Все было плохо в это утро. Иван Сергеевич проснулся от истошного лая: дворник опять играл со своей шавкой. Он как будто бросал собаке кость, но оставлял ее в кулаке. Шавка азартно орала: «Дай, Дай!». Дворник довольно хохотал. От раннего утреннего шума жутко разболелась голова, и Иван Сергеевич раздраженно побрел к буфету за таблеткой. Почему-то вспомнилась дурацкая размолвка с Полиной по поводу ее замечаний к либретто, которое он-то, как раз, находил вполне удачным. Кстати, некстати вернувшийся муж Полины опять выразил недовольство поздним визитом Ивана Сергеевича. Пусть только намеками. Пусть, но Иван Сергеевич прекрасно понимает эти намеки.  

Лай не умолкал.  

- Господи, – подумал Иван Сергеевич, – ну почему ты не удавил это существо еще при рождении? Какое право имеет это быдло – дворник так орать с утра? Лучше бы пил, зараза! Лучше бы пил и спал. Да замолчит, наконец, эта пустолайка?! Нет, невозможно! Взять, что ли, ружье, да и пристрелить их обоих? Все! Таблетка, глоток воды – и снова в постель! В постель! Эк тебя разобрало-то, животное! Да подавились бы вы оба своей костью! 

Уже почти укладываясь, Иван Сергеевич пребольно стукнулся коленом об стул, почему-то оказавшийся на пути. Стул опрокинулся и ударил Ивана Сергеевича по голени. Дворник опять захохотал, и Ивану Сергеевичу показалось, что над ним. Скотина, скотина, скотина! Ружье! Сейчас этот кошмар закончится! 

Вчера перед сном попробовал начать стихотворение в прозе – не идет! Так на первой строчке и остановился! Лучше бы спать лег, чем свечи впустую жечь. Ничего не идет: ни стихи, ни проза, ни его новые эксперименты. Опустошение какое-то! 

- Замолчи, сволочь!  

Иван Сергеевич поворочался еще пару минут, потом не выдержал, подошел к столу и, скомкав вчерашнюю писанину, взял новый лист. 

«В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленной дворней…» – начал он. Потом подумал мгновение и приписал заголовок «Муму».