часов я должен был везти обед ребятам на аэродром, но дежурная машина поломалась. Я позвонил командиру батальона и поставил его в известность, что машины, для доставки личному составу обеда, нет. Тогда он мне сообщил, что собирается ехать на аэродром, и приказал мне быть готовым. Иметь при себе термосы с едой и ждать его. Он, сейчас, пришлет своего водителя. 

Прошло минут десять, и в казарму влетел водитель командирского ГАЗика. 

– Давай помогу тебе дотащить термосы со жратвой до машины, – сказал он, подхватывая термос с борщом и котелок с хлебом и ложками. 

Я взял термос с кашей и положил в него сверху куски жареной рыбы и во вторую руку термос с чаем. Все это мы занесли в ГАЗик командира и поехали на аэродром. Только мы выехали за пределы города на трассу, которая вела из Тирасполя в Дубоссары, минуя деревню Слободзея , мы увидели, что из боковой дороги которая вела на наш аэродром выехал наш топливозаправщик. Но он, почему-то, не повернул по направлению к нашему гарнизону, а повернул в сторону Слободзеи. Командир батальона приказал своему водителю догнать топливозаправщик. Водитель заправщика в зеркало заднего вида увидел погоню и увеличил скорость. Мы так же прибавили скорость и стали потихоньку догонять МАЗ, тогда топливозаправщик опять прибавил скорость. Но водитель заправщика, по-видимому, забыл о крутом левом повороте при подъезде к Слободзее и на этой скорости, на которой вообще нельзя было передвигаться топливозаправщикам, вошёл в этот поворот. Заправщик был полностью загружен. Цистерна была залита керосином под горловину и весила семь тонн. Керосин при резком левом повороте сместился на правую сторону, и машина под действием семитонного рычага перевернулась, перелетев кювет, сделала ещё два оборота вокруг своей оси и приземлилась на колёса. 

Наш командир батальона стал белым, как простыня, выскочил, не дожидаясь остановки резко затормозившего ГАЗика, и одним прыжком заскочил на ступеньку перед боковой водительской дверкой. За рулём сидел бледный, с закрытыми глазами Гриша Манаенко. 

Манаенко, сынок, – ощупывая Гришу, лепетал комбат, – у тебя все в порядке, ты жив и у тебя ничего не болит? 

Гриша открыл глаза, пошевелил ногами, потом руками, потом улыбнулся и сказал: «Никак нет товарищ майор, у меня всё цело и ничего не болит!» 

Лицо у комбата покраснело. 

– Ах ты, сукин сын! Вон из кабины! Комбинатор хренов! – заходился комбат всё более багровея лицом, – Да я тебя под трибунал! Да по тебе дисциплинарный батальон плачет! Да ты у меня с гауптвахты вылезать не будешь! 

После этих слов он замолчал. У него схватило сердце и хорошо, что у него в кармане был валидол, таблетку которого мы засунули ему под язык. Мы прислонили комбата в сидячем положении к колесу заправщика и большими листами лопуха опахали его, как султана.  

Прошло минут пятнадцать, цвет лица комбата пришёл в норму, дышал он глубоко и приходил в себя. 

– Сержант, – обратился он ко мне, – проверьте состояние заправщика. 

Я сел за руль, запустил двигатель, тот работал как часы. Затем я обошёл машину и ни одного повреждения на ней не обнаружил. Видимо машина крутилась как веретено, не касаясь земли, поэтому на ней не было ни одной вмятины, ни одной царапины. Я об этом доложил комбату. 

Манаенко, – обратился к Грише комбат, – может, скажешь мне куда тебя, с керосином, черти несли на такой скорости. 

Товарищ майор, – начал Гришка, абсолютно, на синем глазу, – на полётах, керосин который я привёз, лаборант забраковала и сказала мне слить его в овраг. Я не знал, где находится тот овраг, куда сливают керосин, у меня такой случай впервые вот я и перепутал поворот. 

А почему ты от нас тикал как скаженный? – продолжал допрос комбат. 

Да я не тикал, – продолжал лихо врать Гриша, – просто тот крючок на полике кабины, которым фиксируют педаль газа при сливе топлива, на ухабе зацепился за педаль газа и я не мог ни остановиться, ни убрать этот крючок. Я пытался его сбить с педали ногой, а тут этот резкий поворот, вот меня и снесло с трассы. А при ударе о землю крючок отцепился. 

Так как ты рассказываешь, Манаенко, то тебя не наказывать, а награждать нужно, – пробурчал, вставая, комбат. 

Он подошёл к кабине заправщика и, открыв дверку, увидел тот крючок, о котором говорил Манаенко. Когда комбат его поднял и опустил, тот, как назло, зацепился за нажатую рукой комбата педаль газа, и зафиксировал педаль газа в нажатом состоянии, для чего он и был там сделан. 

В общем, так Манаенко, – проделав все эти манипуляции, сказал комбат, – сейчас поедете и сольёте керосин, затем в парк на чистку цистерны, после выполнения того, что я вам сказал, зайдёте в мой кабинет. 

Сержант, – повернувшись ко мне, сказал комбат, – объясните рядовому Манаенко, где он должен слить керосин. 

Пока я размахивал руками, показывая как проехать к оврагу, в котором Гришка должен был слить керосин, комбат сел в ГАЗик и ждал меня. Окончив объяснять я тоже залез в ГАЗик и мы разъехались. Мы поехали на аэродром, кормить личный состав. Комбат, тоже, поел с нами и, по-моему, уже, пришёл в себя. Гришка поехал на своём МАЗе сливать керосин и чистить ёмкость. 

После отбоя Гришка попросил всех ребят, которые ему помогли с деньгами, встретиться в канцелярии роты. 

Когда мы все собрались, Гриша достал из кармана пачку денег и вернул всем ребятам долги, затем он дал сто пятьдесят рублей чтобы мы купили и до его приезда трижды подкармливали всех печением, конфетами, шоколадом и свежими булочками. 

На наш вопрос, откуда он взял деньги, Гриша скромно ответил, что как только мы с комбатом уехали на аэродром, он развернулся и поехал в Слободзею, где за два часа все семь тонн керосина размели местные жители. Заработал Гришка триста пятьдесят рублей. 

Тут, уже, не выдержал я и начал на него орать: « Как ты смог так сделать, а вдруг бы опять попался комбату. Он тогда тебя, точно, в дисциплинарный батальон закатал. И вместо трёх лет, служил бы ты шесть». 

Ну, не могу я семь тонн керосина вылить, просто, на землю, – защищался Гриша, – у меня никогда рука не поднялась бы такое сделать. И не поймал меня комбат. А раз не пойман, значит не вор. Тем более он у меня попросил привезти из наших мест для него корень Женьшеня. Его у нас мужики на спирту настаивают, а потом пьют. Очень помогает для сердца. 

Короче, проводили мы Гришу, и целый месяц батальон имел дополнительное питание. На следующий день, по приказу комбата, все крючки, фиксирующие педаль газа на поликах топливозаправщиков были срезаны.  

Вот такой бизнес по-сибирски с лёгкой руки Гриши Манаенко, процветал у нас в батальоне, потому, что не только он не мог высоко качественный керосин сливать в овраг. 

Конец.