|
|
«А что касается вашего настроения… – передайте его, передайте
его так, чтобы у самого тупого читателя выступил синяк…
тьфу ты, слеза под глазом, или с его лица не сходила
легкая улыбка несколько дней.
Сквозь лабиринты мусора пробейтесь к сердцу читателя,
и мы (я, они, кто-нибудь) будем носить Вас на руках
и петь дифирамбы в толпе жаждущих получить Ваш автограф.
Это не только вам, но всем авторам
– думайте иногда о читателях.»
nmarks
- Ах, автор, как же ты не прав! Читателя ты не приметил,
опять ты режешь на газете, в которой описью забав
произрастает дуб могучий, где каждый жёлудь свинку мучит
лишь тем, что, до неё достав в паденье звонком, ей синяки распишет.
Драйв пройдёт по каждой мышце тела и автор вскрикнет:
Нет, не дело! Я не хотел про свинский нрав!
Я сам читатель, и подчас я на ночь рифм чужих набор унылый разбираю.
Потом – за чаем обжигающим, чтоб растопить искусственность оправ.
Да, я – не прав! Я – куролесил! Но милый мой, я не кудесник!
И не для чуждости забав я сочиняю эти песни!
Они – несдержанность рассудка (чуть-чуть не вырвалось – желудка),
они – мучительность отрав, которых в кровь мою шальную
не шприцем вводят, а сквозь зонды, что, словно змеи,
горизонты мне застят, а потом молчат, насытившись моих страданий
и поисков иных созданий, которые мне внемлют в снах.
Ах, сны! Наивны, лучезарны, и сладостью своей коварны!
Олимп, Парнас, Пегас и Музы!
И сладкосочные арбузы, и золотая бричмулла!
Читатель! Ты моя халва!
И упоительный источник для несваренья мыслей дня.
Но в ночь упёрты влажны очи. И вот тогда – меня ты хочешь,
и голова моя пьяна. И шепчут губы пересохши: Я – твой! Я – здесь!
И на алтарь себя вознесть я не стыжусь и отдаюсь
на поруганье и хуленье, не призывая снисхожденье
и в муке горестной любя! Тебя! Иль самого себя?
Ночь разберет и успокоит! На место голову пристроит
и всем раздаст, как дважды два, и братьям,
и сестрАм по цеху – и серьги, и ины утехи.
И, улыбнувшись нам, вздохнет – устало, мудро и душевно.
Обнимет всех и всем царевнам раздаст по аленьку цветочку,
ну, а царевичам – листочки. Не лавра, а простой бумаги,
чтобы копили рифмы. Скряги не там, где золото звенит,
а там, где сердце каменеет, и делит мир на них и нас!
Нет, пусть пылится наш Парнас без авторов! Читатель – вечен!
И значит вечен человече, который сложит пару фраз!
И круг не будет кем-то замкнут, войдя в спиральное кольцо.
И мир распахнут, и яйцо вновь курицу всему научит!
И, как там водится, поручик Ржевский всё опошлит –
и то, что было и что будет. И лишь читатель учит-учит свой алфавит!
И тем себя увековечит! И розы красные взойдут на золотой горе!
Парнаса? Нет! На холмах Грузии или в руках той девочки Пикассо,
что, как читатель, балансирует на шаре из набора слов и букв,
которые есть жизнь по разуменью несмышленых,
отравленных водой источников солёных,
тех, кто каждый день идут на бой с незримостью унылой псевдоправды.
И значит, не осилят баобабы планеты нашей розовый уют!
Читатель – улыбнись! Не автору, и ни его напыщенным, беспомощным речам.
А просто – улыбнись! Тому, что ты-то – есть!
И вечно будешь – прав! А прочие? Как знать, как знать...
Есть тот, кого ты всё же любишь? ...
И колокольчики весёлые звенят...
* * *
«Вы, Сноупс! Вы убили Джека Хьюстона или нет?»
Уильям Фолкнер «Особняк»
В округе Йокнопатофа*
тишь-благодать…
настолько,
что никак не понять:
умерла или нет – мать,
уделять
или нет
ей скорби малую толику
предавать
или нет
её тело земле,
как пристало любому католику.
В округе Йокнопатофа
суд-приговор,
в округе Йокнопатофа
Том Сойер красил однажды забор…
или я ошибаюсь, и это случилось
в городе Saint Petersburg**,
там, где негра судили
за то, что из дома убёг.
Чёрт возьми, снова спутались
книги и времена,
но какая нам разница,
если восходит Луна,
и кричит, уводя от гнезда
бледнолицых охотников, дрофа…
(или правильно будет дрофа?)
всё равно. Мы купили достаточно дров
и дрова
демонстрируют нашу решимость
поселиться навеки
в округе Йокнопатофа.
Потому что Сарторис
посадит нас в автомобиль,
и услышав про «Билль о правах»
будет хмуро молчать
приблизительно двадцать миль,
потому что он твёрдо уверен:
здесь не случится потопа.
Здесь Америка. Юг.
Округ Йокнопатофа.
В округе Йокнопатофа
ветра круговерть…
В округе Йокнопатофа
есть доктор,
чтобы констатировать смерть.
И есть конечно судья,
чтобы всё-таки был суд,
потому что Сноупсы, знаю я их,
оскорбления не снесут.
Только кто ж оскорбил этих Сноупсов?
Что за бред?
«Вы Сноупс!
Вы убили Джека Хьюстона или нет?»…
Он убил. Здесь Америка, а не Европа…
Он наверно любил
свой округ Йокнопатофа.
Где живые трофеи Гражданской войны
не отводят слезящихся…
не отводят стыдящихся глаз
от обойного штофа…
Можно даже подумать,
будто что-то случилось
в славном округе
Йокнопатофа.
Только это враньё.
И случиться там может…
разве, смерть…
или жизнь…
И события эти
как-то уж слишком
похожи.
*Округ Йокнопатофа – вымышленная местность в южных Штатах США, где разворачивается действие практически всех произведений У.Фолкнера.
**Saint Petersburg – город Тома Сойера и Гека Финна.
Чай ложечкой мешая,
Заметишь, как дрожит рука.
Планета движется большая
Спокойно и наверняка.
А ты состарился и сгинул.
И ложечка звенит.
Неловко позвонишь ты сыну:
- Я занят, извини.
Зима. Природа торжествует.
Светло.
Всё выбелено подчистую.
Горит стекло.
Всё на местах. И чай и старость.
И звон и свет.
Живи – чего тебе осталось?
А счастья нет.
Смахни слезу, коснись легонько
Лица крылом.
От звона – рвётся перепонка.
И поделом.
Рыбачья лодка средь армянского нагорья полна улова ассирийских царей
Шелками православными промокла, пейзажами властительных морей
Когда излюбленное блюдо из ракушек, затейливо уложенных на дне,
Кавказский перс костром готовит вкусно, нагорная беседа о вине,
Тогда из золотых от Соломона копи восходит на вершину исполин
Твоей души тот труженик чудесный, среди алмазных диких афалин
Расхожее на нитки самомненье, роскошество напитков в семь рядов
Орнамент на той лодке серебрится – рыбачья пристань в сумраке родов.
Порой непрестанно овеян коврами восточного типа сердечный секрет,
Помылив над пропастью, сотканы сталью, полотна, цена на покупку планет.
Шелковница нитью лимонной заштопав, известный призыв к лотосу снов,
Смоковница плода сережкой играет, исписана тайна песочных листов.
Пирует властитель, когда прокрадусь, прохладою стану, в бархан воплощусь.
Уйди, – цедила, не мигая,
Морщавя злобно влажный лоб.
Уйди, – сознание теряя,
Одной ногой влезая в гроб;
Хватая судорожно простынь
И торопливо теребя...
Она тебя любила, просто
Она не помнила тебя.
А ты стоял над ней, ссутулясь,
Боялся ближе подойти,
И только жалостливо хмурясь
Хотел уйти – не мог уйти,
И тихо, робко сердце жалось,
И спёртый воздух грудь давил:
Она в агонии металась,
А ты любил её... любил...
Летело время – липла к стёклам
Листвы трепещущая медь.
Грибною сыростью промокла
Увядшей временности цветь.
Ты брёл по улице устало,
И сердце замерло в груди...
А за спиной она шептала:
Не уходи!
С улыбкой жить – с улыбкой умирать,
Минут счастливых выпало так мало...
И месяц острый проколол кровать,
Где беззаботно тело отдыхало...
И в новый день – навстречу пустоте,
Недоговорки, поиски, тревоги...
Кружится мир на этой высоте,
И небо светит тусклое под ноги...
Руины слов, взлетающих на миг,
И старый дом напополам расколот.
И головой титановой поник
Над суетливым миром грузный молот.
Задребезжит погнутое стекло,
И старый клён бока ему отхлещет,
Что ни скажи, с улыбкой – тяжело...
Без объяснений принимать все вещи...
ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ
РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —
ВОЗНЕСЕНСКИЙ
А.Вознесенский
1973
андрей андреевич,
не спешите преставиться.
в графе тавтология -
долгий прочерк лубка…
пока ваши столбики
сличали ленинцы-сталинцы,
мы прожигали жизни
до лысины на лобках.
вы пришли,
запекая классически ересь,
во рты голодные вбрасывая слов
горячие пирожки.
одной ногой уже ни на что не надеясь,
другой мертвые петли времени
впружинивали в стихи.
когда за вами следом медленно
ушли стадионы -
в кухни под чадом «космоса»
и три семерки подряд -
мотая портянки,
мы только примеривали погоны,
переворачивались как вагоны,
в поту холодном.
под «взгляд».
...
теперь понемногу
каждый изглодан сетью,
которая, бог-даст,
изловит рыбку из позолоченного пост-совка.
а все одно –
пытаемся жить
на октаву повыше третьей,
кричать оставшимся кончиком языка.
вы там в переделкино,
мы здесь давно в перестроево.
как не назови деревню,
биология в ней одна -
более пъедестальные
книжно-журнально пристроены
в отсутствие пастернаков,
асеевых и будущих с буквы на…
но когда из прелой засухи
или оттепелиных чревищ
наконец-то вновь
заплодоносит поэтицкий фрукт,
так и не представившись вам,андрей андреевич,
в любой погодине просто успокоюсь и умру.
июль 2007
Я разжимаю пальцы –
все,
лети!
Силками – унизительное счастье.
Я не хочу
с знакомцами делить
тебя!
А первым быть, увы
...не властен.
Теперь такая малость – просто жить
и отбывать посильно дни, недели,
на ощупь, не срываясь, проскочить
затеянные кем-то карусели.
Пройдет?
Конечно,
все, и я пройду...
Что двадцать лет?
Ничто пред тенью смерти.
Но жизнь моя – не вашему суду.
Ловите миг и никому не верьте...
Бархатом в трубке застенчивый смех.
Первый контакт – он так сладок, как грех!
Шёпот соблазна скользит в проводах,
Нежность истомы в бесчисленных «ах».
Играми в мячик наполнен эфир –
Девочка-мальчик и теплый кефир.
Челюсть вставную вновь примет стакан,
Виртпоцелуем бессмысленно пьян.
В зеркале темном не видно морщин.
Нет женщин в эфире, но нет и мужчин.
Нет правды и света, нет грязи и лжи.
А то, что болото? – Тепло же? Лежи!
Страницы: 1... ...50... ...100... ...150... ...200... ...250... ...300... ...350... ...400... ...450... ...500... ...550... ...600... ...650... ...700... ...750... ...800... ...850... ...900... ...950... ...960... ...970... ...980... ...990... 999 1000 1001 1002 1003 1004 1005 1006 1007 1008 1009 ...1010... ...1020... ...1030... ...1040... ...1050... ...1100... ...1150... ...1200... ...1250... ...1300... ...1350...
|