Утро. Едва поднявшееся над горизонтом солнце – огромное, тёмно-красное и без малейших признаков ослепительности, словно потухающее... Пугает. Но, поднимаясь, набирает и силу, и свет, и огонь. 

Чрезвычайно талантливый кто-то создал эту картину – практически компьютерный пейзаж: слева, вдоль прихотливо изогнутых запруд, нарядные пешеходные дорожки, от берега к берегу – длинные узкие мосты, и крошечные авто пролетают по ним в обе стороны. Но самое изумительное – «парово-зи-ки»... произношу с восторженным придыханием, как когда-то давно ещё не вполне подросший мой мальчишка, играющий в такую вот онлайн-игру и не желающий оторваться от неё в пользу начертательной геометрии... Паровозики бегут прямо под моими ногами и уносят свои вагоны куда-то неведомо далеко и навсегда – синенькие направо, зелёненькие налево: махонькие, игрушечные, а вот звук у них настоящий, перестукивает сердце в такт, тревожится и тоскует.  

А если направо побредут глаза – непременно остановятся в изумлённом недоверии: ну не бывает красоты такой на белом свете: и перед рекой, и за нею – зелёные кущи, среди которых – дворцы и храмы, башни и фонтаны. Там, в парке, по нарядным дорожкам неторопливо плывут велосипедисты, группки по трое-четверо, но чаще – парочками, рядом, время от времени так же неспешно обгоняя друг друга, явно не прерывая беседы. Слышны мне даже слова: любимый... любимая... Вернее, угадываю я сказанное ими, потому что нет тут никакой тайны. Это ничего, что не могу услышать. И так понятно. Они такие восхитительно маленькие! Нет, не просто молоденькие... величиной с ноготок моего мизинца пианистического – пострижен ноготок под самое «здрасьте». Не только услышать, даже и рассмотреть велосипедистов не получается. Жаль. Тоска светлеет, но усиливается, и текут слёзы, размывают контуры реки молочной, берегов кисельных.  

Хозяйка квартиры – постоянно пьющая женщина, сорок лет проработавшая в литейке. Она постоянно курит вонючую «Яву» и от неё сильно несёт сивухой (или что она там пьёт такое ужасное). Комнату мне сдала её дочь, живущая в соседнем доме, денег она матери категорически не даёт, на что хозяйка громко и выразительно сетует, входя ко мне без стука и предупреждения. И вот что интересно: я почему-то совсем не напрягаюсь от этого. Не напрягает хозяйка. Она старше меня всего на три года, и я понимаю её. Вчера, 7 августа, у неё был день рождения – одинокий и грустный. Я подарила ей маленькую отшлифованную яшму – для здоровья. У моего отца тоже 7 августа день рождения был. Когда был жив. Валентин и Валентина... 

Чу! Я глючу. Вот что значит – 1 сентября встретить без учеников. У меня всё ещё лето... Да и погодой навеяло. И ведь отметила я этот день месяц назад – тоже одиноко и грустно.  

Эх. Папа. Тяжело тебе прожилось с твоим характером... И мне с моим не легче, слишком уж я на тебя похожа: неудовлетворённость постоянная и собой, и миром вокруг, и принципиальноть до склочности, и упрямство моё козерожье, а ты ещё и лев – проигрывать не умел, царь ты наш огненный...  

Царь – да. И пейзажа того, что сейчас расстилается под моими ногами, более меня был достоин.  

Нереальная всё-таки картина перед глазами. А реальность вся – за спиной у меня, курит вон опять.  

Но я-то, я-то ведь – и тут, и там – до абсолюта нежить. Русалка взлетевшая. Полностью не здесь. Хотя почему-то рассматриваю вот это всё третьи сутки почти непрерывно... 

Царицыно. Одиннадцатый этаж.