Чудо 

Ну, конечно, опять сзади загадочный красный автомобиль и, похоже, что преследует ее целенаправленно и настойчиво. Женщина неуютно поежилась. Мало того, что дорога пустынная, так еще и пальто у нее ярко – красное, специально в дорогу одела, немнущееся и легкое. Зато мишень отличная, одна посреди весенней слякотно – серой равнины. И автомобиль под цвет пальто, усмехнулась она про себя. Гармонирует. 

Как хорошо она спланировала сегодняшний день с прошлого вечера – первым делом испечь с утра два пирога, яблочный и картофельный: дети придут из школы, обрадуются, давно просили. Потом навестить подругу, собирались вместе сходить на рынок, затем посидеть с книгой. А к приходу мужа с работы и полному семейному сбору – приготовить праздничный ужин, просто так, для души. Яркие весенние дни, с утра залитые солнечным светом, поднимали ей настроение и вдохновляли на кулинарные чудеса. А что вышло? Идет одна по пустынной дороге, за двести километров от своего дома, в сопровождении ярко – красного автомобиля, который уже полчаса ее преследует. Можно, конечно, думать, что не преследует, но где видано, чтобы автомобиль передвигался со скоростью пешехода? 

Приметы запомнить? Споткнуться и нечаянно взглянуть на номер? Нет, будет выглядеть явным намеком на то, что она безумно боится, а это как раз и не хотелось показывать. А если запомнить марку? Женщина в голос расхохоталась. Вот так-то, тебя преследуют, а ты даже марку машины не можешь определить. Сын, фантазер, любил играть с ней во время дороги из детского сада. Игра заключалась в угадывании встречных автомобилей, в том, кто быстрее их назовет. После того, как она в очередной раз приняла «Москвич» за «Жигули», сын отчаялся и предложил новую игру – сколько раз мама правильно угадает марку машины. Вот и сейчас, мобилизовав память, она попыталась взглянуть на машину глазами сына. Не импортная, даже ей понятно. Какой дурак будет гробить свою холеную красавицу на весеннем бездорожье? Выбираем из трех – «Москвич», «Жигули» или «Волга». Последняя марка сразу отпадает, машина мала, невооруженным глазом видно. И, вообще, какая-то помесь невообразимая. 

- Не буду заморачиваться, не определю все равно, – решила женщина и достала из сумки ручку и записную книжку. 

- Запишу для истории. Автомобиль красного цвета, выехал за мной в час тридцать и преследует, вот смех-то, в детектива играю, – посмеялась сама надо собой. Машина остановилась рядом. Водитель, молодой, коротко стриженый парень с обветренным лицом, приветливо спросил: 

- Не подвезти? 

- Не надо, уже подхожу, – махнула рукой в сторону двухэтажного зеленого здания за забором, примерно в трехстах метрах от места разговора. И поинтересовалась, скорее из вежливости, чем из желания продолжить разговор: 

- А вы куда едете? 

- Туда же, куда и вы, – уклончиво ответил водитель. 

К забору, окружающему здание детского санатория, подошла, раздумывая о неожиданных поворотах в размеренной жизни. Всё началось вчерашней ночью с тревожным междугородным звонком. Назовите кто-нибудь ночной звонок не тревожным, не поверю. Только экстренные и неожиданные вести могут заставить человека среди ночи звонить в другой город. Почему-то днем все звонки воспринимаются обыденно, звонит себе телефон, ну и ничего особенного. А ночью первая мысль – что случилось? Так она и спросила, вырванная из глубокого сна звонком, не ответив на приветствие сестры. 

- Да ничего. 

- Ничего себе, второй час ночи. 

- С работы звоню, из дома некогда было. Ты не сможешь мою дочь забрать из санатория, это рядом с областным центром? 

И дальше последовал сбивчивый рассказ про дочь. Спросонья ничего не сообразила, поняла лишь, что надо срочно забрать племянницу и привезти в областной центр на конкурс, потому что отсюда намного ближе. 

Санаторный комплекс «Нижнее Ивкино» находился в двух часах езды от областного центра, и она согласилась, но никак не могла уловить, почему сначала требуется отправить племяшку домой, за пятьсот километров. 

- Слушай, давай я ее сразу в областной центр отвезу, тут рядом. 

- Не получается, – заныла сестра, ей еще здесь с ансамблем в воскресенье выступать, потом они все вместе сразу садятся в поезд и на конкурс к понедельнику. 

-Чем же ты раньше думала?  

- Неудобно тревожить вас, надеялась, что её одну отпустят, я вчера звонила в санаторий, просила ее на поезд посадить, отказались без взрослых отправить. Совсем не успеваю, а муж в командировке. Но тоже не успел бы. 

Наивная женщина! Она забыла, насколько неорганизованна и нерасторопна ее младшая сестренка, и все делает в последнюю минуту. Рассчитывать, что работники санатория отпустят тринадцатилетнюю девочку одну, возьмут на себя ответственность за чужого ребенка! Пришлось пообещать, что «кровь из носу», а утром через сутки племянница приедет в родной город. 

В санаторный край надо было добираться с пересадками. Сонная, вполглаза разглядывая перелески, проплывающие вдоль вагона, и проталины на мелькающих за окном полях, сидела она в вагоне и просчитывала варианты. Как ни крути, получалось одно: два часа на первом автобусе до санатория, два часа обратно и полчаса на сборы. Только так, тютелька в тютельку успеваешь на обратный поезд. И на крайний случай – такси, но об этом не хотелось и думать, денег с собой в обрез, разве что в один конец. 

До областного центра добралась на первой электричке по расписанию, и настроение ее немного улучшилось. Теперь первым делом на автостанцию, успеть на десятичасовой рейс. До автостанции рукой подать, вот и билетные кассы. 

- Мне билет на десятичасовой, до детского санатория. 

- На десять нет, ближайший на одиннадцать, расписание поменялось. 

Разочарованная и расстроенная, не зная, каким словом назвать непутевую сестренку, женщина вышла на улицу в поисках такси. Следующие полчаса прошли в бесцельных метаниях от автостанции до ближайшего перекрестка. Таксисты охотно тормозили, но заинтересованные лица водителей сразу вытягивались в ответ на просьбу быстро подвезти. Никого не устраивала разбитая весенней непогодой дорога. Пришлось вернуться к кассе. 

Автобус неспешно полз по ровной унылой дороге, почти без остановок, деревни по пути встречались редко: окружающий пустынный пейзаж явно не привлекал к жилью в этих краях. Примерно через час езды показались сосновые леса, и пассажиры стали выходить то у одного, то у другого санатория. 

Этот край славился своими лечебными грязями, сосновыми лесами, и местность почти за каждой сосной была напичкана санаториями, как грибами после дождя.  

- А как бы мне успеть забрать племянницу из детского санатория с конечной остановки и успеть на трехчасовой поезд?- сказала женщина в пространство автобуса, ни к кому конкретно не обращаясь 

- Да что вы! Разве можно обернуться за полчаса! Вам, как минимум два часа до областного центра ехать, а в запасе у вас полчаса, и до детского санатория два километра пешком по бездорожью, – ответила впереди сидящая женщина. А ее соседка добавила: 

- Вам только чудо поможет! Такси здесь никогда не ездит, машину боятся разбить, одна надежда на автобус. 

Чуда нет! Бредет одна, неизвестно куда с непонятным сопровождением, а водителю по его словам туда же, куда и ей. До поезда полтора часа, неплохо бы вместе с ним уехать. Одно смущает – почему машина плетется неотвязно со скоростью пешехода?  

- Если он тоже в санаторий, то попрошусь, чтобы подвёз обратно, хотя бы эти два километра до остановки, – размышляла женщина, подходя к воротам. Племянница уже стояла в вестибюле с сумкой и ждала. Она обрадованно защебетала про концерт, и как давно, третий день ждет родителей. Чертыхнувшись про себя, женщина не стала уточнять, кто виноват в этой ситуации.  

Красная машина стояла за забором. Водителя в ней не было. 

- У вас сегодня еще кто-то уезжает?  

- Нет, – ответила племянница, – я одна. 

- А дальше еще есть другие санатории? 

- Нет, наш последний от остановки. 

– Наверно, приехал к кому-нибудь из сотрудников, – успокоилась женщина и посмеялась мысленно над собой, 

- А я – то испугалась, маньяк, преследует… 

Обратный путь рядом с насупившейся племянницей оказался намного тяжелее: дорогу неимоверно развезло от яркого солнца, растаявший снег проваливался под ногами. Хоть бы преследователь появился, подвез, так нет же, пропал, как в воду канул. 

Молча шагавшей рядом девочке женщина вновь и вновь объясняла, что заночуют они в областном центре. Что она сама лично позвонит директору музыкальной школы и попросит включить ее в состав конкурсантов. Племянница обиженно сопела. Оказывается, она еще неделю назад сказала матери о концерте и просила ее забрать. 

На полпути их на большой скорости обогнала красная машина, даже не притормозив. В машине никого, кроме водителя, не оказалось. Интересно, что он делал у санатория? Мысли о преследовании, нелепые и смешные на фоне апрельской погоды отодвинулись на дальний план. У обочины ярко блестели последние спрессовавшиеся от таяния пласты снега, небо расцвечено одной большой голубой кистью, всё это великолепие блистало, искрилось, играло, какое тут может быть преследование? 

На автобусной остановке одиноко стояла машина с шашечками. Вот и чудо! 

- Такси! Ура, успеем!- племянница вприпрыжку бросилась к машине и обернулась на тетю: 

-А денег хватит? 

- Хватит, хватит, лишь бы вовремя уложиться, у нас сорок минут до поезда. 

Таксист покачал головой: 

- За двойную плату? Доехать за сорок минут? Смотрите, как дорогу развезло! Нет, я не возьмусь. 

Чуда вновь не случилось. Зато рядом, прямо на солнышке стояла скамеечка, на ней под ласковым теплом апрельского солнца приятно дремалось, и тетя пыталась внушить девочке, что ловить момент и греться на солнце самое лучшее, что можно сделать сейчас. А концерт мы не пропустим, придем к началу конкурса и уговорим включить тебя в участники. Главное – успеть домой позвонить, чтобы скрипку с поездом привезли. 

Ближе ко времени отправки автобуса на остановку начал стекаться народ. Мимо пробежала озабоченная женщина, обернулась, подошла к скамейке: 

- Вам срочно в город не надо? 

- Надо было, но мы опоздали. 

- Не хотите такси? 

- Нет, мы не торопимся, автобус подождем. 

Женщина ушла, но минуты через две вернулась, 

- Поедемте вместе, до автобуса еще полчаса. 

Заговорила молчавшая до этого племянница: 

- Мы не поедем. Мы уже не торопимся. 

Женщина явно огорчилась и ушла. Но снова вернулась, запыхавшаяся и обиженная: 

- Ну, поехали… 

- Нет! Мы не торопимся. Да и зачем платить двойную цену, если мы все равно опоздали, – и обратилась к племяннице, дождавшись, пока озабоченная пассажирка отойдет от них,  

- Вот достала! 

Племянница засмеялась, 

- Тетя, она снова к нам бежит! 

Замученная неоднократными пробежками, молодая пассажирка быстро и взволнованно затараторила, 

- И не отказывайтесь! Там как раз для вас места есть! Таксист сказал, что на остановке сидят женщина с девочкой, и он только их возьмет. 

Племянница вскочила и побежала первая, а, завернув за остановку, восторженно закричала, 

- Тетя, это та же самая машина, что у санатория стояла! 

Водитель красного автомобиля, приоткрыв дверцу, дружелюбно улыбался: 

- Поехали, места свободные есть. Заплатите, как за автобус. 

Остальные пассажиры с надеждой смотрели на них, видно, уже отчаялись тронуться с места. Мужчина с переднего сиденья хмуро проворчал: 

- Ну вот, нашлась женщина с девочкой. Трогай, шеф. 

- Тронемся, только вы на заднее сиденье пересядете. 

- А поче…, – начал мужчина, осекся и быстро, без слов пересел на заднее сиденье. 

Внутри машина казалась намного просторнее, чем снаружи, и на заднем сидении свободно разместились сердитый мужчина, озабоченная женщина и взволнованная племянница. Женщина с опаской плюхнулась на переднее сиденье. «Маньяк» сидел рядом. Мужчина как мужчина, средних лет с приветливым выражением лица. И чего испугалась, непонятно? Слово за слово, завязался разговор. О чем могут говорить незнакомые люди? Первым делом о погоде, а вторым – о дороге. Начали с дороги.  

- Почему-то дорога не похожа на ту, по которой мы приехали. Та была поровнее и шла вдоль соснового леса. А эта холмистая, местность сильно пересеченная, такое ощущение, что мы перекатываемся с волны на волну. На автостанции говорили, что до санаторного комплекса дорога одна – единственная. 

Шофер глянул на пассажирку. Она ждала ответа. 

- Вы не знаете, наверно, что здесь плоскогорье, а леса, они по краям этого плоскогорья растут. Поэтому и не видно. 

- А туман? Откуда туман в середине солнечного дня? Ваше плоскогорье больше напоминает болото! 

- Какое болото? Это пар поднимается от нагретой земли. Вам кажется, что это болото. 

- Земли? Еще полчаса назад везде лежал снег, где вы видите нагретую землю? 

- Говорю вам – это плоскогорье, а дорога старая, мы тут на раскопках были, с того времени и знаю. 

- Так вы историк или археолог? Подрабатываете таксистом? У меня подруга историк, все уши мне прожужжала про раскопы. 

- Можно сказать, да. Кем только я не был в своей жизни. 

- Вы институт закончили или самоучка? 

- И институт тоже… 

- Так что там насчет раскопок? Или раскопов? Что-то я не слышала, что в этих краях были старые городища. Что вы искали? 

- Полезные ископаемые. 

- В раскопах??? 

- Любознательная вы женщина. 

- Так я вас еще у санатория приметила. Все пыталась определить марку вашей машины. 

Водитель заливисто рассмеялся,  

- За кого вы меня приняли? За маньяка? Да, я там был по делу, хотел и вас подвезти, но вы испугались, поэтому не стал вас подбирать на обратном пути. Пришлось срочно организовать пассажиров, чтобы вы сели. А машина сборная, сам смастерил из старья. 

Пока женщина обдумывала, как понять – пришлось организовать пассажиров, водитель воскликнул громко, явно обращаясь ко всем пассажирам. 

- А вот и город. Куда вам надо? 

- Не знаю, на поезд уже опоздали, – первой же и откликнулась. Тут очнулись пассажиры на заднем сиденье. 

- Шеф, высади нас в центре 

- Сначала женщину с девочкой высажу. Они торопятся. 

Женщина, уставшая от непрерывного разговора, нескончаемой дороги, вяло сказала: 

- Да что уж там. Везите остальных, куда надо. Мы уже опоздали безнадежно. 

По городу ехали молча. В зеркало заднего обзора видно было, как непрестанно зевают пассажиры, борясь с дремотой. Женщина вышла молча, а мужчина сказал: 

- Ну, ты и вез нас, шеф. Целую вечность. Укачало с первых минут, как на корабле. И понять не могу, сколько времени ехали. 

Подъехали к вокзалу, Сонная племянница, медленно выходя из такси, обратилась: 

- А мы куда теперь, тетя? Ночевать будем? 

-На ночном поезде поедем. Приедешь домой, выступишь, если успеешь, и обратно. 

- На часы посмотрите, – вступил в разговор шофер. 

- Но это же! Это же… Чудо! – задохнулась в смятении женщина. 

- Не может такого быть, мы доехали за полчаса! 

- Торопитесь, у вас всего пять минут. 

- Сколько с нас за поездку? – спросила она, протягивая деньги. 

- Не надо, мне не нужны деньги, – отклонил руку шофер. 

- Вы, как ангел – хранитель, попались нам на пути. 

- Возможно, я именно вас и должен был подвезти, – ответил он, садясь в машину, и заметил, 

- Все-таки мы ехали по плоскогорью. Там раньше было плоскогорье, давно. Не все это знают. А туман, туман не от этого. 

Вы нас очень выручили, возьмите все же деньги, – наклонилась к кабине и оцепенела. 

Машина неожиданно развернулась и, замерцав, мгновенно исчезла.. В одно мгновение она из красного превратилась в оранжевую, потом в ослепительно – белую, а водитель сидел и, улыбаясь, смотрел на них, пока не исчез вместе с контуром растаявшей в воздухе машины. 

- Тетя, тетя, опоздаем! – теребила племянница за рукав. Женщина, очнувшись, глянула на часы. Оставалось пять минут до поезда, как и было... 

-Ты видела, куда уехал таксист? Я не успела деньги отдать – спросила взволнованно. 

- Таксист? Я не помню, как мы приехали. 

Что это было? Сжатие времени, телепортация, материализация мыслей? 

Необъяснимо, но можно назвать одним словом – Чудо!  

Солдатики оловянные, пластмассовые, пешие и конные, наши и не наши выстраиваются в ряды. Вылезают из всех щелей-засад, либо рискуют остаться там навсегда. Будут забыты. 

Строятся по шесть человек. 

Никаких женщин тут нет и в помине. Есть только одна королева-мать. 

Кони ревут, кони беснуются и бесчинствуют и бесятся. Им всем нужно ожить и ускакать прочь, но я им этого не позволю. 

Я ещё пока жадный и эгоистичный. 

Но если бы я был волшебником. Это первое, что я бы сделал. Моё первое творение-желание было бы оживление мальчиков-коней. 

Я бы распустил эту четвероногую гнедую и в яблоках армию, как мама распускает свитер. 

По ниточке, по струйке несущейся неведомо куда. Пока что под диваны, в ковры. Под кровать. Застыть и беситься каждый раз как только моя голова скроется за перевёрнутым горизонтом кровати. У меня затекает голова, наливается кровью мозг. В нос как будто ударяют. 

Замкнутый в серых стенах я люблю проводить время дома. Оставаться один, чтобы не разговаривать, чтобы никто на меня не топал ногой и не кричал. Чтобы я мог наблюдать за ними. За тем, какими они становятся, когда видят врага перед собой. Такого же солдата только, которого надо убить. Когда надо забыть, что он тоже молодой и тоже не видел жизни, как и ты. Что он тоже вовсе не понимает и вовсе не уверен, что тебя надо убивать. Но ты должен его убить. Чтобы все тебя считали смелым и правильным. Оправдать ожидания. 

Защищать родину. Я всегда когда меня хвалили в ответ говорил слова из присяги. Меня хвалят, а я «служу…» 

Я тренируюсь. Практика наиболее важная. Я марширую в одиночестве на площадке за домом. Среди сохнущего белья. Пластиковых волокнистых верёвок, бечевок. На ветру колышутся огромные словно ковры самолёты простыни и пододеяльники. 

Белые белые. Облака. И я марширую среди них. 

А под ногами на конях проходят рыцари и цари. 

Теряются в пыльных одуванчиках.  

Я марширую. 

Под вымышленные барабаны из гусарской баллады или даже скорее О бедном гусаре замолвите слово. Леонов говорит актёр трудится. Я не актёр я тоже тружусь. Он говорил своему сыну, что репертуар для актёра важней всего. 

Для меня только один образ мой репертуар – тот по кому топнут ногой, так, что земля подо мной расколется. 

И я удивлюсь, когда останусь жив. 

Огромная женщина. Самая большая из всех топает ногами и земля раскалывается, как я уже говорил. 

Я от ужаса онемел. Ровно год я был немым. 

Маршировал и никто меня не трогал. Крест поставили. Кстати крестов я не видел никогда. Церковей не было в моём горизонте зрения. 

И солдаты мои все гибли нехристями. Тысячи уходили в ад на деревянных конях. 

Я выстраивал вереницы эшафотов после каждой войны. Никакой пощады. Большинство умирало именно во время казни. Все проигравшие умирали. Флаги опускались, а на их месте реяли уже новые. Бумажные. Кроваво-спорые. 

Опустевшие опустошенные города наполнялись новыми жителями, мирными и нее очень. 

Правда торжествовала. Правитель был мудр и силён, а беды далеки. 

Я не пошёл в школу вовремя. Хотя я умел читать и писать. И все знали меня. И я приходил к школе. Смотрел на ребят гордо уходящих от всех наших игр туда. Я оставался в строю, когда все они дезертировали. Всё кто должен был возглавлять чужие армии, союзнические и вражеские. 

Я перемешивал солдат. Чтобы они не могла запомнить кто из них плохой, а кто хороший. Потому что они все хорошие. Пластмассовые и деревянные и металлические. В образованных отрядах они дружили. Тот кто, если начинал ругаться, то приходил командир и по отечески ставил его на место. 

Я любуюсь зелёной травой и почёсываю щекотящуюся от каждодневных уколов задницу. 

Были свадьбы. Они тоже постоянно перерастали в сражения. Я молчал. Записывал сюжеты. 

Чёрные автомобили, привезённые с перебитыми номерами из других мест. Чёрная блестящая волга. Совершенно чужая и роскошная везёт моих бравых стальных солдат, покорителей горных вершин. 

Совершенно точно это отряд горных пехотинцев. Они сопровождают своего командира-жениха на свадьбу. Нападение. Стрельба. Музыка. Невидимая кровь и отчётливые страдания. Я мычу и мама расплакавшись уходит в другую комнату. Я не могу ей сказать, что это не навсегда. 

И я снова во главе. Командую лидерами. Руковожу чужими руками. Дирижирую самим собой. Вслушиваюсь в свою немоту. 

Учительница. Моя школьная учительница встречает меня, когда я приходу встречать своих ребят из школы. Она улыбается и разговаривает со мной, зная, что я ничего не отвечу и мне кажется, что я люблю её больше матери-плаксы. 

И всё же это словно заигрывание с продавщицей цветов у стен замка по дороге в башню, Где в тронном зале предстанешь перед королевой. И тут она топнет ногой и ты заглохнешь наконец!!! 

Стройные подтянутые гордые смелые. 

Им было бы стыдно показаться трусами друг перед другом. Вот они и стоят в одном строю Равные среди равных. 

Обречённые кататься на деревянных конях рано или поздно. Болтаться подвешенными рядом ли с остальными, или по отдельности в кругу чужих отрядов блуждающих с пулемётами по дворцам и конюшням. Пока вы старательно вешаете еретиков в город проникают, город окружают небольшие отряды крепких ребят готовых на всё только ради того, чтобы не показаться трусами. Молодые. Они всегда приходят на смену. 

Берутся словно бы из неоткуда. Повергают в смятение короля свиту. Правда, они узнают последними. Когда ворвутся, уже подобравшие всё под себя. Уже не сомневающиеся ни в чём. Уже ставшие царями. Выросшие сами в себе. Новые элиты. 

И вот без боя. Буквально только парой громких слов сменяется эпоха. 

Парой громких слов. 

Не стоит расстраиваться если ты стал немым. 

Гораздо дороже начинают ценить твоё мнение. Прислушиваются, хотя ты ничего и не говоришь. Печали научат мало говорить и по делу, того, кто умеет с ними справляться. А кто не справится печали научат помалкивать. Молчать отмалчиваться. 

Я стал фотографировать баталии. 

На снимках не видно меня. 

Застывшее насколько это возможно для них уже отлитых однажды. Все мои воины-солдатики умирающие и воскресающие. Памятники самим себе. Когда у меня два одинаковых, то я ставлю одного в саду на вилле другого. Это персональный памятник. Миниатюрный как его стёртый временем подвиг. Пускай миниатюрный. Но вся его жизнь – подвиг. Каждый день умирать и воскресать и снова в бой. Защищаться или нападать. Он всегда знает заранее предстоит ли ему умереть или праздновать победу. Или остаться одному из отряда, чтобы принять смерть на виселице. Ах, как страшно умирать до рассвета. Не зная точно, что солнце взошло и наступил новый день. 

Но я устраиваю казни всегда вечером. Сгружаю трупы под кровать и укладываюсь сверху. 

А про себя называю имена каждого. Списки. Вожу пальцем но деревяшке у себя над головой. Она в естественных узорах и я вижу там волков. Они воинственны и дики. Они воют. 

Я не могу говорить. Я вою, когда мне хочется петь. Утром. Папа расспрашивает меня про вчерашнюю битву за замок. Собирается и уходит. Когда-то он тоже полководцем. Это без сомнения. 

Это вероятно было до того, как он сам разжаловал себя в офицеры. Стал молча в строй и принял равнение. Раз-два, раз-два, раз-два. Скучно как в больнице, когда каждую секунду ждешь, что кто-нибудь к тебе придёт. Что уж сейчас то когда все понимают, как тебе нелегко люди начнут приходить к тебе. И те, кто раньше не приходили и те, кого ты ждёшь и те кого совсем не ждёшь. А не приходит никто. 

Потому что не о чем с тобой говорить. Потому что мир твой отгородили забором от всех остальных. Потому что сочли тебя прокажённым. 

Отгорожен высокими каменными стенами сделанными из пластика. Любуешься бумажным флагом. Сегодня один завтра другой. И никого вокруг. Тюрьма-лабиринт в котором ты – и стены и заключённый и судья и минотавр и тишина встречи. 

Лабиринт своего замка. 

Узник своей кровати. 

Каждый день я просыпаюсь в звуках горна отражающихся тысячами отзвуков, сотнями голосов в моей голове. Я прекрасно всё понимаю и не разделяю переживаний своей матери. Я знаю голос ко мне вернётся. 

НЕ вылезая из-под одеяла я уже запускаю руки под кровать, туда, где бесятся и бесчинствуют молодые кони. И вот я застаю их врасплох и им приходится застыть в рваном прыжке ли или в иноходи. 

Я знаю как мои солдаты любят лошадей. 

Я видел их однажды. Близко близко подошёл. Услышав крик, лошадь заржала. Повернулась ко мне. Моя мать. 

Снова сражение. Немое, позиционное. Полки друг напротив друга, копившие силы весь день – целую эру. Собрались предварительно определившись кто на чьей стороне. И никому не хотелось ввязываться в драку. Идти первым. Все пытались выдумать хитрость. Чтобы этого избежать. 

Нервы не выдержат. Я в этом уверен. Это вам не засада. Чистое поле ковра. Сухая трава. Низкое низкое солнце за облаками. Сереющее небо. Прямо как в тот день, о котором мама плачет. 

И вот ветром порывает стяги и тех и других. Ах, ну разве они не видят, что ветру всё равно? Все готовы битве к схватке. Когда же я сам пойму её бессмысленность? Когда начну строить города чаще, чем разрушать их? 

Никто не смотрит. Грома не будет – осень. 

На поле стали оседать пылинки снега. Тишина пронзила полки. Вспомнились все те, кто не вернулись из похода на балкон. 

Я не буду плакать, солдаты не станут плакать. Только быть может кони… У них большие глаза и они не могут говорить, чтобы сказать как глубоко и близко им всё происходящее. Они будут молча и покорно рыдать сотрясая ряды тайной. 

Мне уже никого из них не вернуть. Топая ногами и крича я не возвращу ни одного из тех, кто сорвался вниз как снежинка. Умчался в ад на деревянном коне смертельной эстрады. Всё это больше похоже на неё, нежели на меня. 

Я вернусь домой с пустыми руками. Мародеры оставили только цепи. Сковывавшие по рукам и ногам уродливых гигантов. Цепи остались, но гигантов мы не вернём. Словно взрослые – они всегда были даже больше, чем просто чужими. Ненужными и смешными. Смешными кривой улыбкой, такой улыбкой отвращения и гадости. Такая улыбка могла убить кого угодно, когда я не мог говорить. 

Я ходил один. Без тех, с которыми надо было что-то объяснять. За холмом, на дальнем его склоне перекопанном экскаваторами я сделал склепик. И приходил к нему каждый день. А в склепе король в золотых доспехах. 

За особые заслуги любой мог бы оказаться рядом со мной в момент, когда я снимал маскировочный куст травы со входа в грот и увидеть рыцаря почивающего в тени. 

Я брал их с собой. Я показывал новым королям умершего. 

Если бы он смог, что-нибудь сказать, он обязательно сказал бы про озеро, которое хорошо было видно с этой стороны холма. 

Я ложился порой рядом и видел то, что видит он: облака, озеро. Клал на глаза траву и видел то, что видно из его усыпальни. 

И жевал жевачку – разрабатывал язык. 

Но дело то вовсе не в этом. 

Зима была долгой. Несколько моих ребят застыли во льдах навсегда. Только я выносил солдатиков на улицу и со мной хотели играть все. Строить крепости, дороги дворцы, мосты и казармы. 

Мама могла бы поиграть со мной – если она умеет шить, значит она смогла бы и построить нам церковь. А я церковь не видел и построить не мог. Лошади же не любили бродить в снегу, потому что они любили гулять там, где можно съесть всё то, что под ногами.  

Я замерзал и низы штанин всегда облепливались льдом. Меня это жутко веселило – как будто я начал вмерзать в зиму. Но мама всё больше плакала. Потому что папа умер. 

Я сделал всеобщий парад всех родов войск. Все все кони даже те, кому не хватило наездников – все они вышли на парад из-под кровати. Парадом обошли всю квартиру. По паркету я медленно переставлял каждого из них. Они торопились, пели, и очень гордились тем, что идут все вместе водной гигантской шеренге. Уцелевших гигантов я тоже пригласил на парад и они шли замыкающими. А в первом ряду шли те, кто видел золотого рыцаря. И то и другое большая честь. 

Во втором ряду шли те, у кого были жёны, а потом просто герои. 

Я пел марши. Прощание славянки я любил больше всего и потому под конец парада я запел во весь голос прощание славянки. Мама пришла с работы и очень обрадовалась, что я снова мог говорить. 

Зимой никого на площади у нас нет, но она всё же очень начисто выметена и затоптана плотным снегом. Я маршировал по площади. И говорил всем, что мой папа умер на войне.