Глава 6. 

В холле гостиницы было малолюдно. Из кресла мне на встречу поднялся среднего роста полуседой мужчина с бородкой и тонким интеллигентным лицом. Одет он был в обыкновенный костюм. Наметанным взглядом я определил еще двух мужчин, сидящих невдалеке – по-видимому, из его охраны. Целовать протянутую мне руку я не стал, а самым мирским образом ее пожал. Плавным жестом он пригласил садиться, и принялся с полуулыбкой меня рассматривать. 

− Много наслышан о вас. Весьма признателен за материальную помощь и за ваше доброе сердце. 

− Я был бы достоин благодарности, если бы делился последним, но это ведь не так! 

− У многих людей даже в моей стране есть деньги, но им почему-то не хочется накормить голодных детей или восстанавливать рушащиеся храмы. Тем более, я слышал, что вы видите себя атеистом! 

− Монсеньор, вы всерьез полагаете, что среди верующих больше порядочных людей, чем среди неверующих? 

− Это зависит от того, кого считать верующим. Нынче весьма распространено обрядоверие. Но среди искренне верующих – безусловно. – Я с сомнением покачал головой. – Думаю, что и вы, сеньор Бенингсен, тоже верующий человек.  

Его прямолинейность и непосредственность не казались мне естественными и почему-то вызывали улыбку. 

− В общем, вы уже зачислили меня по своему ведомству, так сказать, в анонимные христиане. 

− Думаю, что так оно и есть. По делам людей определяется вера их! Даже если дела ошибочны, главное – благородство намерений. Не всем дано прозреть истину, но всем дана свобода в попытках творить добро. Бог в глубине нашего существования, в совести, в любви, в красоте. Кто-то из отцов церкви заметил, что в человеке, по сути, мало человечности. Бог человечен, а человек бесчеловечен. Христианство сверхразумно, и призвано облагородить Homo sapiens, довести его до истинно человеческого состояния. Оно не может быть выражено строго концептуально. Истинная вера выражается в практике жизни.  

Он замолчал. Таких конструкций я еще не встречал, хотя…. 

− Вам трудно что-либо возразить, но получается, что молиться вовсе не обязательно, а уж ходить в церковь и вовсе ни к чему. 

− Для преобладающего большинства – это необходимо. Оно напоминает и дисциплинирует. Но не для всех. Сейте разумное, доброе и этого достаточно. 

− Монсеньор, какое счастье, что вы не родились пару сот лет назад! Не уйти бы вам с такими взглядами от рук святой инквизиции! 

− К сожалению, вы правы. Что ж, церковь ошибалась. Наш Папа, как вам, наверное, известно, покаялся перед миром за неоправданное насилие над людьми. Времена другие и взгляды, суждения должны соответственно меняться.  

Мне очень хотелось ему заметить как это удобно: пролить реки крови человеческой, а потом отделаться всего лишь публичным раскаяньем, но я удержался. 

− Монсеньор, вы священник, несомненно, новой формации. Если бы я собрался уверовать, то ваши взгляды мне наиболее близки, хотя кое-что не мешало бы уточнить. Позвольте пригласить вас в гости. 

Он задумался. 

− Что ж, надеюсь, я вас не стесню. А обменяться суждениями с мыслящим человеком всегда интересно. 

− Машина заедет за вами…. 

− Если удобно, то часов в шесть вечера. 

Я вызвал по мобильнику своего шофера и представил его охранникам. 

______ 

Вечером позвонил Боб. 

− Как прошла встреча? 

− Очень интересно. Достойный кандидат на костер времен разгула святейшей инквизиции. 

− Не очень-то обольщайся его якобы ультра прогрессивностью. Он знает, кому что нужно и можно говорить. 

− Я пригласил его на завтра в гости. 

− И он согласился? Фред, это влетит тебе не в одну тысчонку! Сеньор Аларконе очень рациональный человек. О чем ты собираешься с ним беседовать? 

− Как получится. Хотелось бы о перспективах развития нашего общества и роли бога в этом процессе. 

− Я бы тоже не прочь послушать. 

− Хорошо. Постараюсь записать. Кажется, это не очень этично, а потому пленку ты не получишь, но сможешь прийти и прослушать. 

− Договорились. Видишь ли, роль монсеньора Бернардо на данном этапе во внутренней политике государства весьма значительна. Мы надеемся на его поддержку в грядущих преобразованиях. 

_____ 

Атмосфера общения стала заметно теплей после знакомства Монсеньора с детьми. Он о чем-то поговорил с Че, Мончиттой. Лусия с мужем собирались куда-то в гости, но перед уходом тоже были ему представлены. 

Когда мы остались одни, он настоятельно просил рассказать ему, как кто попал в мою семью. 

− Господь воздаст вам за вашу доброту. 

− Монсеньор, вы серьезно считаете, что господь занимается судьбой каждого человека?  

Мы прохаживались по аллеям нашего парка. Некоторое время он молчал. Наконец произнес: 

− Должен покаяться перед вами за сказанное. Я до сих пор не решил для себя этот вопрос. Вам это кажется странным? 

− Простите, но я недостаточно знаю вас. Вопрос действительно необычайной важности и сложности, как и многие другие вопросы теологии. Вплоть до проблемы существования бога. 

− В существовании бога я уверен абсолютно. Я это чувствую. Но многие заявления церковных авторитетов кажутся мне сегодня сомнительными. 

− В том числе и зафиксированные в священных книгах? 

− Да, поскольку и они были написаны такими же церковными авторитетами. Вы ведь знаете, что положения, канонизированные на соборах, принимались простым голосованием. – То, что он говорил, было удивительно не своим содержанием, но совершенно непонятной откровенностью. Я бы даже сказал – рискованной откровенностью. 

– Мир меняется, − продолжал он, − и наше будущее внушает серьезные опасения, но церковь, вера, продолжают быть востребованными и, смею надеяться, полезными человечеству. – Я, положим, так не думал, но возражать не стал. − Уж вы-то знаете, что за нравы господствовали в империях аборигенов в доколумбовый период! Что по сравнению с ним козни инквизиции! Хотя действия церкви тоже были не всегда достойными. Сегодня это признано самим папой! 

− Монсеньор! Позвольте и мне быть столь же откровенным. Я вижу перед собой человека прагматических взглядов. Ультрасовременного! Неужели такой человек может быть религиозен? Я не говорю верующим в нечто над нами стоящее, мирообразующее. Но, исповедовать какую-то определенную религию из множества существующих! Со всеми ее ритуалами, с необходимостью замалчивать очевидные нелепости! Из той противоречивой мешанины, которую представляют собой идеи священных книг христианства, неужели не ясна истинная сущность религии? При всей ее полезности. Вольтер на этот случай высказался точно. 

− Но, почему вы не хотите идти от факта? Еще блаженный Августин сказал: «Люби бога, и поступай, как хочется»! 

− Простите, но это уж очень двусмысленно. Вы говорите, что будущее внушает вам серьезные опасения. Что вы имели в виду?  

Он долго собирался с мыслями. 

− Мне не часто приходится отвечать на такие вопросы. Это расслабляет! Выражаясь языком комментаторов, можно сказать, что это хороший вопрос! Заставляет задуматься и определиться. Но безумно сложно. Уже прошло немало лет с тех пор, как Фукуяма провозгласил близкий конец истории. Меня, помнится, это заявление поразило. Не мне тягаться в знании предмета с профессионалами такого уровня. Но вот пару лет назад он был вынужден признать, что несколько поспешил с таким утверждением. С другой стороны, заявление Холдингтона о неминуемом столкновением цивилизаций. И довольно убедительно. Одно для меня несомненно: система либеральных ценностей такой, какой она функционирует сегодня, лучше всех других существующих, но весьма далека от совершенства. Более того, в некоторых областях человеческой жизнедеятельности она вредоносна. 

Мы подошли к бассейну и разместились в креслах. Начинало смеркаться. Епископ продолжил. 

− Да, вредоносна. Отставшим нужно подтягиваться, но к чему? К образу жизни «золотого миллиарда»? Но я серьезно опасаюсь, что если нищие массы Юга каким-то способом начнут выбираться из своего гетто отсталости, то это неминуемо и сильно отразится на благополучии пресловутого миллиарда. Ведь чего греха таить, ограбление отставших народов не только в прошлом, но продолжается в несколько более утонченных способах и поныне! К тому же материальных ценностей планеты на всех просто не хватит! Пойдут ли добровольно развитые страны на некие самоограничения в потреблении? Очень сомнительно. До сих пор ничего подобного историей не зафиксировано. Эгоизм, бессердечие, бесчеловечность – этого сколько угодно, но массового альтруизма, истинного братства народов – что-то не припомню. Конечно, мир, люди меняются, но не думаю, что это так уж значительно. Помочь другим не в ущерб себе – это, пожалуй, предел того, что мы достигли.  

Ну и епископы пошли нынче! Впрочем, Боб предупреждал… Показалась Мончитта с подносом и целым выводком нашей малышни. Замыкали шествие два здоровенных сторожевых пса. 

− Прямо таки библейская сцена! – Умилился Монсеньор. 

− Миссис Бетси спрашивает, не нужно ли вам чего-нибудь еще? – Поставила на столик бутылку вина, стаканы и фрукты. – А миссис Лора спрашивает на когда готовить ужин? 

Глядя вслед удаляющейся процессии, он сказал:  

− Вы создали некий оазис человеческой доброты. Это трогает душу. Поверьте. Но мир не таков. В мире переизбыток ненависти, эгоизма, и большой дефицит культуры, да и просто человечности. Думаю, что и ваш жизненный опыт говорит о том же. 

− Как вы полагаете, Монсеньор, чем объяснить тот наблюдаемый нами процесс, когда богатеющие страны, впервые получившие возможность вложить средства в воспитание и культуру, поддерживают по преимуществу поп культуру, в которой превалируют примитив и даже разнузданность? Под лозунги либерализма, свободы личности поощряют, по сути, вседозволенность. 

− Это очень сложный вопрос. – Монсеньор со вкусом выпил. – С одной стороны, человеческая природа требует неких возбудителей, а, с другой, потакать ей в условиях тотальной рыночной экономики весьма выгодно. Борьба с наркотиками имеет твердое физиологическое обоснование. Наркомания убивает. Но «шоу-гашиш» не убивает тело. В своих худших вариантах он тормозит развитие, а то и просто калечит душу. Вся проблема в рынке. В его неоправданной универсальности. Нельзя отдавать искусство рынку. Мне кажется, сегодня это уже начали понимать  

Я смотрел на него с нескрываемым удивлением. Интересно, насколько он позволит себе смещаться влево? 

− Мне кажется, вы затронули главное. Интересы капитала стоят на пути дальнейшего развития человечества. Тут левые, пожалуй, правы. Вы не находите? 

− В какой-то мере да. Видимо, мировой капиталистической системе предстоит совершить очередную трансформацию. Если этого не произойдет, то в руках левых и исламистов будет мощное идейное оружие. Оно поможет им привлечь на свою сторону широкие массы Востока и Азии. Эти люди всегда предпочтут идеалам свободы, демократии, мирное благополучие в условиях даже авторитарных режимов и исламских ограничений. 

− Но возможно ли это, даже такое благополучие в условиях несвободы? Да и молодое поколение не так уж просто удерживать в рамках! Вот вы говорите, что нельзя отдавать искусство на откуп рынку. Другими словами, нужно воспитание, искусство субсидировать и держать под контролем. Это значит, что что-то придется ограничивать, а то и просто запрещать. Но весь опыт человечества говорит, что это очень опасный путь! Сразу встает вопрос, а кто конкретно будет ограничивать и запрещать? Ведь это мощное орудие воздействия на общество, и оно обязательно попадет в чьи-то конкретные руки. Будет обслуживать чьи-то интересы и, вероятнее всего, они частенько будут расходиться с интересами общечеловеческими. 

− Я скажу вам то, что говорить не принято. Особенно в моем положении, хотя это относится к преобладающему числу людей. Наберусь смелости и скажу. Я не знаю ответов на ваши вопросы. Правильней будет сказать: думаю, что знаю, но уверенности в их правильности у меня нет. Вам это кажется странным? В своей профессиональной деятельности я придерживаюсь политики церкви, хотя не всегда и не со всем согласен. С одной стороны, идет естественный ход событий. Порой, страшноватый именно своей естественностью. Неторопливый и кровавый. С другой – историю делают сами люди. И от того, как они ее делают, многое зависит. Главная проблема – вмешиваться, делать историю, не нарушая естественности, законов исторического развития. Но где те меры, где определители границ вмешательства? Как найти оптимальное направление, время и степени этого вмешательства? – Немного погодя добавил. – Трудно смириться с мыслью, что за время одной человеческой жизни даже в условиях удачных воздействий, даже в нынешних условиях резкого ускорения всех процессов развития, ничего значительного в истории сделать нельзя. Разве что еще больше увеличить количество страданий, крови и грязи. Жаль, но таковы реальности исторического процесса.  

Мы снова выпили. Мне показалось, что его мысли в последних фразах утратили четкость. Их можно было оспорить, но делать этого я не стал. Спустя некоторое время он продолжил. 

− Стоит ли поэтому удивляться, что многих благородных молодых людей такой темп хода истории не устраивает! И не только молодых. Господь вдохнул в нас искру совести, и из-за этого мы теряем покой, готовы сражаться, и даже умирать. По большому счету − это прекрасно, но почему так велика цена? Почему все идет так медленно? 

− Если вообще идет. 

− Да, если вообще идет. Иногда думаешь, что пребываешь все в том же варварстве, только высокотехнологичном. Вершина наших достижений в устройстве мира – это либерализм, рынок, демократия. Но какая же всё это мерзость! Часто повторяют слова Черчиля, что демократия – это безобразная форма правления. Об этом же говорил и Аристотель, но, к сожалению, ничего лучшего человечество не придумало. Все другие известные способы социального мироустройства оказываются на практике еще хуже. Внутри нации в чем-то похожая ситуация. Единственный носитель культуры – интеллигенция, и никакой прогресс без нее во всех сферах жизни невозможен. Но взгляните на эту интеллигенцию! Она в большинстве своем продажна и готова обслуживать любые способы правления. Но ничего лучшего нет! – Я разлил остатки вина. Поставив пустой стакан, Монсеньор де Аларкон довольно мрачно заметил: − Все современные реалии демократии замешаны на лжи. 

− Но я бы сказал, что по большому счету это ложь во благо. Или вы полагаете, что прямая демократия, т.е. действительная власть народа, была бы лучше?  

− Конечно, непросвещенным народом нужно управлять. Суть вопроса лишь в степени допуска народа к управлению. Судя по нашей стране в этом вопросе справедливости нет. Нет социальной справедливости и в других странах. 

− Но как же вписывается в эту картину ваш бог? 

− «Платон мне друг, но в боге истина»! Мир формирующегося постмодерна не мыслим без соответствующего пересмотра и религиозных концепций. Но потребность в умиротворении и спасении души остается. Господь при сотворении человека вложил в него, как я уже говорил, крупицы совести и разума. Свой дальнейший путь человек должен пройти сам.  

Это было уже нечто определенное. Значит, возобладала концепция невмешательства. 

− Но как же тогда быть с Христом? 

− Да, да. Это было вмешательство, но оно носило концептуальный характер. Своего рода коррекция веры. Больше ничего подобного не было. Но, разумеется, провиденциальный замысел нам неведом. 

− Если верить в существование бога, то не знаю как у вас, но у меня складывается впечатление о его полной бессердечности. Это какая-то чуждая, нечеловеческая сила. 

− Что ж, вспомните Лао Цзы! «Небо и земля немилосердны. Совершенно мудрый – тоже немилосерден» 

− На стене одного из бараков концентрационного лагеря то ли в Германии, то ли в России кто-то из заключенных оставил надпись: «Если бог есть, то пусть он попросит у меня прощения». 

Прослушивание заняло у Боба почти два часа. Иногда он ухмылялся. Закончив, спросил: 

− И сколько ты пожертвовал на восстановление кафедрального собора?  

Я назвал цифру. 

− Дороговато обошлась тебе эта беседа! 

______ 

На очередном собеседовании с миссис Келли я признался, что мне значительно полегчало. Нависшая надо мной огромная черная волна тоски и одиночества отступила. Мысли о смерти, о бессмысленности нашего существования как бы утратили свою остроту, хотя внешний мир ничуть не изменился, и жизнь по сути своей оставалась трагичной. Кажется, это у Кастанеды: «Искусство жить состоит в том, чтобы уравновесить ужас от того, что ты человек, восторгом от того, что ты человек»! Хорошо сказано! Видимо, я приблизился к этому равновесию. 

Изменив и значительно сократив количество лекарств, миссис Келли, как бы между прочим, спросила, знаю ли я, что Джуди приглашают в оперный театр Глазго. «Не бог весть что, но всё же какая-то стабильность на ближайшие пару лет».  

− Насколько я понимаю, выйти за вас замуж у нее вряд ли получится. – Я подтвердил. – Я не настаиваю на данной кандидатуре, но побег в любовь настоятельно рекомендую. С последующей женитьбой. Разве ваш прошлый опыт не подтверждает мою правоту? 

− В каком смысле? 

− В смысле мощного и благотворного влияния на психику. Нормальному человеку, относящемуся к себе без особых иллюзий, не обремененному решением неких грандиозных задач, трудно жить только для себя. 

− В принципе, вы, безусловно, правы. Хотя я мог бы возразить, что у меня дети, о которых я забочусь. Но разве мыслимо влюбиться по заказу? 

− Нет, разумеется, но повысить вероятность можно. Расширьте круг общения, поезжайте за границу. Желательно не туда, где вас могут убить. При ваших возможностях и жизненном опыте у вас все шансы найти себе достойную подругу. Деньги, конечно, создают в этом вопросе определенные сложности! Джуди, видимо, потому и неприемлема психологически, что вы подозреваете ее, возможно подсознательно, в корыстных интересах. Но ведь и у вас в любви тоже в известном смысле корыстный эгоистический интерес! Вы стремитесь к психокомфорту, наслаждению, счастью. И все это, прежде всего, для себя! 

- Это уж слишком большие натяжки. Мне представляется, что в истинной любви превалируют совсем другие чувства: бескорыстие и даже порой жертвенность. 

− Конечно, конечно. Впрочем, одно не исключает другого. 

Есть еще религия. Весьма мощное терапевтическое средство, но при вашем критическом уме – это не пойдет. В упрощении мира у вас потребности нет. Полюбить ближнего как самого себя – у вас, как показывает опыт, не получается. Получив по правой щеке, вы скорей пристрелите, чем подставите левую. Впрочем, я не в осуждение. Иногда так и надо поступать. Еще Конфуций говорил, что платить добром за зло – глупость. Чем же тогда платить за добро? Нет, религия Вам не подойдет. А почему вы забросили археологию? Из-за смерти профессора Розенцвейга? Но Лопес жив, и с удовольствием составит вам компанию. Да есть и множество других серьезных ученых в этой области. Были бы деньги! Но сначала с Джуди в Европу.  

Она молча выписывала рецепты. Словно что-то дернуло меня за язык, и я спросил. 

− Миссис Келли, А вас порой не охватывает отчаяние при взгляде на мир со всеми его мерзостями и непременным личным финишем? 

– Представьте себе, что нет. 

− И как это вам удается? 

− Примерно так же, как и большинству людей. Автоматика мозгового психокомфорта поддерживает нужный баланс. Учтите, что мое положение отягощено к тому же возрастом и всем ему сопутствующим. Должна вам заметить, мистер Бенингсен, что обычно такие вопросы не задают. Но, преодолев желание указать вам на вашу бестактность, отвечаю. К сказанному хочу добавить, что управляемая область психики тоже должна действовать в нужном направлении. Следует разумно подходить ко всем горестям человечества. Хорошо бы понимать, что можно сделать, а что нам неподвластно. Бессмысленные страдания лишь разрушают психику, не влияя ни на что в этом мире. Так что порой лучше заниматься своим делом и оставить мировые проблемы в покое. Конечно, мир от этого лучше не станет, но личный покой – о нем тоже стоит позаботиться. Особенно на старости лет. Вот вы еще можете вступить в какое-нибудь ультра левое движение и бороться с мировым злом. Даже с оружием в руках. Это вполне способно принести вам удовлетворение и душевный покой. Впрочем, полной гарантии и здесь дать нельзя. Трезво оценивая результаты такой своей деятельности можно впасть в еще большее отчаяние. В моей практике такие случаи наблюдались. Как видите, просчитать конечный эффект довольно трудно.  

Милая светская дама куда-то исчезла. На меня смотрела профессор и доктор наук. Несколько насмешливо. 

− Итак, что вы выбираете? 

______ 

Теперь, много лет спустя, эта поездка представляется мне сплошным потоком музеев, дворцов, пейзажей. С Джуди мы расстались в Лондоне. Она направилась в Глазго, а я в Париж. Больше мы с ней не встречались. 

Из Италии меня вызвала домой Бетси. У нее нашли рак, и дом со всей нашей разновозрастной ребятней перешел под начало Лусии. К тому времени у нее подрастало уже двое своих. 

Грустно было расставаться с Бетси. Конечно, годы весьма преклонные, но я возил ее по всем светилам, и делал все, что к тому времени можно было сделать. Видимо это продлило ей жизнь на пол года. Скорее, впрочем, существование. Но болезнь она обнаружила поздно, время было упущено, и развязка наступила неотвратимо. Боли были ужасные. Никакие наркотики уже не помогали. До сих пор вспоминаю с ужасом. Свое имущество Бетси завещала мне, а составляло оно более десяти миллионов в ценных бумагах. Поскольку прибыль она никуда не вкладывала, то все дивиденды за много лет оседали на ее счете и представляла тоже весьма внушительную сумму. В связи с этим в Сан-Антонио появились стипендиаты, продолжавшие обучение в столице и даже в Штатах. Давно это было.  

Но сколько можно валяться? Надо начинать вставать. Нынче – это целое дело. Начали! Вроде сегодня почти без проблем! Теперь меня еще и ноги подводят. Но сегодня терпимо. Вообще, кажется пора заканчивать. Что заканчивать? Жизненный путь. Кажется, Плиний сказал, что возможность умереть, когда захочется – лучшее, что боги дали человеку. Или не Плиний? В сущности, сейчас почти все силы и время уходят на борьбу за продление жизни. В просветах пишу и вспоминаю. Жизнь, на мой взгляд, прошла вполне успешно. Как говаривал покойный Боб, «Фред – счастливчик». Скучно, в общем-то, не было. Конец, правда, несколько подпортил общую картину, но, в целом, жаловаться грех. 

Перемещаюсь своим ходом. Голова сравнительно ясная, почти ничего не болит. Сил, правда, все меньше, и сердце порой прихватывает, так это же минимальная плата за столько прожитых лет! Конечно, можно измыслить нечто более приятное. Никаких тебе неприятностей и безболезненная смерть во сне. Хорошо бы, но… Пожалуй, это уже слишком. Хотя, даже во сне смерть довольно неприятная штука. Как-то противоестественно: жить, жить и вдруг исчезнуть. Но ведь именно это естественно! Естественно, когда все ресурсы исчерпаны, но пока голова работает, умирать не хочется. Даже самая благополучная жизнь трагична именно этим. 

Хватит философствовать. Займемся-ка делом. У меня такое ощущение, что нужно спешить. Сажусь за компьютер. Клавиши нажимаю пока без проблем. Припоминаю, как встретился в британском музее с бывшим министром профессором Гильямесом. Встреча была и неожиданной, и радостной. «Континентальные соотечественники» − сострил профессор. Я пригласил его на спектакль в оперу, а потом на ужин, который заказал в номер. 

О спектакле говорить не хотелось – ничего выдающегося. Меня в то время больше интересовали политические вопросы. Деятельность Гильямеса чуть ли не радикала в качестве министра культуры в правительстве, во главе с президентом, с которым левые боролись много лет. Называлось оно правительством национального примирения. Но в ответ на мои вопросы он ограничивался общими фразами. За то про свою отставку рассказал подробно и с чувством. Вкратце его конфликт с президентом состоял в том, что любовница главы государства возымела желание петь в опере. Ночной клуб, где она была очень популярна, стал ей тесен, а возможности президента велики. То, что голос ее был отнюдь не оперный, она принимать во внимание не желала. Но оперный театр – это в известном смысле лицо государства, и допустить такой срам было невозможно. Заручившись поддержкой всех членов кабинета, включая военного министра, он побеседовал с президентом. Итог оказался для министра культуры плачевным. Отставка. Все, на чью поддержку он рассчитывал, его не поддержали. Американское посольство тоже промолчало. Впрочем, был и положительный момент: Камилла – Хосефа все же осталась в своем клубе, и честь национальной оперы была спасена. Заодно возрос авторитет Гильямеса в кругах интеллигенции. Смешная история. 

− Какова ваша роль сегодня в руководстве левым движением? 

− Можно сказать, я от него отошел. В связи с тем, что кровавое историческое буйство России завершилось позорным крахом, левые идеи претерпевают сильную деформацию во всем мире. Попытки подстегнуть эволюцию, исторический процесс, найти особый путь, немедленно ведущий ко всеобщему счастью, оказался очередной химерой, и довольно дорого стоил человечеству. Невзирая на темперамент и внешнее благородство левых порывов, приходиться соглашаться с неизбежностью эволюционного пути развития. Есть люди, которых такое положение вещей не устраивает. Они продолжают борьбу. Порой, вооруженную. С одной стороны, успеха в этой борьбе в обозримом будущем конечно не будет. Да и не дай бог им победить в государственном масштабе. Но, с другой, терпеть некоторые режимы просто непереносимо. 

− Вы пришли к отрицанию целесообразности вооруженной борьбы с капитализмом? Революции вам теперь представляются исключительно бессмысленными акциями?  

Он задумался. 

− Во-первых, отсутствие прокламируемых конечных результатов не означает отсутствия смысла самого движения, борьбы. Оно может содействовать прогрессу, если социальным прогрессом считать рост социальной справедливости в мире, наряду с решением его материальных проблем. Во-вторых, разнообразие мышления людей есть объективная реальность. Соответственно объективно неизбежно и отражение этого разнообразия в политическом спектре. Это касается и левых, и правых. Дело не в целесообразности, а в искусственности или естественности этих социально ориентированных движений. К примеру, коммунистические движения были во многом искусственны. Об этом свидетельствует резкий спад числа коммунистов вплоть до исчезновения в отдельных странах коммунистических партий при прекращении их финансирования Россией. Что до революций, то и они бывают разные. Тут надо определиться. Революция 1789 года во Франции была объективно заданной, неизбежной. Революция 1917 года в России – нет, хотя она потрясла мир и оказала на него серьезное воздействие. Попытка Че Гевары – акция значительно меньшего масштаба, красивая, но бессмысленная. 

− А действия ваших партизан? 

− Они полезны в смысле расшатывания нашего коррумпированного режима, но они не должны победить. Да этого и не произойдет. 

− Когда вы были молоды, то думали, по всей вероятности, иначе.  

Он слегка поморщился.  

− Пожалуй. Но я и сегодня пристрелил бы с чистой совестью немало негодяев, в том числе и в правительстве. И это при полном понимании бессмысленности таких акций в историческом аспекте. Хотя, иногда уничтожение отдельных лиц все же существенно влияет на ход истории. Многое изменилось бы, если бы, к примеру, Александр Македонский погиб в самом начале персидских войн. К сожалению, не мало молодых по-прежнему полагают, что, свергнув какую-то премерзостнейшую хунту, они решат социальные проблемы страны. Если условия не созрели, то на смену одной хунты просто придет другая. И порой очень достойные люди зря сложат свои головы. 

− Что ж, наверное, вы правы. Но, надо признать, что это довольно тягостная правда. Сносить правление корыстолюбивых негодяев, уповая на грядущий некогда прогресс – это не все в состоянии. И потом, где четкие критерии, указывающие, что время перемен уже наступило? Чаще действуют методом проб и ошибок. И кто различит где, как вы выразились, историческое буйство в попытке искусственно подхлестнуть прогресс, а где сам прогресс? Вы не думаете, что активные выступления левых есть необходимая и естественная составляющая эволюционного процесса? Что до насилия и кровопролития, то помните, Маркс говорил, что насилие – это повивальная бабка истории! Самые, что ни на есть созревшие революции, самые победоносные освободительные войны разве обходились без крови и насилия? Кстати, я думаю, что победи левые повстанцы сегодня и стань вы президентом, социальный прогресс был бы непременно.  

Он улыбнулся. 

− Спасибо на добром слове, но пока это невозможно. Штаты считают себя оплотом демократии, но почему-то наша грубая имитация демократии со всей ее коррумпированностью и прочей мерзостью вполне их устраивает. Думаю, что дело в презренном металле. Наше правительство придерживается четкого проамериканского курса, и с радостью позволяет транснациональным и чисто американским компаниям грабить свой народ. За что имеет возможность урвать изрядный кусок пирога. В сущности, как я уже писал, мы наблюдаем довольно циничное предательство идеалов демократии со стороны Америки. Я не оскорбляю ваши национальные чувства? 

− Все вот так беспросветно? 

− Нет, конечно. Но пока всяческая мерзость доминирует. 

− Что же может изменить ситуацию? 

− Народ. Все более просвещающийся народ. Под руководством левых. Новых левых. Неосоциалистов. 

− Но у левых нелады с экономикой! 

− Далеко не у всех. Социалисты в Европе вполне рыночники. И даже более того, неорыночники. Не следует думать, что развал СССР означает начало эпохи безграничного торжества западного либерализма. Слишком очевидны его дефекты, невзирая на столь же очевидные экономические достижения. Классический рынок себя во многом изжил. А в мировом аспекте и подавно. Сегодня человеческая мысль социалистической ориентации бьется над решением проблемы создания общественного сектора в экономике не похожего на советскую систему управления предприятиями. Над тем как модернизировать современную демократию, что бы повысить влияние простых граждан на руководство государством. Эти и другие проблемы (например, как спасти культуру от власти бизнеса, рынка) настоятельно требуют решения. Альтернативами выступают различные движения фундаменталистского толка, заранее обреченные на поражение в борьбе за спасение и дальнейшее развитие человеческой цивилизации. Но, может быть, мы оставим политику? 

− Профессор, позвольте еще один последний вопрос, который почему-то не дает мне покоя. Когда еще я встречу на своем пути человека вашего уровня? 

− И что же это не дает вам покоя? 

− Проблемы прошлого. Проблема минувшего социализма в России и других странах их лагеря. Распространенным является мнение, что все происшедшее – это досадная случайность, ныне исправленная временем. Я имею в виду большевистский переворот и все последующее. Не кажется ли вам, профессор, весьма маловероятным, чтобы событие такого масштаба и такой степени воздействия на судьбы мира было следствием простой случайности? Мне представляется, что в силу каких-то причин глубинного характера вектор исторического развития должен был быть скорректирован. И перед нами не случайность, а именно коррекция, которая под воздействием большевиков в мире и произошла. Выполнив свою историческую задачу, система за дальнейшей ненадобностью была убрана с исторической арены.  

Наклонив голову, он молча смотрел мне в лицо. Через некоторое время заметил: 

− Вам не кажется, что вы как бы персонифицируете историю? Думаю, что такая схема пришлась бы по душе теологам. 

В дверь постучали. Официант убрал посуду. Поставив кофейник и бутылку ликера, бесшумно удалился. 

− Профессор, чем вас так заинтересовал древний Вавилон? 

− Скорей Ассирия. Появились переводы новых табличек. Необычайно интересно. Быть может, придется пересмотреть не только кое-что из древней истории, но и саму проблему появления человека. Печально интересными являются отчеты о снабжении продовольствием лагерей перемещенных лиц. Вы же знаете, что ассирийцы переселяли по своему усмотрению целые завоеванные народы. В этих лагерях была жуткая смертность. Ощущения такие, как будто читаешь про какой-нибудь вполне современный Освенцим. Кстати, я прочел вашу последнюю книгу. Не берусь судить о ее научной ценности, но прочел с большим интересом. Поздравляю, сеньор Бенингсен! Ваш анализ классового расслоения тогдашнего общества выдержан вполне в марксистском духе. Кровавое у нас прошлое. 

− Спасибо. А что вы, думаете, нас ждет в будущем? 

− Очень трудный вопрос. Международная комиссия ООН в своей резолюции записала, − он прикрыл глаза и произнес, словно читая невидимый мне текст. – «Бесчеловечность людей по отношению друг к другу не изобретение нашей эпохи, но никогда еще в истории она не проявлялась с такой силой и размахом». Довольно печальные выводы. Но если считать, что мы остались на древнем, скажем, ассирийском уровне, и что каких-то скачков в этом направлении в ближайшее время не предвидится, то чего мы можем ожидать в будущем? 

− Но, согласитесь, что прогресс в морали все же есть, и управляемость миром возросла. 

− Пусть даже так, но при первом же серьезном кризисе звериная суть, уверяю вас, несомненно, выйдет на первый план. А причин для кризисов, в том числе и глобальных, более чем достаточно. Отношения людей друг к другу в духе толерантности остаются сегодня столь же недостижимыми, как и в древности. Ислам, кажется, готов принять всех недовольных под свои знамена. А это очень коварная религия. Упрощенный вариант христианства, ориентированный на безусловное и слепое подчинение личности. Ах, оставим эти мрачные темы. 

− Кстати, вы не знаете, где сейчас профессор Алонсо?  

− Знаю. Он в командировке, в Париже. Кажется, приобретает что-то для своего музея. Спонсоры по моим сведениям снабдили его весьма приличной суммой. 

_____ 

День в Париже был у меня разделен на три части. Утром в Лувр. Каждый день. Как на работу. После обеда – обход города. Точнее, объезд. Вечером театр. Общее впечатление от Лувра – ошеломление. Об остальном не говорю. О каком городе написано больше? И как написано! 

О профессоре Алонсо я вспомнил дня через три. Найти его через посольство не составило труда. Мы встретились у Лувра и провели вместе больше трех часов. Ноги гудели от усталости. Голова была переполнена невероятным обилием впечатлений. Не знаю, как профессора оценить в качестве идеолога правых, но гидом он был превосходным. Вечером договорились встретиться на квартире, предоставленной ему уехавшими в круиз друзьями. 

Мы расположились в очень мило обставленной комнате. Ничего ультрасовременного, но и от Людовиков тоже ничего. Нечто в стиле Арт Нуво. 

Какое-то время ушло на рассматривание нескольких прекрасных полотен, развешанных на стенах. 

− Вы хотели мне что-то показать, профессор? 

− Да, да. И не только показать. – Он достал из шкафа полотно размером полтора на два фута. Прелестная мадонна в стиле Рафаэля. 

− Кто-то из учеников? 

− Нет. Копия. 

− Великолепно. 

− Если хотите, можете купить. Дело в том, что купил ее я, но эта сумма подрывает мои финансовые возможности и ограничивает время пребывания в Европе. Удержаться не мог, но по зрелому размышлению приходиться продавать. – Он назвал сумму. Это было не дешево даже для такой прекрасной копии. 

− Почему так дорого? 

− Вы правы. Для простой копии дороговато, но это копия работы Рубенса. Документы прилагаются. Из времен ученичества, я полагаю. Уверяю вас, что рыночная цена этого полотна значительно больше. Но в моем положении выставлять только что купленную картину на продажу было бы опрометчиво. Конечно, можно это сделать через посредников, но времени потребуется много. 

− Беру. – Я выписал чек. 

− Мартини? 

− С удовольствием. Как говорится, спрыснем сделку. – Он слегка поморщился. 

− Как впечатления от Парижа? 

− Я несколько подавлен обилием прекрасного. Профессор, что есть красота? 

− Мой дорогой друг! Ведь это один из труднейших вопросов, чему свидетельством множество авторитетнейших суждений порой не очень-то совместимых. Вот почему и у меня для вас нет однозначного ответа. Если хотите, могу дать краткий обзор суждений по этому вопросу.  

Говоря откровенно, такой обзор я бы мог сделать и сам, но хотелось послушать его в изложении профессора. 

− Итак, наберитесь терпения. – По всему было видно, что ему самому хотелось высказаться на эту тему. И возможно не столько ради меня, сколько для подведения неких итогов собственных размышлений в этом направлении. − Начать и закончить можно бы Гегелем, который писал: «Рассудку невозможно постигнуть красоту». Право, на этом можно бы и остановиться, но вы ведь вероятней всего материалист, и вам подавай материальную сущность прекрасного! А для чего? Что бы утвердиться в своем материализме? Чтобы создать рецептуру прекрасного? Стоит ли? 

− Но мне, возможно, придется отвечать на подобный вопрос. Студенты – народ пытливый. Точнее сказать, среди них встречаются пытливые умы. 

− Понимаю. Вы хотите выяснить обьективную сущность прекрасного. 

− Да, поскольку если не признать наличия таковой, то остается согласиться, что это нечто вроде иллюзии, дарованной избранным в порядке утешения и компенсации милосердным провидением.  

Он с некоторым любопытством воззрился на меня. 

− Индикатором красоты является несомненно мозг, который воспринимает объективно существующую реальность. Если стоять на материалистических позициях, то вопрос стоит так: что собой представляет то объективное, вещное нечто, существующее вне сознания и вызывающее у нас ощущение прекрасного? Может быть, суть в пропорциях, может быть в отношении к жизни, всему содействующему жизни? Может быть, суть в гармонии? Кто-то сказал, что красота – это сигнал непосредственной познанности. Еще Платон ставил вопрос о соотношении красоты и пользы, но Кант четко различал эти понятия. Однако и разрывать их как-то немыслимо! А кое-кто считает, что красота – это высшая форма целесообразности. Но всегда найдутся примеры, опровергающие или, по крайней мере, ставящие под сомнение данное определение.  

Я понял, что ничего нового не услышу. 

− Профессор! Оставим в покое красоту. Будем наслаждаться, не вникая в ее сущность. Вопрос даже более сложен, чем я когда-то предполагал. Поговорим о политике. Есть проблемы, которые меня очень интересуют, но ясности в них у меня нет. 

− Что ж, в меру своих возможностей…  

Он шутливо развел руками. 

− В вашей, и многих других странах формально существует демократия. Наличествуют демократические институты в виде парламента, избираемого президента и даже конституционного суда. Какова же действительность, мы с вами знаем. Но почему главный оплот демократии в мире спокойно на это взирает, тоталитарную власть поддерживает и выступает, как правило, только в ситуациях, когда проявляется уж просто какое-то людоедство, и скандалы приобретают международное звучание. Почему такая бутафорная демократия в вашей и ряде других стран, подпираемая гориллами-военными устраивает Штаты? 

− Краткого ответа и на этот вопрос быть не может. Но если это вас так интересует, наберитесь терпения. 

− Я весь внимание, профессор. 

− По-видимому, нужно начать с семантики и с древности, со времен греческих полисов. Среди шести способов правления, перечисленных Аристотелем, есть и демократия. Демократия, как известно, переводится как власть народа. По-видимому, ни один из шести перечисленных способов не являлся универсально оптимальным. С изменением условий диктатура сменяла олигархию, демократия монархию и так далее. Но среди всех форм правления Аристотель считал демократию наихудшей. Это не в силу личных пристрастий. Дело в том, что управление государством даже в масштабе полиса требует определенных способностей и знаний. У рядовых граждан, как правило, не было ни того, ни другого. Что же получалось на практике? От имени плебса выступали отдельные его представители, обладавшие не всегда нужными моральными качествами, но всегда способностью убеждать. Демагоги. Вот за ними и следовала чаще всего толпа, от которой требовалась поддержка тем или иным законодательным инициативам. По сути, демократия всегда в той или иной степени была представительной. В наше время такую форму демократии узаконили. Управляют государством профессионалы, тем или иным способом получившие поддержку большинства народа. Разговоры о том, что правит народ, осуществляется власть народа – это, выражаясь деликатно, не совсем соответствует реальности. И, слава богу! Прямая демократия в условиях бедности большинства граждан – штука весьма опасная. Демагоги с помощью внушаемой толпы решают в основном свои личные проблемы, а нищее большинство норовит обогатиться за счет богатых сограждан. Опыт истории показывает, что свобода экономически выгодна далеко не всегда. Нищий народ, получив реальную власть, представляет угрозу стабильности государства, и мешает его обогащению. Тенденция толпы − не создание условий для развития экономики, а стремление отобрать у богатых и разделить. По мере роста производительных сил, богатства и культуры общества, правящие круги вынуждены во все большей степени прислушиваться к мнению широких масс, хотя демократия остается представительной и в значительной степени фиктивной. Но, главное, она становится экономически выгодной. Нынешняя демократия – это не выдумка кабинетных умников, а веление обстоятельств реального бытия. Изменения, происходящие с либеральными ценностями, вызваны необходимостью. Рузвельт никогда не сумел бы провести свои законы, частично регламентирующие свободный рынок, если бы не жесточайшие кризисы, грозившие гибелью системы. Если вы не устали, я продолжу. 

Суть прогресса общества в росте его богатства и, как следствие, росте на этой основе социальной справедливости. Нынешняя демократия – это лишь наилучший на сегодняшний день способ решать проблемы прогресса. Способ далекий от идеального. Более того, недостатки его последнее время нарастают, и в мире назревает серьезный кризис. Демократия сегодня не обеспечивает достаточной защиты от всяческих негодяев, преследующих узко корыстные цели в ущерб общечеловеческим интересам. По-видимому, предстоят существенные изменения в системе либеральных ценностей. Но пока что она привела развитые страны к высокому уровню благосостояния на зависть остальным народам. - 

Стереотип лектора , кажется, полностью овладел им. Откровенно говоря, не так уж много нового я услышал, но все же это помогало «расставить точки над и». К тому же, в отличие от отставного министра, профессор был действующим политиком. Он продолжал.  

– При решении сложных задач почти всегда есть понятные, простые и убедительные решения. Чаще всего ошибочные. Например, идея построения социализма или национал-социалистические идеи. Кстати, и Гитлер, и Сталин были избраны вполне демократическим путем. В результате во второй мировой войне по самым скромным подсчетам погибло свыше 60 миллионов человек. Коммунистические идеи стоили еще дороже. Вот почему в некоторых ситуациях целесообразней поступать в сфере тактики антидемократически, во имя стратегических интересов демократии. Возьмите нашу страну с ее нищим населением. При проведении действительно свободных выборов вероятность победы крайне левых очень велика. И что тогда? Что они начнут строить? Социализм по-советски? Но это, как теперь уже всем ясно, дело абсолютно безнадежное. Этого допустить нельзя! Тем более что почти неизбежно начнется гражданская война. Вот в чем причина поддержки Штатами нашего коррумпированного правительства, которое все же не допускает уж совсем дикарских действий, понимая, что перед лицом мирового общественного мнения, и своего в первую очередь, Штаты вынуждены будут реагировать. Вот когда большинство левых сил достигнет уровня понимания всех этих проблем, тогда другое дело. Тогда нашему правительству наступит конец, и к власти придут люди типа Гильямоса.  

Он разлил вино, и мы выпили. 

− Вот так, мой друг. − И он уселся в кресло. − Вспомните историю Альенде! Посмотрите на сегодняшнее Чили! Посмотрите на Кубу или Северную Корею. Надеюсь, эти примеры подтверждают мою мысль. – Он снова наполнил рюмки и неожиданно сказал.  

– У вас не бывает желания выпить столько, что бы мир открылся, наконец, своей лучшей, светлой стороной? –Это было неожиданно. 

− У меня направление опьянения совсем другое, успокаивающее, но отнюдь не просветляющее. 

− Заканчивая, надеюсь, что моя основная мысль вам понятна: свобода в некоторых обстоятельствах может быть роковой. Она вполне может привести к победе сил тьмы и даже к истреблению бытия. Впрочем, мысль не моя и далеко не новая. 

− В абстрактно-теоретическом плане вы, пожалуй, правы, но я не могу отделаться от мысли, что порой в выборе поддерживаемых режимов доминируют материальные соображения. И зарабатывающие на этом варварском режиме круги «давят» на правительство Штатов, принуждая во вполне корыстных целях поддерживать самые подлые диктатуры. 

− Разумеется, выстроенная мною модель страдает упрощениями. Конечно, бывает и то, о чем вы говорите, Но не оно доминирует. Во времена холодной войны был еще один фактор, вынуждавший поддерживать явно антидемократические режимы, дабы их не перекупили Советы. Теперь такая надобность отпала. Стремление к демократии, к утверждению либеральных ценностей опирается не только и не столько на моральные ценности. Разве вы не видите связи между экономическими успехами отдельных стран и приматом в этих же странах либеральных идей? 

− Да, такая связь прослеживается. 

− Стало быть, демократия, либеральные ценности на данном этапе исторического развития экономически целесообразны. В социальном аспекте нынешняя демократия далека от идеала, но мы имеем то, что реально достижимо. 

− Однако, широкие массы, например, Востока, пронизаны совсем другими убеждениями. И я не стал бы говорить, что они обязательно хуже. Они просто другие. 

− Ну, мы уже переходим к глобальным проблемам. Давайте оставим что-нибудь на другой раз. На Востоке другие условия. С этим нужно считаться. 

− Согласен. Но еще немного о демократии и либеральных ценностях. Они ведь тоже переживают кризис, который неизвестно чем закончится. 

− Вы правы. Лидер болен. Ценности вроде бы неоспоримы, но следствия порой сомнительны, а то и просто негативны. И этот негатив нарастает. Изменились условия и нужны новые идеи. Тут чуть ли не главная опасность нынешнего исторического момента. На изъянах демократии – росте преступности, бездуховности, утрате массой народа самого смысла существования играют самые реакционные силы – фундаменталисты, тоталитаризм., всяческие религиозные фанатики. Помните, республиканский Рим в случае опасности отменял республиканский принцип правления и вводил временную диктатуру. Но давайте об этом в следующий раз. Я, простите, устал. В заключение хочу отметить, что, в сущности, сегодня вырисовываются три пути дальнейшего развития человеческой цивилизации: неолиберализм, предполагающий существенную трансформацию и современного глобализма, восточного фундаментализма (не дай, как говорится, бог) и неосоциализма. с его попыткой модернизировать общественный сектор экономики, избавив от дефектов советского образца. Полагаю, что решение этих проблем если и будет найдено, то в весьма отдаленном будущем. Но жизнь сложна. Глобализм в сочетании с пируэтами антиглобализма таят в своем грядущем взаимодействии еще много непредсказуемого. 

− Жаль, что наше время истекает. А хотелось бы обсудить вопрос о том, что само понятие экономических успехов должно как-то измениться. Ограниченные ресурсы Земли, растущие потребности других народов – все это должно изменить направление производства, научной мысли. Я имею в виду прикладную науку. «Золотому миллиарду» возможно придется чем-то материальным поступиться, какой-то частью своего комфорта. Добром это вряд ли произойдет. А сила не на стороне обездоленных. Значит опять терроризм, разрушительная мощь которого будет все расти! Так можно и до заката цивилизации докатиться. Впасть в некую неоархаику. 

− Что ж, вполне возможна и такая альтернатива. Тут большие надежды на науку. Новые источники энергии, генетически модернизированные производители пищи. 

− Очень интересен мне вопрос о псевдодемократии, которую для широких масс выдавали за демократию истинную. И только благодаря такому систематическому обману сумели в нашей стране построить богатое общество. 

− Это действительно интересный парадокс. Да, я прочел вашу последнюю книгу. Легко читается. Очень интересно. 

Разошлись мы поздно. Высказанное им, казалось мне вполне разумным. Впрочем, еще Монтень шутил, что у него всегда прав тот философ, которого он читал последним. Расстались мы самым дружеским образом.  

___ 

С памятью плохо. Особенно на фоне прошлого. Когда-то я цитировал первоисточники чуть ли не страницами. Помню, Элизабет пару раз меня проверяла. А теперь на моем диктофоне обрывок дискуссии, но вспомнить где и когда это было – я не в состоянии. Не говоря уже о том, чьи это голоса.  

− Так вы противник сексуальной революции, Фред?  

Ох уж эти мне любители простых ответов на сложные вопросы. 

− Какие-то изменения в этой сфере должны были произойти, поскольку в развитых странах существенно изменились условия жизни. Но, по сути, воинствующее бескультурье, животная составляющая человеческого «Я» прорвалась сквозь нашу тонкую пленку культуры, и вылилось в разнузданность и грязь. Да еще и оправдываемую громкими словами с рациональным оттенком. 

− Фред, этой революции содействуют мощные биологические силы. Они уже не дадут людям вернуться в систему прошлых отношений. К идеальной любви, к возвышенным чувствам, к беспредельной верности. Все это ушло в прошлое, в мифы. Я, конечно, не учитываю случаи исключительные. 

− У меня такое ощущение, что многие только и ждали благопристойного повода смешаться с грязью. И лишь немногие отворачиваются от таких устремлений нынешнего века. Порой с отвращением. 

− Главное в этой, с позволения сказать, революции – чуть ли не демонстративная публичность проявлений чувств, деформация господствовавшей в прошлом морали. 

− Когда-то это называлось бесстыдством. 

− Ну, не будьте уж так строги. 

− Пожалуй, возврата к прошлой публичной морали, действительно, в обозримом будущем уже не будет. Но какой-то откат, на мой взгляд, неизбежен. Крайности перестанут быть массовыми, а тяготение к идеалу вернется. Вот вам лично хотелось бы вернуться к господству прошлых отношений? 

− Пожалуй.  

Кто-то еще (другой голос) заметил: 

− А ведь все нынешнее когда-то тоже было. Я имею в виду по существу. Так, может быть, мораль прошлого просто более лицемерна? 

− Но это, как вы выражаетесь, лицемерие все же тормозило разнузданность. По большому счету пресловутая сексуальная революция обошлась людям не так уж дешево! Вместо укрепления в человеке человеческого, она отбросила нас к животности! 

Пленка кончилась. 

______ 

Этот сон приходил не в первый раз и всегда впечатлял. Он был уже вроде некого ритуала. Начиналось обычно с ощущения, что вот сейчас все начнется. Меня охватывал не страх, но скорей тягостная всепроникающая грусть. Грусть неибежности, неотвратимости. Грусть абсолюта. Вот так оно происходит, заведенное некой надмирной силой, и ничего уже изменить нельзя, никого нельзя вернуть. Только воспоминания. 

Я иду по темному коридору и точно знаю, куда приду и кого увижу. Наконец, вхожу в знакомую большую комнату, выдержанную в темно-коричневых тонах. Все разместились в желтых полированных креслах. В центре мать с отцом. Они рядом. Полуулыбки. Своей ладонью отец накрыл руку матери, лежащую на ручке кресла. Они и в жизни всегда были дружны. В остальных креслах, расставленных вне определенного порядка, сидят все остальные. Справа, ближе всего ко мне Нел. В своем неизменном сером свитере. Светловолосая. Молодая. Красивая. Почему-то не главные, и не такие уж существенные мысли появляются у меня.  

− Нел, я знаю, я должен был его сам убить. Убить этого негодяя, и объяснить ему перед смертью, за что он умирает. Не откупаться деньгами, а самому….. Прости, дорогая. Всегда помню и люблю. Джон и Кен – отличные ребята. Ну, да ты и так все это знаешь. 

Взгляд налево. Элизабет. Вся в темном. 

− Дорогая, не повезло нам. Просто не повезло. И Робинс подвел. Я не должен был тогда ехать на раскопки. Я должен был быть с тобой до последнего мига. Прости. Мы могли быть счастливы всю оставшуюся жизнь. Да, не повезло. И винить некого. 

Фил сидел в пол оборота, и задняя часть его черепа являла жуткое зрелище. 

− Случайность, Фил. Просто случайность. Было не мало шансов схлопотать пулю и до того, но когда -нибудь это же должно было случиться! Впутал тебя в свои дела. Я уцелел, а ты вот…. Прости, Фил. Так уж получилось. 

Исабель сидела в кресле, как королева на троне. 

− Дорогая, ну что ты так чопорно! У нас ведь до поры все было прекрасно! А то, что эти убийцы с запорошенными мозгами искалечили тебя, то какой с них спрос! Мы, ведь, даже простили их, помнишь? А за то, что ты сделала, я тебя не осуждаю, но Полу мама была бы нужна даже в инвалидной коляске. Гордость тебе не позволила жить. Я понимаю.  

− Мое почтение, профессор. Я выполнил вашу просьбу. Все опубликовано. Пользовалось успехом в научных кругах. 

− Сеньор Гильямес, сеньор Алонсо! Мир все еще в дерьме. Я как-то перестал на это остро реагировать. Быть может, таково его естественное состояние? А может быть возраст? По-прежнему полно счастливых преступников и угнетенных невинных. 

− Нед, с вашими ребятами все в полном порядке. По- моему, я исполнил все, что вы просили. Вроде бы и деньги употребил с пользой. А с ребятами мне еще и повезло. Иной раз воспитываешь, тратишь время, силы, а ни черта в итоге не получается. А тут получилось. Повезло. Боб всегда говорил, что я счастливчик. Верно, Боб? Инсульт в пятьдесят лет – это несправедливо. Впрочем, о какой справедливости в этой житейской круговерти можно говорить? С парнем твоим тоже все в порядке. Я помог ему кончить университет. Знаешь, я долго не мог привыкнуть, что тебя нет. Я до сих пор не уверен, что это был инсульт. У вас в ЦРУ всякое бывает. А может, правда? Особой разницы, конечно, нет, но все же хотелось бы знать. Зачем? А черт его знает. За столько лет я привык, что ты есть и вдруг…. 

− Профессор, я уже догадался, что свободное кресло – это для меня. Прикажете садиться? Еще нет? Но скоро. Сам знаю, что скоро. А ведь я не успеваю дописать! Понимаю, ущерб для мировой литературы минимальный. Вообще-то я больше для себя писал. Каковы мои выводы? Я так и не понял смысла своего присутствия на этом свете. (Уж, пожалуйста, не подумайте, что я верю в мир иной). Зато я твердо уверен, что жизнь, даже прожитая счастливо, трагична. Все вокруг умирают, и на этом фоне продолжать утверждать, что жизнь прекрасна, как-то не получается. Но ничего другого нет, так что выбирать не приходиться. Действительно, остается только пытаться оптимально прожить отпущенное время, не умножая скорбь этого мира, а если можно – напротив, уменьшая. Уменьшая и меру отчаяния, которая охватывает каждого человека, завершающего свой путь. Пытаться скрывать свою душевную боль. Это и есть последний подвиг домашнего масштаба, который мы можем совершить. 

Почему-то все смотрели мимо меня. Я оглянулся. Огромный черный вал с проседью пены застыл надо мной в жуткой неподвижности. И тут метафоры. Что ж… Я пошел к своему креслу. Последний фрагмент счастливо прожитой жизни: «Жил долго и счастливо и умер во сне». Сейчас обрушится, сметая в небытие и меня, и все мои воспоминания! Уселся на свое место. Ну, давай… 

______