В 1092 году от Рождества Христова на русский город Полоцк обрушился загадочный мор. Неведомые силы за несколько дней унесли жизни семи тысяч человек  

Над Полоцком смокнулись темно-серые крылья осенней ночи. Сквозь пелену облаков со-чился тусклый, мертвый свет. Огромная, безобразная туша вороньей стаи пронеслась над крышами спящего города и рухнула на ветви старой, белой как кость березы. Хриплые вопли разбудили всех местных собак, и те, уловив в воздухе неясный запах надвигающей-ся беды, в голос завыли.  

Хищные тени рыскали по улицам в поисках поживы. Костлявые пальцы скреблись в две-ри, пустые, наполненные холодом глазницы с жадностью всматривались в темноту. Тени шептались друг с другом – люди могли бы принять их голоса за шелест листвы.  

Питомцы ночи заползали в щели, садились на охлупни, прятались под крыльцом, кутаясь в холодное покрывало ночи.  

Сгорбленный, сухой как осенний лист, старец ковылял по залитой мраком улочке. Крыла-тые тени кружили вокруг старика причудливым вихрем, как будто норовя ему чем-то ус-лужить. Нищий, одетый в рогожу калик лишь кривил безусое, изъеденное морщинами ли-цо, небрежно отмахиваясь от призраков. Тени шарахались от его серой, тонкопалой руки, как от раскаленного добела железа.  

Нищий время от времени останавливался, вытягивал тощую, дряблую шею, и покачивал головой, словно что-то вынюхивая.  

На перекрестке двух дорог, старец замер, нерешительно покачивая головой, но затем, ви-димо учуяв нужный запах, направился к ничем не примечательной избе, остановился воз-ле двери, и осторожно, словно боясь обжечься, постучался.  

Сквозь узкую щель в ставнях выскользнула едва различимая струйка света, от зажженной лучины.  

– Кого господь привел? – осторожно спросил хозяин, судя по голосу крепкий мужчина тридцати весен от роду.  

- Человек божий, калик незрячий! – проскрежетал старик – ищу кров и еду! Не возьмите на душу греха, добрые люди, не прогоните убогого!  

За дверью воцарилось молчание. Затем визгливо скрипнули петлицы, неверный свет от лучины осветил лицо хозяина. Густая борода и усы придавали его лицу добродушные чер-ты, хотя в глазах его и застыла печать тревоги. Свет позолотил бледную кожу старца, изу-родованное шрамами лицо его, как казалось, еще больше заострилось и вытянулось.  

- И вправду слепой – прошептал хозяин – ну, коли нужда тебя привела, так… проходи… не бойся.  

Когтистая рука старца обхватила локоть мужчины, длинный, гибкий язык облизнул сухие, сморщенные губы:  

- Помоги тебе бог, добрый человек….  

Нищий перепрыгнул через порог, скользнул сквозь узкие сени, и оказался в жилой клети. Дрожащий свет выхватил из темноты его сгорбленную, тощую фигуру, отбросив на бре-венчатую стену уродливую крылатую тень.  

В клетушке сидели дети – мальчик и девочка, одногодки. Оба черноглазые и светловоло-сые, как отец. Оба испуганно смотрят на страшного незнакомца.  

Старец втянул носом воздух, на ощупь нашел лавку, и присел на самый край.  

Из красного угла на слепца с каким-то нежным укором смотрело деревянное лико иконы.  

Мужчина вошел в клеть, кинул строгий взгляд на детей, и начал накрывать на стол – нуж-но было попотчевать гостя.  

- Да откуда же ты пришел, странный? – мужчина достал большой ломоть хлеба и немного сыра. Следом на столе возникла крынка молока и мёд – на такое угощение грех было жа-ловаться.  

- Из Киева, сынок, из Киева-града – проскрипел старец.  

- Далече! А что же в Киеве? И вправду худо?  

- Да как тебе сказать… нам, людям божьим многого не надо. Люди, конечно разное гово-рят. И про князя и про знамение….  

- Что же за знамение? – мужчина протянул старцу хлеб, тот осторожно взял еду, понюхал, вцепился зубами в черствую корку... несколько мгновений мужчина смотрел на то, как слепец жует сухой хлеб, мучительно-тяжело глотает, порывисто дышит, как будто давит-ся....  

Дети жались друг к другу, опасливо поглядывая на старика. Наконец старик осушил крынку, и покачал головой. Тонкие, гибкие пальцы слепца пошарили в воздухе, мальчик не сразу понял, что старик хочет к нему прикоснуться.  

- Дети… – просипел старик, поглаживая руку мальчика – у меня есть для тебя безделуш-ка….  

Нищий протянул ребенку кораблик из дерева и бересты. Игрушка была вырезана искусно, со знанием дела. На берестяном парусе чья-то рука выцарапала улыбающийся солнечный лик. Мальчонка посмотрел на отца, тот одобрительно кивнул.  

Кораблик умещался в детской горсти. Дети с любопытством рассматривали игрушку – завтра они непременно пустят этот корабль в бадью с водой, и будут долго смотреть как покачивается на воде крошечное суденышко.  

Мальчик долго смотрел на берестяное солнце, потом, словно вспомнив что-то, взял в руки стылый уголек и начертил на полу крест. Девочка одобрительно кивнула и перекрести-лась. Но мальчик не остановился на этом – к каждому лучику он пририсовал коротенькую черточку, загнутую посолонь. Получилось, что крест катится с права налево. Солнцево-рот. Девочка вскрикнула и быстрым движением босой ножки стерла катящийся крест.  

- Ты говорил что-то о знамении… – напомнил хозяин.  

- Да… – старец еще больше сгорбился, склонил голову набок и прошипел – недобрые зна-мения творятся в землях Русских… мор шагает из града в град, кипчаки в степях лютуют, мать-сыра-земля неспокойна – дрожит и шевелится.  

- Упаси, господи! – хозяин перекрестился.  

- Ты же веруешь в бога? – слепец повернул голову к хозяину, так, что казалось, будто его незрячие глаза видят мужчину сквозь веки.  

- Истинно верю… – словно бы в подтверждении своих слов, хозяин еще раз перекрестил-ся.  

- Скажи мне, человек… – старец неотрывно «смотрел» в глаза хозяина – почему твой бог не спас твою жену?  

- Что? – опешил хозяин.  

- И почему он не позволил родиться на свет твоей младшей дочери?  

- Откуда….  

- Отвечай! – гаркнул старец.  

Мужчина побледнел, однако все же сумел пересилить сжавший сердце страх:  

- Мой бог даровал им вечную жизнь и райские блага….  

- Вранье! Неужели ты веришь тому, что каждое воскресенье слышишь в церкви? И про райские сады, и про крест, и про спасение?  

- Нечистый бес….  

- Вечная жизнь? Ты знаешь, что ждет тебя после смерти? – старик ощерился – я знаю. Я это видел. И сейчас… вижу!  

Мужчина сел на лавку: голова его гудела и кружилась, дети прижались к отцу, но тот, сам ни понимая что делает, оттолкнул их:  

- Что за ересь ты молвишь, старче?  

В ставни поскреблись. То ветви, склоненные ветром, задели деревянные доски.  

- Где-то здесь раньше стоял мой храм – продолжал старик – каждый век люди, жившие здесь, отдавали мне жизнь юной девы. Сегодня я не получил от людей дара….  

- Храм? – мужчина вспомнил старую как мир молву о древнем капище в лесу – так кто же ты? Дух нечистый?  

Старец заскрежетал-засмеялся в ответ. Тень на стене распахнула вороньи крылья и погло-тила собой клеть.  

- Прочь! Поди прочь! – выдавил хозяин.  

- Я уйду – неожиданно согласился страшный гость – теперь мне нечего здесь делать. Се-годня ты будешь жить. И все в этом городе тоже останутся живы. Но только сегодня. А завтра вы пожалеете о своей дерзости, ибо ничего в этом мире не остается без возмездия!  

Старик поднялся на ноги, не торопясь, вышел в сени, перепрыгнул через порог и исчез в ночной мгле.  

Слепой нищий шел по спящей улице, и проклятые души черными воронами вились над его головой.  

Шел шесть тысяч шестисотый год от сотворения мира. Десятилетие отделяло Киевскую Русь от полного распада, и полтора века – от пришествия грозного врага с Юга. До того как по стопам Вия по Полоцку пройдет смерть оставался всего один день.  

Медное, набрякшее от влаги солнце медленно выползло из-за горизонта, и лениво протя-нуло к земле отсыревшие от тумана лучи. Мерзлая дымка заколыхалась, расправила кост-лявые крылья, поднялась над мертвым городом, подхваченная тягостным вздохом ветра и растаяла, унося с собой последнее напоминание о ночи.  

Мальчик прислонился к ставне и закрыл глаза. Где-то недалеко раздавались рыдания ино-ков. Протяжный хор тоскливым эхом катился по безлюдным улицам.  

Временами хор затихал – это иноки кланялись очередному опустевшему дому, – и стано-вилось так тихо, что мальчик слышал биение собственного сердца. Ни ветерка, ни шороха. Лишь бестелесные губы шепчут страшное имя, повторяя его как заклинание.  

Чародей….  

Город был мертв. Все люди исчезли – остались лишь их тени. Тени прятались в пустых домах, тени глодали последние крохи хлеба. Мальчик видел их лица – серые, с вваливши-мися глазами, покрытые черными струпьями. Люди-тени….  

Чародей....  

Днем было куда страшнее, чем ночью, хоть навьи и не нападали при солнечном свете. Ночь, это хищное, ненасытное чудовище милостиво прикрывала своим крылом обезобра-женный мором город.  

- Ты бы сходил к Ярославу… второй ведь день без еды… – отец открыл налитые кровью глаза.  

Мальчик молча кивнул, но с места не сдвинулся. Отец не стал его торопить. Для того что-бы выйти на улицу требовалось настоящее мужество. Нужно было собраться с силами, прежде чем переступать порог.  

Даже сейчас. При свете солнца.  

Мальчик знал, что случается с теми, кто выходит из дома после заката.  

Отец колол дрова на растопку, когда на него набросились навьи. Мальчик видел, как отец машет руками и кричит, пытаясь отогнать незримых врагов, как он падает и катается по траве, оставляя за собой темно-багровый след….  

Чародей….  

Наконец мальчик решился. Медленно, очень медленно он встал с лавки, снял со стены ку-зовок сестры и вышел в сени. Отец прохрипел что-то ему вслед и затих. Неведомая хворь, которую принесли с собой навьи, должно быть, выпила из него все силы.  

Мальчик толкнул дверь, и та, жалобно скрипнув, отворилась. Улица встретила его все тем же безмолвием. Иноки больше не пели. Полоцк замер.  

Босоногий мальчишка брел по дороге, и плакал. Непосильной ношей казался ему плете-ный кузов, страшно далеким мнился соседний конец. Где-то здесь она и пропала. Его се-стра….  

Когда девочка не вернулась к заходу солнца, отец порывался встать со скамьи – искать дочь. Из этого ничего не вышло – изъеденные черными струпьями ноги не слушались его. Не было сил и в изувеченных незаживающими ранами руках. Мальчик сам хотел бросить-ся на поиски – да только не смог, устрашился шагнуть в ледяную тьму. До рассвета он си-дел возле закрытой двери и слушал, как шелестят костлявые крылья навий. А может, это просто ветер играл с пожелтевшей листвой.  

Чародей....  

Вот и скорняцкая. Дверь в дом открыта настежь. Мальчик осторожно поднялся на крыль-цо и замер – его чутья достиг гнилостный запах смерти.  

- Дядя Ярослав! – глотая слезы выкрикнул мальчик.  

Мертвый дом по-прежнему молчал. Только сейчас мальчик различил еле заметный аромат ладана – здесь проходили иноки.  

- Дядя Ярослав! – повторил мальчик, переступая порог.  

В сенях было пыльно и душно. Вот уже несколько дней не знал дом хозяйской руки. Не-удивительно – хозяйка, лежит в холодной, нетопленной клети на лавке, недвижима и бездыханна.  

- Тетка! – мальчик отвел взгляд, не в силах смотреть на обезображенное страшной смер-тью тело.  

Стол был накрыт – хлеб и мясо уже покрылись плесенью, молоко свернулось. Мальчик задрожал и кинулся в сени – ему померещилось, будто тетка пошевелилась.  

Скорняцкая тоже не была заперта. Возле входа стояли чаны с квасом. В одном из чанов еще плавали обрезки кожи – работа была оставлена давно, квас уже успел покрыться сло-ем плесени.  

В скорняцкой было темно. Вдоль стен висели заготовки из кожи. Полочки, на которых стояли готовые сапоги, правда пустовали – местные, кто понаглее, уже успели все ута-щить.  

Мальчик стоял на пороге и смотрел на безобразный куль, что болтался под потолком. Еще совсем недавно этот куль был Ярославом, его дядей. «Это нехорошо – только и подумал мальчик – что те, кто приходил сюда за сапогами, не додумались вытащить его из петли, пусть не похоронить… хотя бы положить вместе с теткой. Не все же ему болтаться здесь… одному».  

Ярослав приходился братом отцу мальчика. Не больше седмицы прошло с тех пор, как мальчик в последний раз катался на его плечах. Теперь пришла пора Ярославу прокатить-ся на плечах племянника.  

Тело тяжело повисло на спине мальчика. Гулко застонала кожевня под внезапным ударом ветра. Слабые мальчишеский руки с трудом держали непомерный груз, босые ноги подгибались, готовые в любой момент подвести, подломиться....  

Вот они уже во дворе. Мальчик чувствует, как уходят из него последние силы… вот и крыльцо. «Посиди-ка здесь, дядька» – мальчик и сам садится возле мертвеца, переводит дух.  

Потом был долгий путь по ступенькам, распахнутая настежь дверь, пыльные сени… Вот и клеть. Черное, изъеденное струпьями лицо тетки, заплесневелая еда и холод, исходящий от мертвого тела….  

Где-то на улице вновь запели иноки. Значит, в этом городе еще есть кто-то живой.  

Мальчик повернулся к двери. Есть уже не хотелось, а потому спускаться в холодный, на-верняка кишащий навьями подпол его не тянуло.  

Тетка приподнялась на лавке. Мальчик почувствовал это всей кожей. Крик умер, не успев достигнуть рта – мальчик молча повернулся, и задом начал пятиться в сени.  

Пустые, мертвые глаза тетки глядели не на мальчика, а куда-то на стену. Рот покойницы медленно раскрывался, в хладной груди родился страшный хрип….  

Только теперь мальчик закричал. Но никто не откликнулся, не пришел на помощь. Из пе-рекошенного рта покойницы выскользнула продолговатая тень, беззвучно хлопнули ко-жистые крылья, навья протяжно завыла и бросилась на мальчика. Тот кубарем выкатился из дверей. Черная тень, похожая на огромную птицу вылетела следом, облетела вокруг дома и уселась на охлупне. С тихим скрипом зубастая пасть навьи распахнулась, длинный и тонкий хобот рассек воздух, подобно языку змеи.  

Мальчик слишком хорошо знал, что такое прикосновение навьи: когти, хобот и зубы этих бестий оставляли на коже глубокие порезы, которые не заживали, денно и нощно крово-точили и гноились. Затем вокруг порезов появлялись черные струпья, потом они покрыва-ли все тело и кровоточили….  

Мальчик понял что погиб. Бес расправил крылья и….  

Где-то рядом раздался стук копыт. Навья восторженно взвизгнула и кинулась вниз. Маль-чик не сразу решился посмотреть на всадника. Страх еще сжимал его в своих ледяных объятьях.  

Чародей….  

Грозный как весенний гром, сильный как лютый зверь, облаченный в сверкающую че-шую.  

Чародей….  

Взгляд, беспощадный, огненный взгляд, от которого невозможно укрыться....  

Чародей….  

Навья извивается под копытами его коня, норовя облизать его позолоченные кольцами перста, но он лишь небрежно отмахивается от нее, как от докучливой мухи.  

Чародей….  

Страшно хлопают за его спиной кроваво-красные крылья, грозно смотрит владыка на мальчонку, страшен взор его очей. Видели эти очи и пламя и кровь, и объятый войной Ки-евский стол.  

Чародей… Всеслав-Чародей.  

- Что же ты мальчонка, хворый никак? – князь с любопытством смотрел на босоного мальчишку.  

- Не хворый я… не хворый вовсе…. – мальчик попытался подняться, но не смог и запла-кал.  

- Что же ты с князем, не как положено говоришь, щенок? – из склизкого тумана вынырнул боярин, верхом на пегом жеребце – а ну я тебя, собаку поучу….  

- Стой, Игорь! – велел Всеслав.  

Витязь открыл было рот, но вовремя одумался и смолк.  

-Что же ты не дома сидишь? – князь улыбнулся мальчику – или не знаешь? Мор у нас!  

- Отец мой занемог, а еды третий день как нет… – глотая слезы, ответил мальчик.  

Навья только сейчас вспомнила про мальчика, завыла и заскулила, протягивая к нему ко-стлявые пальцы….  

- Брысь! – гаркнул князь.  

Навья исчезла – смешалась с молочной дымкой тумана.  

- Лови! – князь бросил мальчику теплый, пахнущий хлебом сверток.  

Мальчонка поймал дар и осторожно, словно боясь уронить сверток, поднялся на ноги и пошел – быстро-быстро. Он чувствовал как по жилам, изгоняя усталость, растекается си-ла, как крепнет дух и рассыпаются в прах все страхи и сомнения. И тут он вспомнил, что забыл поблагодарить князя за милость.  

- Пусть твой отец простит меня, за то, как я вел себя у вас в гостях! – крикнул князь.  

Мальчик остолбенел. Повернувшись, он увидел, что в седле сидит не князь, а недавний гость – слепой старец в накидке из рогожи.  

Но стоило мальчику моргнуть, и страшный нищий вновь превратился в сверкающего че-шуей воина.  

Мальчик развернул хлеб. На корке был выпечен рисунок – улыбающийся солнечный лик.  

Солнце уже разогнало белый туман, а мальчик все стоял и смотрел на дар злого духа, и не мог решить: отнести его домой, или оставить здесь, на корм воронью? Наконец, решив что-то про себя, он все же завернул хлеб и медленно, спотыкаясь, побрел к дому.