Студия писателей
добро пожаловать
[регистрация]
[войти]
Студия писателей > Некто Ич. Не могу говорить.
2008-06-19 16:53
Некто Ич. Не могу говорить. / prettjartsev

 

Солдатики оловянные, пластмассовые, пешие и конные, наши и не наши выстраиваются в ряды. Вылезают из всех щелей-засад, либо рискуют остаться там навсегда. Будут забыты. 

Строятся по шесть человек. 

Никаких женщин тут нет и в помине. Есть только одна королева-мать. 

Кони ревут, кони беснуются и бесчинствуют и бесятся. Им всем нужно ожить и ускакать прочь, но я им этого не позволю. 

Я ещё пока жадный и эгоистичный. 

Но если бы я был волшебником. Это первое, что я бы сделал. Моё первое творение-желание было бы оживление мальчиков-коней. 

Я бы распустил эту четвероногую гнедую и в яблоках армию, как мама распускает свитер. 

По ниточке, по струйке несущейся неведомо куда. Пока что под диваны, в ковры. Под кровать. Застыть и беситься каждый раз как только моя голова скроется за перевёрнутым горизонтом кровати. У меня затекает голова, наливается кровью мозг. В нос как будто ударяют. 

Замкнутый в серых стенах я люблю проводить время дома. Оставаться один, чтобы не разговаривать, чтобы никто на меня не топал ногой и не кричал. Чтобы я мог наблюдать за ними. За тем, какими они становятся, когда видят врага перед собой. Такого же солдата только, которого надо убить. Когда надо забыть, что он тоже молодой и тоже не видел жизни, как и ты. Что он тоже вовсе не понимает и вовсе не уверен, что тебя надо убивать. Но ты должен его убить. Чтобы все тебя считали смелым и правильным. Оправдать ожидания. 

Защищать родину. Я всегда когда меня хвалили в ответ говорил слова из присяги. Меня хвалят, а я «служу…» 

Я тренируюсь. Практика наиболее важная. Я марширую в одиночестве на площадке за домом. Среди сохнущего белья. Пластиковых волокнистых верёвок, бечевок. На ветру колышутся огромные словно ковры самолёты простыни и пододеяльники. 

Белые белые. Облака. И я марширую среди них. 

А под ногами на конях проходят рыцари и цари. 

Теряются в пыльных одуванчиках.  

Я марширую. 

Под вымышленные барабаны из гусарской баллады или даже скорее О бедном гусаре замолвите слово. Леонов говорит актёр трудится. Я не актёр я тоже тружусь. Он говорил своему сыну, что репертуар для актёра важней всего. 

Для меня только один образ мой репертуар – тот по кому топнут ногой, так, что земля подо мной расколется. 

И я удивлюсь, когда останусь жив. 

Огромная женщина. Самая большая из всех топает ногами и земля раскалывается, как я уже говорил. 

Я от ужаса онемел. Ровно год я был немым. 

Маршировал и никто меня не трогал. Крест поставили. Кстати крестов я не видел никогда. Церковей не было в моём горизонте зрения. 

И солдаты мои все гибли нехристями. Тысячи уходили в ад на деревянных конях. 

Я выстраивал вереницы эшафотов после каждой войны. Никакой пощады. Большинство умирало именно во время казни. Все проигравшие умирали. Флаги опускались, а на их месте реяли уже новые. Бумажные. Кроваво-спорые. 

Опустевшие опустошенные города наполнялись новыми жителями, мирными и нее очень. 

Правда торжествовала. Правитель был мудр и силён, а беды далеки. 

Я не пошёл в школу вовремя. Хотя я умел читать и писать. И все знали меня. И я приходил к школе. Смотрел на ребят гордо уходящих от всех наших игр туда. Я оставался в строю, когда все они дезертировали. Всё кто должен был возглавлять чужие армии, союзнические и вражеские. 

Я перемешивал солдат. Чтобы они не могла запомнить кто из них плохой, а кто хороший. Потому что они все хорошие. Пластмассовые и деревянные и металлические. В образованных отрядах они дружили. Тот кто, если начинал ругаться, то приходил командир и по отечески ставил его на место. 

Я любуюсь зелёной травой и почёсываю щекотящуюся от каждодневных уколов задницу. 

Были свадьбы. Они тоже постоянно перерастали в сражения. Я молчал. Записывал сюжеты. 

Чёрные автомобили, привезённые с перебитыми номерами из других мест. Чёрная блестящая волга. Совершенно чужая и роскошная везёт моих бравых стальных солдат, покорителей горных вершин. 

Совершенно точно это отряд горных пехотинцев. Они сопровождают своего командира-жениха на свадьбу. Нападение. Стрельба. Музыка. Невидимая кровь и отчётливые страдания. Я мычу и мама расплакавшись уходит в другую комнату. Я не могу ей сказать, что это не навсегда. 

И я снова во главе. Командую лидерами. Руковожу чужими руками. Дирижирую самим собой. Вслушиваюсь в свою немоту. 

Учительница. Моя школьная учительница встречает меня, когда я приходу встречать своих ребят из школы. Она улыбается и разговаривает со мной, зная, что я ничего не отвечу и мне кажется, что я люблю её больше матери-плаксы. 

И всё же это словно заигрывание с продавщицей цветов у стен замка по дороге в башню, Где в тронном зале предстанешь перед королевой. И тут она топнет ногой и ты заглохнешь наконец!!! 

Стройные подтянутые гордые смелые. 

Им было бы стыдно показаться трусами друг перед другом. Вот они и стоят в одном строю Равные среди равных. 

Обречённые кататься на деревянных конях рано или поздно. Болтаться подвешенными рядом ли с остальными, или по отдельности в кругу чужих отрядов блуждающих с пулемётами по дворцам и конюшням. Пока вы старательно вешаете еретиков в город проникают, город окружают небольшие отряды крепких ребят готовых на всё только ради того, чтобы не показаться трусами. Молодые. Они всегда приходят на смену. 

Берутся словно бы из неоткуда. Повергают в смятение короля свиту. Правда, они узнают последними. Когда ворвутся, уже подобравшие всё под себя. Уже не сомневающиеся ни в чём. Уже ставшие царями. Выросшие сами в себе. Новые элиты. 

И вот без боя. Буквально только парой громких слов сменяется эпоха. 

Парой громких слов. 

Не стоит расстраиваться если ты стал немым. 

Гораздо дороже начинают ценить твоё мнение. Прислушиваются, хотя ты ничего и не говоришь. Печали научат мало говорить и по делу, того, кто умеет с ними справляться. А кто не справится печали научат помалкивать. Молчать отмалчиваться. 

Я стал фотографировать баталии. 

На снимках не видно меня. 

Застывшее насколько это возможно для них уже отлитых однажды. Все мои воины-солдатики умирающие и воскресающие. Памятники самим себе. Когда у меня два одинаковых, то я ставлю одного в саду на вилле другого. Это персональный памятник. Миниатюрный как его стёртый временем подвиг. Пускай миниатюрный. Но вся его жизнь – подвиг. Каждый день умирать и воскресать и снова в бой. Защищаться или нападать. Он всегда знает заранее предстоит ли ему умереть или праздновать победу. Или остаться одному из отряда, чтобы принять смерть на виселице. Ах, как страшно умирать до рассвета. Не зная точно, что солнце взошло и наступил новый день. 

Но я устраиваю казни всегда вечером. Сгружаю трупы под кровать и укладываюсь сверху. 

А про себя называю имена каждого. Списки. Вожу пальцем но деревяшке у себя над головой. Она в естественных узорах и я вижу там волков. Они воинственны и дики. Они воют. 

Я не могу говорить. Я вою, когда мне хочется петь. Утром. Папа расспрашивает меня про вчерашнюю битву за замок. Собирается и уходит. Когда-то он тоже полководцем. Это без сомнения. 

Это вероятно было до того, как он сам разжаловал себя в офицеры. Стал молча в строй и принял равнение. Раз-два, раз-два, раз-два. Скучно как в больнице, когда каждую секунду ждешь, что кто-нибудь к тебе придёт. Что уж сейчас то когда все понимают, как тебе нелегко люди начнут приходить к тебе. И те, кто раньше не приходили и те, кого ты ждёшь и те кого совсем не ждёшь. А не приходит никто. 

Потому что не о чем с тобой говорить. Потому что мир твой отгородили забором от всех остальных. Потому что сочли тебя прокажённым. 

Отгорожен высокими каменными стенами сделанными из пластика. Любуешься бумажным флагом. Сегодня один завтра другой. И никого вокруг. Тюрьма-лабиринт в котором ты – и стены и заключённый и судья и минотавр и тишина встречи. 

Лабиринт своего замка. 

Узник своей кровати. 

Каждый день я просыпаюсь в звуках горна отражающихся тысячами отзвуков, сотнями голосов в моей голове. Я прекрасно всё понимаю и не разделяю переживаний своей матери. Я знаю голос ко мне вернётся. 

НЕ вылезая из-под одеяла я уже запускаю руки под кровать, туда, где бесятся и бесчинствуют молодые кони. И вот я застаю их врасплох и им приходится застыть в рваном прыжке ли или в иноходи. 

Я знаю как мои солдаты любят лошадей. 

Я видел их однажды. Близко близко подошёл. Услышав крик, лошадь заржала. Повернулась ко мне. Моя мать. 

Снова сражение. Немое, позиционное. Полки друг напротив друга, копившие силы весь день – целую эру. Собрались предварительно определившись кто на чьей стороне. И никому не хотелось ввязываться в драку. Идти первым. Все пытались выдумать хитрость. Чтобы этого избежать. 

Нервы не выдержат. Я в этом уверен. Это вам не засада. Чистое поле ковра. Сухая трава. Низкое низкое солнце за облаками. Сереющее небо. Прямо как в тот день, о котором мама плачет. 

И вот ветром порывает стяги и тех и других. Ах, ну разве они не видят, что ветру всё равно? Все готовы битве к схватке. Когда же я сам пойму её бессмысленность? Когда начну строить города чаще, чем разрушать их? 

Никто не смотрит. Грома не будет – осень. 

На поле стали оседать пылинки снега. Тишина пронзила полки. Вспомнились все те, кто не вернулись из похода на балкон. 

Я не буду плакать, солдаты не станут плакать. Только быть может кони… У них большие глаза и они не могут говорить, чтобы сказать как глубоко и близко им всё происходящее. Они будут молча и покорно рыдать сотрясая ряды тайной. 

Мне уже никого из них не вернуть. Топая ногами и крича я не возвращу ни одного из тех, кто сорвался вниз как снежинка. Умчался в ад на деревянном коне смертельной эстрады. Всё это больше похоже на неё, нежели на меня. 

Я вернусь домой с пустыми руками. Мародеры оставили только цепи. Сковывавшие по рукам и ногам уродливых гигантов. Цепи остались, но гигантов мы не вернём. Словно взрослые – они всегда были даже больше, чем просто чужими. Ненужными и смешными. Смешными кривой улыбкой, такой улыбкой отвращения и гадости. Такая улыбка могла убить кого угодно, когда я не мог говорить. 

Я ходил один. Без тех, с которыми надо было что-то объяснять. За холмом, на дальнем его склоне перекопанном экскаваторами я сделал склепик. И приходил к нему каждый день. А в склепе король в золотых доспехах. 

За особые заслуги любой мог бы оказаться рядом со мной в момент, когда я снимал маскировочный куст травы со входа в грот и увидеть рыцаря почивающего в тени. 

Я брал их с собой. Я показывал новым королям умершего. 

Если бы он смог, что-нибудь сказать, он обязательно сказал бы про озеро, которое хорошо было видно с этой стороны холма. 

Я ложился порой рядом и видел то, что видит он: облака, озеро. Клал на глаза траву и видел то, что видно из его усыпальни. 

И жевал жевачку – разрабатывал язык. 

Но дело то вовсе не в этом. 

Зима была долгой. Несколько моих ребят застыли во льдах навсегда. Только я выносил солдатиков на улицу и со мной хотели играть все. Строить крепости, дороги дворцы, мосты и казармы. 

Мама могла бы поиграть со мной – если она умеет шить, значит она смогла бы и построить нам церковь. А я церковь не видел и построить не мог. Лошади же не любили бродить в снегу, потому что они любили гулять там, где можно съесть всё то, что под ногами.  

Я замерзал и низы штанин всегда облепливались льдом. Меня это жутко веселило – как будто я начал вмерзать в зиму. Но мама всё больше плакала. Потому что папа умер. 

Я сделал всеобщий парад всех родов войск. Все все кони даже те, кому не хватило наездников – все они вышли на парад из-под кровати. Парадом обошли всю квартиру. По паркету я медленно переставлял каждого из них. Они торопились, пели, и очень гордились тем, что идут все вместе водной гигантской шеренге. Уцелевших гигантов я тоже пригласил на парад и они шли замыкающими. А в первом ряду шли те, кто видел золотого рыцаря. И то и другое большая честь. 

Во втором ряду шли те, у кого были жёны, а потом просто герои. 

Я пел марши. Прощание славянки я любил больше всего и потому под конец парада я запел во весь голос прощание славянки. Мама пришла с работы и очень обрадовалась, что я снова мог говорить. 

Зимой никого на площади у нас нет, но она всё же очень начисто выметена и затоптана плотным снегом. Я маршировал по площади. И говорил всем, что мой папа умер на войне. 


информация о работеКонкурс прозы - Das ist Pfantastisch!

Проголосовать за работу
просмотры: [13178]
комментарии: [0]
голосов: [1]
(Njusha)
закладки: [0]

Зарисовка от лица немого ребёнка.


Комментарии (выбрать просмотр комментариев
списком, новые сверху)


 

  Электронный арт-журнал ARIFIS
Copyright © Arifis, 2005-2024
при перепечатке любых материалов, представленных на сайте, ссылка на arifis.ru обязательна
webmaster Eldemir ( 0.006)