Arifis.ru - Блокнот эксперта > Юрий Юрченко > "Зашифрованная поэма". Презентация книги.

С 18 января по 22 января 2010 года вышли в свет следующие издания:

• Юрченко Ю. «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма

СПб.: Издательская Группа «Азбука-классика», 2010. — 256 с.; илл.

Своим эссе, скорее похожим на яркое детективное литературоведческое расследование, Юрченко разбивает расхожее суждение о том, что Пастернак соучаствовал в создании мифа о Сталине, но не принимал участия в разоблачении этого мифа. Привлекая к стилистическому анализу языковой фон и документы эпохи, немецкий оригинал Гете, другие переводы «Фауста», Юрченко показывает, как в своем переводе Акта Пятого знаменитой трагедии Пастернак зашифровал ответ Тирану. Это ответ Поэта «строителю адскому», который «достоин без пощады уготованного ада».

Ю. Юрченко — поэт, драматург, актер. Автор восьми книг стихов и пьес в стихах.

К 120-летию Бориса Пастернака вышла книга «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». Презентация издания состоится сегодня в Москве, в Торговом Доме «Библио-Глобус».

Автор книги – поэт Юрий Юрченко, бывший ученик историка литературы, писателя Мариэтты Чудаковой.

«Такое броское название всегда вызывает некоторую настороженность. Это книга моего бывшего студента, одного из студентов Литинститута. Должна сказать, что когда я вчиталась в книгу, она, к счастью, обманула мои ожидания – в лучшую сторону. Это очень серьёзная работа, где показано, как в конце 40-х годов Пастернак работает над переводом «Фауста», и этот перевод всё больше пропитывается тем, что происходило в сталинскую эпоху. Это его видение эпохи, но оно – на молекулярном лексическом уровне. В этой книге есть, над чем поразмышлять» – сказала Мариэтта Чудакова в интервью «Радио России. Культура».

Это открытие С.С. Аверинцев назвал в 1989 г. (во время 2-х Пастернаковских чтений) «миной, заложенной под все пастернаковедение» и сказал, что теперь, после этой «находки» вся «наука о Пастернаке» уже не может оставаться прежней. Но последовавшие вслед за этим события (развал страны и т.д.) – оттеснили проблемы культурологического характера на «задний двор», где «мина», так и не разорвавшись, пролежала более двадцати лет. Этому способствовал и отъезд за рубеж – в том же 89-м году – автора «находки», и нежелание «официального пастернаковедения» замечать не входящее в их, уже существующие и привычные, формулы и концепции явление. <...>

Практически, речь идет о новой – неизвестной – драматической поэме Пастернака, спрятанной (винкрустированной) в перевод трагедии Гете.

В книге много и другого сенсационно-неожиданного материала. Так, например, автор указывает на явное присутствие в тексте гетевско-пастернаковского «Акта пятого»... шаламовских стихов из «Колымских тетрадей»... Или – сейчас, в самый разгар дискуссий о том, возвращать или не возвращать Германии трофейные культурные ценности – мы обнаруживаем реакцию Поэта на вывоз победителями произведений искусства из Европейских музеев т.д. ...

«Акт Пятый» трагедии «Фауст» в переводе Пастернака, по сути, представляет собой бутылку, брошенную в море, с заложенным в нее – более полусотни лет назад – посланием Поэта...

В книге публикуются впервые прижизненные – неизвестные – портреты Б. Пастернака (графика)..."

(Материалы публикуются по: http://www.poliinform.ru/Library)

"Я считаю, что то, что сделал Юрий Юрченко – это пример того, как человек, не занимающийся постоянно собственно наукой, может подчас сделать открытие, являющееся прорывом именно в литературоведении, поскольку у него, у человека, не занимающегося постоянно какими-то узко очерченными проблемами, взгляд незамыленный, и иногда случаются, вот, какие-то взлеты на этом пути.

Конечно, фигура Пастернака многопланова и полифонична... Я боюсь, что многим людям, все-таки, удобно думать о нем, как о конформисте, причем, конформисте двойном: религиозном и политическом. но, вместе с тем, время было сложное, и конечно, такой выдающийся человек, как Пастернак, должен был изыскивать пути самосохранения, потому что для художника иногда важнее сохраниться в слове, нежели сохраниться, м.б., физически... но каждый для себя делает этот выбор, и поэтому, конечно, в какие-то годы он не мог открыто о чем-то говорить, и многи вещи – не только пастернаковские – они зашифрованы, и все-таки, не случайно в 80-е и 90-е годы, когда все разрешили, пишущие люди стали ностальгировать по времени эзопова языка, по времени иносказаний, потому что это иногда бьет сильнее, и вот Юрченко показал, что вот этот Сталин, который скрыт в «Фаусте», он бьет сильнее, чем если бы это было сказано открыто, и я так думаю, что это и есть – принцип третьей стороны медали, которая не видна, мы видим первую сторону и вторую, третья не видна – она сидит в засаде, но приходит время, когда она «выстреливает» и – занимает место и лицевой стороны и оборотной стороны медали... Спасибо автору."

критик, литературовед, д-р филол. наук, профессор Литературного института, член Европейской академии:

«...Не могу не сказать: я пришла сюда сейчас из музея Булгакова. Как всё не случайно: там у нас презентация большого количества предметов, мебели из последней квартиры булгаковской, с огромной историей всего этого – такой потрясающий культурный, вообще, факт. Я шла и думала о том именно, что я покинула Булгакова ради Пастернака, и – не случайно: у меня есть большая работа – в 91-м году я делала -"Пастернак и Булгаков», там у меня показано, среди прочего, как они хорошо друг к другу относились, и сколько там пересечений у них... Поэтому я шла и об этом как-то думала... Хочу сразу защитить, с самого начала, автора книги Юрия Юрченко от – хоть и положительного – выступления его коллеги, отвести его слова о некоем... дилетантизме автора. С гордостью могу сказать, как профессор Литературного института (вот здесь сидит и ректор), что мы не дилетантов готовим в Литературном институте. Мы – филологическое образование даем. Да и в Сорбонне его не дилетантизму, надо думать, учили, там мои коллеги преподавали, Мишель Окутюрье – наверное, вы у него учились – они тоже, не дилетантов там готовят. И сама книга – это не голословное мое утверждение – сама книга, отнюдь, не дилетантская. Отнюдь. И вот, что меня особенно в ней привлекает – именно скрупулезность, я бы сказала, анализа... Название – да, отпугивает, – когда меня сотрудники «Библио-Глобуса» пригласили принять участие в презентации, я ответила, что сначала надо книгу посмотреть – какого рода она получилась, поверхностная, или нет: если уж совсем поверхностная, то нечего тогда мне и приходить. Когда я взяла ее, я – мы с Юрой давно уже не виделись, но, так сказать, помним друг друга – я, буквально, с первых же пятнадцати-двадцати страниц (словами того же Булгакова могу сказать: я пятнадцать лет уже на работе в Иудее, и способна по пятнадцати страницам определить) поняла, что, все-таки, дело здесь серьезное. Но ее (книгу) надо было читать. Я ее даже не всю, но на девяносто процентов прочитала. Юра, так сказать, бьет в точку в целом. Почему? – потому что эта эпоха, сталинское время – вся советская эпоха подчинена одним и тем же законам... <...>Есть, все-таки, огромная разница, для живущих людей, которым жизнь земная дана один раз: между тем, когда пистолет приставлен к виску, и – когда он убирается. Вот, момент, когда умер Сталин – пистолет отвели от виска, он, этот момент – по дням чувствуется, как начинается другая жизнь. И потом – ладно, к своему виску (для мужчин особенно), но дети! – гибель детям грозила, а это мало кто может перенести. Отсюда – извращенность того времени, извращенность сознания людей... <...>

Понимаете, я занимаюсь всю жизнь историей литературы советского времени, но я не могу похвастаться, что я нашла точный язык для описания этого времени. Для описания литературы – более или менее – нашла, да, но для описания времени – а я пишу помимо прочего всего. в последние годы историю литературы ХХ-го века для всех, поскольку мне надоело смотреть, как никто – большинство людей – не может сегодня понять... не понимают, что произошло в ХХ-м веке. Так получилось. Огромное количество потрясающих документов издано, потрясающих научных монографий замечательных, и это – абсолютно разъединено... так сказать, прервана коммуникация между этим всем и – огромной массой людей, которые живут в мифах о ХХ веке нашем. Среди прочего, чертой этого времени, если говорить о литературе, та огромная разница между первым циклом (как я и Юру учила на литинститутских лекциях) – циклом, который я вижу: до 40-года – первый цикл литературного развития советского, с 40-го и до к-ца 80-х, это – такой второй цикл получился. Так вот, большая разница глубинная между произведениями, скажем, второй половины 30-х годов и – произведениями 60-х годов. Разница такая: они не стремились – ну-ка я напишу этак... аллюзионно сделаю, покажу им, так сказать, козью морду, – об этом даже и мысли не было, поскольку, повторяю, под дулом пистолета такие вещи не делаются. Но – вытесненные темы и мысли у настоящего писателя никуда не деваются. Поэтому лично я «Судьбу барабанщика» и «Тимура и его команду» могу перечитывать много раз. Там всё это – четыре пятых айсберга. И вот, даже, когда Пастернак пишет – а пишет он, все-таки, еще в сталинское время... – там многое (и надо отдать должное Юре: он не педалирует это, не переходит сплошь и рядом границу) – именно подсознательно, он не говорит: ну-ка, я вставлю сейчас сюда три раза слово «топор»!. Между прочим, вещи показаны в книге потрясающие, вот я считаю, что я очень неплохо знаю источниковую базу ХХ-го века и советского времени, но я впервые из книги Юры узнала, что чекистам дарили... топор! Как наш нынешний премьер много лет назад сказал: «Бывших чекистов не бывает». Он даже, наверное, сам не понял, какую он сказал страшную правду. Так вот чекисты дарили именной топор (осознайте, вдумайтесь, кто не видел книгу). Я впервые увидела эту иллюстрацию... Ведь это же не приснится, что они топор – заслуженному чекисту – дарили... Во сне не приснится... То есть, вот – чудовищность эпохи... Я хочу сказать, что под знаком этого топора – специально! – не будешь топор упоминать. Это прёт – извините за грубое слово – талант! Я спрашивала людей, близко знавщих Шварца, допытывалась у ленинградцев: как он мог написать «Дракон"? Ведь всем ясно, что там – не один Гитлер.. А мне ответили, замечательно, женщина, Любарская, писатель, сотрудница "Детгиза": "НЕ МОГ не написать.» (Аплодисменты.) ...Вот – наши писатели...

У Юрченко тонко показано, как проникает – как сквозь промокашку из быта страшного проникает – в ткань перевода вот это существование. В чем разница, говорю я, между концом 30-х (и вообще сталинского времени) и – 60-х? В 60-е – она [литература] вся пропитана аллюзиями. Теперь иногда читать невозможно. Потому что уже просто, как говорится – вот где уже эти аллюзии. Я помню, когда я поняла, что что-то не то: на пьесе Радзинского – сто лет назад – «Смерть Нерона», – поняла, что если бы я сейчас спросила автора: «Эдик, скажите честно, что вы хотели тут сказать?» – он бы не смог, он уже сам не знал. Там был все время такой накрут аллюзий, что аллюзия заходила за аллюзию, и, вообще, что-такое, непечатное, в целом. Но это – совсем уже другое дело, повторяю, там не было... (я не хочу сказать, что советское время, как кажется многим, лучше, чем последующее: я лишь о том, что происходило в литературе) там, в пьесе Радзинского, не было вот этого... четырех пятых айсберга... те-то сами не знали, что они писали, отражая вот это...

У Пастернака переход происходил от одного к другому: от бессознательного – к сознательному, и это мерцание – над ним надо еще работать и работать, показать мерцание от бессознательного проступания эпохи, что он не может НЕ написать... Потом, все-таки, тут было правильно сказано о самосохранении. Самосохраниться в слове... <..> Это самосохранение очевидно в годы гражданской войны у Булгакова: он думает только об одном – «Боже мой!.. Умереть, ничего не сделав!..» – этот мотив у него проходит через раннее его творчество – мотив безвестного художника, неузнанного и безвестного, не буду на этом останавливаться, я писала об этом не раз... Именно – боязнь умереть, ничего не сделав. И конечно – у Пастернака это было. Вообще – к чему я это говорю: писатель часто, поэт – особенно (поэт – в первую очередь, мы этого часто недопонимаем) – он... Поэзия, это – сочетание слов, все-таки, это – язык, и вот тут язык говорит часто больше, и когда Юрченко нам показывает: вот – «топор», вот – «могила», вот –"лопата"... – он прав: язык больше говорит, чем человек мог бы сказать другими словами – уже не словами поэзии. Это – важнейшее, конечно, свойство поэзии... <...>"

«...О книге: на мой взгляд, это – поэтическое исследование. Не «дилетантство», но, просто... язык особенный, именно, в фонетической части, выходит на первое место, это же выдало поэта сразу, поэта, особенно такого – поэта-исследователя: «стали"- "Сталин» и – зацепило, всё, тут и Хайдеггера можно вспомнить, который говорил, что главное не сказать что-то, а дать языку сказаться через себя. Что касается того, кто стоит за Сталиным... Я знаю, что Сталин был, все-таки, польщен тем, что отождествлялся с Воландам... он видел себя, во всяком случае, в этом... Но, вот, Фауста он не любил, насколько я помню, и накануне того, всем известного, Постановления «Звезда» и «Ленинград», было еще одно Постановление, менее известное, против «Фауста», правда не пастернаковского, а «Читая "Фауста» Сельвинского» и это нужно помнить, и вот такой какой-то, действительно, образовался « текст Фауста», что ли, в лит-ре, сейчас вот модный такой концепт в тексте и, мне кажется, что, как раз, вот, ты и окончательно сформулировал этот «текст – супер текст "Фауста»..."

Ректор Литературного института им. А.М.Горького, д-р филологич. наук, профессор:

«Юрий Юрченко высказал очень интересную гипотезу, которая провоцирует на разного рода размышления, и в самых разных сферах, мне хотелось бы, чтобы предостеречь читателя, м.б., от использования этого условия со знаком «плюс», или со знаком «минус» в политико-идиологических дискуссиях, или в коммерческих, так сказать, целях, и то и другое, как-то, странным образом, увязывается, и оставаться вот, на почве художественной и научной. Хотелось бы, чтобы в исследовании в этом присутствовали мнения филологов, исследователей, которые занимались вот этими вопросами. Хотелось бы, чтобы здесь присутствовали мнения самого Пастернака, даже в период хотя бы вот этого самого «второго периода» отхода ситуации «с пистолетом у виска», поскольку, моя позиция – всегда сохранять сложность ситуации, а не упрощать ее в ту или иную сторону. По крайней мере, у Пастернака, хотя исследователи, которых вы приводите, там, Иванова, Сарнов, Надежда Яковлевна Мандельштам и другие, – подчеркивают, как раз про-сталинизм Пастернака. На самом деле, существует как бы несколько уровней... это, так сказать, его неприятие, его приятие одновременно, отчасти искреннее, отчасти, повторяю, этого не расскажешь... <...> Я думаю, что вот это всё необходимо учитывать, и, скажем, при оформлении обложки в книге, где «Пастернак против Сталина» и – Сталин на обложке... Вы сами же пишите в книге, что «у них продолжался диалог»... (Реплика из зала: «Тут автор не повинен") »...Я понимаю, что это еще и некий коммерческий – издательский – ход, я понимаю, да, но как автор, вы можете на это влиять... И даже когда хоронили Сталина, у него, у Пастернака были искренние сожаления, когда он заканчивал уже работу над «Фаустом»... Дальше, значит, очень важно иметь в виду, оставаясь на этой почве, что, все-таки, это – перевод «Фауста», и что Фауст – первичен, а Сталин – вторичен, что он переводил «Фауста». Значит, Сталин существует в фаустианском архетипе, и соотношение Фауста, вот этой деятельности ради прогресса жертвуя людьми, он можно сказать первичен по отношению к Сталину, Сталин, как бы продолжает этот архетип... по-своему, на свой лад... Вот это тоже, я думаю, надо учитывать, и вот, эти слова: «адская жертва»... «канал»... и все прочее, здесь надо, все-таки, смотреть, где подсознательно язык работает, где сознательно... <...> »

публицист, лауреат Гос-х премий СССР и РСФСР в области науки и техники:

«Я, вообще, инженер, начинающий публицист, написал одну статью о Юрии Юрченко в журнале «Московский Парнас», я глубоко его уважаю, и считаю, что пока в России Юрченко не оценен. И я очень надеюсь, что «Фауст и Елена» когда-нибудь появится на российской сцене. С моей точки зрения, она поднимается... подходит к уровню Гете. А теперь я хочу сказать несколько слов по поводу сегодняшней нашей книги... О том, что Юра пишет эту книгу, мне было известно... Правда, я не знаю, раскрою секрет, или нет, но она называлась вначале не так. Так?.. Не было «против Сталина» в названии. Не было. Так вот, я хочу сказать, что я ее, конечно просмотрел только сегодня, сидя здесь, и хочу сказать, что там много «против Сталина» собрано. Он цитирует Иванову, он цитирует Быкова, он цитирует многих... И цитируются там вещи, которых нет на самом деле... Авторханов... и другие... Чтобы вы знали – будете читать книгу, – очень многие упоминают, что «Сталин был карлик», «плохо выглядел» и так делее... Докладываю вам: у Сталина был рост 171 см. Это, по сегодняшним меркам, тоже – рост не самый маленький... Это вот один маленький штришок... Ну, а теперь, то, о чем я хочу сказать. Значит, книжка Юрченко вышла в этом году, совсем немного времени прошло... Но вот буквально несколько дней назад мне попалась еще одна книга. Знает кто-нибудь фамилию такую: Юрий Ключников? Это известный литературовед, который работал по многи направлениям... Тут, если возьмете, о ком он пишет... И у него есть глава... Глава очень интересная, с моей точки зрения, относящаяся к нашей встрече. она называется «Непонятый доктор. Страсти по Пастернаку». Он стоит на позициях, отличных от Юрия Васильевича Юрченко. Он считает, что Пастернак всемерно поддерживал и боготворил Сталина. До, он знает, в какое время он творил... Я вам просто.... Извините, конечно, Юра, можно, я несколько приведу цитат из статьи, изумительная статья, которая прошла у Бондаренко, называется «Страсти по Пастернаку": "Пастернак всю жизнь ходил на острие сталинского ножа, противостоя времени и – воспевая его. Не будь такого противостояния-гимна, свались Борис Леонидович в ту или иную крайность, остался бы он в истории лите- ратуры в лучшем случае писателем второго разряда, как, например Зинаида Гиппиус или Алексей Толстой. Но сумел подняться на русское литературное небо как звезда первой величины, блеснув и "романом-поступком» и поставив в нём ослепительную точку циклом стихов о Христе.» И, заканчивая свое выступление, я еще приведу одну фразу: « Исследователи нередко рассматривают эту линию, как вынужденное сокрытие писателем своего истинного лица в эпоху Сталина, а в "Докторе Живаго» автор якобы снял маску. Но в том-то и дело, что Пастернак не носил маски, иначе не уцелел бы. Под хирургический нож Сталина попадали ловкачи виртуозные. Великим психологом был отец всех народов, видел людей насквозь. Пастернак же и в ту эпоху обезоруживал своей откровенностью." Все, я закончил, свою точку зрения я высказал. Юра, спасибо за книгу, я буду читать и наслаждаться."

холдинг-директор ООО «Библио-Глобус», проф., д-р философии, д-р эк. наук, первый вице-президент НО «Союз «Гильдия книжников»:

"...Пастернак... Сталин... «Фауст»... Всё это, как бы, наша жизнь, в разной интерпретатации. Вы знаете, я вам скажу откровенно, я книгу взял вечером... и как на меня навалилось вот это все,.. что было... вот, опять, вспомнил Сталина, все эти времена тяжелые, которые были... и я ее отложил, понимаете?.. Потом я еще раз взял... И еще... Это – досточно, знаете, тяжелое произведение, и оно навевает различные мысли... и ты уходишь то в одну глубину, то в другую глубину... И вот это всё – это, в общем-то, моя точка зрения – это получается у меня как настольная книга, в минуты, когда надо, я бы сказал так, отойти от происходящего и – окунуться, наверное, в те вомпоминания, связанные с тем или иным... Поэтому, я думаю, что Юра сумел... поднял эту очень тяжелую работу... Я услышал здесь различного плана критические замечания – это нормальное явление: у каждого свои мысли, свое понимание, свое восприятие, а я просто могу сказать, что это – произведение, которое будет волновать постоянно нас, и к которому мы будем постоянно возвращаться. Поэтому я хотел бы поздравить всех нас, что это творчество, вот оно выразилось в этом, он этим болел, он это всё переживает, и вот сегодня, я думаю, что это просто – бенефис, мы можем его поздравить, поздравить нас, что мы еще можем вспомнить очень многое, что связано с нашей жизнью, с нашим прошлым... и как бы, через себя – переломить весь смысл нашей жизни, нашей истории... И вот,– наблюдая за вами, за творческой интеллигенцией, – думаю, что это уже здорово, что вы ест ь, что вы беседуете по поводу этой книги, вы спорите, разговариваете... Вам огромное спасибо и – поздравим Юру. Спасибо."

Тайнопись пастернаковского перевода"Фауста": Юрченко против Сталина.

В Московском книжном макро-магазине «Библио-Глобус» состоялась презентация сенсационной книги Юрия Юрченко «Фауст. Пастернак против Сталина». У каждого из нас есть, наверное, «настольные» книги, в которых мы понимаем больше, чем другие наши современники. Иногда – биографически. Иногда – просто потому, что много «жили» именно этой книгой. Без сомнения, такой «сакральной» книгой для Юрия Юрченко является «Фауст». И не случайно именно он обнаружил в тексте перевода великой книги Гёте зашифрованное послание Бориса Пастернака. «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой».

«Наткнулся» Юрий на своё открытие, конечно же, не без определённого «парада планет». «Просто поэт расслышал поэта», – так рассказывает о своём прозрении автор этой удивительной книги, подчёркивая, что никогда не рвался в литературоведы. И вообще долгое время думал, что пальма первенства принадлежит не ему, что всё уже открыто и рассекречено. Выступившая на презентации искусствовед Мариэтта Чудакова отметила, что в советское время Литинститут им. Горького выпускал специалистов такого широкого профиля в области литературы и искусства, что едва ли уместно называть Юрченко филологом-дилетантом. «Прорыв» Юрченко заключается вот в чём: до сих пор думали, что гениальный поэт Пастернак был политическим и религиозным конформистом. Но строки, найденные Юрием Юрченко, разрушают имидж Пастернака-коллаборциониста.

Или даже так: «Сталин! Нужны до зарезу дом ему и наша высь. Он без сердца, из железа, скажет – и хоть в гроб ложись».

Борис Пастернак, музыкант по первой своей профессии, вдруг обнаружил в тексте «Фауста» навязчивые параллели с современной стонущей под пятой тирана Россией, и, наверное, как только он постиг это мефистофельское пересечение, он уже не столько переводил Гёте, сколько писал под шапкой «Фауста» своё собственное произведение. Интеллигентный и нерешительный по природе, Борис Пастернак остерегался в открытую сразиться со Сталиным. Тем более, что сам тиран почему-то неизменно поворачивался к поэту своей не самой тёмной стороной... В те времена даже просто отказаться подписывать коллективное расстрельное письмо было чревато, не говоря уже об открытой конфронтации с «отцом народов»... Но, как отметила Мариэтта Чудакова, длительное утаивание и подавление определённых мыслей не проходит для человека даром: оно может выскочить наружу в любой момент, и в этом плане «агентурное» шифрование Пастернаком текста очень даже понятно с точки зрения психологии. Поэт может быть слеп. Поэт может терпеть тирана во имя любви к своим близким. Но любить тирана большой поэт не может: это противоречило бы самой природе творчества, основанной на свободном волеизъявлении.

Мне хорошо знакомо это чувство «одержимости» выношенной идеей. Несомненно, в пылу дешифровки Юрий Юрченко мог вычитать в 5-й главе «Фауста», на которую он ссылается, больше того, что в неё заложил сам Пастернак. Но, как отметил ректор Литинститута Борис Тарасов, выступивший в прениях по поводу книги, очень важна «сбалансированность» мнений об отношениях Пастернака к Сталину. И в этом плане выход книги Юрченко, пусть даже приуроченный к юбилею Пастернака, очень своевременен, поскольку многие исследователи трактовали поэта чуть ли не как сталиниста. Можно сказать, книга Юрия Юрченко исправила крен в трактовке отношений между поэтом и вождём.

Скажу страшную, непостижимую вещь: мне кажется, что Пастернак Сталина и любил, и ненавидел. И, наверное, эти чувства вряд ли были одновременны: правление Сталина затянулось почти на тридцать лет! И за это время столько всего наслучалось! Но Пастернаку почему-то очень хотелось увидеть своего «Фауста» напечатанным ещё при жизни Сталина. Он торопит издателей, но ему возвращают рукопись – «на доработку». В итоге перевод запоздал – Сталин умер годом раньше. И, может быть, поэтому Борис Леонидович так никому и не поведал о двойном смысле своих фаустовских строк. Но произошло самое удивительное: поэт Юрченко расслышал поэта Пастернака...

Существует точка зрения, что великие произведения – самые непо’нятые и «непрочитанные». Часто в этой связи вспоминают «Фауста» Гёте, а именно 5-й акт второй части трагедии. Сам Гёте, по словам Эккермана, говорил: «Фауст в пятом акте… это всё более и более высокая и чистая деятельность до последнего часа». Многие читатели искренне недоумевают: какая же это «высокая и чистая деятельность», если её итогом стало жестокое убийство двух ни в чём не повинных стариков – Филемона и Бавкиды?

Поэт и драматург Юрий Юрченко утверждает в книге «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма», что сомнения насчёт «чистоты» помыслов Фауста присущи лишь нашим читателям благодаря специфическому переводу трагедии Бориса Пастернака. А в более раннем переводе Николая Холодковского проблемы «выпадения пятого акта из контекста всей трагедии» не существовало: «…при всей – на первый взгляд – идентичности текстов любое, чуть более тщательное сопоставление неизбежно выявляет две разных авторских (Н. Холодковского и Б. Пастернака) задачи, два разных градуса, два полюса». По мнению Ю. Юрченко, под Фаустом в 5-м акте Пастернаком в 1948 году подразумевался… Иосиф Виссарионович Сталин. В доказательство он приводит следующие лингвистические наблюдения из перевода Пастернака:

По мнению Юрченко, текст этот можно прочитать и так: «…И какую силу взял Сталин! Нужны до зарезу…» и т.д. А ещё он относит к временам сплошной коллективизации пастернаковкую интерпретацию диалога Мефистофеля и Фауста:

Здесь же Юрченко приводит соответствующий кусок перевода Холодковского, где вместо «хуторов» – «поселенье», вместо «усадьбы» – «именье», а «место у бугра» вообще отсутствует. Ну а в немецком оригинале, естественно, никаких «хуторов-бугров» и быть не может.

И у Гёте, и в переводе Холодковского Фауст, по мнению Юрченко, «не переступает черту». «Переступает» он якобы лишь в переводе Пастернака. Позволю себе усомниться насчёт перевода Холодковского. В переводе Пастернака Фауст говорит Мефистофелю: «Переселяй их со двора!», а у Холодковского он жёстко уточняет: «без промедленья». А если многозначительно выделить у Холодковского жирным шрифтом слова «плод моих побед», «убрать», «отведено», «терпенья нет», «насилья след», то почему бы, следуя методике Юрченко, не сказать, что Холодковский предвидел сталинские репрессии ещё в конце XIX века, перещеголяв тем самым Пастернака? И, между прочим, именно «поселенье» – слово из словаря коллективизации, а не «назначенные хутора»: на хутора выселяли при Столыпине.

Слова Бавкиды «строитель адский», как считает Юрченко, тоже обязаны своим возникновением «отцу народов». Здесь, правда, версия Юрченко сразу же начинает «раздваиваться». Ведь мы знаем и другого «строителя», Петра I, которому грозит Евгений в «Медном всаднике»: «Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!» А если мы сравним начало финального акта «Фауста» в переводе Пастернака с началом пушкинского «Медного всадника», то неизбежно зададимся вопросом: не следовало ли Юрченко более детально заняться разработкой «пушкинской», а не «сталинской» версии?

Мне кажется, такое сопоставление, учитывая определённую схожесть судьбы «маленьких людей» – Филемона и Бавкиды из «Фауста» и Евгения и Параши «Медного всадника», – куда как интересней, чем притягивать за уши Сталина на основе фаустовских фраз вроде «старикам я не хозяин»! Конечно, если идейно противопоставлять «больших» людей «маленьким», то в нахмуренном строю «больших» найдётся место не только Петру I, но и Сталину, Ленину, Гитлеру, Муссолини, Мао Цзэдуну (далее по вкусу). Почему же Юрченко сузил проблему до Сталина? Мода, что ли, такая? Или личные пристрастия автора? Я слышал, между прочим, что его перу принадлежит либретто оперетты о коллективизации. Но «Фауст»-то – не оперетта, хоть в переводе Холодковского, хоть в переводе Пастернака.

Юрченко пишет о «пастернаковском» Фаусте: «Нет, не жертва коварного Мефистофеля, а умный и осторожный руководитель. Уверен, что будет понят сообщником с полуслова. (И да простится мне такая «лобовая» атака, но как тут не вспомнить сцену романа А. Рыбакова, когда готовится и оговаривается убийство Кирова.) Никто никого не пытается обмануть, оба «ведут» эту игру и дополняют друг друга. Оставь последние сомнения, говорит исполнитель, ты прав, пока не уберёшь звонаря – колокол будет звонить, и звон будет услышан всеми».

Отчего Юрченко решил, что гётевский Фауст (и Фауст в переводе Холодковского) – другой? Игорь Золотусский, основываясь именно на переводе Холодковского, писал ещё в 1966 году (когда, вероятно, не читал никаких «Детей Арбата»): «Фауст отворачивается от исполнителей, но он связан с ними одной верёвочкой. Он стоит на одном конце верёвочки, они – на другом. То, что они сделали, было разрешено уже в душе Фауста, в его мысли. Он – убийца-идеолог, они – палачи» («Фауст и физики»). И никакого тебе Сталина!

Но допустим, что Пастернак всё же изобразил в 5-м акте под видом Фауста Сталина. Тогда почему, скажите на милость, он «против Сталина»? Разве в переводе Пастернака душа Фауста в финале не спасена ангелами? Или его искушение, как и у Гёте, изначально не было «попущено» Богом? Поздравляю вас, гражданин Юрченко, соврамши: ваш Пастернак, скорее, «за Сталина», чем «против»!

Я не ставлю себе цели подвергнуть сомнению все подмеченные Юрченко пастернаковские «сюрпризы», вызывающие аллюзии с эпохой «культа». Они, между прочим, заметны не только в его переводе «Фауста», но и в переводах «Отелло» и «Короля Лира». Но использование в своей работе характерных черт и деталей современности – это вообще отличительная черта Пастернака-переводчика. А Пастернак-поэт буквально окружает нас, что называется, антиквариатом – вещами и предметами первой необходимости образца начала прошлого века. Но нельзя же творческий метод, мироощущение путать с творческим замыслом? Эдак можно создать и концепцию перевода «Короля Лира» в духе пьес М. Шатрова: Лир – это больной, умирающий Ленин, остальные персонажи – его окружение. Я живо представляю, как травимый Сталиным один из создателей РСДРП Мартов-Цедербаум обращается к своему бывшему другу и соратнику по «Искре» Ульянову-Ленину:

и отбывает за границу. (Слово «ссылка» можно выделить жирным: какие, мол, там у кельтов времён Лира ссылки?)

Такие титаны, как Шекспир или Гёте, совсем не нуждаются в злободневных интерпретациях. Слишком недостижимые они для интерпретаторов величины, чтобы кроить их на свой аршин. И как хорошо не поверить Юрченко, что Пастернак не понимал этого.

Верно написал почти полвека назад И.Золотусский: «Фауст у Гёте неисчерпаем. Он так же загадочен, как природа, тайны которой он старается постичь. Он так же неожидан. Он так же движется, влекомый неизвестностью мира и мира в себе… Речь идёт о принципе постижения человека».

поэт, переводчик, издатель ("Waldemar Weber Verlag", Германия, Аугсбург):

"...[Книга] очень впечатляет. Серьезнейшая сенсационная работа. Посмотрим, что можно будет сделать для ее немецкой судьбы... <...>

Книга замечательная, честная, остроумная и помимо основной темы поднимает много вопросов современной переводческой культуры, вопросов отношения к содержанию и задачам перевода, именно на этом культорологическом фоне проходит аргументация в защиту авторского тезиса."

Презентация книги Юрия Юрченко "Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма"

10 февраля в прямом эфире радио «Культура» и в книжном магазине «Библио-Глобус» состоялась презентация книги «Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». Автор книги – поэт Юрий Юрченко, бывший ученик историка литературы, писателя Мариэтты Чудаковой. Выступившая на презентации искусствовед Мариэтта Чудакова отметила, что «Прорыв» Юрченко заключается вот в чём: до сих пор думали, что гениальный поэт Пастернак был политическим и религиозным конформистом. Но строки, найденные Юрием Юрченко, разрушают имидж Пастернака-коллаборациониста."

Борис Пастернак, по мнению Юрия Юрченко, обнаружил в тексте «Фауста» параллели с окружаающей поэта дествительностью. В частности, жесткий период правления русским народом Иосифа Сталина ассоциируется в пятом акте «Фауста», по мнению Ю. Юрченко, с самим Фаустом. Как только Борис Пастернак постиг эти параллели, он уже не столько переводил Гёте, сколько писал под шапкой «Фауста» своё собственное произведение.

Юрий Юрченко в книге «Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма» пришел к сенсационному заключению, что в переводе пятого акта знаменитой трагедии Гете «Фауст» Борис Пастернак выразил свое отношение к Сталину, как личностии, так и к эпохе его правления в целом.

В цикле «Булгаков и эпоха» презентация книги Юрия Юрченко

«Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма».

[ Начала работу IX Национальная выставка-ярмарка "Книги России" ]

"...На «Книгах России» активно пиарится Юрий Поляков, обещавший «поделиться впечатлениями о праздновании 180-летия «Литературной газеты»», но есть в расписании встреч и литераторы иного качества, такие как Леонид Юзефович, Мариэтта Чудакова и Алексей Иванов. <...>

Cобытиями выглядят многие издания, прежде всего серийные. Например... неожиданно актуальная «Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве» Яна Плампера в серии «Очерки визуальности».

Сталин forever. Сталинская тема не исчезает с прилавков. Так, издательство «Время» опубликовало продолжение бестселлера Александра Осокина «Великая тайна Великой Отечественной»: «Ключи к разгадке» (М.: 2010). <...>

Другой, литературный аспект этой темы, предлагает издательство «Азбука-классика» – «"Фауст": Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма» Юрия Юрченко (СПб, 2010). Книга построена в основном на цитатах и призвана доказать, что в переводе 5-го действия «Фауста» Пастернак зашифровал свое отношение к Сталину. Видно, что написано это поэтом и актером. Впрочем, данное обстоятельство не мешает тексту быть пособием для постижения эпохи..."

В МУЗЕЕ БУЛГАКОВА ПРЕДСТАВЯТ КНИГУ О «ЗАШИФРОВАННОЙ» ПОЭМЕ ПАСТЕРНАКА

МОСКВА, 16 мар – РИА Новости. Презентация книги Юрия Юрченко «Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма», вышедшей к 120-летию Бориса Пастернака, состоится в Государственном музее М.А. Булгакова 20 марта, сообщили РИА Новости в пресс-службе музея.

По словам директора музея Булгакова Инны Мишиной, автор этой книги пришел к сенсационному заключению, что в переводе пятого акта знаменитой трагедии Борис Пастернак выразил свое отношение к Сталину и эпохе.

Музей находится в знаменитой «нехорошей квартире» по адресу Большая Садовая, д. 10, кв. 50, описанной Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита».

ПAСТЕРНАК ПИСАЛ О СТАЛИНЕ, ПЕРЕВОДЯ «ФАУСТА»

20 марта в Государственном музее М. А. Булгакова пройдёт презентация книги Юрия Юрченко «Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма».

Книга была издана в феврале 2010 года, к 120-летию Бориса Пастернака. Автор книги – поэт, драматург, актёр и ученик историка литературы, писательницы Мариэтты Чудаковой.

Как стало известно информационной службе «Русского мира», Юрий Юрченко, сопоставив немецкий оригинал Гёте, документы эпохи и другие переводы «Фауста», пришёл к сенсационному заключению, что в переводе V акта знаменитой трагедии Борис Пастернак выразил своё отношение к Сталину и эпохе.

«Это очень серьёзная работа, где показано, как в конце 40-х годов Пастернак работает над переводом «Фауста», и этот перевод всё больше пропитывается тем, что происходило в сталинскую эпоху. Это его видение эпохи, но оно – на молекулярном лексическом уровне. В этой книге есть, над чем поразмышлять», – рассказала корреспонденту «Русского мира» Мариэтта Чудакова.

20-го марта в Государственном музее Булгакова состоится презентация книги Юрия Юрченко, вышедшей к 120-летию Бориса Пастернака «Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». Инна Мишина – директор музея Булгакова – поделилась некоторыми особенностями произведения. Она сообщила, что Юрченко излагает специфику перевода «Фауста» Пастернаком. Автор книги проделал огромною работу, сопоставив оригинал поэмы, и другие его переводы с русской версией, и пришел к выводу, что Пастернак отождествлял главного персонажа со Сталиным. В его переводе, сделанном в 40-х годах XX века, гетевский герой представляется более резким и жестоким, в отличие от немецкого издания.

Со слов директора музея Юрий Юрченко пришел к сенсационному открытию, суть которого заключается в переводе 5-го акта. Писатель считает, что в нем Пастернак выразил не только свое отношение к Сталину, но и ко всей эпохе. Помимо презентации нового произведения, в Государственном музее будет представлен труд Мариэтты Чудаковой «Булгаков и Пастернак». Музей находится во всем нам известной квартире по адресу Большая Садовая, д.10, кв. 50. Именно эту «нехорошую квартиру» описывал в своем романе «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков.

МИШЕЛЬ ОКУТЮРЬЕ: "...Я НЕ СОГЛАСЕН С МАРИЭТТОЙ..."

В Презентации в Булгаковском музее принял участие – заочно – г-н Мишель ОКУТЮРЬЕ, почетный профессор Сорбонны, один из самых авторитетных в Европе специалистов по русской литературе, и, в частности, по Пастернаку, талантливейший переводчик русской поэзии и прозы. Накануне презентации он ответил, в Париже, на вопросы Информационного портала "Полиинформ":

Полиинформ: Г-н Окутюрье, нам известно, что ваш коллега в России, и Ваш большой друг Мариэтта Омаровна Чудакова попросила Вас высказать свое мнение о недавно вышедшей в России, в изд-ве «Азбука-классика» книге Юрия Юрченко, русского писателя, живущего во Франции...

Мишель Окутюрье: ...Да, это верно. Я очень внимательно и с большим интересом прочел книгу «Фауст: Пастернак против Сталина.» Действительно, имя «Сталина» в сцене с Филемоном и Бавкидой приводит в состояние шока. И, тем не менее, я не согласен с Мариэттой: меня, в отличие от нее, автор не убеждает в том, что Пастернак там подкладывает какой-то иной смысл, которого нет у Гете. Я думаю, что имя Сталина, прослушивающееся и прочитывающееся в результате соединения двух, стоящих по-соседству слов, могло возникнуть у Пастернака случайно... Я уверен, что таких «сталиных» можно найти и в его других стихах...

П. : Пастернак – самый изучаемый автор в мире из русских писателей. И если бы где-то в его стихах (не переводах) мелькнуло что-то подобное – это вряд ли бы осталось незамеченным. Во всяком случае, если найдете где-то еще у Пастернака «Сталина» – дайте знать...

М.О.: ...И в следующих дальше в пастернаковском переводе, вслед за обнаружившимся "сталиным", словах "лагерь", «канал», «вышка», «барак», «Хозяин», "тачка" и т.д., – на которые Юрий Юрченко опирается, как на доказательство своей правоты – я тоже не вижу ничего необычного, какого-то особого смысла и значения. Это обычные слова, такие же, как и все другие, и мне они ничего не добавляют к тому, что есть в трагедии Гете, и их соседство с фонетически возникшим "Сталиным", тоже может быть совершенно случайным, неосознанным...

П.: Юрий Юрченко где-то уже отвечал на подобное возражение: «За кого же Вы его принимаете – Пастернака? У него в одной строфе – на три расстрела, а он – ничего не видит, знай себе в течение трех лет беззаботно перерабатывает варианты "Фауста»..." А не кажется ли Вам, что для того, чтобы услышать эти слова, которые так много говорят автору книги, все эти «каналы», «бараки», «вышки» – недостаточно только любви к России и к русской литературе, недостаточно безупречно выученного языка, – надо еще прожить в «русской шкуре», если и не «отсидеть» в этих «лагерях» самому, не прожить десятилетия в ожидании ареста, то хотя бы – как это произошло с автором, родители которого сидели в сталинских легерях – родиться в тюрьме и вырасти на Колыме, в этом «бараке», в тени этих самых «вышек» – то есть я говорю о знании языка на каком-то другом – генном, что ли, – уровне?..

М.О.: ... Я понимаю, о чем вы... Да, пожалуй, я допускаю, что просто хорошего владения языком здесь может быть недостаточно. Вполне возможно, что русское ухо и французское – слышит эти слова по-разному... Но с чем я, конечно же, еще не согласен с автором – это в оценке романа «Доктор Живаго», и с тем местом, где он пишет о «завещательном» значении этой «зашифрованной» якобы Пастернаком поэмы. «Живаго» – самое главное произведение Пастернака, к которому он шел всю жизнь...

П.: Но – Юрченко говорит о том, что роман по определению не может быть его главным произведением: при всем восторженном отношении к роману, никто не называет Пастернака гениальным прозаиком, но общепризнано, что он – гениальный поэт, откуда следует, что главным произведением его не может быть прозаическое произведение... Да и лучшее, пожалуй, место в романе, это – стихи к нему, что тоже является общеприпризнанным фактом... Помните, как Шаламов называет роман?.. «Доктор Мертваго»...

М.О.: Ну, Шаламов тоже мог ошибаться, и ошибался..."

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД. О «презренной» пользе книги Юрия Юрченко.

(В дополнение к статье «Тайнопись пастернаковского перевода"Фауста": Юрченко против Сталина.» Написано после презентации книги «Фауст: Пастернак против Сталина» в музее Булгакова, 20 марта 2010 г.)

Хорошо, что мы не располагаем точными документами, напрямую доказывающими

«мистификацию» Бориса Пастернака. В идеологический войне против самого себя, затеянной поэтом в конце жизни, не было места подобным признаниям. Как мы помним, покаяние Бориса Пастернака было не первым в русской литературе. Нечто подобное произошло ранее и с Гоголем, и со Львом Толстым. И, что интересно, у всех троих великих писателей были к себе большие этические претензии. Они выставили себя на суд своей совести и жёстко себя осудили. Мне кажется, рассказывать после смерти Сталина о том, как он храбро о нём высказался в переводе «Фауста», было для Бориса Леонидовича, интеллигента до мозга костей, неловко. Культурные люди о мёртвых плохо не говорят. Да и что это за смелость – потешаться над мёртвым львом?! Тоже как-то не комильфо. И хорошо, что нет этих прямых доказательств. В результате гипотеза Юрченко о «зашифрованной поэме» зависла между наукой и мифологией, что, мне кажется, только на пользу литературе. Люди прочтут не только книгу Юрия Юрченко. Им захочется перечесть и «Фауста» Гёте, и стихи Пастернака.

Конечно, нельзя отрицать того, что прочтение Юрченко попало на благодатную почву. Ведь поэт нам интересен не только своими стихами, но и своими поступками. И многим поклонникам творчества Пастернака хочется, чтобы в его послужном списке был и этот геройский поступок – отчаянная фронда против тирана. Всё-таки мы любим, когда поэты рискуют своей жизнью не только на страницах произведений, но и на страницах личной жизни. Конечно, не все великие люди – борцы и бойцы. Например, Галилей не захотел платить жизнью за свои убеждения. И это – тоже нормальный поступок: не всем дано ведь бесстрашие Гумилёва, дразнившего чекистов и не боявшегося смотреть смерти в лицо. Такие люди редки, и нельзя требовать от всех и каждого сверхчеловеческой стойкости и героизма. Борис Пастернак по натуре не был героем. Хотя геройские поступки порой, при свете совести, совершал. Например, отказался подписать «расстрельное» письмо. Именно в смутные времена и проявляется человек во всём своём величии. Или, наоборот, во всей своей низости. Или, что бывает чаще, и в том, и в другом вперемежку. Но нам всё-таки хочется видеть чёрную кошку в тёмной комнате, даже если её там нет! Поэтому мы верим в Бориса Пастернака. И открытие Юрия Юрченко очень нам в этом помогает.

В нынешний год, год 120-летия со дня рождения Бориса Пастернака, вышла в свет новая книга Юрия Юрченко, поэта, актера, драматурга, члена «Русского клуба» — «Зашифрованная поэма. «Фауст»: Пастернак против Сталина.».

В этой книге, уже успевшей стать сенсацией, Ю. Юрченко не только глубоко размышляет над текстом «Фауста» в целом, но и высказывает очень интересную литературоведческую гипотезу о том, что в тексте «Фауста» в переводе Б. Л. Пастернака находятся скрытые «послания» и «шифры» — антисталинские размышления Пастернака.

«Формально книга началась несколько месяцев назад, а на самом деле – ей двадцать с лишним лет…,— рассказал Юрий Юрченко.- Этой книги не было бы без такого выдающегося, за все представимые рамки выходящего предприятия, как международный поэтический фестиваль, который устраивает Грузия. Руководитель фестиваля, Николай Николаевич Свентицкий – просто невероятный человек! Каким образом он все устраивает и организовывает – это удивительно! Я был приглашен от Франции на этот фестиваль, который проходил уже в третий раз. Десять дней в Григолети, на берегу Черного моря мы прожили в таком раю! И как-то ночью, после всех поэтических споров, разговоров и деклараций, мы беседовали с немецким издателем и литератором Вальдемаром Вебером о Пастернаке, о том, какое это неизученное море… И я вспомнил историю с переводом финала «Фауста»… Какое же великое дело этот фестиваль! Как важно, что мы все там встретились. И после фестиваля все что-то начали, и я вот, видите, бросился писать совершенно для меня неожиданную книгу, литературоведческую…»

Книгу Юрия Юрченко отличает глубина постижения очень объемного и интересного материала, скрупулезность анализа и захватывающий, интригующий и увлекательный стиль и повествования, и рассуждения.

В рамках IV Международного русско-грузинского поэтического фестиваля Юрий Юрченко представит свою книгу гостям и участникам фестиваля.

В «Фаусте» Пастернак зашифровал свои размышления о Сталине

Презентация книги Юрия Юрченко «Зашифрованная поэма. “Фауст”: Пастернак против Сталина» состоится 25 мая в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына в Москве. Об этом корреспонденту ИС фонда «Русский мир» сообщила пресс-секретарь ДРЗ Людмила Голубинская.

В книге «Зашифрованная поэма. “Фауст”: Пастернак против Сталина» Юрченко не только глубоко размышляет над текстом «Фауста» в целом, но и высказывает очень интересную литературоведческую гипотезу о том, что в тексте «Фауста» в переводе Пастернака находятся скрытые «послания» и «шифры» – «антисталинские» размышления Пастернака.

«Издание отличает глубина постижения очень объёмного и интересного материала, скрупулёзность анализа; захватывающий, интригующий и увлекательный стиль и повествования, и рассуждения», – отметила Людмила Голубинская. В книге впервые публикуются ранее неизвестные портреты Пастернака.

В вечере принимают участие автор книги, а также критик, литературовед, доктор филологических наук М.О.Чудакова и литературовед Е.Ю.Сидоров.

Информационная служба фонда «Русский мир»

«"Фауст": Пастернак против Сталина.Зашифрованная поэма.»

(СПб.: Издательская Группа «Азбука-классика», 2010)

Поэт Юрий Юрченко, ныне проживающий во Франции – автор литературоведческого исследования «Зашифрованная поэма...», вызвавшего значительный резонанс в литературной среде. Кто-то называет его исследование книгой-версией, кто-то – книгой-открытием; некоторые рассматривают как мистификацию, подрывающую основы классического «пастернаковедения».

В 1987 году Юрий Юрченко неожиданно наткнулся на небольшой стихотворный фрагмент из финала пастернаковского «Фауста». Сравнив немецкий оригинал Гете и перевод Пастернака, Ю. Юрченко пришел к выводу, что в гениальном переводе «поэт говорит о своем...». По мысли Ю. Юрченко, у большого писателя эпоха «проступает» всегда, в каком бы жанре он ни работал.

Постепенно в «Фаусте» обнаруживались все новые и новые скрытые «послания» и «шифры» Пастернака – антисталинские размышления. Параллельно с переводом поэт работал над романом «Доктор Живаго», перечитывал снова и снова «Колымские тетради» Варлама Шаламова – отголоски этих произведений есть в его «Фаусте».

По словам автора, разглядеть в пастернаковском тексте послания-ключи ему помогли факты собственной биографии.

Юрий Юрченко родился в 1955 году в Одесской пересыльной тюрьме. Детство и юность прошли в таежном поселке на Колыме. С 1979 года Ю. Юрченко публиковался в журналах («Литературная Грузия», «Юность», «Огонек», «Театр»), альманахах и антологиях.

В 1989 году поэт уехал в Германию. С 1992 года и по настоящее время живет во Франции.

Пьесы Юрия Юрченко ставились в музыкальных и драматических театрах Германии, Франции, Украины, России.

«Антисталинский подтекст в «Фаусте» – не случаен», – утверждает автор. Немецкий язык Пастернак знал очень хорошо, перевод тщательно выверял. «Это был его счет к самому себе, – говорит Юрий Юрченко, – он хотел успеть сказать правду».

Делюсь с Вами своим мнением о прочитанной внимательно мной Вашей книге. <...>

Я знал очень много растоптанных Советской властью творческих судеб, которые достойно себя вели. Я говорю от их лица.

Поэт – это прежде всего состояние души, а не торгаш строками, не человек, продающий строчки. В Русской эмиграции1-й и 2-й волны совсем другие приоритеты, чем в 3-й и 4-й волне еврейской русской эмиграции. <...> В 1-й и 2-й волне Мандельштамы, Цветаевы и даже Горький – это предатели русской идеи, а котируются лишь те, кто прошел весь скорбный путь до конца. Это совсем другие имена и судьбы.

Меня ранее никогда не интересовал Пастернак. Знаю о его биографии лишь из Вашей книги, в которой он предстает, если верить логике событий, трусливым, конъюнктурщиком с еврейскими комплексами, ничтожным человечком, хотя безусловно талантливым.

Могу представить, что всю жизнь лакействуя перед Сталиным, перед смертью его, он действительно зашифровал свое к нему проклятие, вероятно, зная из своих личных источников, что Сталин слаб и уже не жилец, поэтому можно быть трусливо – по-еврейски храбрым зашифровав проклятие, так, что после смерти, может кто и докопается, но это уже будет безопасно. И найдется человек [борзописец, говоря языком Гоголя (зачеркнуто)], который сделает из трусливого «жида» – «героя»! Во славу Сионизма!!

Поверьте, что в Монархической, Дворянской, Казачьей, Православной среде эту книгу воспримут только в этом контексте, оспаривать будет лишь узенький круг поэтов-полу-евреев, с еврейскими комплексами, а глазами Великоросса это иначе прочитаться не может. Если быть честным до конца. В определенном смысле книга эта – социальный заказ, возможно, Вами и неосознанный.

действительный член Российского Дворянского Собрания, монархист

Институт мировой литературы им. А.М. Горького

«Фауст. Акт Пятый». Неизвестная поэма Б.Л. Пастернака

(Москва, творческий клуб «Московский Парнас»)

Б. Пастернак против И. Сталина. Размышления после прочтения книг Ю. Ключникова «Лики русской культуры» и Ю. Юрченко «Зашифрованная поэма. “Фауст”: Б. Пастернак против И. Сталина»

Институт мировой литературы им. А.М. Горького

Прения после доклада Ю.Юрченко "Неизвестная поэма Б.Пастернака"

Вопрос из зала: «Юрий Васильевич, в прессе и в интернете о Вашей книге одни говорят, что это "интересная гипотеза», другие, что это – «сенсационное открытие», «прорыв» и т.д. Как Вы сами думаете, что это – «гипотеза» или "открытие"?.."

Ю.Ю.: «Да, называют книгу по-разному. "Литгазета» назвала ее «фигой в кармане»... Оставим это (как, впрочем, и весь стиль статьи) на совести ее автора, бывшего моего соседа по литинститутскому общежитию... Конечно в книге много деталей, которые можно назвать «гипотетическими": объясняя для себя то или иное расхождение перевода с текстом оригинала, я высказываю свои догадки, свою версию, мотивировку – зачем Пастернаку понадобилось вводить это слово, или эту фразу в текст перевода, если в оригинале, у Гете, ее нет. Но, повторяю, это толкование деталей. В целом же, конечно, обнаруженная мной поэма Пастернака, созданная на основе Пятого акта трагедии Гете, не гипотеза, но – реальность, факт, с которым отныне науке, литературоведению, придется считаться, нравится это отдельным пастернаковедам, или нет... У этой драматической поэмы Пастернака (я условно называю ее "Акт Пятый") гораздо больше оснований на то, чтобы она могла быть представлена публике как отдельное, самостоятельное – независимое от всего текста трагедии Гете – произведение, чем, скажем, у пушкинского перевода 4-й сцены 1-го акта трагедии Вильсона "Чумной город», известном как «Пир во время чумы». Я об этом пишу подробнее в книге...

Ежеквартальный журнал Фонда "Пушкинская библиотека"

Всем, кто любит книгу, – о том, что стоит сегодня читать

«"Фауст": Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма.»

Книга Ю.Юрченко вышла в год 120-летия Б.Л.Пастернака, хотя могла появиться еще двадцать три года назад – на пике антисталинских разоблачений. Именно тогда автор обнаружил в пастернаковском переводе «Фауста» неожиданные, никем не замеченные аллюзии. Юрченко поделился своим открытием с коллегами-филологами, но публиковать не стал: он поэт, а литературоведческими сенсациями пускай занимаются литературоведы. Время шло, о Пастернаке, писали, говорили, снимали документальные фильмы и издавали книги – а тот тайный диалог Поэта с Тираном, который увидел Юрченко во второй части «Фауста», так и оставался тайным. Бытовало мнение, что Пастернак искренне соучаствовал в создании мифа о Сталине, а в сокрушении и разоблачении этого мифа он участия не принимал. Желанием восстановить историческую справедливость и продиктована эта книга – автор совершенно убежден, что в пятом акте второй части гетевской трагедии можно прочитать истинное отношение Пастернака к вождю.

Всем интересующимся биографией Пастернака известны его исключительные отношения с властью. Сталин вполне благосклонно разговаривает с поэтом по телефону, называет «небожителем» и, в общем, не трогает – дает ему возможность не только спокойно зарабатывать переводами, но и содержать на гонорары семьи своих репрессированных друзей. Поскольку собственные стихи Пастернака в те годы не издавались, работа эта становятся для поэта не только заработком, но и средством лирического выражения: Юрченко доказывает, что знаменитый перевод Пастернака стихотворения Н.Бараташвили «Мерани» – это не плохой перевод, как многие считают, а… вообще не перевод. Пастернак пишет «Мерани» как собственное стихотворение, из которого можно догадаться о «тайном замысле», о том, что поэт готовит какой-то очень важный для себя и рискованный поступок. Этот поступок, по мнению автора книги, и есть новая версия образа гетевского героя – зашифрованный портрет Сталина, бездушного «адского строителя», каким предстает Фауст в конце трагедии.

Можно принимать или не принимать позицию и доводы Ю.Юрченко, возражать против перегруженности текста подробными экскурсами в партийные перипетии, но нельзя не согласиться, что книга представляет цельную систему доказательств, основанных на биографическом, лингвистическом, историческом, поэтическом анализе произведений Пастернака. Вполне естественно, что «тайный замысел» поэта много лет спустя услышал именно поэт, который не понаслышке знает природу творчества.

Книга Юрченко написана для конкретного читателя, который любит Пастернака, знает кое-что о его жизни и готов, вместе с автором, пуститься в увлекательное исследование. Написано эссе непринужденным, ярким слогом и оформлено впервые опубликованными рисунками А.И.Базлакова, фотографиями и иллюстрациями из газет прошлого века. Несколько отпугивает оформление обложки, сделанное по коммерческим стандартам – тем более стоит ее открыть, чтобы отвлечься от инфернальной картинки!

Позвольте выразить Вам глубокую признательность за Вашу книгу о переводе гетевского «Фауста» Б. Пастернаком. Ясность Вашей мысли и четкость ее изложения настолько убедительны, что предлагаемая Вами к профессиональному обсуждению идея сразу становится научным фактом. То, что Вам удалось обнаружить поэтическую тайнопись в виде Пятого акта перевода «Фауста» является открытием в горизонте русской поэзии ХХ века, а также русской литературы в целом. В некотором роде Вы спасли – и вернули! – имя Б. Пастернака на поэтический Парнас, поскольку публикации последних лет граничат с уничижающим «раздеванием» – как «разоблачением» – личной как сокровенной и поэтической как художнической жизни поэта. Имя Б. Пастернака как поэта стала затягивать тина обывательских трактовок, что грозило русской литературе потерей его творчества в горизонте оригинальных и – нравственных! – художественных откровений.

Будучи специалистом по Шекспиру, я наблюдала эту ситуацию в сфере шекспировских переводов Б. Пастернака – и ужасалась! Сколь глуха оказалась сегодняшняя современность к его трагическим дерзаниям Духа, запечатленным – как редко где! – в собеседовании с великими предшественниками, среди которых – как Вы в этом правы! – Шекспир, Гете, Бараташвили. Ваше открытие с Пятым актом «Фауста» действительно великая удача! И Ваше понимание, Ваша трактовка, где острота Вашего взгляда все время осекается о дерзновение пастернаковского решения, бесспорно, созвучны авторскому глубинному размышлению.

Русская культура обязана Вам великим примером послушания – как вслушивания – в речь гениального собеседника, в чем Вы оказались безупречным учеником своего Учителя. Как Б. Пастернак припал к живительному роднику мысли Гете и обрел в ней утешЕние и утИшение, так и Вы последовали его примеру. А это ли не лучшее доказательство истинности достигнутого Вами результата.

Будучи поэтом, признаюсь, что каждый из нас – и Вы, как поэт, не сможете не согласиться – ждет собеседника, ждет и чает – в горизонте столетий. Не так ли Шекспир спустя четыреста лет сегодня только начинает говорить с нами на своем языке в горизонте королевского обихода риторической культуры? Гете дождался – Пастернака… Кто следующий на мировом Олимпе?

член Шекспировской комиссии при Президиуме РАН,

соавтор концепции выставки «Мир в 1607 году» (Джеймстаун, США, 2007, раздел «Весь мир – Театр»)

P.S. Хотелось бы в Вашем лице поблагодарить Петербургское издательство «Азбука–Классика» за предпринятое усилие по изданию Вашей книги. Мне пришлось одновременно ознакомиться с еще одной из последних публикаций Издательства – книгой «Ольга. Запретные дневники». Разочарование, которое вызывает эта книга, граничит с восхИщением, которое вызывает Ваша. Естественно, что Ольга Бергольц выступает здесь тенью скрытой жизни великой Анны Ахматовой. И в отличие от тени Отца Гамлета, остается «нема» в том большом метафизическом смысле, в котором могла бы глаголать.

Еще раз спасибо за духовное подвижничество.

"...Одной из черт именно первого цикла [послереволюионного развития лит-ры (1918-нач. 40-х)] была персонификация власти и интимные с ней отношения, наложившие отпечаток на биографию и творчество Пастернака, Мандельштама и Булгакова, а также целого ряда не столь заметных литераторов. Второй чертой была двойственность, двусмысленность этих отношений... <...> Третьей – вытесненность любой экспликации сложных отношений с властью, с господствующей идеологией. Но вытесненное не исчезало – проступало в тексте, по большей части – помимовольно, полуосознанно или неосознанно, что особенно трудно понять сегодняшнему наблюдателю-исследователю: язык для описания социо-психологического и историко-литературного материала сталинского периода истории России ХХ века еще не найден (характерны , на наш взгляд, уже проявившиеся резкое сопротивление и полное неприятие недавней книги Ю.Юрченко «"Фауст": Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма» /СПб., 2010/. Несмотря на излишнюю броскость заглавия, <...> несмотря на неубедительность задвигания романа за спину перевода из «Фауста» и т.п. – нам кажется важной и плодотворной сама попытка показать, как двойственность, многослойность отношения к Сталину и к окружающей действительности, к самому языку времени неумолимо проступает даже в тексте перевода большого поэта).

руководитель научно-методического отдела культурного центра «Булгаковский дом»:

"...В начале была фонетическая находка, некий слуховой образ, с него эта книга и началась, а потом, уже в дальнейшей работе автора с текстом, книга обросла такими находками, таким количеством документов, таким видеорядом – это плакаты, это уникальные рисунки...

Ю.Ю.: Я бился с издательством, они не хотели этих иллюстраций...

...Ну, вот, а с ними лингвистические открытия приобретают другой объем, книга выходит в какой-то другой, в новый жанр... И когда я начинала читать, сначала – да, увлекательно, но потом – по-настоящему начинает болеть сердце... вот эта глыба, которую он, Пастернак, спрятал именно в Фаусте, вот здесь она вышла, как айсберг, и с ней – страдания людей, муки и страдания: здесь у вас и дневники Шаламова, здесь потрясающие находки... Это не просто переводческий и литературный труд – это другое, это значительно больше, шире. Эти документы, эти иллюстрации, этот видеоряд, он продолжает, на ассоциативном уровне, лингвистические находки автора – все эти «бараки», «вышки», «траншеи», «топор»... История с топором – это вообще фантастика. Чекистский топор, фирменный чекистский топор. И, конечно же, очень хорошо показано, как в пастернаковском переводе меняется образ Фауста. У Гете Фауст не был «строителем адским». Он благоустраивает, строит, переселяет, здесь же, волей Пастернака, мы имеем дело с другим Фаустом... Удивительно, что он, все-таки, сумел воплотить, найти форму, высказать, то, что было, что пряталось все время внутри. Но это свойство большого художника. Вспомним Островского «Без вины виноватые», Незнамов: «Я не могу не сказать.» А художник, поэт, найдет эту возможность сказать, даже, когда, кажется, для этого никаких условий нет. Он не может говорить об этом в своих стихах, потому что его расстреляют, – он вкладывает это в перевод трагедии Гете.

Я думаю, то, что сегодня у нас случилось с этой книгой, это один из тех фрагментов, когда поднимаются пласты культуры... Чтение текстов истории, понимание поэтов, их эпохи, дается тем, кто по-настоящему, подвижнически погружен. Вы знаете, Мертвое море: вот так вот взять, разбежаться, прыгнуть – не нырнешь. Выкинет. Чем более насыщен раствор культуры, тем труднее в него погружаться. Тут еще необходима насыщенность раствора жизни человека... <...>

В эту Страстную Неделю нам особенно важно знать, что мы не предаем слово, что мы не предаем добро, нас нельзя победить страхом, даже если мы многие годы в нем, в страхе, и живем, – сегодня мы это понимаем. Спасибо вам за это, Юра."

«Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма

Поэт и царь. В советскую эпоху эту неоднозначную и традиционную для России связку/оппозицию вполне могла бы символизировать пара Пастернак и Сталин. Знаменитый телефонный разговор 1934 года между вождем и поэтом, когда Борис Пастернак сказал Сталину, что хотел бы встретиться с ним, чтобы поговорить о жизни и смерти – лишь один, пусть и знаковый, эпизод в непростой истории взаимоотношений поэзии и власти. Бытует мнение, что Пастернак принимал участие в создании сталинского мифа, воспевал «советского царя» – и при этом не участвовал в разоблачении этого мифа. Поэт и драматург Юрий Юрченко пытается разрушить этот стереотип. Доказательства автор ищет в переводческом наследии Бориса Леонидовича. Точнее, в пастернаковском переводе «Акта пятого» гётевской трагедии «Фауст». «Вполне возможно, что драматическая поэма «Акт пятый», созданная на основе финального акта второй части трагедии И.-В. Гёте «Фауст» – последнее – завещательное – крупное поэтическое произведение Пастернака», – полагает автор литературоведческого изыскания. Сравнивая перевод с немецким оригиналом, привлекая свидетельства сталинской эпохи, Юрий Юрченко пытается «расшифровать» пастернаковский замысел, увидеть в нем нечто большее, чем просто переложение творения великого немца на русский язык. Фауст, согласно такой трактовке, оказывается «зашифрованным» Иосифом Виссарионовичем. А гётевские лемуры – душами гулаговских каторжан. Выглядит эта версия довольно убедительно, но абсолютно бесспорной ее не назовешь. Не исключено, что, создавая это произведение, Пастернак действительно вкладывал в него свое отношение к тирану. Но сознательно ли он шифровал в словах это отношение – вопрос интерпретации. «Диалог “Сталин – Пастернак” длился долго и остался незавершенным, – заключает автор. – Может быть, поэтому Пастернак и молчал об этом. Это был их – незавершенный – диалог».

Программа Международной научной конференции

Шекспировская комиссия при Научном совете «История мировой культуры» РАН,

Государственный институт искусствознания,

Московский государственный гуманитарный университет им. М. А. Шолохова,

Институт фундаментальных и прикладных исследований Московского гуманитарного университета

в Государственном институте искусствознания Министерства культуры РФ

Шекспир и Гёте: Пастернак в контексте эпохи

(Фрагент из работы «"Акт пятый." Драматическая поэма Б.Пастернака, созданная на основе 5-го Акта 2-й части трагедии И-В.Гете "Фауст"»)

Список участников международной конференции «Шекспировские чтения 2010»

Юрченко Юрий Васильевич — докторант Университета Париж-10 (Université Paris Х), Франция.

Более подробно с Программой «Шекспировских чтений 2010» можно ознакомиться на сайте Электронной Энциклопедии "МИР ШЕКСПИРА": http://www.world-shake.ru/ru/news/4135.html

Гости: Юрий КАРА – кинорежиссер, Анатолий КОРОЛЕВ – писатель, Юрий ЮРЧЕНКО – поэт, драматург...

Апокриф. «Остановитесь, Фауст, Вы прекрасны» (эфир 29 марта 2011 года)

В. ЕРОФЕЕВ: ...Юра написал книгу, которую – редкий случай! – я прочитал. Книга очень интересна. Она, конечно, спорная, там есть какие-то натяжки... но смысл такой, что Пастернак при своей ненависти к Советской власти, можно даже сказать, под грузом этой ненависти, в свой перевод «Фауста» вложил все свои антисоветские мыстли. Там и обвинение Сталина, и слова против Сталина, и «Кривой Рог», и какие-то члены Политбюро, и всё там вылезает… Вы это просто взяли и придумали, или это действительно?.. Вам это приснилось, или – там, действительно, все это есть?..

Ю. ЮРЧЕНКО: Перечитывая в Одессе «Фауста», я увидел имя Сталина…

В.Е.: В Одессе перечитать «Фауста», это, наверное, не то, что в Москве…

Ю.Ю.: …Когда я увидел имя Сталина в тексте, то дальше…

Ю.Ю.: Когда на берег к Филемону и Бавкиде выбрасывает гостя, и они ему рассказывают о переменах, которые произошли, они говорят:

- «Железа» у Гете нет, и у Холодковского его нет, Пастернак его вводит, чтобы подчеркнуть..

В.Е.: …Подождите!.. Откуда там «Сталин» появился?..

Ю.Ю.: «…СТАЛИ Нужны до зарезу // Дом ему и наша высь…» И дальше он говорит: «…из железа…», которого в оригинале нет, он вводит его самовольно, переводчики знают, что это такое – да? Он самовольно вводит «железо», чтобы сказать, что «Сталин» («сталь»)там не случайно мелькнул… И когда Сергей Сергеевич Аверинцев увидел эти две строфы…

Ю.Ю.: Да! 51-й – 52-й! Мало того, сейчас я вам скажу… В 44-м, Анна Андреевна Ахматова говорит: «Боря, вам не кажется, что пора написать нового «Фауста»?..

Он отвечает: «Да, вы правы. Я переведу…» Она говорит: «Вы не поняли, я имею в виду – написать». Он говорит: «Нет, Анна Андреевна, я переведу.» Берестов свидетельствует об этом диалоге… Он знал, о чем он говорил. И Пастернак, который писал на своих всех переводах (у него не было другой возможности высказываться долгое время, только в переводах), он писал Ивинской на книге переводов Шандора Петефи: «Оленька, выйди на мгновенье из книжки, сядь в сторонке, и – посмотри на себя…» Он прикрывал…

В.Е.: Подождите, Юра… То, что Вы тут, действительно стали некоторым защитником правосудия против Фауста, это интересно. А теперь дальше. Когда умирает Сталин, Пастернак пишет, как вы знаете, письмо Фадееву, где он говорит, что он так оплакивает Сталина… Ну, понятно, конформистское письмо… Понятно, потому что все ждали, что придет Берия и, значит, вообще всем головы отрубят. Это правильно, всё нормально. Но, с другой стороны, если вы внимательно прочитаете это письмо, то помимо страха, который движет рукой Пастернака, там чувствуется, действительно, и ощущение грандиозности этой фигуры, грандиозности, которая чувствуется еще с начала 30-х годов, ощущается в нем… Так, может, лучше говорить не о «проклятии» Сталина, которое Пастернак еще не сформулировал в своем сознании, а – о двойственном отношении, а вы-то пишите, что он взял уже, проклял и точку поставил…

Ю.Ю.: Нет-нет! Я как раз и говорю, что они были, в чем-то, равны, что это был Тиран, но – гениальный Тиран, и Пастернак за ним это признавал…

В.Е.: …Какую Книгу вы рекомендуете, чтобы помочь нам разобраться в нашей теме?..

Ю.Ю.: Пятый акт «Фауста» Гете в переводе Пастернака, который, как самостоятельное драматическое произведение имеет больше оснований, че «Пир во время чумы», к примеру…

Юрий Юрченко. «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма. СПб., Издательская группа «Азбука-классика», 2010, 256 стр.

«Своим эссе, скорее похожим на яркое детективное литературоведческое расследование, Юрченко разбивает расхожее суждение о том, что Пастернак соучаствовал в создании мифа о Сталине, но не принимал участия в разоблачении этого мифа. Привлекая к стилистическому анализу языковой фон и документы эпохи, немецкий оригинал Гете, другие переводы „Фауста", Юрченко показывает, как в своем переводе акта пятого знаменитой трагедии Пастернак зашифровал ответ Тирану. Это ответ Поэта „строителю адскому", который „достоин без пощады уготованного ада"», — издательская аннотация дает вполне адекватное представление о замысле книги.

Это тот случай, когда частности, подробности интереснее основной концепции. Читать книгу, следить за ходом мысли Юрия Юрченко и увлекательно и познавательно. Но то, что вполне очевидно для исследователя, так и не стало очевидным для меня. Более того, в предположении, что Пастернак и впрямь в 1948 году зашифровал в переводе «Фауста» свое отрицательное отношение к Сталину, мне видится какой-то трагикомический оттенок: ведь так зашифровал, так зашифровал, что столько десятилетий никто не расшифровал, не догадался.

Кроме того, если Фауст — это Сталин, то получается, что Сталин — это Фауст. Или в предыдущих актах он не Сталин, а в пятом уже Сталин? Юрий Юрченко считает, что можно говорить не об обычной переводческой работе, а о драматической поэме Пастернака, созданной на основе пятого акта. «Но допустим, — спрашивает в „Литературной газете" Андрей Воронцов, — что Пастернак всё же изобразил в 5-м акте под видом Фауста Сталина. Тогда почему, скажите на милость, он „против Сталина"? Разве в переводе Пастернака душа Фауста в финале не спасена ангелами? Или его искушение, как и у Гёте, изначально не было „попущено" Богом?» Вообще-то, справедливо спрашивает.

НОВЫЙ МИР / ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ

Полемика с Андреем Василевским, главным редактором журнала "Новый мир"

В прошлом – юбилейном пастернаковском – году издательство «Азбука-классика» выпустило книгу Юрия Юрченко « «Фауст»: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». Отметим один знаменательный факт: этой книгой издательство открыло новую для себя серию «Филология». Речь в книге идет о «тайном диалоге» Поэта с Тираном, который увидел Юрченко во второй части «Фауста».

Книга вызвала живой читательский интерес, критика назвала ее «литературоведческим бестселлером, отзывы – совершенно противоположные (от «фиги в кармане» до – «сенсационного открытия») на нее были опубликованы во многих периодических изданиях, свое мнение о книге высказали такие деятели науки и культуры, как **Мариэтта

Чудакова, Виктор Ерофеев, д-р философии С.А.Есенькин, французский ученый-филолог Мишель Окутюрье, поэт, переводчик, издатель Вальдемар Вебер** (Германия) и многие другие… На нее ссылаются авторы вновь изданных литературоведческих книг, она явилась поводом для докладов на недавно прошедших Пастернаковских и Шекспировских чтениях…

Споры, вызванные выходом этой книги, не только не утихают, но, напротив, кажется, только набирают силу…

Поводом для нашей публикации явился отзыв на книгу Юрия Юрченко главного редактора журнала «Новый мир», помещенный им в своей авторской колонке «Книжная полка Андрея Василевского» (Н.М., № 12, дек. 2010), а точнее, ответ на этот отзыв, присланный нам поэтом, критиком и эссеистом Александром Карпенко.

Мы публикуем оба материала: в качестве цитаты – рецензию А.Василевского, и «ответ» на нее А.Карпенко. Кроме того, мы решили, что здесь же будет уместно ознакомить читателя с присланным нам мнением о вызывающей споры книге доктора филологических наук С.А.Макуренковой.

«В предположении, что Пастернак и впрямь в 1948 году зашифровал в переводе «Фауста» свое отрицательное отношение к Сталину, мне видится какой-то трагикомический оттенок: ведь так зашифровал, так зашифровал, что столько десятилетий никто не расшифровал, не догадался». (А.Василевский).

Мне кажется, Пастернак не «шифровался» – он, как хороший поэт, специально допустил подтекст, второй план. А, согласно принципу «третьей стороны медали», подтекст в итоге вышел на первый план, в прочтении Юрия Юрченко. Вообще, на то она и классика, чтобы потомки вычитывали в произведениях своих предшественников, то, что до поры было скрыто временем. А иногда – даже сверх того. «Во мне, а не в писаниях Монтеня, находится то, что я в них вычитываю», – признался однажды Паскаль. Пастернак заложил этот подтекст, и потом ему было уже безразлично, прочтут или не прочтут. И, если прочтут, то когда. Свою миссию художника он выполнил.

«Кроме того, если Фауст — это Сталин, то получается, что Сталин — это Фауст. Или в предыдущих актах он не Сталин, а в пятом уже Сталин?», – вопрошает Андрей Василевский.

Я думаю, Пастернаку в какой-то момент показались схожими судьбы Фауста и Сталина. «Жизнь подражает искусству», как остроумно заметил Оскар Уайльд. Мы можем только догадываться, в каком акте своей жизни Иосиф Джугашвили стал Сталиным. Он ведь был одно время даже подающим надежды поэтом! Одно несомненно: Сталина роднит с образом Фауста договор с дьяволом. Вследствие такого договора, жизнь этих двух знаменитых персонажей мировой истории и литературы коренным образом изменилась. В то же время, конечно, нет никаких оснований говорить об их полном тождестве! Об их идентичности. И Пастернаку, как никому другому, наверняка были известны обе стороны личности Сталина: вождь ведь не просто «приметил» талант Пастернака, но и выдвинул его на первые роли в писательском сообществе, что было совсем нетривиально в эпоху засилия пролетарской литературы и соцреализма. Положительно, у тирана был отменный вкус. Он приглашает к себе на дачу действительно лучших на тот момент русских поэтов! Он поворачивается к поэту Пастернаку «человеческой» стороной. И как же сложно было интеллигенту до мозга костей, каким, без сомнения, был Пастернак, «задушить» в себе эти проблески человеческого начала в Сталине и не попытаться ответить на них взаимностью. Обычно мы стараемся относиться к людям так же, как они относятся к нам. Так стоит ли удивляться тому, что у многочисленных жертв репрессий и у поэта Пастернака было к Сталину неодинаковое отношение?

«Тогда почему, скажите на милость, он „против Сталина"? – Андрей Василевский цитирует обозревателя «Литгазеты» Андрея Воронцова.

Наверное, это мы, с высоты времени, «против» Сталина. И неуклюже пытаемся приписать такое же отношение и Пастернаку, хотим найти в нём своего единомышленника. Хотя, справедливости ради, должен заметить, что моё личное отношение к Сталину ближе к пастернаковскому, нежели к отношению общества «Мемориал». И это тоже биографически вполне объяснимо. В годы репрессий никто их моих близких родственников, к счастью, от «культа личности» не пострадал.

ГЁТЕ КАК АКТУАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

(На выход книги Юрия Юрченко «"Фауст": Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма»(С-Пб, Азбука-классика, 2010)

Нельзя не признать, наша национальная культурная традиция располагает приобщённостью к некоему субстрату знания – или мудрости, – которое врывается в неё до определённой степени нежданно-негаданно, да вообщем-то и непрошено. Так, буквально в последние месяцы мы стали свидетелями появления на музыкальном горизонте отечественной культуры фигуры Теппера фон Фергюсона, немецкого композитора польского происхождения, мецената и негоцианта, состоявшего в позднем ученичестве у Моцарта, что сделало его очевидцем трагедии последних дней своего кумира и Учителя. Исполнение музыки Т. фон Фергюсона, его концертов, симфонии, сонат, прелюдий стало своего рода открытием московского музыкального сезона 2009/2010 гг. Музыка неизвестного автора покорила глубиной, насыщенностью, выразительностью. В ней нет абсолютности дерзаний гения, но она держит общий высокий строй музыки позднего барокко.

И, главное, даёт приобщиться музыкальной эстетике, внутри которой складывался вкус юного Пушкина – ведь Фергюсон, получив после смерти Моцарта приглашение от русского двора, приехал в Россию. И стал наставником лицеистов. Его имя часто звучит в их воспоминаниях – они любили воскресные музицирования в его доме, который и по сей день стоит в первой линии особняков от Екатерининского Дворца в Царском Селе. На доме вывеска, свидетельствующая о долгой жизни благодарной памяти его новых соотечественников.

А.С.Пушкин вернул долг этому забавному милому человеку, самозабвенно любившему своих учеников: возможно, более всего-то и любившему Моцарта да лицеистов! А потому «маленькая трагедия» «Моцарт и Сальери» выросла до национального эпоса – А.С.Пушкин дерзновенно повторил эскападу гениального предшественника. Его «Волшебной флейтой» стал дуэльный картель, собственноручно составленный как записанный рукой Моцарта «Requiem»

Помимо магической приобщённости к великой фигуре Моцарта, мы имеем, благодаря А.С.Пушкину, приобщение и к ряду других весьма загадочных в своей таинственной одарённости личностей. Так, скрытая жизнь маски Шекспира открывается в первом упоминании в русской культуре имени его современника Джона Донна. Немецкая культура входит в отечественный обиход – в отличие от В.А.Жуковского со всей очевидной реальностью романтической немецкой баллады – образом Фауста.

Академическая справка к короткому отрывку, который сегодня непростительно именуется «Сцена из «Фауста», гласит, что в первой – прижизненной! – публикации в «Московском вестнике» №9 за 1828 г. он был назван автором «Новая сцена между Фаустом и Мефистофелем». В действительности «это не является ни переводом, ни даже подражанием Фаусту «Гёте» : здесь Пушкин совершенно самостоятельно трактует образы Фауста и Мефистофеля» (А.С.Пушкин, Сочинения, М.,1949 ).

«Мне скучно, бес», – начальная фраза пушкинской зарисовки развенчивает многовековые страдания немецкой – да и европейской – рефлексии по поводу гордыни знания как учёности. Знание здесь чистая случайность – как повод к, наклонение к … Но вот к чему? В отличие от сорокалетнего гётевского бдения над загадкой Фауста, А.С.Пушкин искромётно разрешает эту проблему в поэтическом турнире из чуть более двадцати реплик.

«Если скучно мне, то пусть и вам будет невесело», – вот она, незамысловатая формула обывательского обихода. И учёность здесь ни при чём.

Двадцатый век придаёт ироничной игре метафизических размышлений мощь техногенных энергий – и цивилизация стыдливо отступает. Над дымом эпохальных экспериментов встаёт образ Филимона и Бавкиды – благочестивой четы стариков, венчающих деятельность фаустовой воли, повелевающей стереть их с лица земли во имя светлого строительства будущих каналов, призванных осчастливить человечество.

Что это – творение иступлённого ума или порождение пресыщенного рассудка? Гёте расторгает оковы условностей. Орест Сомов в 1823 г. пишет: «Фауст – род ярмарочной фарсы». А.И.Тургенев в 1823 г. глухо отзывается о «не всё постигшем гении Гёте–Мефистофеля…». В.Белинский именует вторую часть «Фауста «аллегорико-символической галиматьёй» и отмечает «хаос умственный». Для И.С.Тургенева единственный положительный герой «Фауста» – Мефистофель, который более всего «страшен своей ежедневностью». Русский символизм деятельность Фауста по строительству каналов в финале поэмы иначе как «канализаторством» не называет. С.Соловьёв, вслед за К.Бальмонтом, отмечает: «В 5-ом действии Фауст предаётся деятельности, которую считает полезной для человечества. Он осушил часть моря, провёл канализацию».

Но времена меняются. В 1922 г. Борис Пастернак восторженно работает над переводом ранней неоконченной поэмы Гёте «Тайны» (1785) с её мистической символикой. В 1936 г. В.М.Жирмунский пишет о «завершении земного пути «Фауста» картиной деятельного участия героя в строительстве свободной и счастливой жизни «миллионов».

Надо отдать должное школе немецкого романтизма – выпестованная в её недрах поэтическая интуиция щедро одарила европейскую культуру. Однако воспользовавшийся этим опытом провидец оказался слеп: и пошли бесконечные разговоры о гётевском филистерстве, которому все, касавшиеся вопроса, искали разной силы и степени оправдания и извинения.

Следуя за пушкинской мыслью, русская культура устами Б.Пастернака сказала, что у преступления против человечности оправдания нет. В своём переводе пятого акта второй части гётевского «Фауста», опубликованном в 1953 г., поэт подвёл черту под преступлениями века. Современники с этой задачей не справились и по сей день...

Поэтическое слово – тихое оно или громкое? ХХ век прошел в спорах о том, что чем громче, тем доходчивее. Однако, как известно, Дух дышит там, где хочет – пастернаковское слово русская культура не расслышала. Поэт попытался ещё раз объясниться – роман «доктор Живаго» тому порукой. Но и на этот раз не удалось донести твёрдую, но не громкую мысль: смысл романа растворился в общей проблематике творчества.

Среди наших современников нашёлся сегодня человек, который услышал. Так Поэт слышит Поэта. Книга Юрия Юрченко ««Фауст»: Пастернак против Сталина Зашифрованная поэма» написана в древнем жанре апологии: это защита Поэта и Поэзии. Имя Пастернака им выхвачено из мелкотемья лихолетья – и спасено. Это опыт духовного подвижничества.

Ясность мысли и чёткость изложения настолько убедительны, что предлагаемая Ю.Юрченко к профессиональному обсуждению идея сразу становится научным фактом. То, что ему удалось обнаружить поэтическую тайнопись в пятом акте перевода «Фауста», является открытием в горизонте русской поэзии ХХ века, и, более того, русской литературы в целом.

В определённом смысле Ю.Юрченко спас – и вернул! – имя Б.Пастернака на поэтический Парнас, поскольку публикации последних лет граничили с уничижающим «разоблачением» личной – как сокровенной – и поэтической – как художнической – жизни поэта. Поэтическое имя Б.Пастернака стала затягивать тина обывательских трактовок, что грозило русской литературе потерей его творчества в горизонте оригинальных – и нравственных! – художественных откровений.

Эта ситуация наиболее остро явила себя в сфере шекспировских переводов Б.Пастернака. Сколь глуха оказалась сегодняшняя современность к его трагическим дерзаниям Духа, запечатленным – как редко где! – в собеседовании с великими предшественниками, среди которых Шекспир, Гёте, Бараташвили и др.

Открытие Юрия Юрченко, согласно которому в корпус пастернаковских текстов вводится пятый акт «Фауста» с пометой «Из Гёте», это действительно великая удача!. Какой трагический путь прошёл Б.Пастернак от раннего перевода гётевской поэмы «Тайны» до откровения финала «Фауста» в 1953 г!

Острота взгляда Ю.Юрченко, на протяжении всей книги осекающегося о дерзновенность пастернаковского решения, подсказанного и поддержанного Анной Ахматовой, бесспорно, созвучна глубинам искания русского духа.

Русская культура обязана Ю.Юрченко великим примером послушания – как вслушивания – в речь гениального собеседника. В этом он оказался безупречным Учеником своего Учителя : Пастернак парадоксальным образом обрёл в мысли Гете утешение и утишиния, Ю.Юрченко последовал его примеру. А это ли не лучшее доказательство истинности достигнутого результата?

Всякий поэт ждёт своего собеседника в горизонте вечности. Не так ли Шекспир спустя четыреста лет сегодня начинает говорить с нами на королевском языке риторического обихода? Гёте тоже дождался – Пастернака… Кто следующий на мировом Олимпе?

Книга Ю.Юрченко только что вышла из печати – она пахнет типографской краской. А его идеи уже живут своей жизнью. Артист Московской государственной филармонии Владимир Завьялов выпустил диск – плод многолетних размышлений над русской литературой. Тема «Русский чёрт или Le Diable a la Russe» открывается повестью Титова, тайно записанной со слов А.С.Пушкина, «Уединенный домик на Васильевском»; затем Достоевский, разговор Ивана Карамазова с чёртом; ранний рассказ Чехова о бесе… А дальше – Б. Пастернак, Акт Пятый (из Гёте).

Всё свершается на кругах своя: зло велико, но добро незримо торжествует. Как тут не вспомнить светлые строчки А.С.Пушкина:

член Шекспировской комиссии при Президиуме РАН

Известный поэт, драматург, актер Юрий Юрченко, постоянный участник русско-грузинского поэтического фестиваля, ежегодно проходящего в Грузии, выступил в качестве литературоведа и буквально взорвал научный (и не только!) мир своей сенсационной книгой «Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». Это глубокое литературоведческое исследование, в котором автор анализирует перевод Акта пятого трагедии Гете «Фауст», с привлечением исторических документов эпохи, немецкого оригинала Гете, других переводов знаменитого произведения.

«Формально книга началась недавно, а на самом деле – ей двадцать с лишним лет…, – рассказывал Юрий Юрченко.- Этой книги не было бы без такого выдающегося, за все представимые рамки выходящего предприятия, как международный поэтический фестиваль, который устраивает Грузия. Руководитель фестиваля, Николай Николаевич Свентицкий, – просто невероятный человек! Каким образом он все устраивает и организовывает – это удивительно! Я был приглашен от Франции на этот фестиваль, который проходил уже в третий раз. Десять дней в Григолети, на берегу Черного моря мы прожили в таком раю! И как-то ночью, после всех поэтических споров, разговоров и деклараций, мы беседовали с немецким здателем и литератором Вальдемаром Вебером о Пастернаке, о том, какое это неизученное море… И я вспомнил историю с переводом финала. Какое же великое дело этот фестиваль! Как важно, что мы все там встретились. И после фестиваля все что-то начали, и я вот, видите, бросился писать совершенно для меня неожиданную книгу, литературоведческую…»

В прошлом году, на IV русско-грузинском поэтическом фестивале, организованном Международным культурно-просветительским Союзом «Русский клуб», состоялась презентация этой необычной книги. Кстати, она посвящена памяти замечательного грузинского литературоведа Гии Маргвелашвили.

Сенсационность книги, прежде всего, в том, что Юрий Юрченко опроверг бытующее мнение о Пастернаке как о политическом конформисте, чуть ли не сталинисте. Ведь Пастернак первым из знаменитостей воспел Сталина в стихах, посвятил ему восторженные строки. Наталья Иванова в своей публикации на страницах журнала «Знамя» (2001, №10) «Собеседник рощ» и вождь» пишет: «Н.Я. Мандельштам полагала, что в 1937 году «Борис Леонидович еще бредил Сталиным... После войны сталинский образ у Пастернака кончился». Еще одно свидетельство принадлежит Андрею Вознесенскому — он не забыл сказанные ему Пастернаком слова о Сталине: «Я не раз обращался к нему, и он всегда выполнял мои просьбы». И еще: «Сталина он называл «гигантом дохристианской эры» («Мне 14 лет» – «Воспоминания о Борисе Пастернаке», М., 1993)». По мнению Н. Ивановой, «Что очевидно – Пастернак искренне соучаствовал в создании легенды, мифа о Сталине. А в сокрушении и разоблачении этого мифа он участия не принимал».

Именно с этим утверждением не согласен Ю. Юрченко – он приходит к другому выводу, что в переводе «Фауста» как раз и происходит сокрушение и разоблачение мифа о Сталине. В своей книге Ю. Юрченко обращается к образу доктора Фауста, которого сближает со Сталиным договор с дьяволом, размышляет о том, какие «знаменитый чародей» претерпел метаморфозы, начиная с XVI века, когда, собственно, он и стал героем легенд, сравнивает Фауста Гете с героем пастернаковского перевода: «Если у Гете (…) в сценах с Филемоном и Бавкидой Фауст действительно не выходит за рамки недовольства и все происшедшее в дальнейшем – трагическая случайность, спровоцированная Мефистофелем, то у Пастернака здесь – рассчитанное, осознанное убийство. Заговор. И ни о каком «одержимом искателе истины, справедливости и счастья» здесь уже говорить не приходится. Фауста-творца вдруг вытесняет фигура Фауста-тирана, не терпящего ничего «против». Причем фигура очень знакомая…» Юрий Юрченко расшифровывает следующие строки перевода Пастернака:

Каждое слово этого поэтического перевода тщательно, скрупулезно анализируется – с привлечением документов эпохи. Бедной братии батрацкой сколько погубил канал – за этими словами, по мнению автора, стоят вполне конкретные реалии сталинской эпохи. «Пастернак свидетельствует о сотнях тысяч, если не о миллионах загубленных крестьянских жизней…» – считает Ю. Юрченко. «Величайший архитектор всех времен и народов», при котором возводятся огромные сооружения и которого сравнивают с Петром I, на деле оказывается «злым», «строителем адским». «Так кто же взорвал храм Христа Спасителя – Сталин – гениальный строитель коммунизма или Фауст – Злой Строитель адский?» – вопрошает автор. Кстати, у Гете Фауст не был «строителем адским». Таковым он становится по воле Бориса Леонидовича. Лингвостилистическое исследование текста перевода Пастернака позволяет Юрию Юрченко найти прямые аллюзии с современностью, с суровыми временами политических репрессий. Даже выражение «до зарезу», которого нет в оригинале, намекает на кровавую «деятельность» большевиков. «Вслушайтесь, ведь это старики Филемон и Бавкида кричат нам вместе с соратниками Кобы по революционной борьбе: «Стали нужны до зарезу дом ему и наша высь» – пишет автор.

Вокруг книги, ее концепции, которую одни называют открытием, другие – гипотезой, третьи – «фигой в кармане», возникла горячая полемика. Не все согласны с тем, что Б. Пастернак выступает именно против Сталина. «А как же тогда, в этом контексте, воспринимать все стихи Пастернака о И. Сталине и роман «Доктор Живаго»? Или, может быть, писатель маскируется в своем творчестве и раскрылся только в «Фаусте»?» – задается вопросом Б. Одинцов в своем эссе «Пастернак против Сталина? Размышления после прочтения книг Ю. Ключникова («Лики русской культуры») и Ю. Юрченко («Фауст»: Б. Пастернак против И. Сталина. Зашифрованная поэма»).

Ответ на этот вопрос содержится, пожалуй, в оценках М. Чудаковой и А. Карпенко: «…Как отметила Мариэтта Чудакова, длительное утаивание и подавление определенных мыслей не проходит для человека даром: оно может выскочить в любой момент, и в этом плане «агентурное» шифрование Пастернака очень даже понятно с точки зрения психологии. Поэт может быть слеп. Поэт может терпеть тирана во имя любви к своим близким. Но любить тирана большой поэт не может: это противоречило бы самой природе творчества, основанной на свободном волеизъявлении… Скажу страшную, непостижимую вещь: мне кажется, что Пастернак Сталина и любил, и ненавидел. И, наверное, эти чувства вряд ли были одновременны: правление Сталина затянулось почти на тридцать лет!» (А. Карпенко. Тайнопись пастернаковского перевода «Фауста»: Юрченко против Сталина. www.poliinform.ru) Но вопрос в том, идет ли речь о «выскакивании», о подсознательном, или о сознательном выборе… Ю. Юрченко настаивает именно на сознательном выборе, на антисталинских размышлениях поэта, его завуалированных посланиях и шифрах.

В книге много других удивительных открытий. Так, в переводе Акта пятого «Фауста» автор усматривает и поэтический диалог «Пастернак-Шаламов». В сценах Мефистофеля с «душами умерших» – в сценах, представляющих собой наброски, эскизы к этим – возможным – будущим сценам в романе («Доктор Живаго» – И. Б.) неизбежно и неотвратимо встает образ Шаламова, слышится шаламовское прерывистое, хриплое дыхание».

Некоторые склонны считать исследование Юрия Юрченко сугубо «поэтическим». «Этот язык в книге такой, особенный, именно, в фонетической части, выходит на первое место, это же выдало поэта сразу, поэта, особенно такого – поэта-исследователя: «стали» – «Сталин» и – зацепило, все, тут и Хайдеггера можно вспомнить, который говорил, что главное не сказать что-то, а дать языку сказаться через себя», – считает литературный критик, культуролог Александр Люсый (участник полемики на радио «Культура»). Такого же мнения А. Карпенко: «… Произошло самое удивительное: поэт Юрченко расслышал поэта Пастернака…»

И, тем не менее, книга Ю. Юрченко, без всяких скидок, – литературоведческое исследование, научный труд, написанный живым, увлекательным языком. Он читается на одном дыхании. «То, что Вам удалось обнаружить поэтическую тайнопись в пятом акте перевода «Фауста», является открытием в горизонте русской поэзии ХХ века, и, более того, русской литературы в целом. В определенном смысле Вы спасли – и вернули! – имя Б.Пастернака на поэтический Парнас, поскольку публикации последних лет граничили с уничижающим «разоблачением» личной – как сокровенной – и поэтической – как художнической – жизни поэта. Поэтическое имя Б.Пастернака стала затягивать тина обывательских трактовок, что грозило русской литературе потерей его творчества в горизонте оригинальных – и нравственных! – художественных откровений» – пишет доктор филологических наук Светлана Макуренкова (из письма автору).

Еженедельная независимая газета РУССКАЯ ГЕРМАНИЯ, № 23 (июнь), 2011

В начале июня 1831 года Иоганн Вольфганг Гёте (Johann Wolfgang von Goethe) заколол в папку, переплёл и запечатал своей печатью с утренней звездой, как это он делал всегда по окончании работы, последние страницы второй части трагедии «Фауст» ("Faust"). Задуманная за 60 лет до этого и завершенная за девять месяцев до смерти автора, трагедия вот уже 180 лет живёт своей собственной, в том числе и «русской» жизнью.

Весной 1826 года на большом приёме в доме Гёте появились два русских графа (имена их не установлены). Собравшиеся начали задавать гостям из России бестактные, как пишет биограф Гёте, немецкий писатель Эмиль Людвиг (Emil Ludwig, 1881-1948), вопросы относительно крепостного права и политических коллизий на их родине (дело было вскоре после событий на Сенатской площади в Петербурге). Один из русских графов раздражается и отвечает с колкостью: «Да, я согласен с Байроном, что Гёте нигде так плохо не понимают, как в Германии!». А на следующий день на прогулке русский граф, лично знакомый с Джорджем Байроном, рассказал Гете о восхищении, с которым Байрон относится к его творчеству, о борьбе передового русского дворянства с косностью и мракобесием.

- Многие из мыслей, которыми мы сейчас обменялись, будут содержаться во второй части «Фауста», – сказал на прощание Гёте.

И в описании сверкающего образа Эвфориона, сына Фауста и Елены, появляются строки: "Но легкой удачи/Я знать не хочу:/В борьбе, не иначе,/ Утехи ищу!"

«Я из переводческого возраста давно вышел, но обстоятельства в последнее время складывались неблагоприятно», – писал 20 мая 1947 года Борис Пастернак в одном из писем. Подходили к концу денежные ресурсы, и надо было снова браться за переводы. Первая часть «Фауста», 4700 рифмованных строк, были переведены за шесть месяцев, с августа 1947 по февраль 1948 года. «На первом плане стояла задача сделать этот перевод фактом русской литературы, сделать русского Фауста». Так оценивает задачу сын поэта, Евгений Пастернак, в своей книге «Борис Пастернак. Материалы к биографии» (Москва, Советский писатель. 1989). Сам же переводчик считает, что «многое из сильнейшего у Лермонтова, Тютчева, и Блока пошло именно отсюда. Меня удивляет, как могла Брюсова и Фета (в их переводах Фауста) миновать эта преемственность. Фауст по-русски может удаваться невольно, импульсивно».

В это время в апрельском номере журнала «Октябрь» за 1948 год появилась разгромная статья о том, что творчество Пастернака «нанесло серьёзный ущерб советской поэзии». Уже отпечатанный тираж «Избранного» Бориса Пастернака не поступил в продажу и был уничтожен. И всё же поэт продолжает, как он сам пишет, «с бешенной торопливостью» работать над переводом первой части «Фауста», чтобы «заработать возможность и право продолжать и, может быть, закончить зимою роман...». Речь идет, конечно, о романе «Доктор Живаго».

9 октября 1949 года КГБ арестовывает Ольгу Ивинскую. Его самого вызывают в Московский комитет госбезопасности. В этой обстановке продолжается работа над переводом «Фауста». Он был опубликован в 1953 году и дал средства для завершения «Доктора Живаго».

О том, что пастернаковский Фауст лишь отдаленно напоминает оригинал, говорили и писали многие. Сам Пастернак во время работы над корректурами перевода признавался, что хочет «родить на свет такого Фауста, который был бы мыслим и представим ... в моём собственном нынешнем суждении и ощущении...».

Что имелось в виду, объясняет, например, книга Юрия Юрченко «Фауст: Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». Юрченко считает перевод Бориса Пастернака собственной драматической поэмой поэта, спрятанной под заглавием «Фауст». Ему представляется, что в тексте гетевско-пастернаковского «Акта пятого» присутствуют стихи Шаламова из «Колымских тетрадей», а далее – и того пуще: реакция Пастернака на вывоз победителями произведений искусства из Европейских музеев. Да и вообще, по мнению Юрия Юрченко, это – ответ «строителю адскому», который «достоин без пощады уготованного ада».

С последним, наверное, согласятся многие. Вот только нет возможности спросить у самого Гёте, что думает он о таком использовании его произведения.

(Полностью статья находится по адр.: http://www.rg-rb.de/index.php?option=com_rg&task=item&id=1230

Эта же статья опубликована на сайте «RUSSIKA.RU» ("Энциклопедический фонд России"

«...Иногда в жизни большого поэта случается так, что тени героев прошлого накладываются на современную жизнь, и достаточно рассказать о "делах давно минувших дней», чтобы выразить себя в настоящем. Казалось бы, зачем Пастернаку переписывать Шекспира? Но писатель, рассказывая о своём видении литературного произведения, выступает, прежде всего, как читатель. Писатель и читатель объединяются в одном цельном ощущении. Почему он так хорошо почувствовал Гамлета? Именно тогда, в первые послевоенные годы? Потому что начиналась новая эпоха закручивания гаек и великого одиночества поэта в современном мире. Пастернак пишет о Гамлете, но зеркально подразумевает себя в своём герое. И это иносказание работает сильнее, чем если бы он писал впрямую о самом себе. Чуть позже этот же приём блистательно использует Булат Окуджава в «Молитве Франсуа Вийона».

Недавно был большой спор о Пастернаке, спровоцированный книгой Юрия Юрченко «Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма». И, вспоминая о стихотворении Бориса Пастернака «Гамлет», мы понимаем: поэт МОГ «зашифровать» Сталина в образе Фауста. Мог, потому что он раньше уже это делал. Он использовал образ литературного персонажа для передачи современных коллизий. Этот приём был в его творческом арсенале и активно им использовался! Более того: он оказался и плодотворным, и целесообразным, когда свирепствовала советская цензура!

В чём разница между актёром, играющим Гамлета, и самим Гамлетом? В том, что актёр может выйти из своей роли, а Гамлет – нет. Актёр, играющий Христа, может выйти из роли, а сам Христос – нет. И Борис Пастернак, пусть он не Бог, а только лучший русский поэт середины 20-го века, тоже не может выйти из роли Пастернака! В этом и заключается, на мой взгляд, «карманный театр» человека и поэта."

Книга Юрия Юрченко «"Фауст": Пастернак против Сталина. Зашифрованная поэма» парадоксальна. Первый ее парадокс на поверхности и потому не слишком бросается в глаза. Это — трагикомический парадокс. Ибо жанр расшифровки эзопова языка писателя нельзя сказать, чтобы так уж почетен и почтенен. У этого жанра скверная репутация. Довольно давняя, специфически российская. Допустим, Иван Киреевский издает журнал «Европеец», а некий критик в мгновение ока отправляет анализ передовой статьи шефу жандармов Бенкендорфу: обратите внимание на то, что у нас протаскивается в печать. В передовой статье нового журнала «Европеец» Иван Киреевский проповедует революцию! Подставьте в его статью вместо слова «разум» эту самую «революцию», и что получится?

Достигает расцвета этот жанр как раз в советское, специально сталинское время. Поэт Борис Корнилов пишет стихотворение про елочку. Есенинское, надрывное. Ни завета здесь, ни закона. Нет у меня ни друзей, ни жены. Молодость втоптана в землю по самый корень, как эта елка в лесу. Критик Лесючевский тут же выдает на-гора интерпретацию: «лес», «мир темный и пустой» — советская жизнь, а «елка» — недобитые троцкисты. Борис Корнилов получает по полной.

Мефистофель является Гете в образе Сталина. Карикатура из немецкого журнала. 1948

Юрченко в конце книги удивленно пишет: «Как это никто не заметил прямых намеков на сталинский террор в пятом акте второй части „Фауста“, переведенной Пастернаком?» В самом деле, подставьте вместо слова «Фауст» в пятом акте второй части одноименной трагедии Гете в переводе Пастернака слово «Сталин» — это ж... антисоветчина чистой воды!

А давайте представим себе: кто-то все-таки заметил, что Фауст второй части — Сталин; что фаустианское строительство каналов — сталинские концлагеря; что Филемон и Бавкида, убитые подручными Мефистофеля по поручению Фауста, — это Ленин и Крупская; что лемуры, роющие могилу ослепшему Фаусту, — это чекисты и замученные чекистами зэки; что подчиненные Мефистофелю черти, «князья прямого и кривого рога», — это лично товарищи Хрущев и Каганович; что флибустьеры, которых Фауст и Мефистофель готовят для морских грабежей, — это предназначенные для пиратских акций флотилии Сталина... Кажется, все расшифрованные Юрченко факты изложены.

Кое-где, конечно, возможны варианты: например, можно предположить, что Филемон и Бавкида — это Зиновьев и Каменев, а их «хижина на морском пустыре» — это Ленинград, оплот последней, довольно мощной антисталинской оппозиции. А уничтожение Филемона и Бавкиды — это разгром этой самой оппозиции. Нет, наверное, Филемон и Бавкида — это Киров и Мильда Драуле (жена Леонида Николаева, убийцы Кирова, с которой у Сергея Мироныча был роман). Линкей (сторож на башне, который все видит, но ничего не делает, чтобы предотвратить преступление) в таком случае окажется руководителем ленинградского НКВД со славной фамилией Медведь. Поле для гипотез — открыто.

Предположим, что некий Лесючевский одолел вторую часть «Фауста» в переводе Пастернака и все это разглядел. И представил доклад в соответствующие органы. Мол, под видом перевода классического произведения немецкого гения формалист и космополит Б. Л. Пастернак протащил злобную клевету на советскую действительность. В этом случае Б. Л. Пастернаку — кранты. Само собой, изъятие его перевода из всех библиотек, неминуемый арест. А через много лет, когда перевод издали бы повторно, все бы удивлялись: он что, параноик, этот Лесючевский?

Впрочем, сложа руки Пастернак ареста дожидаться бы не стал: он сделал бы то, что делал не раз. Написал бы письмо на самый верх, в котором попытался бы объясниться. И если бы перевод вышел при жизни Сталина, то он, наверное, написал бы что-то вроде: «И в мыслях не было нанести вреда ни нашей революции, ни нашей стране, ни нашему государству, ломящемуся в века. Я писал о трагедии революционера, о трагедии того, кому приходится делать добро из зла, потому что больше не из чего; я писал об отважной готовности человека связаться с чертом, пойти на преступление ради великой цели преобразования мира. Это был тот самый разговор о жизни и смерти, Иосиф Виссарионович, о котором я когда-то Вам говорил. Конечно, в моем переводе немало примет и нашего революционного, жестокого, яростного, но прекрасного мира. Однако понять это как пасквиль — какое для этого надо иметь извращенное воображение! Фауст второй части — это обобщенный образ революционера. И если в нем выступают Ваши черты, Иосиф Виссарионович, то их не больше, чем черт Робеспьера, Ленина или Марата. Мне горько, что кто-то мог прочитать мою работу как грубую и злую антисоветскую агитку. Я никогда не писал агиток, тем более зашифрованных. Поэт ничего не шифрует. Поэт всегда говорит открыто. Наше время — время фаустианское, именно поэтому я и взялся за перевод „Фауста“, а вовсе не для того, чтобы показать фигу в кармане великому государству и великой Революции».

Какой-то такой получился бы текст. Много лучше, разумеется, чем у меня, но смысл был бы такой. Здесь самое время перейти ко второму парадоксу книги Юрия Юрченко. Он — самый удивительный и самый интересный. Юрченко понял главное. Конечно, когда Пастернак переводил вторую часть «Фауста», он думал о Сталине. Конечно, он изобразил Сталина во второй части своего перевода так, как он Сталина понимал. И принимал.

Почему это — парадокс? Потому что бывает так: основной тезис правилен и все детали так же верны. Возможен и другой вариант: основной тезис неправилен, зато — масса верных, неожиданно верных деталей. Но если основной тезис — правилен, а детали неверны, то это — парадокс парадоксыч. Все дело в том, что Юрий Юрченко страшно много знает о ненавистном ему времени революции. Он знает об этом времени больше, чем Пастернак, в это время живший. Но само это время Юрченко не знает.

«Старейших корпораций господа, Князья прямого и кривого рога!1 Без промедленья, всей толпой в дорогу! // Пасть адову несите мне сюда!»

К кому обращается Мефистофель? Кого зовет к гробу?. . Не иначе как членов Правительственной комиссии по организации похорон Фауста.

«Совет министров Союза ССР и Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза постановили: Образовать Комиссию по организации похорон Председателя Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик и Секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина в составе Хрущева Н. С. (Председатель), Кагановича Л. М., Шверника Н. М., Василевского А. М., Пегова Н. М., Артемьева П. А., Яснова М. А.»

«Кривой Рог» — это Украина, откуда в 1949 году в Москву прибыл Н. С. Хрущев. Откуда прибыл и другой «криворожец» — Л. М. Каганович. <...> К слову, Хрущев и начинал свою карьеру в Сталинском округе, то есть совсем рядом с Криворожским бассейном.

Честно говоря, я сильно сомневаюсь в том, что Борис Пастернак хоть сколько-нибудь интересовался продвижением Хрущева по карьерной лестнице. Со Сталиным он готов был говорить о жизни и смерти. Хрущева же в упор не замечал. Это Ахматова упорно твердила: «Я — хрущевка». Пастернак о Хрущеве говорил нечто совсем иное: «Так долго над нами царствовал безумец и убийца, а теперь дурак и свинья». «Безумец и убийца» — это масштаб шекспировский, а «дурак и свинья» — так... не стоящая внимания мелочь.

В своей книге Юрий Юрченко цитирует замечательный диалог Ахматовой и Пастернака о «Фаусте». Однако разницы в их подходах — не замечает:

В мае 1944 года, за год до конца войны, Ахматова предложила Пастернаку написать современного «Фауста», «Фауста» ХХ века, Фауста из той Германии, которая попала под власть Гитлера. Фауста, который в отличие от гетевского героя знает теорию относительности и умеет пользоваться современной техникой. Пастернак ответил: «Хорошо, Анна Андреевна, я непременно переведу „Фауста“». — «Вы меня не так поняли!» — и Ахматова снова принялась пояснять, каким стал бы Фауст в середине ХХ века. «Я Вас прекрасно понял, Анна Андреевна! — возразил Пастернак. — Непременно переведу».

Самое интересное в этом разговоре — ясная позиция Ахматовой и таинственная позиция Пастернака. Понятно, о чем говорит Ахматова. О том, что фаустианство показало в ХХ веке свои клыки. Поэтому теперь нужен новый «Фауст» — без финального апофеоза и вознесения на небо с радостным воплем: «Вечно-женственное манит нас!» «Фауст», переписанный с учетом, так сказать, вновь открывшихся обстоятельств. А вот ответ Пастернака более чем загадочен. Он ведь возражает Ахматовой. Она — об осмыслении и жизни, и литературы. Пастернак — о другом. Он практик и обещает сделать, что возможно: пересказать современным, выстраданным языком старую сказку, оживить для современников некий поучительный сюжет — отсюда все кривые и прямые роги.

Дворец Советов в Москве. Проект Б. Иофана, О. Гельфрейха и О. Щуко. 1934

<...> Мастера, профессионалы («спецы») работали на строительных объектах ГУЛАГа, в том числе и на строительстве каналов, в основном добровольно, «по комсомольским путевкам», и они — «мастеровые» — служили и своеобразным «прикрытием», для имиджа («для вида») стройки (страны), и иностранным (и своим) журналистам показывали именно этих строителей каналов и плотин, а «батрацкую братию, воздвигавшую за них мол», от глаз общественности прятали.

Сталин швыряет в ад полные лопаты людей и железа. Карикатура из итальянского журнала. 1930

Здесь все довольно убедительно. «Великое строительство каналов», и правда, — опознаваемый знак сталинизма. Действительно, на поздних сталинских стройках труд зэков камуфлировали трудом комсомольцев. Что же касается первой печально знаменитой сталинской стройки, Беломорско-Балтийского канала, то там труд зэков не только не скрывался, но наоборот, старательно выдвигался на первый план. Именно туда ездила писательская бригада — посмотреть своими глазами, как созидательный труд делает из прежних уголовников, вредителей, саботажников, кулаков (а не батраков) сознательных строителей коммунистического будущего. Книга об этом так и называется: «Беломорско-Балтийский канал». «Позорная книга, воспевающая рабский труд», — так сказал о ней Солженицын. Вот этот факт Пастернак отлично знал, в отличие от того, из какой области прибыл в Москву Никита Хрущев.

Перейдем к третьему парадоксу книги. Самому главному. Парадокс этот формулируется вопросом. А почему Юрченко считает, что Фауст второй части пастернаковского перевода трагедии Гете — проклятие Сталину?

Поставим еще один эксперимент. Допустим, Юрий Юрченко беседует с каким-нибудь современным почитателем Сталина, а их немало и среди интеллигентов. Он приводит факты, называет преступления, а интеллигент отмахивается: «Да вы поймите: Сталин — это же титан! Это — Фауст! Герой великой всемирной трагедии! К нему нельзя подходить ни с мерками обычной человеческой морали, ни с мерками Уголовного кодекса...» Юрий Юрченко, наверное, изумится от эдакого... поворота темы. Но именно так поворачивает тему Сталина Пастернак в своем переводе второй части.

Почему Юрченко из всего гигантского текста выделяет только пятый акт? Пастернак ведь не только его перевел. Он перевел и финальный апофеоз Фауста, и посрамление Мефистофеля. Фауст у Гете и Пастернака не низвергается в ад, хотя там ему и место за все его злодеяния, а возносится на небо. В ад он низвергся бы в новом «Фаусте», который предлагала написать Пастернаку Ахматова. Но Пастернак нового не написал, а упрямо перевел старого.

И где, спрашивается, в книге Юрченко история любви Фауста к Елене? Как истолковать в предложенной им системе координат финал этого эпизода? Елена улетает на небо, оставляя в руках у Фауста только покрывало. Удивительно, почему Юрченко это не прокомментировал? Это же самоубийство Надежды Аллилуевой! Ведь именно после этого события Пастернак начал «глубоко и упорно думать о Сталине». Ходили слухи, что Аллилуева застрелилась за длинной занавеской, за шторой. Вот вам, пожалуйста, и покрывало вместо живой женщины в руках безутешного вдовца.

Но шутки в сторону. Юрченко, как всякому нормальному человеку, жутко и дико представить, что Сталин может быть оправдан. Но был ли нормален Пастернак — вместе со многими другими яркими представителями культуры ХХ века? Был ли нормален Хайдеггер, никогда и нигде не отрекавшийся от своих статей времен нацизма? Была ли нормальна Лени Рифеншталь, которая во время своего пребывания в Ленинграде на вопрос о Гитлере жеманно промямлила: «Гитлер был романтик»? Юрченко очень точно выделил важнейшую фразу во всей пастернаковской сталиниаде: «Он верит в знанье друг о друге предельно крайних двух начал». С той же точностью он обозначил: Фауст второй части у Гете — не совсем тот Фауст, что в первой; а у Пастернака Фауст второй части — совсем не тот, что Фауст первой. Более того, Юрченко заметил и куда более интересную вещь: Пастернак идентифицирует себя с Фаустом первой части.

Для Пастернака любовь Гретхен и Фауста — это история его связи с Ольгой Ивинской. Юрченко верно пишет, что, как и Гретхен, Ивинская получила за любовь титана, гения, сверхчеловека тюрьму и муки. И подкрепляет это замечание словами самого Пастернака: «Я оттого так быстро и легко перевел первую часть Фауста, что в это время и у меня в жизни все делалось, как в „Фаусте“; я переводил его „кровью сердца“ и очень болел за эту новую кровь... Как бы в числе прочего, повторившегося с нею по „Фаусту“, не повторилась с ней последняя сцена, как бы не попала она меж таких же стен...» И еще раз, куда сильнее: «Я опять говорю губами Фауста, словами Фауста, обращениями к Маргарите — как ты бледна, моя краса, моя вина — это все тебе адресовано». А когда «Фауст» вышел, Пастернак надписал на экземпляре Ивинской: «Олюша, выйди на минуту из книжки, сядь в стороне и прочти ее. 18.XI.53». (По-человечески — никакими книжками нельзя уравновесить то, что вынесла эта женщина за свою любовь. Две тюрьмы — одну при жизни любимого, другую — после его смерти.)

А теперь прикинем: если Пастернак себя идентифицирует с Фаустом первой части — с человеком, связавшимся с дьяволом, а Сталина — с Фаустом второй части, то не есть ли пастернаковский перевод — тот самый разговор со Сталиным «о жизни и смерти»? Не есть ли это воплощенное «знанье друг о друге предельно крайних двух начал»? Нет, не Поэта и Власти, а Поэта и Революции, или Революции, воплотившейся во Власть. Юрченко, кстати, об этом тоже пишет. Только он полагает, что знанье о другом крайнем начале выражено у Пастернака проклятьем, анафемой. Как ни страшно признать, это не так.

Юрченко упускает из виду «Доктора Живаго». Походя упоминает его в финале своей книжки. А зря. Ведь там тот же диалог, то же «знанье» поэта-индивидуалиста, которого не касаются «мелкие дрязги вроде переделки земного шара», с революционером, по горло влипшим в эту переделку. Юрий Живаго и Стрельников. Правда Фауста-поэта не зачеркивает правду Фауста-революционера. Это понял по крайней мере один (пусть и недоброжелательный) читатель романа великого русского поэта. Звали этого человека Набоков. В одном из своих интервью он презрительно, через губу обронил: совершенно, мол, непонятен восторг западной, антисоветски настроенной, либеральной интеллигенции по поводу «Доктора Живаго» — это же большевизанский, революционный роман.

Почитайте про Стрельникова еще раз. Это — Фауст. Фауст второй части пастернаковского перевода. И Филемона, и Бавкиду расстреляет, если потребуется. И пиратскую эскадру снарядит, если будет нужно. И строить каналы зэков погонит. Как и Сталин. Перевод второй части поэмы Пастернака «Фауст» — отнюдь не обличение, не анафема. Вернее сказать, и анафема. Потому что анафема входит составной частью в сложное (скажем так) отношение Пастернака к Фаусту № 2, «предельно крайнему началу» того мира, к которому и сам Пастернак ощущал свою причастность — в качестве другого «предельно крайнего начала».

А может быть, оно и не так. Головоломка, ребус... С одного конца читается одно слово, а с другого конца — другое. Можно начать с угла — и прочесть сонет, можно снизу вверх — и получится политический анекдот, можно сверху вниз — и выйдет порнографический этюд. Пастернак был гением, но не литературы. Он был гениальным человеком — не по меркам надуманной модели человека, а по меркам явленной нам природы. Социальным мыслящим животным, с которого спрашивать сверх человеческих возможностей нечестно, но в рамках этих возможностей разумно и спросить. Он прыгал, чтобы увернуться. Сила этих прыжков была великолепна, но можно ли считать ее интеллектуальным усилием?. .

Youri

2011-07-02 02:54
.
...В прошлом году, на одной из презентаций книги «"Фауст": Пастернак против Сталина...», Вероника Долина мне сказала: "Погоди, у твоей книги настоящая жизнь еще впереди. Должно пройти время, чтобы эта история с найденной главой вошла в сознание людей... Надо дать им пообвыкнуться, пожить с этим новым фактом, все споры-разговоры об этом начнутся потом..."

Похоже на то, что она была права. Уже в этом году (книга вышла в феврале прошлого года) – появилось несколько отзывов о ней, и только в июне – две статьи: в Германии и в Грузии...
Забавно начало разговора о книге в "Апокрифе" (29.03.11): "В. ЕРОФЕЕВ: ...Юра написал книгу, которую – редкий случай! – я прочитал. Книга очень интересна. Она, конечно, спорная..." и т.д.

И еще, интересная деталь, точнее, мини-рецензия на реценцию в "Лит. Газете". Автор литгазетовской рецензии Андрей Воронцов (в 80-е – студент Литинститута и – мой сосед по общежитию) пишет, что всё это – "кукиш в кармане"... Аргументов (реальных, а не притянутых, и никак с моим текстом не связанных) он не приводит, он просто заявляет: "Поздравляем, гражданин соврамши!.." И весь стиль статьи – в таком же духе...
В декабрьском номере "Нового мира" (вышедшем уже в этом году), гл. редактор журнала Андрей Василевский, в своей авторской колонке, тоже пишет нечто вроде небольшой рецензии на книгу. По стилю и тону она намного деликатнее и тактичнее, даже частично комплиментарна, но суть – та же, что и в "Литгазете", влоть до прямой ссылки на статью А.Воронцова, и основной аргумент, в доказательство того, что они с Воронцовым правы, и что вся эта история с "зашифрованной поэмой" Пастернака надумана, это: "А что ж раньше-то, до Юрченко, никто этой спрятанной поэмы не нашел?!."
Андрей Василевский – тоже выпускник литинститута, и тоже мой старый знакомый с тех лет (мы были в одном семинаре у Евг. Винокурова)...

А теперь – о мини-рецензии на статью А.Воронцова в "Литгазете". Когда Мариэтта Омаровна Чудакова (литературовед, д-р филол. наук, профессор Литературного института и т.д., и т.п. ..) прочла его рецензию в"ЛГ", она прислала короткое письмо на мой электронный адрес:

"Туповат он, наш студент..."

Любопытно, знай другой "наш студент" – Андрей Витальевич Василевский – об этой, чудаковской, "рецензии" – стал бы он так безмятежно ссылаться в своей "аргументации" недостоверности моих "домыслов" на статью Ворнцова?...

ответить

КОПИЛКА СИЗИФА

ФОТО-АРТ

ЭХО-СТУДИЯ

СТУДИЯ ПОЭТОВ

СТУДИЯ ПИСАТЕЛЕЙ

СТУДИЯ ХУДОЖНИКОВ

МУЗЫКАЛЬНАЯ СТУДИЯ

СМЕХО-СТУДИЯ

участники on-line: