Мне было тогда лет четырнадцать. Из окна нашего дома, что стоял на окраине деревни, на пригорке, далеко, над темно-зеленой полоской леса, был виден краешек остова какого-то сооружения, по виду башни или колокольни без купола. С самого детства я слышал, что это – колокольня Крипецкого Монастыря, и что находится этот заброшенный монастырь посреди болота, километрах в восьми от деревни. Говорили также, что в этом монастыре похоронен местный святой – чудотворец Савва Крипецкой. Так как верхушка колокольни торчала всегда в одном и том же месте, и, в принципе, было известно, что это такое, я особого интереса к монастырю не испытывал, а идти туда из праздного любопытства по болоту было далеко и трудно, да и любопытства особого не было.  

И вот, в один прекрасный день, отец дал мне пальнуть из ружья. Он часто брал меня на охоту, я видел и запоминал это таинство, но оружие мне в руки он никогда не давал, это было неимоверное табу. Однажды, он поставил в развилку сосны красную пачку сигарет «Прима», отсчитал тридцать шагов, протянул мне ружье и сказал:  

- А ну-ка, сынок, стрельни.  

Я помню, с каким благоговением взял в руки тяжелую двустволку. Взвел курок и направил ружье в сторону красного пятнышка, оказавшегося бесконечно маленьким над планкой прицела. Ружье ходило из стороны в сторону, но я поймал момент, когда цель совместилась с прицелом, и выстрелил. Меня, конечно, слегка оглушило, да и отдача в плечо была довольно чувствительной, – позже, когда отец учил меня заряжать патроны, я заметил, что пороху он немножко перекладывает. Пачка «Примы», не шелохнувшись, осталась на том же самом месте. Со словами «Эх, мазила!» отец подошел к сосне, протянул руку к свои сигаретам и… При его прикосновении пачка рассыпалась в прах. Я угодил точно в цель. Дробь, несильно разлетевшись, прошила пачку насквозь, оставив внешнюю структуру на вид нетронутой.  

- Вот, зас//нец! – сказал отец. – Без курева меня оставил…  

В ту же весну я настрелял немыслимое количество уток, тетеревов и вальдшнепов, да простят меня записные любители природы, никогда не испытывавшие охотничьего азарта. Ареал моего охотхозяйства неизменно увеличивался, и я, прочесывая километры леса в поисках дичи, не мог пройти мимо монастыря. То, что я увидел, поразило меня, словно громом.  

Тот далекий зеленый лес, над которым виднелся остаток колокольни, назывался банально: «Монастырским». Там водились глухари – царская добыча для любого охотника. Я много раз ходил по закрайкам этого леса, но войти в него мне никогда не случалось. Однако, рассказы об огромных глухарях, населявших «Монастырский», будоражили мое воображение, и я, желая удивить отца своими охотничьими подвигами, оказался в этом лесу. Это был действительно сказочный лес. У нас очень мало «чистого» леса, в нашей полосе лес только издали кажется «красивым», «величественным» и т.д. На самом деле – это болота, протоки, непролазные кусты, буераки, бурелом, – ни проехать, ни пройти, как говориться. Но «Монастырский» оказался совсем другим. Это был старый хвойный лес без малейшего намека на какой-нибудь подлесок. Здесь древние высоченные ели росли прямо из черной, покрытой мертвой хвоей земли, внутрь не проникало ни полоски солнечного света, и вся эта тишина, безветрие и сумрак рождали в душе какую-то настороженность, если не сказать – оторопь. Страхи всегда живут внутри нас, особенно когда ты еще мальчик, пусть даже и вооруженный. Много раз, потом, я бродил по этому лесу, выковыривал из черной земли белоснежные жирные грузди, и всегда мурашки бежали по спине от звука случайного падения шишки. А как уходила душа в пятки, когда всего в нескольких метрах, невидимый между стволами, с пушечным грохотом взлетал глухарь!  

И вот я, слегка оглушенный тишиной этого невиданного леса, выхожу на поляну и вижу… Чудо! Может быть, это сильно сказано, но тогда я стоял на опушке с широко раскрытыми глазами. Если есть какое-то определение сюрреализма, то это и был сюрреализм. Прямо передо мной, в окружении близких деревьев, на сухом взгорке стоял Храм. Немного за ним высилась здоровенная колокольня. Все полуразрушенное, но сохранившее свою изначальную целостность. Собор, сложенный из розового кирпича, был просто огромен, и, несмотря на отсутствие купола, производил величественное впечатление. Колокольня, на верху которой подразумевался, видимо, тоже купол или шпиль, была еще выше.  

Нижний уровень храма, куда вели несколько отверстий в стене, возвышался метра на три над землей, и был, наверное, каким-то служебным помещением, потому что лестницей или переходом с верхом никак не соединялся. Просто как будто подвал с обвалившейся кладкой. Срубив пару жердей, я заполз по стене на второй этаж и вошел в церковь. Внутри было удивительно чисто. Прямо под отверстием купола, кем-то заложенным несколькими досками, стояло нечто вроде тумбочки, на которой в граненом стакане белел пучок увядших ландышей. С высоких сводчатых стен на меня смотрели неясные, стершиеся лики. Я не знаю, сколько времени провел внутри церкви, но помню, что, когда вышел из полузабытья, оглянулся. Может быть, это был просто ветер, а может – какой-то знак, – на моих глазах стакан с ландышами опрокинулся, и цветы упали на пол…  

Позже, я много раз бывал в монастыре, отдыхал под сводами храма во время многокилометровых походов в лес, прятался там от дождя, даже несколько раз ночевал. В этом месте всегда была какая-то удивительная тишина и умиротворенность. В начале девяностых все изменилось.  

В нашей деревне появился благообразный розовощекий священник по имени отец Дамаскин. С несколькими послушниками он приехал откуда-то с Украины восстанавливать Крипецкой монастырь. На первых порах они остановились у моего отца, тогда обладавшего огромным кирпичным домом. Тесно общаясь со сподвижниками благообразного Дамаскина, я вдоволь насмотрелся на всевозможных проходимцев и маргиналов, искавших в православии кто теплого места, а кто – беззаботной жизни. Люди приходили и уходили, появлялись и исчезали, чаще всего прихватывая с собой что-нибудь из нехитрого имущества отца. Но процесс пошел. Вокруг монастыря, как по щучьему велению, появились аккуратные малороссийские мазанки, людей все прибавлялось, работа кипела. Я перестал бывать в монастыре. Там объявились «хозяева», и тишина ушла, испугавшись гомона голосов и лая собак.  

Прошло несколько лет. Уехав за тридевять земель, я все реже навещал отца, мои визиты в деревню носили мимолетный характер. Но один раз я все-таки посетил монастырь. Бродя старыми детскими маршрутами, я решил завернуть в Крипецкой. И снова был удивлен. Я не узнал этой поляны посреди леса. В монастырь вела широкая грунтовая дорога с бетонными электрическими столбами вдоль нее. Все пространство заставлено большими и маленькими домами, огороженными высокими деревянными заборами, за которыми, лязгая цепями, хрипло лаяли собаки (по голосу, вполне серьезные). Я остановился у одной из калиток, завидев бородатого мужика в телогрейке.  

- Хозяин, – сказал я. – Водички попить можно у вас?  

Мужик поглядел на меня как-то излишне исподлобья, и, скривившись, сказал:  

- А шо спрашиваете? С оружием, а спрашиваете.  

Как будто, если с оружием, то и спрашивать ничего не надо, – без спросу бери.  

А церковь с колокольней как были, так и оставались такими, как я их увидел тогда, в свой первый раз. И ландыши на могиле святого Саввы цвели все так же…  

http://www.pskovcity.ru/arh_moroz3.htm/  

http://pskovgo.narod.ru/pskov_13.htm/