Мне четыре года. Выходной. Завтра тоже выходной – значит, сегодня суббота. Мы, как обычно, всей семьёй приехали в город Ф., к бабушкиному брату дяде Ване. В доме напротив точно такое же, даже ещё большее столпотворение: к соседке приехали все её многочисленные дети, внуки и племянники. И сама баба Валя из многодетной семьи, где между старшей дочерью и младшим сыном двадцать лет разницы, и своих детей у неё много – четверо родных плюс сын мужа от первого брака, и эти уже-не-дети сплошь многодетны – воспроизвести, кто кому кем приходится постороннему человеку практически нереально, тем более, у дядь с племянниками редко когда больше пары лет разницы, и по улицам все носятся на равных. Самый старший из последнего поколения соседей Серёга и мой брат уже взрослые и в «малышовой» возне не заинтересованы, а мы с троюродным Борькой относимся к бабвалиным потомкам неоднозначно – то играем вместе в царя горы (их дом стоит на возвышении, с которого ужасно удобно скатываться кувырком, потому что внизу мягкая трава) или ещё что-нибудь, то воюем. Сегодня меня игнорируют – они чем-то заняты все вместе, а я сижу одна, потому что Борька не пришёл. Если бы они играли на улице, можно было бы подойти и присоединиться, но они у себя во дворе, а мы всегда общаемся только на нейтральной территории, ограниченной с одной стороны нашим забором, с другой – их. Родители закончили полоть огород и беседуют за чаем о чём-то мне совершенно неинтересном. Я сижу на суку большой яблони (папа гордится, что я умею туда залезать, а мама с бабушкой ругаются и говорят, что не надо девочкам лазить по деревьям) и смотрю в небо. День кажется бесконечным. 

Из соседской калитки выходит Коля и направляется к нашей калитке. Мне его прекрасно видно, а ему меня за листьями – нет. Он бросает что-то в почтовый ящик и убегает. Почтальон давно раскладывает письма и газеты в ячейки большого ящика, стоящего в конце улицы, а ящики на калитках висят только у тех, у кого не дошли руки отвинтить. У дяди Вани не дошли. 

Дождавшись, пока Коля скроется у себя на участке, я спрыгиваю с яблони и крадусь вдоль забора в ящику. За мной никто не следит, так что можно было бы и просто идти, но красться интереснее. 

В ящике письмо. Читать я пока умею плохо, потому что знаю не все буквы, но своё имя на конверте узнаю: «АЛЁНКА». Прячу письмо в карман брюк, сложив пополам (мама, видимо, специально для таких случаев сшила мне штаны с просто огромными по сравнению с моим ростом карманами) и жду, пока бабушка уйдёт отдыхать после обеда, а мама – мыть посуду, чтоб папа остался в терраске один. Мама с бабушкой как назло заговорились и расходиться не спешат. Говорят, говорят... Наконец папу посылают в магазин за сахаром – бабушка решает ставить пироги, я увязываюсь следом. По дороге рассказываю, что получила письмо и заручаюсь обещанием по возвращении его прочитать. Любопытство распирает, письмо жжёт карман, очередь тянется бесконечно. Не заходя в дом, мы с папой идём в глубь огорода, и он зачитывает мне: 

«Алёнка, я тебя люблю, когда вырасту, желаю (во многом за давностью лет не уверена – может, даже, автором письма был не Коля, а Лёша, Илюша или Кирюша – за отсутствием в округе других девочек летом и по выходным они все ко мне неровно дышали, но это «желаю» помню очень чётко) на тебе жениться». Вместо подписи нарисована пятиконечная звёздочка. Почему-то зелёная – видимо, другого фломастера под рукой не было. 

На следующий день я на правах практически законной невесты впервые вхожу к соседям во двор. Меня даже знакомят с мамой. Мама утомлена заботой о годовалой Лиле, поэтому я ей, кажется, не понравилась – шумная очень. 

На следующей неделе Коля проговорился Борьке в мужском разговоре, что невесты у него две: дома Янка, а здесь я. Но я не переживала – я узнала у мамы: жениться можно с восемнадцати лет, до этого ещё целая вечность, я успею не один раз доказать, что я лучше какой-то там Янки. Я была очень мудрой женщиной.