Пахло валерьянкой и скандалом. Денис перебрался из инвалидной коляски на диван и спрятал голову под подушку. За стеной — хотя какая стена, одно название, чихнёшь и рухнет — мама и дядя Паша исступлённо мирились, скрипя диванными пружинами. Интересно, они не догадываются, что он всё слышит и понимает, что они там не в лошадки играют, или им просто всё равно? А ему не всё равно. Хочется вскочить и двинуть от злости в стену ногой, но он не может ни вскочить, ни двинуть. Ноги не работают.  

Денис повторял про себя одно и то же слово: «Ненавижу». С совершенно спокойной интонацией: за пять лет, прошедших с появления дяди Паши, оно уже превратилось из эмоционального всплеска в констатацию факта. Когда дядя Паша, недовольный чем-то, орёт на маму, обзывая Дениса не иначе, как «твой щенок», его хочется удушить. И, будь у Дениса возможность быстро приблизиться к нему, он бы это сделал, не задумываясь; шея у дяди Паши, как у цыплёнка, а руки у него тренированные, как почти у всех, кто не может ходить и вынужден перебрасывать своё тело из коляски в машину, из машины обратно в коляску... Когда дядя Паша пыхтит за стенкой так, что заглушает даже скрип дивана, становится гадко. И маму жалко. Денис никак не может определиться, любит он её или презирает за то, что продалась этому... Он почти уверен, что продалась: как можно любить того, у кого вместо сердца калькулятор затрат, а речь, как у переводчика при пришедшем на телевиденье иностранце — вообще без интонаций, различается только по громкости? А если он уйдёт, маме опять придётся выбирать: купить яблок и идти пешком, или обойтись, но доехать на автобусе, это Денис тоже понимает. И курсы лечения, после которых он, может быть, встанет на ноги, тоже о-го-го, сколько стоят, и оплачиваются из дядипашиного кармана… Противно только ощущать себя не человеком, а мелким неудобством вроде таракана и бесплатным приложением к маме. Дядя Паша его за пять лет жизни в одной квартире, кажется, и по имени ни разу не назвал…  

Недавно смешно вышло: пришла журналистка с местного радио, хотела сделать душещипательный репортаж о жизни инвалидов в современном обществе, приняла маму за его старшую сестру. Очень уж не похожа Лорочка (так он её про себя называл, потому что не вязалась она, маленькая и худенькая, с монументальным "мама") на задёрганную тётеньку в штопанной кофточке, какой, по журналисткиным представлениям положено быть матери подростка-инвалида. А какая она тётенька, если Денису четырнадцать, а ей ещё и тридцати пяти нет? Когда дядя Паша пришёл с работы, журналистка и вовсе сникла. Ей, наверное, надо было, чтоб у Дениса с Лорочкой никого, кроме друг друга, в целом мире не было, для фактуры… Увидев выражение её лица, Денис в первый раз в жизни порадовался приходу отчима.  

Пружины за стеной стихли, а Денис подумал, что курить — а именно из-за того, что он стащил у дяди Паши сигарету, и разразился скандал, он больше никогда не будет. Не понравилось. Горло дерёт.