В городе не было неба – только потолок из серых комковатых облаков. Не было и горизонта – только плотные ряды кирпичных и блочных великанов. У великаньих стоп на бетонных лишаях резвилась ребятня, их смех и крики отражались от мертвых стен и затухали где-то высоко, в серой ватной гуще.  

Мы сидели в беседке заброшенного кафе, и смотрели на то, как мимо, будоража отсыревшую пыль, проезжает жизнь, упакованная в железные коробки автомобилей. Цеженный облаками солнечный свет очерчивал наши лица. 

Курили. Максим мусолил губную гармошку. Вокруг было холодно и гулко. С трех сторон кафе влажной, душной стеной обступило безразличие. 

Мимо, на роликовых коньках проскользнула девчонка поколения двенадцатилетних. Мы проводили ее пустыми взглядами, и я только отметил что ее тонкие ноги в мятых джинсах, очень похожих на две тонкие затушенные сигареты. 

Раздался удар, девчоночий крик, противный скрежет. Мы оглянулись. Маленькая фигурка распласталась на асфальте, над ней грузным индрикотерием возвышалась машина. На левом крыле осталась вмятина от удара, зеркало заднего вида болталось на каких-то некротически вывороченных проводах 

- С нами ведь правда что-то происходит... – подал голос Егор – вы же заметили? 

- Странно, да? – вдруг сказал Егор.  

- Что? – встрепенулся Максим. 

- Как будто… а! – Егор махнул рукой и закурил – не умеешь ты играть, Макс. Всю гармошку измусолил, ну дай, покажу как надо… 

- Это кафе ведь собирались продать? – Максим протянул Егору гармошку, и не заметил, как от его указательного пальца плавно отделились две фаланги. Он даже не взглянул на черный шарик сустава, из которого сочилась кровь, вперемежку с желтой лимфой. 

- Продали уже… – сказал вдруг Егор – продали кафе-то. Сносить будут…