— Чего вы дрожите? — К нему подошел врач. Он дернулся и быстро перевел взгляд с пола на врача. 

— Результаты анализов уже есть? 

Врач едва кивнул, набрал в легкие воздуха и отвернулся. 

Он попытался встать, но был остановлен рукой врача в желтой резиновой перчатке. 

— Лучше выслушать результаты сидя. 

— Доктор вы пугаете меня все больше. Я уже полтора часа здесь сижу. Говорите же! Все так плохо? 

— Я не часто пациентам сообщаю о результатах, но еще реже сообщаю об отрицательных. — Врач замялся.  

— А в моем случае он положительный? 

— Да, — уже уверенно сказал врач, — результаты положительные, вы инфицированы. 

— Я? Инфицирован? — он заерзал на кожаном кресле. Дрожь прошла. 

Врач продолжил: 

— Вы инфицированы жизнью. Сорок, пятьдесят лет. Не более. Сгорите быстро. Постоянная, непреодолимая жажда эмоций и чувств. Страсть, ведущая к безрассудным поступкам. Но все это лет до двадцати, двадцати пяти. Потом все ощущения притупятся. Хроновирусы к этому времени уже разнесутся кровью по всему организму и начнут стремительно уничтожать органы, разваливая весь организм. Вы и не заметите, как превратитесь в дряхлого старика. 

Пациент сидел, внимательно слушая врача. 

— Но… что же мне делать? Есть лекарство? 

— К сожалению нет. Ни опробованных, ни экспериментальных. Болезнь неизлечима. И, к сожалению, приводит в ста процентах к летальному исходу. — После паузы: — Мне очень жаль. 

Он встал. Упругие, отяжелевшие ноги с трудом распрямились. Посмотрел с отчуждением на врача, хлопнувшего сочувственно по его плечу, и направился к выходу. 

«Всего сорок, пятьдесят лет и все. Сорок. Пятьдесят. Со… рок», — повторял он, делая шаги, будто только научившись ходить: неспешно, пошатываясь и опираясь на шершавую белоснежную стену. 

Готовиться к смерти Вера начала с пяти лет, вместе с бабушкой. В разговоре с соседкой та жаловалась на боли в спине и причитала, что ждет – не дождется, когда ангелы протрубят ей отходную и унесут на заслуженный отдых в Небесное Царство. Вечером бабушка взялась за блины, и Вера, наматывая круги около табурета, остановилась и поинтересовалась, в какое-такое царство она собралась. Старушка махнула рукой в сторону позолоченного солнцем подоконника, сказала, что «там, на небе, никто не болеет и всё есть» и «скорее бы смерть пришла, а то сил никаких не осталось вас, оглоедов, воспитывать». Вера подбежала к окну, забралась под тюлевую занавеску, чихнула от осевшей на ней известки, и, глядя на заходящее солнце, спросила, будет ли на небе велосипед. Получив в ответ утвердительный кивок, она всем сердцем пожелала умереть как можно скорее.  

Вера ждала смерти каждую минуту и, памятуя о том, что дедушка, которого она никогда не видела, умер во сне, засыпала, ожидая увидеть утром у дверей новенький велик с непременным сигнальным звонком и сияющими катафотками. Однако смерть все не приходила.  

Бабушка откладывала на похороны с каждой пенсии – лаковые туфли уже были готовы, в шкафу висел выходной костюм двадцатилетней давности, обработанный нафталином. Она регулярно снимала его с плечиков и чистила, поскольку умирать нужно в лучшем виде – событие это все-таки ответственное и случается всего один раз в жизни. Вера подумала, что приход смерти хорошо бы ускорить, а то велосипеда не дождешься, и тайком начала готовиться вместе с бабушкой. Покопалась в мешке с носками, вытащила одинаковую белую пару и спрятала в коробке из-под электрического чайника. Этого ей показалось мало – забравшись в шкаф, она отыскала зеленую атласную комбинацию с кружевами, которую бабушка никогда не надевала. Кружевной шлейф волочился за ней по полу, и лучше наряда для Небесного Царства было не найти – сорочка отправилась в коробку к носкам. Все было собрано к смерти, и вот-вот она должна была забрать Веру. Девочке представлялось, как едет она по Царству на велосипеде и за спиной ее развеваются атлас и зеленые кружева.  

Но смерть как будто смеялась над Верой. Вместо нее она забрала соседа дядю Петю Качалова – помер он от сердечного приступа, а работал сторожем на овощебазе. Вся округа собралась хоронить дядю Петю – кто пришел ради поминок рюмку-другую пропустить, кто просто поглазеть на покойника, а кто и правда попрощаться хотел. Бабушка тоже собралась на кладбище, и, к большой радости Веры, прихватила внучку с собой.  

На подходе к кладбищенским воротам слышались крики и плач. У земляной насыпи на деревянных табуретках стоял обшитый красным сукном гроб, где спал тощий дядя Петя с посиневшим носом. Рядом лежала пара пластмассовых венков от коллектива овощебазы и один неподписанный. Его жена, краснолицая Варвара, один за другим совала в руки стоявшей рядом дочери использованные носовые платки с воплями «что ж ты так рано от нас ушел» и «на кого оставил», выхватывала их назад и сморкалась по второму кругу. Дочь дяди Пети тоже плакала, всхлипывали и несколько родственных старушек. «И чего они ревут, радоваться надо, – думала Вера. – Все у человека будет теперь, даже велосипед». Пришел, шатаясь, и Верин отец – он прижимал к груди початую бутылку, оступился и едва не угодил в могильную яму. Бабушка со злостью схватила его за шиворот, а отец, утирая слезу, закричал: «Это все вы, бабы! Сгубили парня, теперь и шкалик раздавить не с кем!» Тут уж на него накинулась целая орава бабушкиных подруг, которые вытолкали его прочь. А Вера, увидев всеобщее замешательство, бросилась наперерез к покойнику, принялась трясти его за рукав и кричать: «Дядя Петя, ну как же ты помер, скажи? Забери меня с собой!» Бабушкины подруги переключились на Веру, оттащили ее от гроба и принялись шушукаться, что ребенок, вишь, чувствительный, и так переживает смерть соседа – по большому-то счету алкаша и бездельника. Дядю Петю опустили в могилу, Вера рыдала в полный голос – вместе с красной материей гроба исчезала под землей ее велосипедная мечта. 

За столом вспоминали покойника и говорили – ну слава Богу, хоть сено успел скосить. До картошки, правда, не дожил, придется Варваре с дочерью самим копать, а поле-то соток тридцать, не меньше. Им теперь столько и не надо, в заготконтору по три рубля сдадут, – глядишь, и денег выручат. Вера жевала маринованные огурцы и донимала расспросами бабушку – если человек в гробу лежит, значит, он уже мертвый? Бабушка кивала и говорила, что без гроба хоронить никто не будет.  

На следующее утро Вера не могла дождаться, когда мама уйдет на работу. Детский сад был закрыт на месяц – там травили тараканов и красили забор, так что Вера сидела дома то с отцом, то с бабушкой, которая жила неподалеку. Сегодня она еще не пришла, и девочка перебирала игрушки, думая о велосипеде и выжидая подходящий момент. Во дворе послышался грохот и ругательства, в дверях появился отец – не с первого раза ему удалось вписаться в проем. Он поднял палец кверху и медленно опустился на пол, растянувшись по всей прихожей. Вера, не обращая внимания на пьяное бормотание отца, вытащила из голенища его сапога молоток и поволокла по коридору. Возле кухонного шкафчика остановилась, открыла дверцу и, встав на цыпочки, попыталась достать заржавевшую банку из-под кофе. Удержать ее не получилось, гвозди с грохотом рассыпались по полу – Вера еле успела присесть на корточки и прикрыть голову ладонями. Отец выкрикнул: «Стой, стрелять буду!», и через несколько секунд снова захрапел. Она положила несколько гвоздей среднего размера в передний карман и, прихватив молоток, вышла из дома.  

Вверху не было ни облачка, пахло тмином, разросшимся по всей ограде. На куче песка, вытянув лапы, спала беззаботная Баська. Вера обогнула малинник, пару раз ойкнув из-за крапивы, и остановилась у жирных лопухов. Там валялись сломанные ящики из деревянных реек, в которые, если их починить, можно было поставить банки с вареньем и на зиму опустить в погреб. Вера сложила коробки в линию и легла рядом, чтобы посмотреть, сколько штук ей потребуется.  

Сделать одну коробку из трех оказалось не так-то просто. Занозив пальцы и кое-как скрепив две, Вера отправилась на подзаправку – в это время на обед с работы как раз вернулась мама. Отпинав отца, мама с криком всучила ему в руки ведро и отправила кормить куриц. Вере тоже перепало за рассыпанные гвозди, вымазанную юбку и царапины на руках и коленях.  

После обеда девочка со всех ног побежала к лопухам. Отец с пустым ведром лежал в малине – перед этим он, видимо, топтался вокруг и прошелся по коробкам, безнадежно испортив полдня тяжелого труда дочери. Этого Вера вынести не смогла и разревелась самыми горькими в своей жизни слезами. На крик прибежала собиравшаяся на работу мама и подоспевшая следом бабушка, вернувшаяся из комхоза. Вдвоем они растолкали отца и, разобрав сквозь море слез просьбу Веры, наперебой стали кричать, чтобы он сколотил ей коробки, как она хочет. Отец, матерясь и проклиная всех женщин на свете, смастерил из реек один большой дырявый ящик. Верины слезы высохли тут же, и с ощущением полной победы она бросилась в свою комнату, чтобы достать узелок с похоронными вещами.  

Мама с бабушкой ушли, отец забрался на чердак и захрапел оттуда на весь дом. Вера медленно, чтобы не поломать, протащила ящик через двор, время от времени останавливаясь на отдых, внесла его в большую комнату и положила посредине. Надела перед зеркалом зеленую комбинацию с кружевами, мамины красные босоножки поверх белых носков, легла в гроб и закрыла глаза.  

Сколько времени прошло, Вера не помнила. Кто-то коснулся ее руки – перед ней стояла молодая женщина со смутно знакомыми чертами, на ней были лаковые туфли и бабушкин выходной костюм. «Верочка, ну вот и дождались мы тебя. Как ты без нас жила? Вспоминала ли?» «Бабулечка, всю жизнь вспоминала», – она приподнялась на локтях и увидела, как в комнату вошла мама. Ее лицо было спокойным и гладким, было видно, что она и не думает кричать на дочь за взятые без спросу красные босоножки. Вере от этого стало смешно и радостно. Мама погладила ее по голове и поцеловала в макушку. «Мамочка, а где же самое главное?» В комнату вошел отец, ведя за руль новенький синий велосипед с блестящими спицами. Отец был трезвым, смотрел печально и словно просил за что-то прощения. Вера выскочила из ящика и, подобрав зеленый подол, бросилась к маме, обняла ее, потом бабушку и отца, подбежала к велосипеду и посигналила несколько раз. Катафотки велосипеда сияли. Из окна во все стороны лился белый, невозможно белый свет.