Все было плохо в это утро. Иван Сергеевич проснулся от истошного лая: дворник опять играл со своей шавкой. Он как будто бросал собаке кость, но оставлял ее в кулаке. Шавка азартно орала: «Дай, Дай!». Дворник довольно хохотал. От раннего утреннего шума жутко разболелась голова, и Иван Сергеевич раздраженно побрел к буфету за таблеткой. Почему-то вспомнилась дурацкая размолвка с Полиной по поводу ее замечаний к либретто, которое он-то, как раз, находил вполне удачным. Кстати, некстати вернувшийся муж Полины опять выразил недовольство поздним визитом Ивана Сергеевича. Пусть только намеками. Пусть, но Иван Сергеевич прекрасно понимает эти намеки.  

Лай не умолкал.  

- Господи, – подумал Иван Сергеевич, – ну почему ты не удавил это существо еще при рождении? Какое право имеет это быдло – дворник так орать с утра? Лучше бы пил, зараза! Лучше бы пил и спал. Да замолчит, наконец, эта пустолайка?! Нет, невозможно! Взять, что ли, ружье, да и пристрелить их обоих? Все! Таблетка, глоток воды – и снова в постель! В постель! Эк тебя разобрало-то, животное! Да подавились бы вы оба своей костью! 

Уже почти укладываясь, Иван Сергеевич пребольно стукнулся коленом об стул, почему-то оказавшийся на пути. Стул опрокинулся и ударил Ивана Сергеевича по голени. Дворник опять захохотал, и Ивану Сергеевичу показалось, что над ним. Скотина, скотина, скотина! Ружье! Сейчас этот кошмар закончится! 

Вчера перед сном попробовал начать стихотворение в прозе – не идет! Так на первой строчке и остановился! Лучше бы спать лег, чем свечи впустую жечь. Ничего не идет: ни стихи, ни проза, ни его новые эксперименты. Опустошение какое-то! 

- Замолчи, сволочь!  

Иван Сергеевич поворочался еще пару минут, потом не выдержал, подошел к столу и, скомкав вчерашнюю писанину, взял новый лист. 

«В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленной дворней…» – начал он. Потом подумал мгновение и приписал заголовок «Муму». 

Вот вы мне – про житейскую мудрость…. Это глупцы начинают понимать жизнь после сорока, а умные – никогда. Казалось бы, уже столько книг написано: прочитал – и живи себе счастливо, а в реальности все – любители, профессионалов нет. Казалось бы, все ситуации уже были – учись на чужом опыте, но какая-то сила всегда в неподходящий момент и соломку уберет, и грабельки подставит.  

… Женщина, сверхзамечательная мать, ждет такой же жертвенности и от отца во имя детей, а он вдруг уходит к другой, натуральной профуре, с которой полгорода переспало. Те, кто знает жизнь, говорят:  

- Уж лучше так, чем всю жизнь мучиться самим и детей мучить!  

Те, кто жизни не знает, говорят:  

- Не судьба им была, вместе-то. Я давно видел!  

При этом мало кто понимает, что любое вмешательство чревато: и осуждать, и сочувствовать – равно губительно. Невозможно непредвзято судить кто прав, кто виноват. Можно только понять попытаться.  

… Он, она, ребенок. У него – карьера, у нее – хозяйство. Он приходит уставший, нервный. Добытчик? Это он так думает. Для нее – только два раза в месяц добытчик, когда деньги приносит, а в остальное время – дополнительная нагрузка. И – на развод! По его мнению – зажралась, а она – от тоски и одиночества.  

… Он, она, страстная любовь. Друзей у него нет, да и не надо.У нее – подруга закадычная, не замужем. Ага, кто-то уже «кровь» почуял?! Ан нет, ему на подругу плевать, любовь ведь! Так и жили счастливо всю совместную жизнь, все четыре года. А потом вдруг какая-то сучка увела мужика! Чего паразиту не хватало? Ах, он такой! Ах, разэтакий! Не зря меня подруга предупреждала!  

Мечутся по свету половинки, ищут друг друга, но снова целого не получается.  

Учиться на литературе? Литература в школе всерьез преподается, да чему она научит? Толстой, «знаток человеческих душ» – сплошная неустроенность, беспорядочность выбора, прикрытые словами о сильных страстях. Может, как раз потому, что знаток? А было бы все хорошо, вы на десятой странице не заснули бы от скуки?  

Тихая рутинная жизнь неинтересна, но бурная – опасна непредсказуемо.  

- Валька, сучка, хлеба совсем не оставила? Жрешь, жрешь, а куда все девается? Тощая, гадина! Все ребра об тебя измял!  

Городская свалка дымила ароматом жареной картошки: вчера вечером со складов вывезли подгнившую и подмороженную. Этот аромат разбудил еще до восхода. Костер потух, но угли давали достаточное для комфорта тепло, вот только есть хотелось.  

Ну что, пошли по «точкам»? Валька, не слышишь, что ли?  

Валька хриплым голосом пробормотала:  

- Заболела я, кажись. Простудилась, что ли? Ломает всю.  

- Ну вот, зимой не простудилась, а летом простудилась? Вставай, дура, на дОбычу пора!  

- Б…дь, мне бы таблетку какую!  

- Лучшая таблетка – котлетка. Ты еще бланманжу закажи, сейчас сбегаю!  

- Сады рядом. Может, на дачах поискать?  

- Мы чо с тобой, ворЫ? Мы – бомжи благородные, а не уголовники. Еще кабель порезать – куда ни шло, а домушничать – последнее дело!  

- Ну, значит – помру. Ты знай, Ваня, я тебя любила…. Помнишь, как ты мне про геном Ньютона рассказывал? Тогда и полюбила. Поняла, что мозги пудришь, потому что запал на меня. А помнишь, Надьке за тебя все ее крысиные косы повыдергивала? …Я тебе не изменяла никогда, Ваня. Первый-то мой лупцевал, до крови чтобы обязательно, а ты – ласковый. Может, поискал бы таблетку-то, а? Помру – кто о тебе заботиться будет?  

- Вот язва печеночная! Так и толкаешь на преступление! … Учти, если что – все грехи на тебе!  

- Огнестрел, товарищ майор. Дня три – четыре, может – неделя. Без определенного места жительства, Иван Владимирович Сыромятников. Видать, жизнью научен – паспорт носил. Я так понимаю, товарищ майор, он на дачу к кому-то полез, а хозяин его из охотничьего ружья волчьей картечью, а потом на свалку вывез. Думаю, товарищ майор, и искать бесполезно, и поделом ему. Я и не фиксировал подробностей. … Или все писать?  

- Я тебе напишу! Что нам, еще один висяк нужен? Все правильно, сержант: помер – и помер! Вот со вчерашней бомжихой с той же свалки в одной яме и зарыть! Эх, сержант – сержант! Видишь: ни пожить, ни помереть нормально не могут, только проблемы всем!  

Ну как ее хотя бы просто понять, жизнь эту, если и грязное, и чистое – все перемешано? Как ее понять, если то, что для одних – почти библейская жертвенность, для других – уже преступление? А вы мне – про какую-то житейскую мудрость…!  

Мы, признаться, не поняли, что у нас получилось. Машина сильно гудела, лабораторский электросчетчик крутился, как бешеный, а видимых изменений ни в чем не происходило ни в машине, ни около. Регистратор отсчитывал какие-то условные частицы, лампочки на пульте заговорщицки перемигивались, а внутри аппарата что-то периодически повизгивало и поскрипывало. А потом вдруг: бабах!!! – во всем районе погас свет. Видимо, вырубило подстанцию. Но наша машина и не думала сдаваться, а все так же гудела и временами радостно взбулькивала. На эти звуки в полной темноте к нам в лабораторию пробралась Машка. Посмотрев на не перестающие мигать лампочки, Машка восхитилась:  

- Кррруууть!!! А чего она делает?  

- Да так…, – многообещающе сказал Костя, – на мезоном уровне….  

Машка – страшно любопытная натура, и пусть работает всего-навсего лаборантом у аспиранта Гулина, но по сути она испытатель-экстремал. Машка покрутила в пальцах китайский ластик и сунула его машине в приемное устройство. Костя ринулся, было, остановить Машку, но не успел. Машина протащила ластик себе в утробу, …но ничего не выдала, даже звук не изменился.  

- Куда это она его? – спросила Машка.  

- Да так…, – неопределенно пробормотал Костя, – тонким слоем…  

Машка сделала всем лицом:  

- Ага, понятно!  

Следующим в жертву машине был принесен металлический рубль. …И опять ничего не произошло.  

Машка пришла в полный восторг:  

- Фигассе!!! Хреновы нанотехнологии?  

- Да так…, неуверенно ответил Костя, – самоконвертация…  

А я молчал.  

Потому что дело кофейника, даже с программным обеспечением на девятнадцать режимов – готовить кофе, а не вмешиваться в научные разговоры. Кстати, для чего получился я – мы с Костей тоже поняли не сразу.