|
|
Мне некуда идти… И, в общем, не к кому.
Домой? – Тоска. К тебе? Ты занята.
Как жаль, не сын наш шлёпает пинетками,
а дождь по крыше…
Истина взята
служанкой всем, для удовлетворенья
самих себя послушной плотью дней,
а я стою перед открытой дверью
и не хочу увидеть, что за ней.
Поэт – пароль для входа в сумасшедший
дом, где от уха
жив отдельно глаз,
язык же запускает буквы- шершни
в рифмованные: то фокстрот, то вальс.
И не успеть ему к ковчегу Ноя,
да и успел, где тварь ему возьмешь?
Вот он и корчит из себя героя, –
на теле жизни золотая вошь.
Не плачется. Не пишется. Не спится.
Ты – не со мной...
Ты, как всегда, умна.
Всплывает, искажая наши лица
изломанною булкой или пиццей
над пиром одиночества Луна…
Роковые красавцы, безумные наши поэты,
Как вам хочется быть, словно принцы, на белом коне.
Появляетесь вы, первым солнцем весенним согреты,
Чтоб на грешной земле жить бесстрастно при полной луне.
Ваши мысли чисты, в них ни грана фатального знака.
Красный плащ на плечах, а в руках обязательно терн.
Пахнут ладаном ваши ладони. С чего бы, однако,
Так топорщится что-то немного повыше колен?
Вы бредете домой, по дороге давая обеты
Дульсинее, иль как там по имени, вашей жене,
Там тепло и уют получить, и, должно быть, обеды.
Даже ужин подать мы всегда вам готовы вполне.
Но когда по ночам вы сопите блаженно в подушку,
Взяв от нас перед сном знак супружества, барский оброк,
Ускользают от вас наши странные женские души,
Бросив бренное тело вам словно насмешку в залог.
* Строго говоря, это продолжение к стихотворению
"Роковые красавицы, умницы и поэтессы..."
Автор: corvus
ОРИГИНАЛ:
http://kotlet.net/article.php?story=20021011010557403
...На белом песке у воды
Оставила лошадь следы,
И кто-то, уверен и молод,
Шёл следом за ней, бросив повод.
Я видела их на лугу,
Они провожали Луну,
Закутавшись в бархатный ветер,
Вдвоём на вишнёвом рассвете.
Мальчишка кудрявый, босой
Святой упивался росой,
И в волны мерцающей гривы
Лицо окунал он, счастливый...
Глаза налились жутью,
Он на асфальтовом ложе.
На теле струпья, будто
Он сбрасывает кожу.
Взгляните на страдальца!
Лицо атакуют мошки,
А он ласкает пальцы
Своей больной гармошки.
Мотив пропитан болью,
Сам придумал, наверно.
Мотив как рана с солью,
Как бритвою по нервам.
Мужик хватает жирный
Коленки недотроги...
У нищего в прошлой жизни
Тоже были ноги.
А птицы целуются с небом,
Бабье приветствуют лето.
Вокруг так много хлеба
И ультрафиолета.
И смех как колокольца,
И видела лишь кошка
Как умерли под солнцем
Калека и гармошка.
.* * *(Из драматической поэмы)Комната Дон Кихота.Д о н К и х о т стоит у окна, всматриваясь во что-то, невидимое нам.Входит Х о з я и н, с торчащим из-за пояса большим кухонным ножом. Дон Кихот стоит все так же, не двигаясь, всматриваясь во что-то за окном. Хозяин останавливается в нерешительности. Пауза. Д о н К и х о т (глядя в окно) : ...Ах, Испания! — больно глазу:Твои реки, леса, поля!.. (Луис Скафати (Luis Scafati), ….-…., Argentina, ок. 1960) Х о з я и н (растерянно) : ...Все, согласно, сеньор, указуБарселонского короля... Пауза. (Решившись)...Вот, сейчас бы... на досуге...Не пора ль... за все услуги...Дон Кихот медленно поворачивается, поднимает на Хозяина тяжелый взгляд. Хозяин начинает пятиться к двери Д о н К и х о т (очень просто, по-человечески) : Везли ль, хоть раз, тебя из боя,В крови, в повозке маркитантской?.. (постепенно повышая тон)...А смерть плясала ль над тобоюС кривою саблей мавританской?!. Х о з я и н (продолжая пятиться, перепуганно) :...Так я ведь... Так это... Да что же я, Боже?.. (выскакивает за дверь.) Д о н К и х о т (гремя ему вслед) :...И твой ятаган тебе не поможет!.. Оставшись один. Дон Кихот вновь поворачивается к окну. Однако, в дверях снова слышен какой-то шум; Дон Кихот в гневе оборачивается — в дверях стоит А л ь д о н с а. Она смотрит, не отрываясь на Дон Кихота, тот тоже вглядывается в ее лицо, как бы стараясь что-то вспомнить... Д о н К и х о т (вглядываясь) : ...Где я видел эти глаза?..Черты лица эти?.. (как бы отмахиваясь от наваждения) ...Бред и вздор!.. А л ь д о н с а :...Ровно двенадцать лет назадМне было четырнадцать лет, сеньор!..«...Как тебя звать?..» — вы спросили меня... Д о н К и х о т : «...Альдонса...» — ответила ты, краснея... А л ь д о н с а : «...Знай, — вы сказали, — с этого дня...» Д о н К и х о т :«...Имя твое — навсегда — Дульсинея!..»...Девочке с мельницы благодаряВдруг я обрел и свободу, и крылья, —Я ей сказал: «Королева моя!..» —Помнишь ли ты ч т о тебе говорил я?.. А л ь д о н с а :Вы говорили сеньор умно,Только, просеивая зерно,Думаешь больше о боли в плечах,Чем о других, извините, вещах... ( Рене де Пов (René de Pauw), 1887-1946, Бельгия, 1944 ) Она поворачивается, чтобы уйти. Дон Кихот делает движение — задержать ее. Она останавливается....Хоть нечем мне гордиться,Хоть устаю изрядно,Но было, знатный рыцарь,Все в жизни мне понятно...Жила себе п р и в ы ч н о,И вдруг — стихи, молитвы —Разбил чтоб паралич вас! —Портреты, клятвы, битвы!..... И стыдно как!.. Известно —«Инфанта у лохани»!..... «Невинная невеста» —Ведь это я — в романе?.....И всякие вдруг мысли,Мол, как теперь мне жить...И хочется от жизни —От этой — мне завыть!.....Пойду я: вроде, звали...Белье мне надо выжать......Ох, если бы вы знали,Как я вас ненавижу!.. Дон Кихот смотрит ей вслед, затем — долго смотрит на портрет Дульсинеи. Затемнение.В темноте слышен шум, как будто кто-то упал; звон — что-то разбилось. Г о л о с С а н ч о (кричит) : ...За лекарем пошлите, ваша милость! —Вновь рана старая в груди его открылась... (Марсель Норт (Marcel North), 1909-1990, Швейцария, ок. 1940 ).
Мой бог, мой дядя или чёрт,
Мой самый странный, самый главный.
Как за калитку кровь течёт
Из редкостной, широкой раны,
Как я, в зелёном пальтеце,
С медведем плюшевым в обнимку,
И не кровинки на лице,
И кажется, что фотоснимку
По крайней мере – сотня лет.
И ты – старик. Чего бояться.
Гляди, как проникает свет
Сквозь желтизну прозрачных пальцев,
И дядя смотрит на тебя
Так одобрительно сурово,
Твоя великая судьба
Не стоит брошенного слова.
И слово, вот оно, смотри,
Всё исчезая, не исчезнет,
Оно покоится внутри
Твоей спасительной болезни.
А дядя был. А дядя пил.
И крякал после каждой стопки.
А после дядя говорил:
"Твои шаги не так уж робки.
И ты пойдешь, как я – до дна.
А там – пусть кто-нибудь рассудит…"
Бабахнет фототишина
Из ослепительных орудий,
И вздрогнет время. Голос твой:
"Снимаю, приготовься, снято!"
И белый свет встает стеной,
И жизнь свечением объята.
(А дядя был.) И был ещё
В коробке, маленькой и плоской –
Барахтающийся горячо
Жучок в продольную полоску…
Возвращаясь с дружеской вечеринки и
сочиняя по обыкновению на ходу стихи,
поэт угодил в ужасную автокатастрофу
и обрёл неожиданный конец.
* * * Пыхтел во тьме каток дорожный, Имея тепленький асфальт, И счастье было так возможно, Но из асфальта не достать. А так мечталось, так хотелось, И что в итоге? – Бестолочь! И, обретя навзрыд двухмерность, Поэт из тела вышел прочь. . . . Один оплыл прогорклым жиром, Другой пропел, как свиристель, Нас упакуют по ранжиру -Кого-то в дуб, кого-то в ель.
Я отпиваю из стакана
И вижу, вижу таракана.
Глядит он на меня в упор,
Как я гляжу на всякий вздор:
Как член СП – на эпигона,
Как великан – на Бибигона.
Глядит и говорит он мне:
«А помнишь, раньше, на коне
Ты всех копытами топтал?
И меткой пулей ты стрелял?
Как неприступную брал крепость
И проверял у спирта крепость?
Ну а сейчас: ну кем ты стал?
Я ночью твой протез украл,
А ты портвейн как воду хлещешь.
Черты твои не человечьи!
Подумай: кто из нас хозяин
И высшей благости достоин?»
Ты бредишь, юный таракан.
Я свой протез кладу в стакан.
Стакан стоит на верхней полке.
Его там охраняют волки.
И дед фарфоровый с ружьем.
А мы с тобой мед пиво пьем,
А не портвейн. Дурак усатый!
Ступал бы лучше ты в солдаты.
Ты на себя глядел при свете?...
Взгляни!
Ну а меня же нет на свете.
И нет, и не было ни разу.
Я вымысел. Пустая фраза.
Есть таракан, и есть поэт.
А человека в мире нет.
«НАТУФИЙЦЫ»
Луна шептала над Землей в объятьях тысячи сверкающих ночей,
На Плодородном Месяце взошли ряды дубов Евфратовых полей.
Заколосился стебель ячменя под солнцем жарким,
Серп с ручкой костяной мелькнул мгновеньем ярким.
Пшеница дикая в народе возвестила храм,
Вкус миндаля, фисташки и инжир к столам любимых дам.
И скромный эммер прорастал в тиши песочной,
Лачуги на камнях ветвились изгородью прочной.
Следы газели, шерсть овцы и молоко козы чуть дикой
Кормящим матерям от той реки великой.
Иерихон под звук был заклеймен стеной поющей,
Под ней лежали черепа без тел – могилы красочных глазниц, несущей…
Все новые заботы на полях, рождение детей и песни на углях.
Вот хлебный бог растет из под земли наверх,
Невеста изо льна целует тело,
Горящая земля размазана поверх сосудов тех,
Что приготовлены для праздника небес умело.
Припасена соленая свинина, и медный змей струится меж барханов,
Стеклом армянских гор засыпана равнина, на западе – поход турецких караванов.
«ЧАТАЛ-ХЮЮК»
Анатолийское счастье из глинобитки стать дворцом,
Водой из рек затоплено ненастье в рисунках стен, от зеркала лицом.
Канал божественных озер рисует конуры скульптур,
Из храма выгнан фантазер, принесший ласковый пурпур.
Ткачи лучом природным свяжут, корзинщик мягко пригласит,
Когда кузнец-литейщик скажет, что медь дорогу отворит…
«ХАССУН-ХАЛАФ-САМАРР-УБЕЙД»
В печи хассунской горшки обжигают, теплый очаг и ветреный зной,
Охотник-халаф на зерно обменяет шкуру животного, бывшего мной.
Двуречье самаррское кормит селенья, медленный воздух, крепкий остов,
Разбойник далекий, путник волшебный, озеро-дух и цветы из песков.
Рыба Убейда взрастила шумера, скромный алтарь и внутренний брат,
Запись на глине запела, взлетела, строя ступеньку на век, в зиккурат.
«ШУМЕРЫ»
Богатство посоха искрится по долинам
Прекрасным ожерельем из пера
Все эны правящие повсеместно
Собрали в житницу народ, позвали гончара
И объявили пивоварам, хлебопекам местным,
Всем каменщикам, также кузнецам
Решение великого Энлиля –
Премудрого и сильного Отца.
О судьбоносности им избранных земель
О том, что знаки будут клинописны,
Что праведности новая модель на пыль времен
Не будут жителям его неинтересны.
Ниппур гремит дождем в ладье небесной
Тростник шуршит, ребенка пряча в тишине,
Когда-то времена урукские запечатлят в гончарном круге
В песочной, огненной и яркой вышине.
Лугаль ведет тому записки
Жрецы поют о днях земли
Урукагина в Лагаше стремится законы милосердия внести…
Тому вторая чаша вылилась во тьму веков –
К воинственному Эа из иных миров.
Зерно в подвал, детей в ковчег,
Небесный водный человек
Потоп персидский, свят Дильмун
Великий Тигр опекун – теперь пристанище загорного Элама,
Кассита, гутия, иного храма.
Кошачий глаз от запада искрит,
Египет-медник златый, из династий,
В столице святости орла заговорит.
Раскаты колесниц подземного героя
Сестра богов в одеждах легкого покроя
Душа ее растянет сеть над вольником пустынь
В сердцах пророков мать Аккада,
Из плодоносящих райских твердынь
Грядет вне времени воспетая награда.
И поднял царь кирпич в корзине,
Избитый Киш возобновить
В гробницу предков он направился, ликуя,
Свечу из воска там установить.
Но тьма от Марса вновь метнула
В Загрос лохматую и черную стрелу измены,
Когда правитель Уммы на Ефрате поделил богатства
И искал сынам земли замены.
Семь городов сложили злобу на котле иллюзий
Пусть варится венец кровавых дум,
В дыму пожаров слышен ропот козий и
Богу ярости не чужд их терпкий и мятежный знойный шум.
«АККАД»
Царевич рос, подброшенный судьбой к дверям святого храма,
Саргоном назван был гроза разбойников прекрасного Элама,
В оазисе песков, прожаренного мяса, свежей рыбы, берега реки,
Семиступенчатая ряса, солнце вод узоры распускает на мече, Энлилю вопреки.
Саргон встряхнув три капли на лице, готовится к походу,
Лугальзагисси там воздвиг могучие холмы и камни башен, обуздав природу.
Кровавая Луна молочно-алым блеском пишет в календарь явление,
Восточным криком будит войско царь, бессонной ночью опознав видение.
А сон его принес в сиянии болезненную весть, спустившись в ад на три ступени, он услышал лесть,
Копье блестело, кровь текла внизу, плясала месть.
Один заход и раненых не счесть, вторая битва – колотилось войска сердце,
Но третий клин сломил изменчивую честь – наградой станет божья сила на границе.
Теперь за кубком златым иль бочонком пива рассказывают дети воинов старых в круге,
Что непокорный ветер, колесо-мерило, охвачен был великим дедом из его округи.
И внук Саргона – Нарамсин теперь сокровища двуречья охраняет,
К нему с пытливых склонов гор коварнейший чужак грозит и разрушения причиняет.
Сломили старые враги династию царей долинных, не слышно уж десятки лет их звуков,
Заполонила землю туча огненных дождей, сменили лиры свист разящих стрел из луков.
Лохматый гутий сел на трон Евфрата, погибла ткань родов последнего шумера,
Аккадская плеяда их святого брата спустилась на восток как роковая птица-полусфера.
Ур, Урук, Ниппур, Эриду – стройка веры, свет эпохи,
Царь Ур-Намму стан возводит, столько лет копились вздохи.
В южном крае, где шумеры раскрывали миражи,
Башни взвились, горцев гнали, диких праведников лжи.
Век открылся новых мыслей, любо стало посмотреть,
На израненной, подвижной, глади рек, пшена полей,
Божья вена кормит стаю, в храм под дождь, вином залей.
Сестрица Керха и пустыня границам ткут мечты дозор, не спит красавица-святыня, таит в себе лихой зазор…
«АМОРЕИ»
Жар и воды оплелись в диск изменницы-судьбы, сахар зноя, песнь песка,
Одинокая колючка расцветает из борьбы, страх изгоя, пар виска.
Бедуин восстал на землю, что раскинулась средь гор,
Тихий омут выпускает из-под вод своих злой взор.
Наступая с саблей острой, дождь как милость, кровь-песок,
Аморейская беглость, тучность войска, боль-висок.
Из Сирийской пучины мечет ядом как икру, на урукские наряды, на смиренную игру.
Но удар нанес бог горный, эламитской бородой
Стер династию Ур-Намму как песочный замок мой.
Аморей же расселился на ковре истлевших дум,
На Евфрате и на Тигре зазвучит их новый шум.
«АССИРИЯ»
Бледнели храмы при Загмуке, когда отряд вошел как вор под купола,
С кинжалом медным при смертельном звуке расправа страшная в том городе была.
Ашшур тот град, на Тигре плыл красивой тишиной,
Шамшиадад, бессмертный аморей, пришел с уродливой женой своей – войной.
Торговый городок мой, навеки оседлав волну времен, гнездом богатства стал
Столичным центром и страстей чудной
Эпохи новой и семян решений волевых, Эшнунна от Аккада и старый бородатый черт, все тот же горный эламит
Трясут покои и запасы золота Ашшура, и умер сам Шамшиадад, а город пал, эпитафически танцуя.
И под стопами северной Ассирии рожден был Хаммурапи в тростнике, что водоносом Акки на ноги поставлен,
Теперь его рука-владычица во храме ищет власти в тайнике, и Вавилон провозглашен, и новый перстень вплавлен.
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...1000... ...1040... ...1050... ...1060... ...1070... 1078 1079 1080 1081 1082 1083 1084 1085 1086 1087 1088 ...1090... ...1100... ...1110... ...1120... ...1130... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|