I 

Презентация книги Семена Дроздова проводилась при большом стечении деятелей и почитателей поп-культуры, в клубе-ресторане видного авторитета параллельного, теневого мира. Деятелей представляли: политики-тяжеловесы; маститые писатели-эклектики; имеющие на всё свой особый взгляд, критики; журналисты, воры в законе и бизнесмены, практикующие деликатные отношения с законом. Почитателей широко представляла вездесущая окололитературная орава. Готовая за виртуальную близость к искусству и бесплатную выпивку, создавать массовость, шум, славу, сиюминутную и скоропостижную вечность. 

Павлов Геннадий Сергеевич – учитель русской литературы, чувствовал себя, в окружении настоящего и мнимого бомонда, неуместным и совершенно потерянным. Он, без цели и намерений, беспризорно шатался по вестибюлю, то и дело натыкаясь на людей, которых он раньше видел только на экране своего телевизора. Изнутри его грызло чувство вины, когда он невольно сравнивал лучшее платье жены с нарядами дам полусвета, одетых от кутюр. В затюканном костюме, в замученной стирками сорочке, он, как никогда, чувствовал собственную незначительность, ненужность и неуместность своего присутствия в этом, не понятном для него, столпотворении.  

Испорченное настроение усугубила досадная случайность. Он, неожиданно для себя и на потеху шумной публике, споткнулся о жгут телевизионного кабеля. Да так неловко, что, потеряв равновесие, в падении, головой нанёс сокрушительный удар в, казалось бы, несокрушимый, как сейф, живот банкира. Известного, в камерных кругах узких специалистов, под кликухой Фараон. Владелец сейфа охнул и без чувств упал на спину. Его свита бросилась к патрону для оказания посильной помощи. Публика взвыла от радости. Телохранители, избегая суставов, скрутили нехилому учителю руки, поставили лицом к стенке, с поднятыми руками и ногами на ширине плеч. Так, как оружия при обыске у Павлова не оказалось, версия о покушении отпала сама собой. А гомерический, безудержный хохот очевидцев свёл на нет последствия этой нелепой и досадной случайности. Подумайте сами, не убивать же человека за то, что он так неудачно споткнулся. А кто, скажите на милость, хоть раз в жизни споткнулся удачно? Радостная, весёлая реакция публики на происшедшее, исключала малейшее предположение о сострадании и сочувствии банкиру, тем более Павлову. Пострадавшего привели в сознание, поставили на ноги, обратили его рассеянное внимание на виновника конфуза. Банкир, со злобным испугом в лице, выслушал застенчивые извинения и, с магаданским акцентом, процедил сквозь зубы: 

– Смотри, падла, под ноги. Что, жизнь надоела? 

На это справедливое замечание обескураженный Павлов не нашелся, что ответить и поспешно удалился, чтобы не травмировать жертву обстоятельств горькими воспоминаниями. К его дурному настроению добавился ещё и комплекс нечаянной вины. Знал бы он расположение звёзд в этот роковой для него день. 

II 

«А виной всему путаники-телевизионщики. Они не только кабели бросают под ноги. Кое-что ещё и в мозги вбрасывают, толкуя и освещая происходящее с эксклюзивных и материально небезупречных позиций» – несправедливо злился Павлов.  

Одно его утешало – голова, которую он по неосторожности употребил не по назначению, почему-то не болела. Но душа ныла, болела и страдала. «Угораздило же меня согласиться на приглашение Сеньки», – казнила себя душа. Сенька – друг детства, которого он не видел сто лет, встретился вчера, случайно, в подземном переходе. Возбужденный литературным успехом, он шумно радовался нечаянной встрече, долго тискал Павлова, тряс ему руку и подарил свою книгу «Вор – профессионал», в обложке расписанной под карамель. 

– Жду тебя, старик, завтра на презентации. Не вздумай отказываться – обижусь, – шумел он, наседая на своего бывшего друга.  

«Угораздило же меня…», – не успел домучить себя учитель, как прозвучал третий звонок. Он, одним из последних, вошел в зал и занял место в последнем ряду. 

Из восторженных выступлений презентующих Павлов узнал, с чего начинался и чем продолжается Сенька в литературе. Например, о том, что благодарный народ его первую книгу «Русская пирамида» не только знает наизусть, но и воплощает замысел автора в жизнь. Народ устремился от вершин коммунизма к сияющим пирамидам капитализма. Образец такого воплощения – пирамида «Мне. Мне. Мне». Если сокращено – «МММ». 

Один из авторитетных читателей с восхищением сообщил, что воры в законе устраивают массовые побеги из лагерей, чтобы на воле приобрести новую книгу автора. В громе аплодисментов утонул голос литературного критика после фразы: 

– Хотя роман написан не на чистой фене, наш сходняк выделил из общака ломовые баксы на новое многотиражное издание и решил дать автору в шестерки консультанта-феневеда. 

В заключительном слове функционер Министерства культуры (миникультуры) сообщил потрясающую новость: 

– Господа! Нам выпала честь лицезреть настоящего живого Классика, а не какого-то «Ай да сукиного сына». Все мы знаем: русский язык особенно могуч с матом. Автор пошел дальше: он создал шедевр могучей матерной литературы вообще, почти без русского языка. За неоценимый вклад в криминаль…, простите, национальную культуру, по поручению, сами знаете кого, торжественно вручаю автору первую литературную премию и приз «Пахан» из чистого золота.  

После вручения премии и «Пахана» автор приобрел, подобающие живому классику, иконность в лике и монументальность в фигуре. Как заметили наблюдательные телезрители в прямой трансляции с места событий, он на сцене напоминал бронзовый бюст, только с руками и ногами. Ошарашенный неслыханной славой, живее всех живых, Сенька Дроздов, в недалеком прошлом незаметный следователь районной прокуратуры, окончательно потерял чувство реальности. Иногда даже казалось, что он не в себе. 

– Вот это раскрутка! – восхищался сосед Павлова. – Премию и «Пахана», конечно, заберут для очередного классика, а слава, гонорар и феневед его законный навар.  

В большом зале, где совершалось венчание на славу, присутствующие заметно нервничали, поглядывая с нетерпением на разверстую дверь банкетного зала, через которую бесконечная вереница официантов везла и несла напитки и яства. Особенно нетерпеливые, одобрительными выкриками в адрес автора, пытались сбить с толку выступающих, чтобы приблизить начало желанного банкета. 

Наконец-то прозвучала сакраментальная фраза метрдотеля: 

– Пр-а-а-шу всех в банкетный зал! 

– Сарынь на кичку! – продолжил функционер миникультуры, чем сорвал у присутствующих восторженные аплодисменты. 

У входа образовалась респектабельная пробка. 

III 

Павлов робко вошел в банкетный зал и неуверенно пристроился у краешка царского стола. Больше всего он боялся голодной истерики при виде невиданного изобилия, поэтому стыдливо отводил взгляд и, не в меру впечатлительный нос, в сторону, подальше от стола. 

После первой рюмки ушла пришибленность, после второй – чувство собственной незначительности, а после неизвестно какой – ему показалось, что без его тоста, чествование автора обречено на неудачу. Он бесцеремонно перебил, неузнанного им, непохожего на себя за этим столом, тостующего Фараона, на деньги которого был издан роман и благоухало застолье. Банкир не мог простить такой бесцеремонности и запустил в учителя помидором. «Шмяк!» – раздался, оскорбительный для Павлова, звук. На многострадальной сорочке пышным цветом расцвела помидорная пролетарская гвоздика. 

Что произошло потом, Павлов помнил смутно. Обида заволокла его классовое сознание. После ему рассказывали, как он, повалив двух телохранителей, почти добрался до черной бабочки банкира. Но логичного продолжения происходящего не последовало. Не охраняемое поваленными телохранителями тучное тело, повинуясь животному инстинкту, обратилось в постыдное бегство. Павлов, исчерпав силы в необузданной ярости, неподвижно растянулся на паркете, что и спасло его от десятка, готовых выстрелить, стволов. Сквозь звон в голове и вопли пирующих он услышал ледяной голос: 

– Кто притаранил эту мырду?  

Ответа не последовало. Друг детства – живой Классик Сенька малодушно промолчал. 

IV  

Павлов пришел в себя не сразу, хотя и находился в глубоком сугробе,на свежем воздухе, куда его выбросили, имеющие на всё особый взгляд, критики. Он немного полежал, собираясь с мыслями и силами, поднялся на четвереньки, затем – на нетвёрдые ноги и побрёл домой, пугая шаткой походкой ночных прохожих. 

Жена бледная от бессонницы и волнения, безумно обрадовалась позднему приходу побитого, но зато живого, мужа. 

– Ну, как погуляли? – не давая воли сложному чувству, спросила она. 

– По-погулял, – сокрушенно качая головой, виновато ответил он, – По-понимаешь, ро-родная, у них со-совершенно др-р-ругая ли-литература. Не та, ко-ко-торую я испове-ведую… По-поп-литер-р-ратура! Класси-си-сики черпа-пали из своих душ, а они из … Поп-корм для сви-и-иней, – невнятно уточнил он, растягивая гласные и глотая согласные. Затем упал на диван и сразу же захрапел. 

Утром, от выпитого раскалывалась голова, от потасовки болели рёбра, органы и члены. Мучило досадное чувство вины. Несмотря на предательство Сеньки, он счёл необходимым позвонить ему и извиниться за скандал, но сначала решил прочитать роман. «Научу его уму-разуму так, как это делал в детстве. Тогда Сенька был понятливым» – подумал он. 

Читая книгу, он, к немалому удивлению, обнаружил свое несомненное портретное и биографическое сходство с главным героем – вором в законе Колькой Кнуром, что усилило и без того, саднящую душу обиду. «Он предал меня дважды», – c горечью подумал учитель. 

Когда он переворачивал листы, ему казалось, что это не бумага, а липкие, забрызганные кровью банкноты. От прочитанного осталось не проходящее чувство брезгливости, но в памяти, избирательно и четко, отложились детали ограбления банка, который Кнур обчистил в одиночку. 

Павлов позвонил Сеньке. Тот, оборвав его на полуслове, обозвал нищим придурком и сказал, что для классика он умер навсегда. Учитель огорчился и долго носил в себе чувство вины и обиды одновременно. 

V 

Зарплат двух бюджетников на содержание семьи не хватало даже на самые скудные нужды. Отцовская уникальная библиотека была распродана еще в прошлом году. Когда долг за коммунальные услуги стал больше годового дохода семьи, электричество и горячую воду отключили, а загнанному в угол учителю стали приходить в голову назойливые подробности ограбления банка. Он старался об этом не думать, но нужда услужливо возвращала его в русло Сенькиного сюжета.  

«Что же делать?» – маялся он и не находил выхода. «А может это не такой уж и большой грех – взять банк того подонка, который запустил в меня помидором? Откуда у него такие деньжищи? Небось, награбил гад». Решение, после мучительных сомнений, пришло неожиданно, по требованию старых, разбитых и усталых башмаков среднего сына. После предварительного осмотра их состояния и безнадежного вывода, Павлов приступил к детальному изучению Сенькиного романа. А чему здесь удивляться? Иногда не звёзды, а обычные вещи, например, старые башмаки, при определённых обстоятельствах способны круто изменить судьбу человека, подталкивая его к роковой черте. 

На простодушный, неискушенный взгляд Павлова, роман казался настоящим пособием для начинающих потрошителей банков. Оказавшись в тисках безысходности, он приступил к разработке плана ограбления, опираясь на теоретические знания, почерпнутые из Сенькиного творчества. 

(Продолжение следует)