Сеня Рублёв, по прозвищу Рубль, спал детским сном мирового праведника. Ему снились утопающие в зелени склоны Швейцарских Альп, улыбки швейцарцев и, не менее привлекательные лица молодых швейцарок. Швейцары приветливо распахивали пред ним двери самых лучших Hotel. Дорогие, пахнущие блеском и роскошью, лимузины увозили его в электронные казино, откуда он возвращался с мешками полными Денег. Ему дико везло. В его жизни тянулась сплошная белая полоса. Деньги так и пёрли, как сумасшедшие, в его руки. Пластиковыми карточками Сеня не пользовался, поскольку предпочитал купаться исключительно в Деньгах. Пластиковые кусочки не давали уже того эффекта, как это было с бумажными купюрами.  

У Сени был личный счёт в банке в центре столицы Швейцарии – Женевы. Самый лучший банк в Цюрихе предложил свои услуги господину Рублёву. Сложно было отказаться от такого заманчивого предложения. И вот теперь Сене принадлежал собственный сейф площадью в двести квадратов неплодородной земли, окружённой пуленепробиваемыми броневыми стенами из титанового сплава. Огромную массивную дверь украшало ювелирное изделие со скромным названием: цифровой кодовый замок. Он был специально привезён из Японии, для чего в специальном порядке пришлось заказывать самолёт. Чего не сделаешь ради собственной безопасности, особенно если дело касается Денег.  

Господина Рублёва часто приглашали местные Рокфеллеры и прочий бомонд помельче на презентации, сейшены, фуршеты. Душа у Сени болела по таким привычным русскому человеку стрелкам, слётам, собраниям, митингам и прочим традиционным сборищам. Душа Сени просила праздника. Хотелось домой, на Родину, отчего частенько свербело в носу и хотелось закрыться в дальней комнате огромного четырёхэтажного особняка, и плакать. Россия была не готова принять своего заблудшего гражданина, а ныне господина Рублёва, в свои пылкие объятия, скреплённые богатейшими недрами планеты. 

Частная собственность в новой жизни Сени Рублёва насчитывала три квартиры, по сто квадратов каждая, которые находились в Женеве, пять мелких загородных домиков, несколько дорогих машин, два самолёта и старую швейную машинку “Zinger”, перешедшею ему по наследству от прабабушки, которая в своё время бежала в Страну Советов из оккупированной фашистами Италии. Да, Сеня не исключал такой возможности, что его не очень далёкие предки могли проживать где-нибудь на территории современной Италии. Данный факт пресекал все мысли Сени о том, что его предки были выходцами из старого доброго Израиля.  

В свободное от добывания денежных ассигнаций время, Сеня Рублёв занимался гуманитарной помощью несчастным и обездоленным из стран Северной Африки. Почему именно Африки, да ещё и Северной, господин Рублёв не мог объяснить даже на саммите ООН, куда был приглашён с докладом, как частное заинтересованное лицо. Его привлекал колорит здешних мест, а местные аборигены были без ума от своего благодетеля. Оружие, наркотики, работорговля – ничем подобным Сеня не занимался, хотя несколько крупнейших преступных синдикатов предлагали ему развернуть свою чёрную деятельность под прикрытием гуманитарных фондов.  

Больше всего Сеню, на “чёрном” оторванном континенте привлекали огромные, со страусиное яйцо, бриллианты природной огранки. Однажды, гуляя по саванне, он запнулся о такой бриллиант, и в его голове, на месте только что образовавшейся шишки, возникла идея о контрабанде таких ценностей. На таможне десять бриллиантов в сто карат каждый оформили как подарок от обездоленного народа, и сияющий от радости Сеня, почувствовал себя если не королём небольшой страны, то, по крайней мере, падишахом среднего звена. Оказавшись в Швейцарии, Сеня тут же нашёл людей, способных купить бриллианты. Теперь господин Рублёв имел такое количество Денег, что уже подумывал о покупке небольшого государства с выходом в море и открытый космос.  

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, и наступает пора тяжёлых будней – Сеня знал об этой закономерности, и мысленно к этому готовился! 

И вот однажды сытая и размеренная жизнь Сени закончилась. Вообще жизнь закончилась. Сеня разбился на самолёте по пути на свою историческую родину – в Израиль.  

В понедельник, двадцать пятого числа Сеня покинул наш бренный мир, дабы очутиться в … 

Трагедия произошла на подлёте к границе старого доброго Израиля, в который Сеня стремился на протяжении последних десяти лет. Шёл уже седьмой час полёта, когда в VIP – каюту постучал бортинженер и попросил у Сени аудиенции. Присев на мягкое кожаное кресло он поведал ему, что на радарах замечена чёрная точка, которая движется на встречу их самолёту. По всей вероятности – сообщил бортинженер – эта точка может оказаться не чем иным, как ракетой дальнего радиуса действия.  

- Господин Рублев, какие меры мы можем предпринять, чтобы максимально обезопасить Ваш самолёт и Вашу персону?  

- Дайте воды – тихим голосом недельного похмелья попросил Сеня – и распорядитесь там, он махнул рукой в сторону кают кампании – пусть следуют инструкциям. Держать курс на Израиль.  

… А-А-А!!! – закричал Сеня, увидев в иллюминатор, как стремительно приближается земля. Рёв объятого пламенем двигателя возрастал. В разорванный ракетой бок самолёта яростно хлестал, обнажая белые клыки облаков, ветер. В открытое пространство, сквозь дыру уносились все незакреплённые вещи. Уже давно улетели пакеты со сменным бельём, а также бортпроводник, не пожелавший расставаться с закреплённым за ним имуществом.  

Сеня вжался в кресло и приготовился к самому худшему, что бывает в красивой, но непродолжительной жизни. Семён Рублёв приготовился умирать. В одно мгновение в его непомерно лысеющей голове пронеслись яркие моменты угасающей жизни. Родители, двухэтажная школа с семилетним уклоном, посиделки с друзьями на заднем дворе, кожаный мяч, пролетающий над чужими головами, колесо обозрения в городском парке. Университет, девушки с перламутровыми глазами, выпускной вечер, первая поездка за границу, просьба о политическом убежище, роскошные гостиницы, электронные казино и … Деньги, Деньги, Деньги, Д-е-н-ь-г-и-и-и  

Покрывшийся мгновенной испариной Сеня очнулся от нахлынувших воспоминаний при звуке грохочущей тележке со спиртным, которая катилась по проходу к лётной кабине, уже второй раз за эти семь часов. …  

Самолёт падал, теряя высоту. В голове Сени зародился какой-то неприятный, дребезжащий звук, который сводил с ума, не давая сосредоточиться. Он был похож на рёв разъярённого быка, на крик нетерпеливого дворника, попавшего в капкан собственных предрассудков и страха перед метлой на электрическом приводе. Перед глазами Сени поплыло, в голове застучали миллионы молоточков. Затем взрыв. Пустота во всём! Сеня умер! Мир умер вместе с ним!  

Глава 1. Мы не птицы, чтобы летать 

Василий сидел на пригорке, густо устланным зелёной травой с проблесками клевера. Перед ним открывался вид на широкое поле, в котором уже начиналась колоситься пшеница, на виднеющийся вдали лесок, в котором, как говорят некоторые, водится леший. Василий не ходил туда. Он больше любил сидеть на этом самом месте и смотреть вдаль, а лучше на небо.  

- Интересная всё же штука – это небо! – всё чаще думал Вася. Иногда оно бывает таким тихим и спокойным, медленным и очень голубым. Ночью видно звёзды. А днем, когда вдруг налетят тучи, перебаламутят всё на нём, оно почернеет так, что даже солнца не видно. Впрочем, что такое солнце Василий тоже не знал, да и не догадывался. Солнца в его мире не было. Был свет, который исходил, откуда–то из–за неба. Он был каким-то слишком ярким, и в то же время ненавязчивым. Он будто бы преломлялся в вышине. Но от чего? Этот вопрос и мучил всё время молодого Василия.  

Странного было много. Отсутствие солнца уже могло насторожить кого угодно. И вода в озере была не менее интересной. Иногда, бывало, сядешь на берегу, и подолгу смотришь, любуешься на тихую гладь воды. А стоит только тронуть, и она заколышется, будто желе и зазвенит на всю округу. А если захочешь искупаться, то она с радостью втянет тебя в свои объятия и не отпустит до тех пор, пока тобой не наиграется. Случалось, что озеро и не отпускало. Но Василий плавал лучше всех в поселении и не боялся быть захваченным. 

А что за воздух окутывал эти дивные места. Его, в буквальном смысле слова, можно было пить, втягивать ноздрями и наслаждаться вкусом далёкого, едва заметного ветерка. Воздух всё время был густым. А по утрам, с первыми проблесками ядовито-красного солнца на землю опускался густой туман. Он застилал все окрестности, и, тогда, всё тонуло в нём: Время и окружающие предметы. 

- Ах, мысли, мысли! Чем дальше, тем сложнее! – подумал Василий и стал спускаться с пригорка вниз, к поселению.  

Он был болен самим собой. В его облике читалась приближающаяся старость. Глаза его выцвели, и уже практически ничего не отражали. Волосы чуть подёрнулись набегающей сединой, да на выпуклый лоб упала сетка едва заметных морщин.  

Он шёл по улице, увешенной многочисленными фонарями. Разноцветные огоньки указывали ему дорогу домой. Это происходило всякий раз, когда он возвращался с работы.  

Изо дня в день, из года в год, он проходил этот путь от начала и до конца. В первые годы своей нехитрой работы, возвращаясь, домой он ещё пытался свернуть с указанного пути. Он шёл окольными путями, запинаясь о коряги и выступающие камни. Его брюки всегда были испачканы свежей землёй и изранены и мокрой зеленью. Но как бы долго он не бродил по неизведанным ранее местам, он всё время находил дорогу к своему Основному пути. 

Когда он стал старше, он уже не пытался куда-либо свернуть. Свежие мысли перестали кружиться в его голове. Они, подобно пожелтевшим листьям, изжеванным беспощадной осенью, упали на землю, но не произросли вновь. Расти было уже нечему: потеряны сокровенные мысли, не стало новых оригинальных Идей. В памяти держалось лишь одно железное слово: ”Никогда!” 

Друзей он растерял ещё в самом начале пути. Кто-то исчез навсегда, кто-то ушёл в завтра, кому-то не хватило сил, чтобы поднять голову и попрощаться. 

Мысль о близких людях была оставлена им как бесполезный груз в тайных мечтах и фантазиях. В тесных уголках его прошлого почти не осталось свободного места, но и это заполненное материей пространство, сплошь зияло чёрными пробоинами, сквозь которые неоновым светом горели надписи: “Нельзя!” 

Он шёл по улице, увешенной круглыми фонарями. Многие из них уже не горели. Вряд ли кто-то разбил эти шарики – они были вечными, и горели до того момента, когда Он ступил на этот путь. Когда-то ему говорили, что они будут гореть и после него, но он не поверил! 

Он уходил всё дальше и дальше. Фонари, по одному, медленно гасли. Пупырчатая луна, склонив ядовито-жёлтую голову набок, укатывалась за горизонт, обнажая белые клыки далёких гор.  

Начинался новый день, а ОН уходил в вечность! 

20.02.2005 г. 

Стёпа шёл впереди демонстрантов. В его руках развевался красный флаг. Казалось, будто тысячи красных кровяных телец в один миг крепко взялись за руки и образовали это кумачовое знамя.  

Демонстрантов было несколько тысяч. Шли молча. Мягкой поступью вышагивали интернациональный гимн. Трата – та – трата – та – пела толпа, скрипя слегка пожелтевшими от времени сапогами. Иногда, кто – то из юнцов пробовал запеть, но его песню быстро обрывали, цыкая и шипя при этом, как стая разъяренных гусей.  

Сразу позади Стёпы шли самые старые демонстранты. Их бороды развевались под лёгким дуновением ветерка. Палки многочисленных тростей и стеков долбили по мостовой с отчаянным усердием. Их одежды уже настолько износились, что едва держались на своих обладателях. Многие из демонстрантов были уже так стары, что их вели под руки. Все вместе они держали огромный плакат, на котором во всю ширину строя, красными буквами, было наспех намалевано: “Мы против!” 

Старики уже не могли кричать. Они лишь шевелили своими выцветшими губами и были похожи на рыб, выброшенных из воды на берег. Все их силы, накопленные в первые десятилетия жизни, были брошены на прошедшие годы демонстраций. В митингах и шествиях прошла вся их жизнь, и им теперь было что вспомнить.  

Позади древних демонстрантов шли самые выносливые. Они уже были в годах. В их головах и бородах пробивалась седина. Над собой они держали транспаранты и лозунги: “Дайте свободу!”, “Хотим волю!”. И всё тот же плакат “Мы против!!!” Они шли, молча, печатая шаг. Их лица были серьёзны и молчаливы. Лишь изредка кто-то из них начинал переговариваться с другом, но потом все замолкали.  

Позади выносливых людей шли совсем молодые, но вмиг повзрослевшие юноши. Они ещё слабо понимали, что они делают на этой демонстрации, в этой толпе. Они шли вперёд, по инерции, влекомые всеобщим потоком.  

В толпе, среди юношей, шли посторонние люди, одетые в униформу мышиного цвета, с надписью на спине «Россия». Они не были демонстрантами. Люди выдавали молодым золотые червонцы. Это происходило на ходу, мельком, почти незаметно для окружающих. Получив деньги, юноши тут же прятали их запазуху, торопливо озираясь по сторонам. Глаза от чего-то разгорались синим огнём с новой, неимоверной силой, а ноздри раздувались. С бодростью в голосе они кричали: «Нет режиму!». 

После юношей в толпе шли не старые ещё женщины-матери. Они вели, держа за руки, своих детей. Мальчики и девочки едва поспевали за своими родителями. Они вряд ли понимали суть происходящих событий, однако покорно шли рядом, не делая никаких попыток освободить потные ладони и выбраться из пёстрой толпы.  

Я стоял на углу дома забытый всеми. Передо мной была одна единственная цель: пробраться на противоположную сторону улицы. Демонстранты шли мимо, не обращая на меня никакого внимания. 

- Главное внутренне уцелеть! – подумал я и, перекрестившись, вошёл в толпу, которая в одно мгновение подхватила меня под руки и понесла. 

Последним, кого я увидел, будучи ещё свободным, был Стёпа, который свернул свой красный флаг и быстрым шагом, поминутно оглядываясь, скрылся в ближайшей подворотне.  

13.11.2005 г.  

Осенним вечером, в пятницу, я собралась в магазин за молоком. Накинула плащ, завязала шнурки на ботинках, открыла дверь из квартиры. 

– Стой! – раздался голос прямо из-под ног. 

Я остановилась и едва не перелетела через голову. На полосатом коврике стояли два существа, каждый размером с котенка. 

– Это что еще за… чудики?! – оторопела я. 

Чудики, казалось, были удивлены не меньше. 

Один сердито смотрел исподлобья. Рыжие волосы всклокочены, клетчатая куртка расстегнута, брючки помяты. 

Другой – точнее, другая – недоуменно улыбалась. На ней было красное пальто, в черных волосах заколки, а на ногах туфельки. Оба курносы, глазасты, и головы у них большие и круглые, как два теннисных мяча. 

Позади стояло несколько маленьких сумок и коричневый чемоданчик. 

– Я – Каляка, она – Маляка, – заговорил рыжий трескучим голосом. – А ты, вообще, кто? И что тут делаешь? 

– Я – Оля. Я тут живу. 

Его напор неприятно поразил меня. 

– Вот и мы тут поживем, – сказал Каляка и по-хозяйски потащил сумки через порог. 

– В смысле?! 

– Иннокентий Петрович просил присмотреть за квартирой, пока он гостит у мамы в Австралии. А мы как раз оттуда, приехали посмотреть, как вы тут вверх ногами живете, – Каляка дотащил сумки почти до середины коридора, остановился и многозначительно добавил: – Иннокентий Петрович, кстати, говорил, что квартира будет пустая. 

– Может, это прислуга? – пожала плечиками Маляка. Голосок у нее был тонкий, сладкий, как молочная карамель. Она обратилась ко мне: – Ты симпатичная. У тебя красивые колготки. Думаю, мы уживемся. 

– Не уживемся!!! – я начала злиться от их нахальства и оттого, что меня назвали прислугой. – Не знаю я никакого Иннокентия Петровича! У меня родители через три дня с соревнований приедут, не хватало им еще вас тут застать. 

Я швырнула сумки и коричневый чемоданчик за порог, схватила чудиков и решительно понесла к двери. 

– А-а-а! – вскрикнула вдруг я от боли и выронила Маляку. – Ты укусила меня! 

– Да, я цапнула тебя за палец, – с достоинством произнесла она, поправляя одежду. 

– Вот что, мы отсюда никуда не уйдем вплоть до выяснения обстоятельств, – затрещал Каляка, выбираясь из моих рук. – Помоги-ка лучше с вещами, и приготовь чего-нибудь съестного, мы проголодались с долгой дороги. И без фокусов, не то искусаем. Как там тебя зовут, Воля? Тебе не подходит это имя. 

– Оля, – обиделась я. – Ладно, уж, давайте свои вещи. 

Мне вовсе не хотелось быть покусанной, поэтому я взяла их одежду, сумки, чемоданчик и понесла в свою комнату.  

Несколько секунд чудики молча разглядывали книжные полки, кораблики на обоях, игрушки, разбросанные по полу. 

Маляка воскликнула: 

– Какая прелесть! – и полезла на тумбочку, к настольному зеркальцу в оправе из розовой пластмассы.  

Повертелась перед ним, причесалась моей зубной щеткой и принялась рыться в кошельке, где лежали заколки, губная помада и стеклянные бусы. Каждую бусину Маляка пробовала на зуб и с негодованием вздыхала: 

– Такая красота просто не может быть безвкусной! 

Мне стало смешно, и я протянула ей леденец «Барбарис», который до худших времен прятала за цветочным горшком на подоконнике. Маляка принялась облизывать конфету, чавкая и причмокивая. 

Каляка первым делом побежал под кровать, и с воплем: «Какой бардак! И тут мы должны жить?!» – выбросил оттуда носок с дырявой пяткой, облезлую новогоднюю игрушку и клубок красных ниток. 

Вылез весь в пыли, чихая и фыркая. 

Маляка, увидев его, схватилась за животик, упала и задрыгала ножками в беззвучном смехе. Каляка насупился, подошел к зеркалу и несколько секунд молча смотрел на свое отражение. Потом фыркнул и захохотал с треском, будто короткое замыкание. 

– Мы, между прочим, проголодались с дороги, – промурлыкала Маляка. – У тебя есть что-нибудь вкусненькое? 

Я в жизни не встречала подобных существ. Неужели это происходит со мной? Меня охватило удивление и внезапная радость, словно тысяча маленьких пальчиков щекотали мне пятки. Я побежала готовить для чудиков бутерброды с сыром и колбасой, не переставая удивляться неожиданному знакомству.