На Лиговке, на Лиговке 

Милёнок мой живет… 

- Здорово, Кораблёв! Ты ли это? – кто-то схватил Ваську за рукав пальто. 

Васька обернулся и увидел полного молодого человека, одетого в богатую шубу. Из-под нарядной бобровой шапки сверкали озорные глаза. Личность как будто знакомая… 

- Киреев? – настороженно спросил Васька. 

- А я думаю: ты это или не ты? Ну, здорово, друг старинный! – толстый полез целоваться. 

Васька отстранился, увертываясь от поцелуев. Человек в шубе отскочил и, издавая громкие восторженные звуки, начал крутиться и бить себя руками по коленкам. Судя по всему, радость его была чрезвычайной. 

- Киреев, ты чего? – спросил Васька, сам отчасти заражаясь веселостью толстяка. 

Тот остановился, заломил руки и заорал на всю улицу: 

- Да тебя мне сам Бог послал!!! 

Прохожие оборачивались и удивленно смотрели на них. 

- Ты по-человечески скажи, что случилось? 

- Потом, потом, некогда… У тебя минутка есть? 

- У меня? А что? 

- Так, все. Пошли. Тут за углом такой есть подвальчик. Спрыснем это дело. За встречу. Ты не волнуйся, я угощаю, я сегодня богатый. Пойдем, пойдем. – Киреев снова схватил Ваську за рукав. 

- Это в «Куваевский»? – спросил Васька. – Гм… Там грязища… 

- Какая грязища? Ты что? 

- А я гол, как сокол. 

- Да не боись, я ж говорю, угощаю! Во, смотри! – Киреев сунул руку за пазуху и достал пригоршню мятых купюр. – Щас мы их того… Употребим. 

Васька озадаченно оглянулся. 

- Киреев, ты что, с ума сошел, деньгами на Семенцах сверкать? Хочешь, чтобы до утра не дожить? Да постой! Ты пьян, что ли? 

- Ну, ладно, ладно, – Киреев убрал деньги. – Пошли! Сейчас еще выпьем. 

- Черт с тобой, идем. А то тебя тут на гоп-стоп возьмут, – Васька коротко хохотнул. – И меня заодно. Лиговка, брат… 

Они быстро пошли по улице, свернули в переулок, где в полуподвале доходного дома клубилось питейное заведение с грязной покосившейся вывеской. В неровном свете газовых фонарей у входа в кабак шла шумная пьяная жизнь. Разномастные люди, в изрядном подпитии, терлись у подвала, отбрехиваясь от назойливых приставаний двух задрипанных проституток, одетых не по-зимнему легко. Тут же у стены валялся некий субъект без шапки и сапог, может быть просто в стельку пьяный, может – мертвый. 

Вошли, сели в дальнем углу за удивительно чистый стол, на котором через мгновение появился толстый графин с водкой, квашеная капуста и какие-то пирожки. Человек в белом фартуке, с переброшенным через руку полотенцем, согнулся над Киреевым: 

- Чего изволите-с, господа… Щец с потрошками-с, расстегайчики, селедочка есть балтийская-с… 

- Слышь, – грубо перебил его Киреев. – Тащи все, что там у тебя есть, дай людям поговорить. 

- Слушаю-с, – манерно склонив голову, ответил человек и исчез. 

- Видал? Только его и звали… Как перед тобой изогнулся, – с ехидцей в голосе сказал Васька. – Ишь ты… Буквой «г». Меня-то и не приметил… 

- Да брось ты, они всегда по одежке встречают перед кем спину гнуть, не думай, давай лучше по первой, за встречу. 

Киреев наполнил стопки, и, не чокаясь, быстро выпил. 

- Ну, слушай, – Киреев, улыбаясь, налил еще. – Четвертый день пью, болтаюсь по городу как говно в проруби. А спроси почему? С какой радости? 

- Так чаще с горя пьют… 

- Это они вон с горя, – Киреев ткнул пальцем в зал. – А я – с радости. Ба-альшой радости. Почему? А потому, что теща у меня сдохла! Насмерть! В три дня померла! Понял, друг мой сердечный? 

- Ты не в себе, смерти радоваться? 

- Не в себе… Не в себе, точно! Сойдешь тут с ума, с таких дел. Это такая зараза была! Она мне пять лет кости глодала. Я через нее и с женой жить перестал, и чуть в самом деле с ума не сошел. Да черт с ней! Если бы не одно маленькое обстоятельство. Малю-юсенькое. Она мне сорок тысяч оставила. Ась? Как тебе такой фокус-мокус? Сижу это я у себя в Пехотном, настроение паршивое, дела идут вкривь да вкось, и тут – на тебе! На пороге – двое из ларца, одинаковых с лица. «Вы, говорят, будете Киреев Владимир Митрофанович, мещанин, то, да се?» «Я, говорю». «А мы вот представители адвокатской конторы «Глазер и сыновья». И суют мне в руки визитные карточки. А я, надо сказать, третьего дня долг просрочил, брал деньги под залог имущества, ну и прогорел на воловьих шкурах. Вся, падаль, партия оказалась недосушенная, в червях. Ну, думаю, все, сейчас последнюю рубаху опишут. А они мне: «Мы, говорят, уполномочены известить вас о большом несчастии, так что, ежели вы стоите, то, пожалуйста, сядьте». Сел я на диван, а сам чуть не плачу. «Ваша, говорят, дражайшая теща, Варвара Михайловна, приказала долго жить». Я на этих словах чуть и взаправду с дивана не упал. «Надо же, думаю, какая весть!». А далее – еще веселее: «Являясь душеприказчиком, ля, ля, ля, завещание, того, сего, сорок тысяч будьте любезны получить». Меня прямо ударило… Ну, думаю, это черт со мной шутит. Помутилось, в голове-то. То – в яму долговую сажусь, а то –сорок тыщ! Откачали меня эти сыновья, помахали бумажками перед носом и – вуа-ля! Как тебе? 

- Да уж… А жена? С чего это теща тебе-то, не дочке? 

- А что жена? Жена еще год назад преставилась… – Киреев на мгновение потух. – Чахоточная она была. Лиза моя… Давай, брат, за упокой души светлой и… Ну, и ее тоже добрым словом помянем, чего там… 

- Да, брат, свезло тебе… – Васька пристально смотрел на Киреева. 

- Ну, а ты-то как? По какой части? В университете, помню, всю историю превзошел… Учительствуешь, поди? 

Васька улыбнулся… 

- Ага… Учу охламонов. Много их тут… 

- Во, хорошее дело. Только, гляжу, не больно доходное. 

- Да уж, не шкурами торговать. Батя-то твой жив еще? Мощный старик. 

- И батя помер. Разорился, пить начал. Его в третьем году в желтый дом отвезли, там и скончался от безумия. 

- Так ты один теперь? Детей не нажил? 

- Какие дети… Один, как перст. Друзья-товарищи только и выручают от хандры. Вот как распознали про выигрыш мой, спасу теперь нет. Пьют, сволочи, за мой счет. Сегодня еле отбился от компании. Дай, думаю, прошвырнусь в одиночестве, о существовании своем скорбном подумаю… 

- И что? Что надумал? 

- Что надумал? К вечеру такая меня тоска обуяла… Бросился к Рудакову. Он тут живет, на Мещанской. Да ты помнишь его? 

- Какой Рудаков? Это Мишка-царь? Который генералу сын? 

- Ну точно, он! Только он теперь не Мишка, а Михал Селиверстыч, большой человек. По судебным делам чиновник. Я к нему захаживаю, пьем, брат, – дым коромыслом. «Что, говорю, Михал Селиверстыч, всех революционеров переловили?» А он мне: «Один остался, вона, под столом сидит, рогатый такой…» Во как, до чертей! Вот, приехал я к нему, а он в отъезде, по делам служебным. Ну и куда? Бреду по улице, душа горит, а тут ты. Я сам себе не поверил. Сколько… Лет пять не виделись? 

- Пять? 

- Ну, за пять? 

Киреев поднял стопку. 

Пили долго. Киреев сорил деньгами, хвастался на весь кабак, ругался. Приходили было угощаться, но почему-то недолго сидели, опускали глаза, отсаживались. 

«Пропади вы все пропадом!» – кричал Киреев. – «Вот мой друг – Василий Кораблёв, кланяйтесь ему, сукины дети!» 

Васька сидел прямой, как гвоздь, пил много, но почти не пьянел. 

Разошедшись, Киреев полез с кем-то драться, но дело быстро потухло – Васька вывел однокашника вон. На морозце Киреев немного протрезвел, стал звать Ваську ехать к одной знакомой барышне, чай пить. 

- Поедем, поедем, – говорил Васька. – Только сначала надо бы для чая место освободить, давай-ка вон в заулочек завернем. 

В тупике было тихо и темно. Киреев, положив руку на шершавую кирпичную стену, качался, справлял нужду. Рядом неслышно стоял Васька, казалось, дышал через раз. Кораблев закончил, долго застегивал штаны. Повернулся к Ваське, весело сказал: 

- Ну всё, готово. Пошли, что ль, извозчика ловить? 

Сплюнув сквозь зубы, Васька схватил Киреева за воротник и рывком бросил на стену. 

- Кораблёв, ты чего? – Взявшись за голову, Киреев округлившимися глазами смотрел на Ваську. 

Васька подобрал упавшую шапку Киреева, отряхнул с нее снег. 

- А ничего… Не Кораблев я… 

- Как это? – промямлил Киреев. – А кто же? 

- Кто? – Васька криво усмехнулся и вытащил из-за пазухи длинную заточку. – Васька Штык… Слыхал?