- Нет, позвольте уж, позвольте рассказать о самом великом человеке, которого я встречал. Этого вам мало, да? Ну, хорошо. Тогда я могу смело сказать – это будет повесть о самом великом человеке нашего времени. Чем он велик? Для начала, знаете что? Мне будет удобнее, не называть вам его настоящего имени. Давайте просто ограничимся обычным клише – Рон Смит. Сейчас Рону сорок сем лет. Могу сказать, что он богат, как Крез, находится в отличной физической форме, выглядит лучше и стройнее, чем Коллин Фарелл. Рон владеет цепью ультрафешенебельных отелей по всему Тихоокеанскому побережью США, имеет много недвижимости во Франции, в Италии, золотые россыпи и виноградники в ЮАР, успешно инвестирует в ценные бумаги, деривативы, финансирует киноконцерны, студии звукозаписи. Рон сам снимает, продюсирует, рисует, ставит великолепные, номинируемые на разные международные призы художественные фильмы. Пишет сценарии, что буквально нарасхват, музыку, книги, стихи, замечательно поет, танцует и гастролирует по миру с альбомами, выпускаемыми им раз в полтора-два года.  

Сверх того, будучи дипломированным доктором психологии и компьютерной науки, Рон лично проводит по всему миру весьма полезные тренинги по внутреннему развитию под названием «Создай Мир». Он также повсеместно учреждает молодежные клубы, спонсирует научные конференции, где, профессионально владея четырьмя иностранными языками, свободно общается с разными аудиториями на безупречном акценте, играючи переходя от официального стиля к сленгу. Рон Смит признанный специалист по современной военной стратегии и воинским искусствам Азии. В то же время наш герой эксперт Античности и эпохи Возрождения. Рона просто обожают поклонники его искусства, носят на руках участники его лекций и тренингов. 

Сотрудники Рона готовы сломив голову, безо всякой попятной, рисковать всем ради него. Среди друзей Рона другие легенды нашей планеты – Мел Гибсон, Билл Гейтс, Роберт Кийосаки, Энтони Роббинс, Бил Клинтон и многие, перечисление которых выведет нас за пределы обсуждаемого случая. О его экстравагантности ходит масса легенд. Он может нагрянуть к кому-то из нуждающихся студентов в Рождество на квартиру или спуститься в метро и начать там общаться с завороженными пассажирами, играя разных киногероев, даря людям предметы из своих блестящих коллекций. Или, может присесть с кем-то, кто его не знает, и под пристальные взгляды гудящей от азарта толпы зевак, беззаботно болтать с новым знакомым о всякой чепухе. 

Однажды, переодевшись в обычного клерка, в лондонском Гайд-парке он познакомился с одной премилой девушкой. Когда последняя собралась уходить, Рон в знак того, что очень расстроен, вместе с десятком профессиональных танцоров, появившихся из ниоткуда, станцевал искрометный балетный номер со смесью степа, джайва и ирландского фольклора. Представьте, что стало с той девушкой! 

Рон помогает сиротам и детям, оставшимся без заботы и попечительства. Множество молодых людей получают крупные стипендии на учебу и исследования из благотворительного фонда Рона Смита. В сотню раз больше людей он вытащил из тюрем, наркотиков, алкоголизма и других вредных пристрастий, а с помощью личных интервью отговорил не один десяток самоубийц. Говорят, что он щедро платит особым агентам, чтобы те приносили самую свежую информацию о нуждающихся в помощи людях всех слоев. Потом Рон уже сам, тщательно взвешивает все обстоятельства (требует ли этот случай такого безотлагательного вмешательства?) и только после этого принимает решение о выделении денег и всего необходимого. 

Да уж, каждая минута его жизни – неподражаемое творчество и безумная игра. Он великий и недосягаемый лицедей. На театральных подмостках и съемочной площадке он полностью преображается и творит и куражится, его манеры просто неповторимы, также как и бесподобна его музыка... 

Разве может один человек сделать такое с миром? Разве может в одной голове умещаться столько разнородных дисциплин – спросите вы? Вы что-то преувеличиваете. Скорее всего это образ собирательный, вы писательская братия в погоне за скандалом, любите взбить все в одну кучу. Где это слыхано, что человек посвященный в Искусство становится профессионалом в области финансов и при этом зарабатываем там такие крупные деньги? Это ведь почти, как жить одновременно в разных местах. Как может такое баснословное богатство скопить один человек? Быть одновременно столь универсально талантливым, сверкать, умея доносить этот лоск до людей, кто в этом нуждается и тех, кто это настойчиво требует от именитых личностей? Как может тот же человек иметь такую широкую душу? 

А может быть, это одна из тех личностей, которые прикрывает чужие, добытые нелегальным бизнесом деньги? Или кто-то отмывает свои доходы на его безупречной репутации? А может ему досталось громадное состояние и потом ему ничего не оставалось, как просто-напросто интенсивно развивать свои творческие способности? Весьма вероятно, что заслуга его может быть совсем не так велика, как уловчились сбыть это вездесущие журналисты! 

Могу сказать в ответ вашим сомнениям – тут вы перегнули за край, мой милый друг. Вам несколько захотелось утрировать большущие достижения Рона Смита, как и мне, когда я с ним только познакомился. Да поверьте же вы, будь он первенцем самого Рокфеллера, разве не подвиг совершить такое в своей жизни? А именно все то, что я вам давеча перечислил, и все то, от обсуждения чего воздержался, дабы вы не впали в ступор. 

Меня нисколько не удивляет качество, столь присущее человеку, утрировать чужие достижения, качество, изобретенное, как способ самообороны, чтобы не было больно за свою беспомощность и ленивость, а может даже за неуспешность. Я сам вхожу в ваше положение, потому что привык сплеча утрировать некоторые свои провалы. Как-то в бытность журналистом средней руки, это сильно помогло справиться с давящей значительностью нагрянувших кризисов. Описывать плохое всегда легче, чем хорошее, потому что плохое, оно, получается правдоподобнее, а хорошего, по правде говоря, совсем ведь немного, в него и верится труднее и оно с напряжкой продавать. 

Я не собираюсь пересказывать всю жизнь Рона, чтобы все это не походило на истории тренеров по селф-хелпу. Я перескажу вам один из самых болезненных моментов его жизни, чтобы выразить до каких глубин может дойти человеческое отчаяние, беспомощность и безысходность. 

Жизнь Рона Смита похожа на сказку не только тем и по тому, как он взобрался на жизненный Олимп, нет, лучше сказать, на Эверест. Для стороннего человека складывается впечатление, что Рона словно подменили и это два совершенно разных человека. 

Многие верят, что имея богатую родню и детства, вовсю занимаясь изящными искусствами, можно и весьма преуспеть и сделаться известным. Хотя прославиться на весь мир, думаю, будет сложнее. Ну допустим, это досягаемо. Вот вы говорите, что потрать любой гражданин свое время и средства с незаурядным упорством на тусовки, скандалы и нагнетание удобного имиджа или приплати пиар-агентствам, и они сделают все в соответствии с контрактом и мы получим новоиспеченную звезду. С подобным утверждением однако же я абсолютно не согласен. Если у вас нет чувства ритма и богатого воображения, да ещё и в изрядном количестве, никакие пиарщики прилично танцевать вас научить не смогут. А если и наворочат имидж, будучи фальшивым, он рассыплется от и после одного вашего выхода на публику.  

Однако, позвольте, ума не приложу, чего это я стараюсь оправдаться?! Рон Смит, действительно, самый великий из ныне живущих и здравствующих, заметьте, здравствующих, людей планеты. Он велик тем, откуда он выбрался, из какого каким Человеком стал. Вот в чем суть, друзья! Я вовсе не о том, что он был ничтожеством и вдруг волшебным образом превратился в такого-растакого вот гения современного культурного сообщества. Это звучит, как китч, и отнюдь не в моем стиле спаивать читателей столь тошнотворными сюжетами. Для нашей стремительной жизни, лишенной романтики и чувств, столь дешевые приемчики любезно уступаю мыльным операм, а из мэтров, если вам известно, такое могут позволить себе библейские авторы, Шахерезада, да, отчасти, в Голливуде.  

Положение же с Роном Смитом было хуже, чем мне хотелось бы описывать. Хуже, ибо то, что я расскажу, учитывая нынешнее величие Рона, может в действительно показаться весьма неправдоподобным. Могу сказать, что со времени, когда я открыл истории Рона и услышал сию, я восхищаюсь выживаемостью Рона, который смог не просто разорвать оковы духа, опрокинуть силки, подставляемые на каждом шагу внутренними сомнениями и страхами, вырваться из ограниченности провинциального американского городка, но стать истинной Личностью, примером для всего человечества. Человеком, о котором будут говорить даже спустя столетие его имя и его дела.  

Родители особо отличились в формировании характера Рона, очевидно, более в виду невежества, нежели намеренно. С раннего детства у мальчика развилась сильная близорукость, чувство беспомощности, страхи, а в юношестве – инфантильность, скованность, неуклюжесть, чувство собственной неполноценности и всякий немыслимый психологический сор. Пользуясь языком психологов, у него выработались коммуникативные недостатки, а одиночество стало предпочитаемой формой времяпрепровождения. Тягостное ощущение собственной никчемности и неэффективности стали спутниками жизни молодого Рона Смита. В двадцать три года после конфликта со школьными приятелями и на фоне разрыва двухлетних отношений с любимой женщиной, у Рона обнаружилась депрессия. Он очутился в полной изоляции, не имея понятия, как улучшить свою жизнь, как сделать её более наполненной и как выйти из этого пренеприятного наваждения.  

С детства Рон считался талантливым и особенным мальчиком. Многие из знающих его людей признавали способности Рона, но, от возмужавшего молодого человека, все местное общество с трепетом ожидало большего и, видя всего лишь посредственные идеи и неуверенность в себе, порождаемые внутренними тормозами и страхами, разочаровались и отписали его в разряд неудачников.  

Рону, к его же собственному удивлению так скоро исполнилось четверть века, что из этих лет вспомнить ему было особо нечего, учитывая глубокую неприязнь отмечать жизненные события, кроме самых запоминающихся.  

Поколение Рона постепенно пробивало, некоторые совсем таранили себе дорогу в свет и в правительство. Вот друг его раннего детства, Джошуа Макензи, давно работал юридическим консультантом у конгрессмена Лептона, с хорошими видами на сенат. Нил Фримен твердо освоился в департаменте иностранных дел, Чарльз Лесли ждал приглашения от Всемирного Валютного Фонда. Все из его класса, кто как мог, шли напролом. Приметив это, Рон сначала констатировал с усмешкой, а потом всё более сурово стал подсознательно отчитывать себя. Он чувствовал, как после университета в нём что-то обломалось.  

По вечерам Рон подрабатывал в баре за углом, играя на гитаре, сочинял песни и стихи, которые мало у кого вызывали ожидаемый восторг. Но молодой человек верил, что не его в том вина.  

”Люди... ну знаете, их надо подвести к красоте и почитанию, пальцами до отказа раскрыть глазки, а потом несколько поколений они будут по инерции оглушительно хлопать ресницами, воздавая должное вашим талантам и тонкому вкусу.” говорил Рон своим немногочисленным ценителям.  

А тем временем журналистская братия со своим энергичным пытливым стилем, актуальными заголовками запирала в неощущаемом времени крутизну жестоких девяностых. Люди в смокингах и без, охотно, если верить журнальным фото, выполняли свои обязательства. Политика спорт, культура, инновации, Интернет, телекоммуникации люди искали и пробовали себя в этих мирах и свободно колесили по ним в поиске фортуны. Всё было ново и противно старо, а Рон оставался отверженным отшельником. Ему осточертели эти дешёвые романчики, ханжеские игры с университетскими курочками и ветреными школьницами. Ему всё осточертело. Он давно плыл по течению без карты и компаса. Доброжелатели твердили, что только он сам сможет помочь себе. Только сам он. К несчастью, сам Рон не очень-то понимал, что такое это «я сам» и отчего у него пропали силы и желание выкарабкаться из этой трясины. Ему казалось, что некий запредельный демиург отнимает у людей желания, и обездоленный человек вскоре превращается в сущее ничтожество, в подобие которого скатывался Рон собственной персоной.  

Несколько лет Рон провел с душераздирающей бессмысленностью. Тупость преследовала его по следам и он всегда пятился от неё, а не встречал в штыки, как поступают талантливые люди, обладающие хоть чуточкой здравомыслия. Он даже решил, что изменить жизненные этапы невозможно и перепрыгнуть свое развитие тоже не удастся; что не тот друг, кто от борьбы его отстраняет, а тот кто призывает его погибнуть в битве.  

- Жизнь и самые высокие достижения человека протащены предками сквозь суровые и беспощадные баталии.. Как Гамлет стоило бы готовиться к минуте исхода. – повторял он, хмурясь.  

Чтобы внести больше ясности в обстановку перед сценой, которой является сердцевиной моего рассказа, я хотел бы изложить основные события семейной жизни молодого Рона Смита. Кажется, я уже отметил, что воспитание, ограничения, страхи и сомнения превратили его к двадцатипятилетию в ходячую груду комплексов. Тогда он зарабатывал в миллион раз меньше, чем сейчас и почти не разбирался в том, что происходило с ним. Говорят, что он старался писать какие-то сценарии, прирабатывать мелким бизнесом, но все выходило боком. У него не было ни цели, ни понятий, ни направления в карьере, ничего, кроме ощущения проблематичности жизни, и неосознаваемого детского наследия – инфантилизма. Его родители, обычные государственные служащие, настолько были заняты своими личными психологическими проблемами и неупорядоченными взаимоотношениями да склоками, что не помогли ему с получением образования, которое Рон заслуживал, учитывая его талант и высокие умственные способности. Вдобавок, они аккуратно вколотили ему в психику рабские установки. Сейчас подобным садизмом многие в Америке уже и не занимаются, так как детей подле себя практически не удержать. Поэтому нынешние родители рожают и воспитывают детей всего лишь на какой-то временной промежуток, а потом перепродают их обществу, а сами продолжают почивать на лаврах, чтя себя за людей, достойно и отменно исполнивших гражданский долг. Но тогда, тоном приличия считалось лепить угодных обществу обывателей – безмятежных, безвольных, беспроблемных, людей «без». В дело шли любые методы из спартанской педагогики; детей психологически ломали и делали повинуемыми, объясняя, что это и значит «быть хорошим».  

Рон Смит беспричинно в некотором роде был убежден в этом, потому что ему раз за разом напоминали, что он хороший. То же самое сказала после знакомства его первая жена, Нелли Гилмор:  

- Ты хороший человек, Рон!  

Через три года та же Нелли во время расставания бросила напоследок желчную фразу.  

– Дорогой, у тебя совсем нет чутья на женщин. Ты полностью лишен этого...  

Это мысль была высказана безо всякой доли злорадства. Кажется, Нелли хотела донести до Рона какую-то очень полезную идею. Рон тогда попросил её уточнить, что она имеет ввиду, но Нелли ограничилась молчанием и пожала плечами.  

Эта роковая девушка была младше Рона лет на десять. Рон отчаянно любил её, как говорится, широко открыв сердце и не опасаясь никакого удара. Да и вправду, начало их отношений совсем не предвещало ничего плохого.  

Нелли все ещё училась в школе, когда они начали встречаться и их роман скорее всего был похож на компьютерную игру, – новые уровни, стратегии, досадные ошибки, виртуальная зависимость. Тон задавала Нелли, у которой рано проявилась врожденная склонность любые межчеловеческие отношения превращать в игру. Волей-неволей Рон тоже вступил в игру Нелли, не задумываясь о том, что игры могут быть и без правил и с разными степенями запрещений. Для Нелли и для всей её семьи планка этих исключений по жизни, как оказалось, стояла довольно невысоко.  

Перед знакомством у них были долгие телефонные беседы, в ходе которых Рон показал себя отменным соблазнителем. Сама Нелли, пребывая в строгом инкогнито, все время уклонялась от встречи и только резкий ультиматум нашего героя вынудил её пойти на очную встречу с ним.  

Как оказалось, это была высокая девушкой с красивым лицом. Молодое упругое тело раздразнило молодого темпераментного Рона и ему безумно понравилось целоваться с ней. На первом же свидании, Нелли почти отдалась ему.  

На втором Рон уже нагло спросил:  

– Чего мины строишь? Если не нравится со мной можешь идти по своим делам.  

Когда женщина с тобой рядом и очень близко, ты не вспоминаешь о том, что можешь влюбиться в неё. И стоит ей уйти, ты начинаешь осознавать, что вот это скребущее грудь чувство и есть любовь. Только сама жизнь может научить человека, что мириться с этим чувством значит воспринимать себя.  

Так Рон и влюбился в Нелли, заперев свое сердце для других; по выходным он писал ей бесконечные сусальности, присочиняя слащавые истории о своих предках.  

Через день после третьего свидания Нелли уехала в соседний город заканчивать школу. Опуская все подробности их горячной любви в разлуке, скажу, что Рон тем временем вместе с другом занялся каким-то мелким бизнесом, на котором через год умудрился прогореть. Тогда же вырядившись, как истый провинциал, в длинную табачного цвета куртку, в джинсы, в огромные ботинки, Рон поехал предложить руку Нелли, на что получил отказ и взвинченный, бесцеремонно распростился и был таков. Три месяца Рон Смит геройски переносил терзания своего сердца. Сама Нелли никак не откликалась, как потом выяснилось, она нередко звонила ему домой, чтобы услышать его «Алло», молчала и плакала.  

После этих трех месяцев воздержания и поисков замен Нелли, Рон сблизился с молодым человеком по имени Джон Гризли, сверстником, по сути провинциальной дубиной, которые всегда успешно подвизаются вокруг таких вот слабых людей. Джон сумел уговорить Рона не мучить себя, а снова испытать судьбу, напомнить Нелли о себе. Рон так и поступил, ибо новый приятель в действительности озвучил его, Рона, подлинное желание – ведь не проходило и ночи, чтобы засыпая и перечитывая её письма, он не мечтал о своей разбитой любви.  

Нелли была польщена новым появлением Рона, ухаживаний его не отвергала, однако приняла его с небольшой прохладцей. После такого приема Рон потерял чувство реальности и впал в психологическую зависимость от двух людей: Джона и Нелли. Один учил его что и как делать, чтобы другой оказался спутником его жизни.  

Рон потерял способность соображать. Это была полная психологическая слепота, здравый смысл покинул его. Мысли о Нелли стали самым важным предметом его забот. Направив все мысли в сторону Нелли, он оставил без внимания бизнес, где доходы с каждым днем опускались все ниже и ниже. Не раз впоследствии Рон спрашивал себя: «почему Джон столь бесцеремонно разжег в нем эти чувства?». Разве чтобы сблизиться с сестрой Нелли, своей бывшей знакомой? Этому открытию Рон посвятил такую прямолинейную идею: «Единственное, что я понял, общаясь с людьми, это то, что любой встречающийся на пути человек, хочет обмануть тебя. Так же как и ты хочешь обмануть его. Это и называется жизнь. Это и есть основа жизни, соблазнение, игра, показать себя таким, каким ты не являешься и выудить из этого человека что-то.»..  

Грусть и тоска Рона сменилась радостью в связи с тем, что Нелли снова приехала в его город в гости к своей родной бабушке. Возлюбленные стали проводить дни и ночи напролет вместе, сжигая друг друга в безумных страсти любви.  

Рон представил Нелли своим родителям и сестре, показал ей дом, где они будут жить, отвел в будущую спальню.  

Ещё через полмесяца приехали мать и сестра Нелли.  

И тогда началось самое унизительное для Рона, чего он не мог понять и никогда не смог простить Нелли. Рон явился к матери девушки и попросил её руки Нелли. Будущая теща, Стела Гилмор, приняла нескрываемо-трагическое выражение лица.  

– Такая разница в возрасте! Она же совсем ещё ребенок! Ветреный ребенок! Зачем она вам? Вы же уже мужчина?!  

Нелли упорно твердила.  

– Мама, мы любим друг друга. И нас ничто не остановит...  

Нелли невозможно было сломить, столь пламенно была её чувство. Мать и сестра девушки, видя бескомпромиссность влюбленных, прикинулись, что согласны; дескать, раз молодые так решили, так и быть. Во время беседы с Роном Стелла без конца повторяла о стесненных возможностях и финансовых трудностях своей семьи, что они, мол, не в состоянии справить свадьбу, даже преподнести свадебный подарок, однако Рон не обращал на это никакого внимания. Он парил в эмпиреях от счастья.  

И насколько был приятен вечер, ощущение достигнутой победы, настолько утро оказалось ужасным для нашего молодого человека. Он поехал привезти Нелли к себе и услышал от неё жестокое признание.  

– Ночью у меня был...разговор с отцом... – сказала девушка, отвернувшись от Рона и рисуя пальцем по испарине на ветровом стекле. – Он почти плакал и выпросил... два месяца...  

– Что?  

– Да, Рон. Два месяца не выходить замуж... Вернуться к нему и подарить этот период времени ему, моему отцу. Он хочет провести это время со мной, со своей любимой дочерью и сделать все, что он не успел для меня сделать.. А потом я выйдет замуж под его благословлением. Я должна, должна уехать...  

Вмиг все вокруг Рону показалось настоящим адом. Прожить два месяца без человека, без которого он и минуты не мог прожить.  

– Милый, я не могу по-другому. Эти два месяца пройдут очень быстро! – сказала она грустно. – Я не могу обидеть отца.  

– Но мы ведь почти муж и жена! – запротестовал Рон, почти в слезах. – Ты не можешь так просто взять и уехать. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Ты это понимаешь? Я ни за что не хочу с тобой расставаться. Я не могу с тобой так вот взять и расстаться. И как ты можешь? Как ты можешь это сделать?  

– Ты думаешь мне не трудно? Я не могу отказать отцу в его просьбе. Это мой отец! Он мой отец! Ты понимаешь? Эти два месяца пройдут очень быстро!  

– Ну а ты представляешь, когда пройдут эти два месяца, Нелли?! Я же считаю минуты!  

Рон умолял, просил, угрожал, обнимал, плакал. Он пустил в ход, всё что только смог. Кроме хитрости, коварства или безразличия.  

Нелли была неумолима. Эта семнадцатилетняя девушка действовала, словно агент ФБР с инструктажем конторы повыше. Она строила из себя всезнающую, опытную и властно-эмоциональную девушку. Даже через несколько лет Рон не смог полностью понять в какую грязную игру его впутали. Хотя простить этого он никогда уже не смог. Это наложило сильный негативный отпечаток и фон на все их отношения.  

Позвонив Нелли утром следующего дня, Рон обнаружил, что она довольно уютненько устроилась, а также то, что едет оформлять вступительные документы в университет. Джон Гризли, этот талантливый Фигаро, советовал Рону ехать и силой и обманом вести Нелли под венец. Отец Рона предложил поставить вопрос ребром: Нелли возвращается на этой неделе, не то никакой свадьбы вообще не будет. После недолгих сомнений Рон выбрал отцовское наставление. Он понимал, что не может так бесконечно уступать Нелли во всем, даже если страсть с принципами явления малосовместимые.  

От очередного ультиматума Рона, у Нелли началась истерика. Влюбленными овладело жесточайшее отчаяние, ибо было их желание быть друг с другом действительно огромно.  

Через час в дело вмешалась тяжелая артиллерия – Стела Гилмор, обладательница крикливого голоса. После долгих телефонных переговоров будущая теща великодушно пообещала Рону вернуть назад его пассию. Впоследствии ретроспектируя дни своей молодости, Рон обнаружил, что это была точка, где можно было плавно отвязаться от Нелли и избавить себя от уймы неприятностей, которыми она осчастливила его на протяжении следующих лет. Но карма, жажда познания через ошибки и провалы, влекла молодого человека. Любой исход, выбирается разумом гораздо высокой организации, чем может нам показаться вначале. Может это Джон Гризли пропагандировал, а может комплекс неполноценности напоминал, Рону мерещилось, что он чего-то недодает Нелли, поэтому после приезда девушки решил утроить свое внимание к её персоне.  

Вечером отец отвел его в сторону и сказал:  

– Поступай как знаешь, сынок, но мне сказали, что они должны поцеловать себя в задницу, если мы возьмем их дочь в невестки.  

Переубедить Рона всегда было трудно. Он подумал о том, как же все-таки жестокосердны люди.  

Вернувшись Нелли, стала разыгрывать обиженную возлюбленную, которую надо было заново завоевывать. Она приехала, как она говорила, «не к Рону, а чтобы немного отдохнуть от всей этой истории».  

Дело дошло до того, что Рон начал сомневаться: любит ли она его вообще или нет.  

– Тетя Стела, она любит меня, я уже не верю? Она выйдет замуж? Тетя Стела...  

Тетя Стела из-за боязни, что если Рон вдруг окажется не таким последовательным и целеустремленным, роман завершиться позором для семьи, подогревала Рона, настоятельно утверждая.  

– Ну, да, мальчик. Она тебя любит, я же знаю свою дочь, кто может знать её лучше меня? Она тебя любит и выйдет за тебя замуж.  

– Посоветуйте, что же мне делать. Тетя Стела. Помогите советом..  

Будущая теща, да и сама Нелли никак не могли узнать реальное финансовое положение семьи Рон. Кто говорил, что у них огромные долги, кто считал их богачами. Теща как бы случайно пересказывала Рону, какие пересуды вызывает связь Рона и Нелли во всем городе. А потом она тонко пыталась выведать состояние семьи Рона, иногда совершенно не скрывая, что хотела бы выдать дочь за обеспеченного человека.  

Вскоре родные Нелли, видя какой овечкой оказался Рон, подвергли его очередному испытанию. Отец Нелли, у которого не «было времени приехать и обговорить», позвал молодого человека на встречу к себе. На самом деле Джиромо погряз в долгах и здесь показываться ему ничего хорошего не сулило. Это был обычный торгаш, которые начинают жизнь студентами третьеразрядных колледжей, пробуют и проносят в своих душах всю мразь: беззубых проституток, снятых за вздернутые усы, не чураются пожилых гомосексуалистов за деньги, стоят на овощном рынке, как на инаугурации, сидят в тюрьме за подлое убийство, расточают деньги, чтобы потом было чем похвалиться в нищенстве, задалживают деньги и не возвращают обратно и особо успешно делают это с людьми, которые были их друзьями. Поэтому настоящих друзей у Джиромо никогда так и не было.  

Как и во всей истории, в предложении Джиромо, Рону что-то не понравилось и не больше. В этой встрече, назначенной в соседнем городе, было нечто вассальское. Поехали они втроем: отец с другом и Рон.  

Встретив гостей приветливо, Джиромо отвел их в какую-то скверную забегаловку на железнодорожном вокзале и заказал хороший обед. Вначале он прикинулся легкомысленным дурачком, решив расположить визитеров к себе. Он исподлобья метал взгляды на Рона.  

Со слов Нелли, Рон знал, что этот здоровенный Джиромо мечтает о другом зяте для дочери, – статном, и, главное, с положением. В его пропитой и проигранной жизни Нелли оставалась козырной картой. А этот простодушный, впрямь глуповатый Рон был ему явно не по нутру. Разочарование Джиромо было настолько велико, что после двух бокалов кислого вина, с сарказмом, в котором, Рон однако же не усмотрел ничего предосудительного, спросил:  

– А ростом ты выше Нелли?  

– Нет. – ответил Рон наивно, радуясь, что Джиромо так добро с ним беседует. – Она немного выше меня.  

-Насколько? Давай, померимся ростом.  

Джиромо на голову превосходил Рона.  

– Э, брат! Да тебе надо каблуки надевать... – с издевкой сказал Джиромо.  

Дальше он продолжил пить и через час пришел в еле сдерживаемое негодование.  

Джиромо поймал кураж.  

– Вот ты, ответь и подумай. С твоим жизненным опытом, с твоими знаниями, с твоим ростом, с твоим мужским достоинством, сможешь ты справиться с такой девушкой, как Нелли? Через три года, она будет одной из самых красивых девушек во всей стране.  

– Знаю! – успел вставить Рон. – Она и сейчас красавица.  

– Нет, не перебивай, она пока ещё не красавица, но, вот, через три года она будет блистать. Так вот, сможешь ли ты быть настоящим мужем такой девушки? Подумай. И не спеши отвечать. Сможешь ли удовлетворить все её потребности? А? Её надо будет достойно одевать, холить, выводить в свет. Это очень яркая женщина. Ты хоть представляешь? Сможешь? Нет, мне не нужны такие скоропалительные ответы. Сможешь ли ты быть мужем такой яркой женщины?  

Почему, когда надо подумать, человек безоглядно бросается в ответ, а когда надо резко отвечать его глаза и язык стекленеют? Почему страсть делает человека таким слепым?  

– Да, смогу!  

К этому фрагменту своей занимательной жизни Рон Смит возвращался не раз. Смог ли он стать достойным мужем своей жены? Будущее показало, что вот «за такой девушкой» ухаживать очень трудно. Особенно такому человеку, каким являлся Рон.  

Джиромо так и не дал отцовского благословления молодым. Он позвонил семье и приказал им возвращаться назад. Так, по крайней мере, было сказано Рону. Впрочем, жертвуя собой, «ради счастья дочери», мать Нелли, вопреки воле мужа осталась.  

Всё теперь зависело от активности Рона. Все её ждали и всячески провоцировали. Даже после стольких унижений и проволочек, Нелли была единственной женщиной, которая в тот период сексуально влекла Рона. И поэтому Рон перетерпел все оскорбления чести и манипуляции, чтобы жениться на Нелли Гилмор. В один прекрасный день он, недолго раздумывая, надел ей обручальное кольцо на безымянный палец, отдал все фамильные драгоценности, мало соображая, во что ввязывается. Лишь сердце не ощущало радости от принятого решения, особенно после бесславной встречи с будущим тестем. Полностью лишившись доверия к своей интуиции, Рон решил, что это, скорее всего, лишь холостяцкая обида.  

Супружеская жизнь Рона с Нелли была вином молодости, неопределившихся ценностей и конфликтов, которые калечат сердце, однако же, формируют русло жизни. Жить молодая чета стала у родителей Рона, которые оплачивая университетскую учебу Нелли, помогали сыну разобраться в себе, развлекали невестку, чтобы она не скучала.  

Несмотря на весьма страстный медовый месяц, Нелли было трудно угодить. Мелкие стычки, начавшиеся задолго до совместной жизни, выливались в серьезные инциденты. Она объясняла все тем, что ей трудно ужиться с новым укладом, что «она маленькая». С самого начала Нелли заявила, что никак не захочет иметь ребенка на протяжении года.  

«Мне требуется всего один год, чтобы провести этот единственный и неповторимый год с тобой в беззаботности, а не нянчиться с ребенком, тем более в восемнадцать лет, когда я сама еще не вышла из детства...».  

– Ну, Рон! Милый! – повторяла она, каждый божий день, со свойственной ей неподдельной искренностью. – Представь себе, мы ещё не успели насладиться друг другом и я уже беременна. Это ведь несправедливо? Подумай о себе! Мне жаль нас обоих! Таинство нашей любви будет навек утеряно тем, что должно его освятить.  

Ещё Нелли упорно и самоуверенно долбила одну колючую фразу:  

– Рон, как только ты мне изменишь, я тебя брошу. Я уйду, не раздумывая. Как только ты мне изменишь, а это я почувствую нутром, Рон, инстинктивно. Ты совершенно не умеешь лгать, мой хороший. Да-да... Ты не сможешь меня провести, дорогой. Я уйду, слышишь, Рон? Уйду!  

Подобный тренинг для Смита любезно проводился Нелли чаще, чем предыдущий, который можно было окрестить «Год без ребенка». Поэтому у молодого человека вскоре выработалось стойкое отвращение и к супружеским изменам и к рождению ребенка, образ которого стал ассоциироваться у него с изрядными мелкими, да и что греха таить, вполне крупными финансовыми и психологическими проблемами. Рон Смит, обладающий вполне рациональным и критическим складом ума, принял эти внушения Нелли за чистую монету и проглотил их почти без сопротивления. Вопреки текущим конфликтам, он стал доверять ей почти больше, чем себе. Его отношения с Нелли становились то чувственными и насыщенными, то нежными и ласковыми, то столь озлобленными, что Рон постепенно начал допускать к осознанию мысль, что он «влип» в очередную жизненную ловушку, в зависимость, которая чем-то сильно привлекала молодого человека. В клетке Нелли он мирился даже с тем, что как будто бы лишился действующей части своей личности, и беспомощность его бунтарского духа превратилась в нечто дьявольское. Если, как правило, при совместной жизни обычные супруги растут, как личности, с этой четой все было, как раз в точности до наоборот. Шло размеренное психологическое разрушение обоих супругов. Глубоко ошибочное самомнение Рона медленно раздувалось, словно мыльный пузырь, и грозило когда-нибудь лопнуть с ошеломительным грохотом.  

Переждав два месяца и поборов свою обиду, осенью к молодым приехал Джиромо, отец Нелли, чтобы в тот же вечер, наспех подняв бокал за их здоровье и удачу, выпросить у отца Рона кругленькую сумму взаймы. Но тут в дело вмешалась героическая Стела Гилмор, знавшая о непутевых нравах Джиромо, и титаническими усилиями сумела расстроить план мужа.  

А ещё спустя месяц, во время гинекологического обследования обнаружилось, что у Нелли довольно серьезные проблемы с деторождением и требуется особое, дорогое и длительное лечение.  

Рон оторопел, подсознательно уяснив для себя, что его обвели вокруг пальца. Вся эта буффонада о годе без ребенка была просто нечестным ходом Нелли. Что она скрывала? Рон даже ужасался спрашивать себя об этом. И образно говоря, стал прятаться от этого вопроса в сыром подвале собственного дома, весь день, занимаясь сначала изучением художественной литературы ХХ века, а дальше – сочинением музыки.  

За время, что они прожили бок о бок с Нелли, у молодых было много красивых и сердечных минут взаимного общения, рождественских елок, хеллоуинов, просмотров фильмов, обсуждений книг. Она умела прикинуться ласковой, как никто другой, превращать его в малыша и поэтому Рон так тянулся к ней, не в силах расстаться. Оставаясь мужем Нелли и терпя её выходки, он берег свою психику от очередного удара – это был ярчайший пример «Эдипова комплекса», психологического переноса, когда сексуальный партнер начинает расцениваться буквально, как любящая мать, любовница, хозяин, носитель мудрости, прибежище от страхов. Рон не хотел даже вообразить жизнь без и вне Нелли. В то время, он был не только мягким и слабохарактерным, он не умел принимать решения и становиться последовательным и неуклонным при их соблюдении. Он попадал под влияние то одного, то другого приятеля, теряясь в догадках, и не представляя, как можно сделать себя другим, вызывающим уважение. Его самооценка давно скатилась вниз от нуля, его психология и способность к выживанию жестко тестировались такой несовместимой с Роном личностью, как Нелли. За его спиной из-за бесконечных жалоб и нытья на гнетущее душевное состояние Рона Смита называли «нытиком». Почти каждому второму встречному он рассказывал о своих неудачах, проблемах и охотно выслушивал их бесплатные советы.  

Хотя, еще только начинавшиеся, неприятные для Рона события разгонялись со скоростью термоядерного взрыва, вызывая вдобавок жесткие остаточные реакции.  

Вскоре после женитьбы Рона, развелись его родители. Отец оставил семью и перебрался жить к своей овдовевшей однокурснице. Два года спустя рассталась с мужем и сестра Рона. Патриархальная семья, всю жизнь являвшаяся символом жизненной прочности и устоев, рухнула на глазах молодого человека. Сплоченная семья, представлявшая незыблемую ценность, олицетворение опоры, канула в лету так неожиданно, что Рон был буквально нокаутирован. Страсти из мыльных опер, разбитых семей, одиноких матерей – все, что раньше казалось столь далеким и от чего он был защищен своей мнимой раковиной, – цинично ворвалось в его жизнь.  

Никогда доселе Рон Смит не понимал так ясно, что есть жизнь. Что это не только строительство, но это и снесенные постройки прошлого, которые уже никому не нужны. И на развалинах этого мира гордо восседала Нелли, спекулировавшая душевным упадком Рона. Нельзя сказать, чтобы она не прилагала усилий в разборе личных проблем молодого человека, но её подходу редко хватало деликатности или гуманности. Эта женщина, подобно своему отцу, хотела видеть Рона крутым воротилой и недвусмысленно намекала ему, что вот любой настоящий мужчина балует свою жену, исполняя многие из её прихотей, «милой шалуньи», так, мол, «он лучше ощущает свою мужскую силу». А пару раз и окружающие без обиняков указали Рону, что в мире Нелли тот был средством заполучения каких-то материальных благ, обновок, чувственных наслаждений. Если её и интересовал внутренний мир Рона, то только для того, чтобы найти дополнительные возможности для более эффективного манипулирования мужем. Рон с ужасом заметил, что его пресловутую открытость Нелли использует против него же самого. Например, как-то беседе она сердечно попросила Рона рассказать о детстве, об отношениях с родителями. Для несдержанного молодого человека это вылилось в глубокую исповедь, а впоследствии во время небольшой размолвки Нелли резко обвинила мужа в том, что тот бессовестно сплетничает с ней о близких людях.  

Рано или поздно Рону пришлось согласиться, что он нисколько не ошибается – Нелли им явно манипулировала, а он наивно велся на эту игру. Рон также обнаружил, что почти все смелые идеи и житейские суждения явно не плод юного ума Нелли. Теща, вот кто был серым кардиналом, этой на редкость неординарной семейки. Являясь хронической домохозяйкой, она весь день тем и занималась, что плела хитроумные паутины, и десятками компоновала методики, как бы сильнее поработить Рона Смита. Ее воображению принадлежали идеи о том, что молодым стоило бы подумать и перебраться в Нью-Йорк. Она смело раздавала заявления о благородном жизненном призвании Рона. О его исключительной одаренности и отличительности ото всех членов семьи. О великом будущем Рона (если бы знали они, с кем имеют дело?!), о духовной связи супругов, о том, что не надо спешить с ребенком, а cтоило бы доколе получить удовольствие от общения друг с другом.  

Рону понадобилось год-полтора совместной жизни, чтобы прийти к жесткому и болезненному выводу, с Нелли он когда-нибудь, скорее всего, разведется. Смутное ощущение того, что эта женщина высасывает его энергию и время, настраивала Рона против Нелли. Но что ей вменить, за что расстаться? Он не понимал. Только за то, что она не могла рожать, знала об этом, сознательно умолчала и тем самым обманула его? Данная причина ему казалась не особенно веской. А по-другому чары Нелли все ещё дурманили разум Рона.  

«Ничего плохого, она такая, какая есть, а за это судить человека негуманно!» – думал он, объятый доселе неиспытанным физическим оцепенением...  

Ран Смит превращался в заядлого домоседа, забывая о таком воодушевляющем понятии, как самоуважение, ночами напролет сочиняя музыку, пренебрегая гигиеной, греша мастурбацией и порносайтами, лишь бы не идти к томящейся в одиночестве спальни жене. Секс с Нелли потерял для Рона былую привлекательность, его коробило от её ласк и прикосновений. Особенно, когда она гладила его спящего. Её красивое, недавно ещё столь образно-сексуальное тело теперь отталкивало его. Штрихи её психологической и телесной красоты, прежде такие пленяющие, вызывали в Роне отвращение.  

Ничего «конкретного» против Нелли при такой маразматической жизни быть не могло. Тогда Рон подсознательно стал провоцировать Нелли на взрыв, не скрывая своего негативного отношения к ней, став сухим и напряженным.  

Нелли в свою очередь моментально уловила изменения в настрое Рона, который постепенно начинал выходить из-под её влияния. Ребенка от неё ему хотелось уже совсем не так сильно, как прежде. Глубокая, инфантильная погруженность в музыку свидетельствовала о столь же глубоком духовном кризисе молодого человека, который вскоре вполне мог бы завершиться его протрезвлением. Нелли надо было поспешать или придумывать нечто совсем уж оригинальное...  

– Рон, милый! – сказала она однажды вечером удрученно. – Посмотри-ка, какой нам огромный счет от телефонной компании. Тут что-то не так... явно... Тебе надо взглянуть на это. Надо бы с этим разобраться. Вздуй их, как следует.  

Совсем разленившемуся Рону пришлось побегать по офисам телефонной компании, стучаться в двери разных кабинетов, даже обращаться за поддержкой к юристу. И потом настоятельно утверждать, что «тут какая-то ошибка, что из его дома, столько звонков и по этому, абсолютно неизвестному номеру произведено не было, потому что никого постороннего, кроме него, матери да жены, дома давно не было, и вот на него навесили это ложный счет!». Служба телефонной компании прямого обвинения против кого-нибудь из семьи выдвигать, конечно, не стала бы.  

– Скорее всего, это опечатка компьютера! – объяснял Рон, срывающимся от негодования голосом.  

Что и говорить, Рон долго дозванивался до двух абонентов, фигурирующих в длинном списке счета, и ничего толком так и не разузнал. Точнее какой-то юноша наотрез отказался прокомментировать происходящее, лишь вскользь упомянув, что ему звонила девушка, не пожелавшая открыть свою личность. Не помогли даже угрозы.  

«Это она?» – из-за множества внутренних вопросов нагло выскакивало что-то подобное – вопрос с дьявольским ликом. Но Рон предпочитал упорно его не замечать. На пике этих событий, подоспели новые злоключения.  

Повыше я говорил о том, что в те годы Рон дружил с Джоном Гризли. Когда-то их сблизила тема боевых искусств, которые для Рона всегда были камнем преткновения. Джон, охотно, насколько умел, обучал новоиспеченного приятеля разным приемам самообороны и теории уличной драки. Занимались они этим два-три раза в неделю, просто чтобы быть и в форме, а в основном – для настроения.  

– У тебя хорошая реакция! И правый хук тоже...- отметил как-то после полулегкой тренировки и спарринга весь вспотевший Джон Гризли, тяжело садясь в машину. Рон собирался отвезти приятеля домой.  

На балкон дома выскочила Нелли в розовом халате и вдогонку позвала.  

– Рон, ты, когда вернешься? Я пойду приму душ.  

– Через десять минут! – крикнул ей в ответ Рон и, резко развернув машину, въехал на дорогу.  

– ...Может быть, пойдем сегодня в бар? Посидим, скоротаем время. – Сказал Джон Гризли, когда они подъехали к его дому. – Тебе надо чаще выходить в свет, а не сидеть... Вот все эти махания ногами и руками, каким-то образом помогают тебе и выводят из дурного настроения.  

– Может быть. Ты же знаешь, как я хочу измениться. Не хочется быть дольше таким... Как быть... – многозначительно протянул Рон давно знакомый Джону мотив.  

– Тебе известно мое мнение, Рон.  

В это время окно дома Джона Гризли распахнулось, и мать Джона наспех без разбора стала громко объяснять Рону.  

– Рон, скорей поезжай домой. Рон, звонила, Нелли. Говорит, кто-то залез к вам домой. Сказала, что вор... Рон быстрей езжай домой...  

– Что, миссис Дарли? Что вы сказали?  

– Рон, поторопись. Она вся была ужасно взволнована. Нелли.  

– Когда она звонила, миссис Дарли? – спрашивал Рон, заводя мотор.  

– Да, прямо сейчас.  

– Рон, разворачивайся быстрее. Поехали! – повысил голос Джон Гризли.  

Влетев в поворот на своей на полном ходу и не вытаскивая ключей из замка зажигания, Рон взбежал по лестнице. В холле приемной его встретила обескураженная Нелли. Рон сжал её в своих объятиях и, сбиваясь, стал спрашивать.  

– Нелли, где он? В чем дело? Что произошло? Где ты его видела?  

– Не знаю, Рон, это было ужасно! Я услышала какой-то шум наверху. Поднялась и в комнате твоих родителей... Боже мой, он рылся под гардеробом... Он весь был такой гадкий! Маленький. Такой мерзкий тип. В маске... В черных перчатках, он толкнул меня, я упала. Он был наверху, в комнате твоих родителей... Увидев меня, он толкнул меня, Рон... Понимаешь, я так испугалась... У него в руках был перочинный ножик. Вот он, Рон... Рон, я не могла дышать. Он толкнул и опрокинул меня, а потом побежал вниз по лестнице.  

– Успокойся, Нелли. Мы сейчас все посмотрим.  

– Не уходи, я боюсь... Оставаться. Возьми, бейсбольную биту... Рон. Я боюсь.  

Рон с Джоном обшарили все уголки дома, порасспросили соседей и прохожих, которых в дневное время, к счастью, на улице было несколько человек, и ни один из возможных свидетелей, ничего подозрительного не замечал. Никто из дома за этот промежуток не выбегал и не входил, тем более в черном, маленький и притом в маске.  

Потом приятели стали считать ущерб. Оказалось, что вор влез именно в ту комнату, где мать Рона хранила свои драгоценности, открыл именно тот тайник, о котором могли знать лишь члены семьи да человек, смастеривший его, а затем скрылся из дома невесть каким образом. Из коллекции драгоценностей, лежавших вместе, пропали те, которые представляли наибольшую ценность, несколько действительно ценных брильянтовых колец, золото, серьги, а остальные, менее дорогие вещи, вор бросил на месте преступления или Нелли отбила у него, рассказ Нелли тут путался.  

Семья Рона безо всяких экивоков заподозрила во всем Нелли. Первое сомнение происходило от того, что ничего подобного ни до Нелли (и, как оказалось, ни после) у Смитов не случалось. По обыкновению Смиты не запирали ни одну из дверей дома на ночь – ни парадную, ни заднюю. И на протяжении одиннадцати лет никто не проникал в их дом. И даже ни в какие из соседних.  

А вот подозрительных умозаключений против Нелли набралось бы с лихвой. Например, вора никто из опрошенных возможных очевидцев не видел. Если он перемахнул через ограду, там должны были быть следы, поломанные кусты, хоть какие-нибудь минимальные улики. Ничего подобного. Далее следуя логике, этот невидимый и таинственный вор не захватил довольно дорогой мобильный телефон Нелли, лежащий прямо на полке шкафа, прямо у входа в комнату. В схватке он также «великодушно» уступил Нелли дешевые колечка, а себе оставил самые ценные, а также с безразличием прошел мимо других ценностей, выставленных в доме. Вор даже не растерялся от присутствия в доме самого Рона Смита и его свирепо выглядевшего приятеля Джона Гризли, которые вместе издавали первобытно-дикий визг, лупя друг друга в соседней комнате. И ещё, каким образом преступник умудрился работать с таким шумом, чтобы привлечь внимание Нелли. Многим известно, что обычные воры предпочитают работать довольно бесшумно, чтобы не попасться. Или, допустим, неосторожный преступник проник в дом и стал прятаться, ожидая, когда его покинут Рон с другом. С какой это стати он сразу же ринулся в комнату родителей Рона? Следовательно, преступник в точности знал, где тайник и прямиком помчался к нему. Тогда вставал резонный вопрос, зачем вору было идти в дом, где находился, как минимум, один из Смитов, а на улице стояло и на смежных приусадебных участках работало почти с десяток соседей? Не лучше и разумнее ль было бы переждать денек-другой и войти и обчистить дом, когда там никого не было бы, а не встревать в эту дешевую авантюру с весьма высокой вероятностью попасть под горячую руку полиции или хозяев дома. И последнее; зачем потребовалось Нелли справляться в минуту отъезда Рона, когда он вернется обратно? Если она и есть преступница – к чему вели все другие факты – походило на то, что она просчитывала время на свои действия, чтобы обеспечить себе алиби и отвести вину от себя.  

Таким образом ситуация для Нелли оказалась действительно затруднительной и тупиковой. Стела Гилмор с помпой предприняла ответную атаку на семью Смитов, но заметила, что её дипломатия уже не работает так успешно, как прежде.  

– Как вы можете обвинять в этом Нелли?! Люди, да вы что?!  

Рон был в неописуемой растерянности. Если это проделки Нелли, зачем и на что ей была нужна такая крупная сумма. Он и не хотел верить и не знал, как поступать с Нелли, которая всем сердцем, с присущей ей подлинной искренностью оплакивала потерю семьи, даже не веря, что уже никто из членов семьи Рона ей больше не доверяет.  

– Рон, как ты можешь? Как ты можешь! Рон, ты не веришь мне? Рон, не молчи, скажи, что ты не веришь мне... – говорила она истерически, притопывая ногой. – Нет, я не уйду, тогда люди станут говорить, что вот, она и вправду виновна, раз ушла...  

– Рон, как ты может верить в это? Рон... Скажи, посмотри мне в глаза и скажи... Но я не уйду. Боже, боже, что происходит? Боже... Ты же знаешь, что я права. Рон, не молчи так бессмысленно, я права перед Богом, перед всеми. Рон... Если ты мой муж, ты должен верить мне. Я твоя плоть, твоя частица. Если ты считаешь меня своей женой. Я права. Как я могла бы поступить так с тобой, с твоей матерью, которую считаю своей родной, с твоей сестрой? Как же они позволили себе сомневаться во мне? Боже мой... Как ты можешь верить, что я способна на такую низость? Рон, опомнись, как ты можешь?  

Рон долго находился в подавленном состоянии. Все сходились во мнении, что это дело рук Нелли. Вызывать полицию было верхом глупости. Если обнаружили бы, что это проделки Нелли, позора не миновать, а если нет, то пришлось бы терпеть другие деликатные формальности, связанные с процедурами допросов, обысков, осмотров и всякой бюрократической проволоки, о которую так любят греть руки полицейские следователи. Как бы ни было, все эти беды исчезли так же быстро, как и начались.  

Насчет телефонных звонков выяснилось следующее. После некоторого давления юриста телефонная компания замедлила ход дела, но вскоре отключила телефон Смитов и решила подать в суд в случае неуплаты суммы в ближайшие десять дней. Отец Рона, которому надоела эта бесконечная наивность сына, сам завел собственное расследование. Он связался со злополучным абонентом, тем молодым мужчиной с женоподобным голосом, лихо представившись следователем окружной прокуратуры, ведущим следствие по делу тяжбы между телефонной компанией и семьей Рона Смита. В ответ на это абонент немедленно раскололся и поведал о том, что девушку, с которой он вел долгие, в том числе междугородние беседы, звали Нелли и, ещё попросил, «пусть больше не беспокоят мать, у которой поднимается давление от всех этих непонятных наездов».  

Теперь черед колоться был уже за Нелли. Скрывать и отрицать правду стало практически бессмысленно, все факты свидетельствовали против неё. Рон тщательно проанализировал имеющиеся под рукой данные – даты, время, продолжительность телефонных разговоров, сопоставил их с поведением Нелли и всплывшими в памяти странными обстоятельствами последнего времени. Со счета его мобильного телефона необъяснимо исчезали довольно большие суммы, на домашний телефон звонили с неизвестных номеров и по большей части отключали, словно подавали знак перезвонить.  

Застигнутая врасплох Нелли запросила о прощении, умоляла понять её, расплакалась так искренне, что могла бы растрогать неприступную скалу.  

– Рон, ты можешь делать со мной все, что хочешь... Рон, поступай, как хочешь. Но я не смогу без тебя жить. Я так тебя люблю! Рон, не оставляй меня, умоляю. Я умру без тебя! Я не смогу без тебя, Рон, прошу. Я виновата до гроба. Я сделаю все, что ты скажешь. Это не то, что ты думаешь, Рон. Я тебе не изменяла. Это были просто беседы, это телефон «доверия». Можешь проверить, Рон! И я не могла оторваться. Мне было нужно это общение. Я чувствовала себя такой одинокой! Поверь мне, Рон. Это была я. Но не с золотом, Рон, признаюсь. Я не изменяла тебе, прости, если можешь...  

После часа разбирательства, Рон поверил в раскаяние Нелли, а, быть может, сделал вид, что поверил.  

К своему глубокому удивлению молодой Смит заметил, что чем больше он её прощал, думая, тем самым приобрести власть над ней, тем больше он терял свою жену. Всего лишь через несколько дней, когда Рон на пару часов отлучился в соседний город, Нелли без разрешения, не имея водительских прав, откатила принадлежащий Рону автомобиль из гаража и проездила на нем по городу вдоль и поперек. После себя девушка хорошо замела все следы, даже заправила бак машины бензином ровно до прежней отметки. И только дужка замка, закинутая с левой стороны, подвела Нелли – будучи правшой, Рон никогда так не поступал.  

Звучит забавно, но события вокруг потери семейного золота и навешанных на Смитов телефонных звонков привели к тому, что дедуктивные способности Рона пришли в движение. За полгода до этого он стал заниматься практической психологией, языком тела, фасилитаторством, отчаянно пытаясь разобраться в своих проблемах. Поэтому если раньше он пошел бы прямо в лобовую атаку на Нелли, теперь он отправился к её шестилетней племяннице, которая в тот день гостила у тети. Не давая опомниться ребенку, которого Нелли уже успела обработать, непререкаемым тоном Рон спросил:  

– Кэт, когда вы поехали вчера, вы сходили только в супермаркет или съездили также и к бабушке?  

Девочка опешила, она не хотела нарушать обещание, данное тете, и в то же самое время лгать сурово взирающему на нее дяде Рону.  

– Мы съездили и к бабушке... – сказала она, отводя глаза и сцепляя руки за головой от подступающей неловкости.  

«Вот ты и попалась!» – подумал Рон о Нелли.  

Как бы ни так! Властная Нелли совершенно не собиралась каяться в этом проступке. Её вызывающе-наглый тон привел Рона в возмущение. Он сразу же поддался и начал, распаляясь, выяснять отношения, напоминая о своем преимуществе в гуманности, о своей порядочности.  

– Ты что, каждый раз собираешься напоминать мне о своей "такой неслыханной человечности"? – с холодным выражением лица вопрошала Нелли. – Не кажется ли тебе, что это тоже не совсем человечно? Простил, значит, должен забыть, а не тыкать в лицо при каждом удобном случае.  

Рон умудрился превратить этот нравоучительный нагоняй в скандал, после чего Нелли стала собирать вещи.  

– Ну что же... Я уйду! – сказала она. – Вижу, что ты не можешь простить. Это была просто сцена с твоей стороны. Бездарная сцена прощения, хочется сказать. Тебе наплевать на мои чувства. И на мою душу тоже. Это сразу же видно. Я не смогу так жить...  

Эта юная девушка, зная всю подноготную Рона, которую когда-то тонко и грамотно выведала, легко и мастерски манипулировала молодым человеком. Даже тогда, спустя три года совместной жизни, Рон не мог сказать «Нет» столь явной и грязной игре, настолько сильна была его привязанность к этой женщине. Словно она владела неким тайным кодом, делающим его рабом.  

Как ни странно и не жестоко, вряд ли ведая об этом, мужчина рождается в мучительно больном «Нет!». И чтобы уразуметь, как изречь это короткое, но столь могущественное слово, надо очень многое изменить в себе, если это возможно, вообще, каким-то образом.  

Ирония судьбы... Всего несколько дней назад Нелли умоляла Рона о прощении, а теперь сам Рон бросился к ней навстречу, заискивающе обнял её за плечи, и, целуя волосы Нелли, стал повторять, в глубине души, однако же, чувствуя, что делает нечто очень непростительное:  

– Я только сейчас понял, как много ты для меня значишь! Я не смогу так тебя отпустить! Мою прекрасную... Я не могу без тебя, Нелли. Моя хорошая...  

Они помирились. Рон простил, забыл, но при каждой очередной стычке нанесенная обида возрождалась, как Лернейская Гидра. Они съездили вместе на море, где их отношения стали довольно платоническими. Нелли опять превратилась в видимость заботливой жены, грезя о времени, когда у них наступит финансовое благополучие, чаще подбрасывая мысль о желанном ребенке, и, что давно пора уже податься в Нью-Йорк. Эти супружеские отношения с многозначительной подоплекой, снаружи казавшиеся людям примером уважения и взаимопонимания, на самом деле были самой будничной фальшью. Обе стороны ужасались ожидающим их довольно отнюдь не радужным перспективам.  

Нелли никогда не скрывала, что предвидела возможность развода.  

Как-то Рон дал ей послушать сочиненную им давеча песню, которая вызвала восторг Нелли. Сердечно похвалив мужа, Нелли задумчиво и с застывшим, словно повисшим в воздухе взглядом, сказала.  

– А знаешь, Рон, у меня такое ощущение, что в один прекрасный день, ты станешь великим человеком, но меня с тобой тогда уже не будет...  

Линде, матери Рона, будто бы подчеркивая тесную с ней близость, Нелли нередко напоминала.  

– Линда, даже если я разведусь с Роном, я буду приходить к тебе. И дружить с тобой. Я не хотела бы потерять тебя. Никогда...  

Люди, которые верят в действенность «никогда» и понимают его смысл, редко используют это слово. Для слушающего уха намерения Нелли были бы ясны. Рон уже сознательно копил силы, чтобы покончить с Нелли раз и навсегда. Много позже, работая над своими личностными изъянами, он заметил эту странноватую стратегию своего характера – создавать критическую массу событий, понятий, сторонников, решений на каком-то жизненном участке и лишь после этого запускать желаемое действие или решение. Он бы мог очень легко разойтись с Нелли и начать новую, правильную жизнь, а не влачить эту – полную лжи и самоистязания. Но, чтобы решиться ему всегда требовалось тотальное превосходство внутренней лже-морали и, самое главное, уверенность в правильности своих действий, чтобы усмирить и задобрить своего внутреннего критика. Под мощным прессом комплексов даже внешне самые простые решения казались немыслимыми. Для их принятия Рону требовалась уйма действий и внутренних событий. Ему хотелось найти оправдание каждой своей крамольной мысли, каждому своему внутреннему движению. Быстродействие столь талантливого ума было застопорено...  

Всю зиму Рон и Нелли провели в легких конфликтах, досаждая друг другу своими бесконечными обвинениями. Рону не хватало духу выставить её. Однако он принял меры по своему – урезал ей расходы, стал придирчивым и ещё более замкнутым, угрюмым и подозрительным. Он взломал пароль на файле компьютерного дневника Нелли и нашел там упоминание о том, что она хочет развестись. Это было уже слишком. Дело было уже за тем, кто спустит крючок первым и за поводом к драке. Даже тогда Рон щадил себя от наступающего, неотвратимого разговора, а Нелли этот мужчина был ещё чем-то нужен. Или, может быть, ей тоже было все ещё тепло на этом месте.  

Стоял февраль, хмурый и скучный, и, прислонившись руками к оконному стеклу, Рон вел разговор о семье сестры. Он негодовал по поводу её неудавшейся женитьбы и своего «дурня-зятя».  

– Идиот, законченный идиот! – ревел он от злости. – Запрещал звонить матери! Да это какое может быть дерьмо?! Где это слыхано! Она что у него в заложницах была? Подлец!  

– Но, Рон...  

– Представляешь? Это же не мужчина. Это просто тряпка. Он тряпка! Он не мужчина! Не отпускать никуда, не уметь принимать решения, теряться перед своей матерью...  

– Рон...  

– Что, Рон, Рон, Рон? Ты хочешь что-нибудь сказать? Может, ты скажешь, что я говорю что-нибудь неправильно?!  

Нелли лежала на диване с пальцем во рту и флегматично следила за саморазгоняющейся беспомощной злобой Рона.  

– Может быть, ты успокоишься? Это все было... Уже давно прошло. – Слова Нелли резали слух, как дамасская сталь.  

Она хладнокровно продолжала свою жестокую тираду.  

– И ты должен с этим смириться. Эта её жизнь? Ее... Ведь так?! Так! Лучше подумай о своей. Подумай о своей жизни. Может тебе следовало бы больше времени уделять своей личности, вместо того, чтобы столько ругать своего зятя? Там это закончилось, разрешилось. А вот ты? Ты лучше бы на себя обратил внимание! На свои качества. Это твоя сестра и её судьба... А ты лучше о себе подумай...  

Слова Нелли произвели ошеломляющий эффект. Вряд ли можно было сказать что-нибудь более меткое. Рон оторопел, и хотя его реакции были сильно притуплены, досада подсказала ему – в пронзительных выражениях Нелли заключалась и суровая правда и одновременно много полезной информации для размышления и действий.  

Он побагровел от прилива непривычной ненависти. Словно без предупреждений и зазрений совести жена прикоснулась к самой больной точке его души. Два конца веревки, два конца этой истории тянули на себя эти два близких человека. Рон считал, что показал ей всю глубину своей души, ранимость, уязвимости, а Нелли воспользовалась его детским порывом и бередила раны, постоянно указывая на неоформленность Рона. Самой Нелли же не слишком-то нравилось, что её избранник был настолько психологически слабым и неуспешным по жизни, насколько позволяли ему его личностный потенциал и связи.  

Эмоциональный всплеск Рона перешел в ярость.  

– Что ты говоришь? Что я не такой? Что ты во мне видишь не такое? Кто тебя вообще спрашивает? Кто ты такая вообще, чтобы об этом говорить? Ах, тебе, значит, я не нравлюсь? Тебе не нравятся мои качества?! Я должен пересмотреть свои качества? Ну, ты и стерва! Законченная!  

Дальше последовала серия не очень сильных ругательных слов, пересказывать которых не имело бы смысла, так как грамотно скандалить Рон тогда не умел себе позволять.  

Вечер закончился тем, что обе стороны основательно рассорились и перестали общаться друг с другом. Особенно лютым недружелюбием выделялся Рон. Его тронутые чувства усугубляла мысль о том, что, как он заметил, сильное изменение в поведении Нелли было вызвано её двухдневной поездкой к матери. Она даже умышленно что-то сболтнула про «независимую женщину». Как правило, брожение в мыслях готовит переворот в поведении.  

Целых два дня они провели, совершенно не разговаривая друг с другом, ложась спать, обращенные врозь, ничего не говоря, переворачиваясь с бока на бок, и, тяжело вздыхая.  

Утром третьего дня Нелли проснулась спозаранку, вскочила и, поспешно одевшись, зашаркала по паркету по направлению к кухне.  

Рон повернулся в другую сторону, показывая свое полнейшее безразличие к ней. Пребывая в полудреме, он не мог уснуть, невыясненные с Нелли отношения лежали камнем на сердце. Он должен был принять хоть какое-то решение, скорее всего о примирении, но от которого его давно поташнивало. Рон вздохнул и, укутавшись в одеяло, опять вернулся в положение, занимаемое минутой раньше. Через пару секунд в спальню буквально ворвалась разгоряченная Нелли.  

– Проснись! Знаешь что, мы должны поговорить. Ты спишь? Ничего. Ты должен проснуться. Проснись...  

– Чего тебе? – сказал Рон с нарочитой грубостью, приподнимаясь на локтях, словно только проснулся.  

– Я ногу подвернула. Сколько раз я говорила, что мне нужны новые туфли... Они уже такие стоптанные. Нельзя столько экономить. И на ком, Рон? На мне? Я больше не могу так жить... Экономить на мне... Муж называется ещё! Я хочу работать. И я стану независимой женшиной, хочешь ли ты того или нет...  

– Что значит независимая женщина? Что-то в последнее время я все чаще слышу это выражение... И, ещё учти, я трачу почти все, что зарабатываю и получаю от своих родителей, на тебя. Что ты хочешь, чтоб я еще сделал? Не знаю, где ты нахваталась этих идей, но со мной независимой ты не будешь. Знай это!  

– Буду! Я буду независимой в любом случае. С тобой или отдельно. Я не хочу больше быть попрошайкой у тебя. Просить каждый доллар и несколько центов. Ты считаешь это нормальным? «Рон, дай мне доллар, Рон, мне бы немного одежды купить. Рон заплати за мою учебу!». А ведь мне нужно обновить свой гардероб по весне, нужно оплатить учебу. Мы даже никуда не съездили отдохнуть зимой... Эти годы, ведь они не повторятся больше никогда, мне больше никогда не будет двадцать лет, я так хочу быть красивой и привлекательной. И не надевать такую поношенную обувь, в которой у меня нога переворачивается. И эти блузы за двадцать баксов и дешевый ширпотреб... Вон, мои подруги, они ездят на шопинги в месяц два раза. А я? Мои запросы, они, боже, такие скромные... Я же прошу совсем о немногом. И что в ответ? «У меня нет денег. Обожди! Мы живем лучше других. Сумей обойтись тем, что у тебя есть..». Но мир же не такой. Он не живет такими законами. Сколько ещё терпеть? И что ждать? Ты не собираешься зарабатывать... А я не хочу быть больше такой зависимой...  

– Что значит независимой? Жить со мной и быть независимой? Ну-ка объясни-объясни. – Переспросил Рон, чувствуя, что давнишняя ненависть начинает обуревать душу.  

– Я хочу иметь свою работу, свои деньги, своих друзей... Покупать себе одежду. Сама. Свою машину.  

– Ах, машину тебе хочется?! А помнишь ли ты, что до этого ты должна родить ребенка, слушаться меня и быть моей женой?! Быть женой! Ты хоть понимаешь, что под этим подразумевают? Не так-то это все просто. А быть независимой со мной ты н-е б-у-дешь! Никогда!  

– Буду.  

– Нет.  

– Буду!  

– Никоим образом.  

– Тогда нам придется расстаться... – воскликнула Нелли  

– Ну и пусть. Я устал... От этой лжи!  

– Ты хочешь, чтобы я ушла?  

– Нет. Но ты не оставляешь мне выбора.  

– То есть ты хочешь, чтобы я ушла? Ведь хочешь? Скажи, чтобы я ушла. Просто скажи...  

– Так у нас не получится никакая жизнь. Никакой независимой со мной ты не будешь...  

– Скажи, что ты хочешь, чтобы я ушла! И я, не задумываясь, уйду... Скажи.  

– Что за настойчивость? Если так хочешь, можешь уходить... Ты знаешь мое отношение.  

– Нет, это должен сказать ты...  

Рон слегка охмелел от скорости, втягивавшей его в пекло развязки, и то, что словно кто-то изнутри говорил вместо него.  

– Ты что вынуждаешь меня это сказать?.. Уходи!  

– Так, значит?  

– Да, уходи.  

Он предчувствовал, что это будет довольно болезненный разрыв, но инерция вскрытых ран и запруженных эмоциями души, довершала свое дело.  

– Хорошо, если ты так желаешь. Но ты пожалеешь, Рон. Я уйду...  

И, стянув жакет с кресла, она выбежала из спальни. Целую минуту Рон даже не шелохнулся, ему казалось, что это дурной сон. Он прислушивался к тому, что происходило внизу. Там плачущую Нелли утешала её свекровь.  

– Ну, Нелли, не слушай его. Останься! Они, мужчины, все такие неотесанные. Зачем принимать тебе скоропалительные решения?  

– Нет, Линда. Он меня не любит. Даже слова не вымолвит! Он просто гонит меня. Не ты меня должна останавливать. Он... Который бездушно молчит...  

– Дорогая, ну, поверь мне, что не надо уходить. Зачем делать вещи, о которых придется сожалеть?  

– Ты замечательная, Линда. Я тебя не забуду. – Сказала Нелли и, поцеловав Линду, вышла вон из комнаты.  

– Рон, скажи же что-нибудь, пусть остается! Твоя жена... – сказала сочувствующим тоном Линда.  

Нелли шла по тротуару, вздрагивая от плача.  

Рон знаком остановил мать.  

– Пусть идет...- сказал он, тяжело вздохнув, и, чтобы хоть чем-то занять руки, пошел убирать постель.  

Весь день он провел в кафе на бульваре, потребляя в больших дозах мозамбикский кофе и виски.  

Джон Гризли пообещал ему, что Нелли вернется, «безусловно». Другой приятель, порекомендовал способ похлестче: «да плюнь ты на все это»...  

– А нельзя ли конкретнее? – решил уточнить Рон.  

– Скажем, не стоит париться... Все само приложится.  

С этим словами приятель повесил трубку.  

Одному Богу известно, как трудно бывает, когда с решением, которое воспитывает тебя, остаешься наедине. Ты понимаешь, что решение тебе очень дорого, но одновременно не хочется прощать и то, что оно столь правильное и легкое. Сгинувший якобы в небытие иллюзорный ментальный комфорт вновь засасывают к себе с громадной силой.  

Нелли хватило на три дня. После этого позвонила теща и сказала:  

-Рон... И что дальше? Неужели это конец? Столько всего перенесли вместе и расставаться?  

– Да, Стела, но она должна родить ребенка... – привел Рон в качестве довода единственное, что взбрело в голову, – свой былой когда-то довольно веский аргумент.  

– Конечно, Рон, должна. Завтра она приедет к тебе, все обговорите и проясните. У всех бывает такое. Вот мы с моим мужем... Сколько раз скандалили. Но все-таки сумели найти какой-то общий язык. Прояви мудрость, Рон. Ты старше. Тебе следует быть мудрее. Ты же мужчина?!  

В глубине души Рон обрадовался. Это была ликование раба, в полной мере прочувствовавшего дискомфорт свободы. Такое ощущение ведомо наркоманам и алкоголикам, когда очередная порция зелья будоражат внутри них самое сладострастное и томное, тем временем интуиция упорно подсказывает, что ничего неординарного уже больше не произойдет.  

А может, Рон радовался тому, к чему скрытно стремился – что поломал и отомстил Нелли за все трюки, обманы и игры с его жизнью?  

Однако утром следующего дня, увидев её вблизи от себя, Рон не мог совладать с нервами, от жалости к ней вся сущность Рона разом встрепенулась.  

Лицо у девушки было осунувшееся, а подбородок и щеки приняли резкое треугольное очертание. Глаза были проплаканными и опухшими.  

– Я думала остаться... – сказала она, и он понял, насколько каждое её слово жалит его прямо в самое сердце и обнажает его суть. – Но то, как грубо ты ведешь себя. Я все отдала тебе... Все, что имела... И умела... Я делала только для тебя...  

– Я возьму и вот эту картину моего детства. – Продолжала Нелли. – Я должна. Вот эта прекрасная кудряшка... Посмотри, как она прекрасна! Ты убил во мне ребенка, вот эту маленькую девочку, Рон. Ты убил во мне малышку, Рон...  

Нелли с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.  

– Только можно без слез?! – нахмурившись, сказал Рон.  

– Да, можно и постараюсь не плакать. Я должна быть сильной. Как ты можешь быть таким циничным, Рон? Я же знаю тебя, твое сердце... Да, я не буду плакать. Видно, такова моя участь. Пойду, соберу свои вещи...  

Нелли, всхлипывая, вытерла слезы... Столь знакомый румянец зарделся на её бледном лице.  

"Я взяла вот эту дорожную сумку... Думала, может она не понадобится. Хотелось!  

Только ошибалась я. Увы...- Пойдем со мной... Посиди рядом, пока я соберу одежду"...  

– Это ты хочешь уйти. – Сказал Рон спокойно. – Ты. Не я этого хочу. И не перекладывай вину на меня.  

– Ошибаешься. – Ответила Нелли. – Ты первый сказал, чтобы я уходила... Ты...  

За четверть минут она с мрачной торжественностью уложила вещи в сумку и застыла в немом безмолвии, делая видимое глотательное движение, словно борясь с комком слез, подступившим к горлу.  

– Это ужасно... Три года я просыпалась и видела эти дома и холмы... И этот вид из окна мне никогда больше не придется видеть... Никогда я не забуду его. Ты не знаешь, какое это ужасное чувство... Даже, эти три дня, когда я не лежала в одной постели с тобой, и не прикасалась к тебе, не слышала твое дыхание, для меня было сущим мучением. Как я буду жить без тебя?!! Но ты и сам не знал...  

– Мне тоже очень трудно. Я так привык к тебе.  

– А знаешь, я приготовила салат для нашего примирения? Ты его попробовал? Я оставила его на кухне... И это проклятая туфля... у меня нога подвернулась. Ну, зачем она подвернулась? Зачем? Как нам было хорошо! Зачем все так жестоко? А, Рон?  

– Не знаю зачем... Не знаю. – Ответил Рон, теряясь и, потупил взгляд, который упал на её туфли. Кожа на носках обуви Нелли потрескалась и слегка разошлась. Душа Рона сжалось от явственной физической боли. Ему показалось, что ещё секунда таких чувств, и он брызнет фонтаном слез.  

– Я все бы отдала, чтобы ты был счастлив. Чтобы тебе никогда не было больно. Чтобы тебе было всегда хорошо. И мне так больно, что меня с тобой больше не будет и тебе могут сделать больно. От этого сердце мое разрывается. Что я никогда не смогу дать тебе совет или приготовить поесть...  

Рон почувствал, как слеза непроизвольно стекает по его лицу. Он смотрел в окно, не мигая, стараясь не поддаваться эмоциям и хоть как-то сдержать бурю в душе.  

– Я хочу пожелать тебе только одно, моя радость, мой единственный, мой самый-самый!  

Руки Нелли нежно обвили лицо Рона,  

– Вот все эти чувства, это множество чувств, которые у тебя тормозятся вот здесь... – и она провела ладонью по груди Рона...  

– Выпусти их, прошу тебя, не надо держать их тут взаперти. Просто выпусти все свои чувства, эмоции... Отсюда...  

Прикосновение Нелли было сродни прикосновению биоэнергетического психотерапевта в кульминационный момент сеанса. Каким-то мистическим образом она словно нажала на тайную кнопку в психике Рона. Молодой человек завыл от нестерпимой внутренней боли, и, закрыв лицо обеими руками, упал постель и громко зарыдал. Она накрыла его своим телом и оба зарыдали, не стесняясь проявлению своих чувств.  

Это был акт освобождения от чего-то ненужного и грязного. Вся их трехлетняя, в целом, неудачная супружеская жизнь выразилась в этом обоюдном плаче.  

– Выпусти все свои чувства, милый. Будь свободным. Освободи свою душу. Если хочешь – кричи, если хочешь – убивай, но будь таким, какой ты есть... Зачем тебе скрывать свою душу? Ты и так очень хороший. Будь свободным, легким человеком, Рон. Милый, радость, прошу тебя, выражай все, что чувствуешь, если недоволен – не скрывай этого и кричи, но, умоляю, не держи это у себя тут...- и Нелли снова положила руку на грудину Рона.  

– Ты права – сказал Рон, вздрагивая от поглаживаний Нелли. – Я должен стать свободным человеком...  

– Ты – самый лучший... но выпусти эти чувства из себя, не накапливай их. Ты всегда такой напряженный. А мне всегда так больно видеть тебя, когда ты сдерживаешься, держишься тихо, не выражаешься. Когда ты хочешь выйти из себя и делаешь что-то совершенно другое, несоответствующее, когда ты не можешь даже правильно выругаться... Обругать... Плюнь на мнения людей. Будь, кем хочешь быть. Какой ты есть. Чувства это же так хорошо... Рон... выпусти своего сильного парня из себя. Будь собой, своими чувствами. Радуйся, дерись, завоевывай мир, плачь, расставайся со мной. Но прошу тебя, не будь таким скованным. Не сковывай себя... Прошу тебя, будь свободным человеком. Просто свободным человеком!  

Эти слова Нелли вызывали у Рона спазмы более сильного, обуревающего внутренности рыдания.  

– Ты все для меня! – продолжала Нелли. – Я не знаю, как я буду жить без тебя. Я не знаю... Но я должна уйти, чтобы остановить вот это твое закрепощение. Ты превращаешься в лед, я не хочу тебя совсем потерять. Твои красивые губы, глаза, у меня душа раздирается на части, когда я вижу, что ты не можешь ничего сказать и сделать. Когда наступают моменты, ты должен хоть что-то сказать и у тебя это не получается. Когда внутреннее нечто более сильное, так сильно овладевает тобой, что ты становишься полностью беспомощным. Я не могу на это смотреть. Не могу. Не хочу видеть, как мой любимый мужчина теряется и не можеть ничего делать. Не хочу видеть твою беспомощность. Мне лучше умереть.  

– Тебе и вправду стоит на время оставить меня. Я хочу остаться один, на какое-то время. Понять, что со мной происходит. С моей душой.  

– Да, моя радость. Делай, что ты хочешь, свобода это главное – зачем мы живем. Без свободы... Зачем тебе все это? Этот большой дом, это тряпье. Тебе нужна только свобода, Рона. Свобода души. Ты должен показать себя миру. Свой огромный талант. Ты все хоронишь в себе. В своей боли. Забудь все и откройся миру. Выпусти себя из своих страданий... Моя радость, ты должен донести себя до людей, чтобы они поняли тебя. У тебя так напряжено все горло, оно все так зажато... Как бы мне хотелось хоть чем-нибудь помочь тебе, иногда сделать больно, чтобы ты очнулся и не был таким отрешенным. Рон, я люблю тебя. Я хочу, я молю Бога, чтобы ты был очень счастливым человеком. Пусть не со мной. Но чтобы был счастливым. Чтобы ты смог выразить себя. Чтобы ты научился выражать свои чувства, свое сердце. Слушай свое сердце, живи только сердцем, только сердцем, моя радость, оно не может лгать, милый. Поверь... Только сердцем, только свободой, только в свободе... Это и есть суть жизни.  

– Боже, почему я такой? Почему это со мной происходит? Почему, Боже, я не могу сделать... – шептал Рон, как заколдованный.  

– Любовь моя, я не смогу никого больше полюбить, так, как тебя... Никто не сможет войти в это сердце так, как ты. – Говорила Нелли и слезы струились по её миловидному лицу.  

– Я не хочу тебя терять. Почему я не могу удержать то, что мне дается? Боже, почему я такой несовершенный?! Боже мой...Я не хочу жить. Таким... Таким...  

– Поцелуй меня. И я пойду. Я не хочу смотреть на твои страдания. Отвези меня к автобусу...  

– Может быть, ты останешься? – робко спросил Рон, сквозь стискивающие горло эмоции.  

– Нам нужно о многом подумать... Я не хочу тебе мешать. Я не хочу отравлять тебе жизнь больше. Ты знаешь, где я. Где меня можно найти. Но прошу тебя, никогда не забывай, то, о чем я говорила. Это и есть самое главное. Ты свободен... Живи, как свободный человек...  

******************************************************** ************************************************************  

Я бросаю камешки с террасы роскошной виллы Рона вниз в зависшую над побережьем Адриатического моря бездну гранитных скал. Изумрудные волны и расселины в скальных массивах, циклопические валуны, напоминают времена римского завоевания. Когда трибуны и квесторы, консулы в белоснежных тогах заседали в сени храмов и вели беседы о вечности, о будущем, быть может, почти о нас с Роном, о людях, которые будут на этом самом же месте через двадцать столетий – богатых, счастливых, свободных.  

Это невероятное по красоте местечко, что находится в Хорватии, была приобретено Роном прошедшей весной. Само здание виллы находится просто в отличном состоянии, оформление двора тоже выше всяких похвал. Что-что, а во вкусе Рону Смиту не откажешь, он очень взыскателен и к дизайнерам и к строительным компаниям, и к прислуге.  

На этой благодатной земле Рон уже успел провести кучу увеселительно-скандальных мероприятий. Скажем так, он успевает все, что позволяет ему недюжинная фантазия – гарем из лучших фотомоделей, балы, концерты рок-звезд, показы от кутюр Гуччи, Пако Рабане, стратегические игры, конкурсы красоты, полеты на воздушных шарах. Попасть сюда почитают за честь многие из мировых знаменитостей.  

Но уже больше двух часов мы, как, ни в чем не бывало, занялись чисто журналистской деятельностью – ворошим прошлое Рона Смита. Он скромно и легко рассказывает об ошибках своей молодости. Почему-то ему хочется вынести на свет то, что когда-то было таким неприятным.  

Небольшой перерыв помогает нам отряхнуться от невидимых нитей прошлого. Мы загораем под солнцем Адриатики, не забываем отхлебнуть по бокалу прохладного «Казанова ди Нуери» урожая 2001 года и теперь я издали внимательно слежу за Роном; вроде бы ему пора довести свой рассказ до логического финала.  

Он смело встает над краем пропасти, демонстрируя признак огромной веры в собственные силы. С моей точки обзора это незаурядный человек, выделяющийся королевской осанкой, пристальным взором охватывающий закат. Рон Смит с упоением, почти как фараон, сын Солнца или владыка Поднебесной, наблюдает за ярко-оранжевым диском заходящего солнца, которое нервно подрагивает, объятое парами нагретого воздуха. Таким Рон видится мне с расстояния в пятнадцать шагов – этот полулегендарный человек – и поэтому хочется до конца прояснить, где домыслы, а где истина. Со своей стороны могу ещё засвидетельствовать, что от радости Рон нередко превращается в сущего ребенка, а через миг может также легко и играючи мудро править судьбами тысяч людей.  

– Солнце тут в Хорватии, да и в Далмации радиоактивнее. – Поясняет Рон Смит своей светлой улыбкой. – Радиоактивнее, чем в Барселоне, например. Вчера сенатор Джонсон пробыл под неярким солнцем чуть меньше четверть часа, едва не получив настоящие ожоги. Климат тут, конечно сугубо морской, но иногда прямо с Гибралтара вторгаются муссоны, и после них нередко бывает парочка знойных деньков, вроде тех, которые выдались на этой неделе. Поэтому иногда сводка погоды для местных предпринимателей не менее важна, чем курсы акций на бирже или индекс Доу-Джонса.  

– Так вот... Возвращаясь ко всем далеким темам... Иногда некоторые любопытные поклонники спрашивают меня: «Рон, а с какого момента произошел столь заметный скачок в вашей жизни?» Я отвечаю, что с того момента, когда я осознал: мне больше нечего терять и мое время пребывания здесь, на Земле, крайно ограничено. Мое отчаяние было столь велико, моя беспомощность столь болезненной, я даже настолько не могу все это передать... Вся моя юность и молодость пролетели где-то сбоку от меня. Я, созерцая с нарастающим ужасом, понимал, что мне уже нечего терять, что скоро вечность заткнет меня. Именно с уходом Нелли я понял неотвратимость смерти.  

Рон остановился, чтобы перевести дух и покачал опущенной головой.  

– Я долго визуализировал то, чего достиг, но всегда самое сложное было связать, сделать связным это все, как пройти путь от абсолютной беспомощности до всесилия? Чтобы знать, какие вещи, решения, действия выбирать следующими, как созидать желанный результат, не имея на руках практически ничего.  

Эмоции самоуничижения с самым отъявленным бесстыдством правили мной. Никакого рассудка, никакой ясности... Меня расстраивали близкие и родные, потому что все ждали от меня жизненной силы, не желая принимать таким, каким я был, слабым и неперспективным. И тогда я отверг и удалил от себя всех своих приятелей, которые то и дело удачно пользовались мной. Я постарался вникнуть в суть моей доступности для всякого рода других манипуляторов. Каким образом они подбирались к некоему центру моего разума и творили выгодные им дела?  

Я долго не мог общаться с людьми через свои чувства и вел самую беспощадную войну со своими эмоциями. Я боялся людей, боялся показывать им свою душу и сердце. Я не мог дружить больше ни с кем и закрылся от страха, что меня также безжалостно растоптают, как это сделала Нелли. Что я угожу в лапы тех же самых людей, которые смогут быть столь же предельно искренними в своей фальши, как Нелли. И то, что доверившись вновь, будучи неспособным, отличать лицемерие от правды, я вновь понесу эту жестокую потерю.  

Стиснув зубы, я приходил к одному из притоков Миссисипи и рыдал. У меня было только настоящее, только боль, только неосуществленные замыслы, только недоконченные дела и неразвитые зачатки талантов. Тот гигантский труд, который я должен был положить на алтарь своей свободы страшил меня, но боль и досада за разбитую молодость была сильнее...  

Знаю одно... Мной самим, моими родителями, окружением с младенчества было внушено и впоследствии накручено такое сильное чувство собственной неполноценности и неэффективности, что я предпочитал терпеть любые манипуляции Нелли и ей подобных. Еще, будучи ребенком, я был настолько раздавлен, как личность, что с детства мне редко удавалось поверить в свою звезду. Я пришел к выводу, что все мое укрощение Нелли или, как говорил Джиромо, мой бывший тесть, «ухаживание за такой женщиной» не удалось по одной причине. Я был глух, слеп, нем и не просто... Трижды, сотню раз слеп! Я был словно не от мира сего; таким наивным и таким доверчивым, что несколько лет спустя эти воспоминания доставляли мне чертовскую физическую боль. Потом я образумил себя, разобравшись, что это был всего лишь один из авторских способов манипуляции миром. И скажу вам по секрету весьма изощренным способом. Я снимал с себя ответственность за происходящее, сам оставаясь «порядочным», «чистым» «непорочным» человеком. Не знаю, кто именно, но в меня глубоко вогнали панический страх за вероятность ошибиться, быть неправильным или нехорошим. А я, Рон Смит, креативный на редкость ребенок, бессознательно изобрел простой способ быть таким, каким меня хотела видеть моя родня – «хорошим», пусть даже предоставляя другим возможность верховодить мной. В конце по сюжету вступал в конфликт с моими манипуляторами, отгораживался от них и запирался в своем мире. Конфликт состоял в том, что внешне и отчасти я подчинялся модели поведения, которую навязывали мне мои родители, но, по сути, я уединялся подальше от всех живых существ. Я стал мастером перекладывать ответственность за жизненный процесс на окружающих, на всех, манипулирующих мной, и перед своим внутренним критиком, этим демоном души, главное, что я был хорошим и просто лучшим.  

Слава Богу, что провидение, мое бессознательное, Бог или мой ангел-хранитель, называйте, как пожелаете, сознательно сконструировали во мне высокую степень компромисса. Самое важное, и я рад, что они ввели в мою жизнь столь и столько подлых и, одновременно, признаюсь, полезных людей. Слепо увлекаемые своими животными побуждениями, эти дамы и господа нанесли мне сильные душевные раны, содрав с меня все эти «порядочность» и «благородство». Чтобы я неистовствовал от неусыпной духовной боли. Чтобы я не смог заткнуть свою глотку от содрогающего округу крика, чтобы свойственный мне страх проявления собственных эмоций, превысила сама физическая боль и глубина её прикосновения. Чтобы у меня открылись чувства, чтобы у меня обнажилась душа... Чтобы я увидел все свои чувства от самого рождения до того дня, когда это стало происходить.  

Я поклялся, что заработаю не просто деньги, много денег и буду иметь тишину – много тишины и много красоты. Много всего того, что не имел в детстве, а так мечтал. Славу, обожание, мировое признание...  

Как сказал один известный писатель, истинные таланты чувствуют себя гонцами великого царя, сгорающие желанием сказать что-то особо важное человечеству, несмотря на то, что все уже сказано и без них. Вы знаете, что я вторгся во многие из областей искусства и человеческого познания. Я создавал неплохие произведения, как поэт, музыкант, режиссер, мыслитель, но самым трудным оказалось... Вести бизнес, умение жить, зарабатывать... М-да, это оказалось для меня самым сложным. Как стать более практичным, более земным, без всяких очередных залетов в эти знакомые миры наивности и простодушия. Как превратить изобилие внутреннего мира в деньги, в потоки денег?  

Вы ведь хорошо знаете, что такое бизнес? Человек талантливый и красноречивый любой предмет может сравнить с полностью иным, с виду несравнимым действом и мало кто его за это осудит. С бизнесом, однако же, дело обстоит несколько иначе. Многим кажется, что в бизнесе нет поэзии, что это сухие цифры, счета, отчёты, жуткая скука, каторга от звонка до звонка, что это загубленное нервы взамен скромненьких доходов. Одному Богу известно, каких стоило мне усилий впихнуть себя в дело, да-да именно так бы я выразил, свой дебют в бизнесе. Знаете, как бывает, приходишь на новое рабочее место в чистом выглаженном костюме, с наработанным нелепым видом, с наспех опущенными руками и сам не поймешь, как оставляешь за дверьми кабинетов всю свою непринужденность, добытую по жизни. А там тебя встречают незнакомцы, с некоторой задевающей пренебрежительностью пялятся на твои запятнанные в лужице (вот, черт!) ботинки, расцветку рубашки, тянут всеми имеющимися в офисе ноздрями запах твоего одеколона, мерят и примериваются со всех сторон, метают исподтишка горгоновские взгляды, ну, в общем, вы ведь не меньше моего об этом знаете?! Многим из этих людей суждено стать вашими друзьями, многие, по сердечности и генетическому благородству, готовы будут пойти с вами на серьёзные испытания, равно как и многие с первого же взгляда зачислят вас в черный и, поскольку он у них имеется, надо сказать, весьма внушительный список. Хотя все это может произойти только после того, как вы покажете и докажете им свою силу и проницательность, возможности и неутомимость. До того они будут к вам просто присматриваться и проверять вас: кто вы, сколько в вас жару, на сколько хватит вашего лиходейства, и будут ждать момента, когда вы провалите очередное задание шефа...  

Мне приходилось преодолевать не только чужое, но самое ужасное свое упорное неверие, разнообразные страхи, безосновательные убеждения, природную леность, дефицит самоуважения. Я истреблял вредные привычки, как сорняки, и никак не мог понять, почему прогресс идет столь медленно – почему так трудно отделять зерна от плевел. Я задавал себе миллион всяких почему, как, где, когда, каким таким образом. Почему я сижу в этой дыре, почему я не верю в свою душу, в которую провидение вкладывает столько силы? Почему я столь сильно сопротивляюсь своему успеху и втаптываю себя в посредственность?  

И хотя ведение бизнеса, показалось, мне почти достижением с моей стороны, но вот открытие чувств было делом поистине героическим. Только после этого я действительно научился зарабатывать. Только после этого у меня проснулся вкус к жизни. Могу сказать, что это самое освобождение чувств, о чем меня так настойчиво просила Нелли, было очень долгим процессом. Процессом осмысления того, что эмоции и ощущения, любовь – лишь это и является моим подлинным богатством, союзником, но никак уж не врагом.  

Примирение и самоприятие! Мне пришлось устранять недоверие к жизни, безусловно, принимать мой стартовый личностный капитал, то, каков я на самом деле, кого я из себя представляю. Мне пришлось смириться с тем, какое у меня тело, рост, умственные способности, душа, сердце.  

Кто-нибудь возьмет да и ухмыльнется, а я не мог простить судьбе себя. Представляете?! Я считал себя ошибкой жизни. Мне все казалось, что Создатель не любит меня, что он вылепил меня несовершенным, слабым, беспомощным по обилию забот и совсем забыл обо мне, как о гадком утенке. И все это продолжалось до того времени пока мне не посчастливилось осознать, всеми клетками своего тела одну простую вещь – я ничего бы не смог изменить, ничего, ни единого мгновения из своего прошлого. Это была моя судьба, быть помещенным в такую среду, в такие установки, запреты и самоограничения, а затем найти в себе силы разрушить это все. Лишь великая искренность, самопрощение и покаяние смогли освободить мой дух. И, приняв то, что со мной произошло, как замысел провидения, самую естественную форму того, как все должно было произойти, я ощутил огромную уверенность в себе и спокойствие.  

Иногда мне снился знаменательный кошмар. На наш квартал напали террористы и начинали без разбора истреблять мирных жителей. Сами символы казни тоже очень интересны. Это дыра туалетной ямы, куда изверги заставляли жертву просунуть голову, а потом отрубали её. Обычно на моих глазах они убивали соседей, мою мать, кажется, даже сестру и только, когда тащили убивать меня, если не ошибаюсь, постоянно один из палачей зачем-то мешкал с моей казнью. Это давало мне способность пересилить свой страх, отбросить держащих меня за плечи карателей, а потом взяться за автомат, уничтожить их всех и вызволить себя из плена. Заметьте, основа сна была агрессивной. Агрессия просыпалась, только когда дело касалось самосохранения, только очень реальный и крутой риск, только воспринимаемый до пяток страх, заставляли двигаться и переходить в эффективную самозащиту.  

Отчаяние от невозможности разрешить свои страхи, превратило меня в Воина. Школы, идеи, самоисследование, встречи, опыты, поражения, которых с лихвой хватило бы на все человечество... Я стал учиться пребывать на грани жизни и смерти, и вот только тогда судьба возлюбила меня, стали обожать женщины, деньги и властелины. А впоследствии я начал учить людей расти, вырастая вместе с ними, чувствую непомерную радость от их успехов. И даже если эта уже другая история, хочу сказать, что я постарался сделать все, что было в моих силах. Мне хотелось прожить всю оставшуюся жизнь настоящим человеком, всегда ищущим путь к счастью, победам, к бессмертию, к совершенству, поэтому почти с сакральным трепетом я искал любые средства для постижения этих тайн. Если бы вы могли, хоть на минуту представить себе, какой это восторг, когда труд стольких нелегких лет, вечности, полной неудач, отливается в шедевр, от которого люди не могут оторваться, над которым люди теряют разум. Когда столько поражений, самых необдуманных ошибок, всего лишь силой духа ты преображаешь в золото, в неподвластные никому из смертных чудеса... И тогда я, будто познав эликсир жизни, стал молодеть, словно мстил за проваленную юность; молодеть до тех пор, пока подконец не превратился в матерого хозяина фортуны, нисколько не удивляясь величию, о котором запрещено было даже мечтать.  

– Даже ребенку известно, что нельзя всю жизнь только творить и зарабатывать. – Продолжил через Рон, возвращаясь к нашему давнишнему разговору о его молодости. – Надо ещё и учиться. Впускать в себя мир всеми органами чувств. Равно учиться жить и равно писать. Смешно, когда выдающийся человек не умеет жить так, как он описывает жизнь! А в это самое время на его книгах вырастает полстраны.  

– Так-то...- сказал Рон, натянул на голое мускулистое тело белую майку и, забрав со столика бокал с ананасовым соком, откинулся на спинку шезлонга. – Обожаю этот вид!  

– А теперь, что касается Нелли... По рассказу, вы, наверное, уже догадались, что мы расстались с ней, навсегда. Это была самая кульминация моей тогдашней жизни, и я ничего не мог понять, что вообще это могут значить это события. Было ощущение дикой пустоты и чего-то облегчающего. Даже спустя несколько лет образы свитера Нелли и изношенная кожа её туфель мучило мой разум, вызывало наплыв резко-негативных эмоций... Символы... Все мы от них!  

Нелли долго оставалось загадкой моей жизни. Как могло в одной и той же женщине, повторяю, в одной и той же, такая невинная кротость и человечная мимика сочетаться со столь утонченной подлостью? Как может она так любить и так подставлять любимого мужчину, не задумываясь о том, каким нервным срывом это тому грозит? Что я только не решил про себя! Что она в действительности никогда не любила меня. Что жила под влиянием матери и своей сестры. Что бездетность и невозможность родить ребенка осквернили её душу, и она отомстила за это. Что она больна скрытой формой шизофрении. Что живой темперамент и добрая душа, оказывается, не могут мирно сосуществовать в одном теле. Какие только версии я не перебрал холодным рассудком!  

Также много я размышлял о том, в чем собственно состояли мои супружеские недостатки. Каким образом я довел этот брак до столь плачевного финала? Кто был больше виноват в крушении наших грез?  

– Трудно поверить, насколько упорно в полном одиночестве я задавался одним и тем же вопросом, «как могло случиться, что я не смог образумить её нрав и, укротив строптивицу, подобно шекспировскому графу, сделать из неё примерную леди?». Иной раз в фантазиях она мерещилась мне ребенком, которого я не смог защитить. Потом ко всему этому примешалась простодушная мысль о том, что я не смог уберечь Нелли от жестокого мира, в котором ей придется теперь учиться выживать самостоятельно... Из этого я постиг и суть своей столь сильной психологической зависимости от Нелли. Я любил её столь сильно, потому что неосознанно проецировал на неё своего внутреннего малыша, который оказался жертвой неправильного воспитания и нынче нуждался во всяческих поблажках и поощрениях. Немного охладев, меня раздосадовало, как я вообще мог умудриться при обилии женщин вокруг найти столь противоположную себе натуру. Но потом я понял, что взрослый Рон Смит отражал Нелли Гилмор. Все черты её порочного характера я сам носил в своей морали; эту бесконечную ложь, эту распроклятую фальшь, эту мнимую порядочность, человечность и мягкость. Все это жило во мне, и я давал Нелли возможность манипулировать собой, потому что пресловутые самооценка, чувство вины, несамодостаточность были невероятно сильны во мне...  

В течение нескольких последующих лет, многих своих женщин, я пытался сравнивать с Нелли, поздно прояснив, что требую от новой подруги типично то же самое поведение. В конце я стал понимать, сознавать, исследовать, – и между этими действиями большая разница – образ Нелли нес секреты моего резкого скачка по жизни. Я пришел к выводу, что, только углубившись в них, сумею воссоздать свой внутренний мир в своей первозданности, что и являлось содержанием и целью моего существования.  

И все-таки... И все-таки... Я думал, что в ту единственную минуту нашего духовного воссоединения мы с Нелли стали очень близки, почти породнились – одно целое, одно существо, единый разум! Никогда до этого и после я не был так близок с женщиной в проявлении своей глубинной сущности. Я обнажил себя до костей. Я опорожнил себя до основанья. Я освободился...  

И мне казалось, что то же самое сделала и Нелли. Я был бесконечно благодарен ей за эти очень уместные и точные слова о свободе, за эту сцену, за то, что она пришла в тот раз ко мне, за это прикосновение к моей груди. И я питал иллюзии, что мы сможем продолжить жизнь, как настоящая счастливая супружеская пара. Что теперь мы на пути к истине, что она где-то очень-очень рядом. Что я буду стараться наблюдать за своими комплексами и выкорчевывать их к черту, а она – за своим противоречивым поведением... Что... Что... Что...  

Хотя развязка нашей истории была более чем прозаически логичной. Несколькими днями позже, я обнаружил, что фамильных драгоценностей в несколько десятков тысяч долларов, которые я когда-то подарил Нелли, дома не было. Оказалось, что во время последней встречи Нелли тайком от меня, заодно с личными вещами, захватила с собой и все мое золото. Гм... Так-то....  

«Это золото поможет мне продержаться на первых порах, когда я стану жить одна...» – вот так пояснила Нелли свои действия. – Сказал Рон, и, расхохотавшись, швырнул далеко в море цветной камешек, валявшийся у его ног.