Намедни. Может быть, вчера,
По жизни – пропасти глубокой
За мной гонялись мусора,
И это чуть не вышло боком.
Но я забрался на карниз,
И чтобы тех свистков не слышать
Сначала спрыгнул тихо вниз,
Потом по лестнице на крышу.
А там, как лектор записной,
Правдиво, без небесной манны
Своей Рассее путь иной
Открыл из жизни негуманной:
Всех ветеранов – по домам
Расселим, с душем и клозетом,
Не будет горя от ума,
Зимою – снег, и жарко – летом.
И будет гордость за страну,
И даже жить в такой приятно…
Я здесь родился и помру,
И, может быть, рожусь обратно.
От слов великой красоты,
На этой крыше непривычных,
В экстазе замерли коты
И зачирикали по птичьи.
Что нам природою дано,
Пропить почти что невозможно.
А слово нужное! Одно!
Мне мать опять найти поможет…
Убежать... умчать... уехать...
испариться ...улететь...
Отразиться длинным эхом
через маленькую смерть.
Сгинуть к черту, кануть камнем
или пропадом пропасть,
но не надо на века мне,
мне бы надо тонко, в масть…
Чтоб заохали оглобли,
застонали хомуты,
чтоб крикливые оглохли,
повылазили кроты.
Чтобы слово отстоялось,
как забористый первач.
Чтоб Россия, эка малость, -
на финальный вышла матч!
Чтобы щурились богато,
сжав в руках не медяки,
в трехэтажных своих хатах
ветераны-старики!
Я с утра бы погордился
так же, как и ввечеру -
той страной, где я родился,
той страною, где умру.
Но оглядываюсь грустно, -
ну, откуда и куда
от себя сбежал бы русский
в распрекрасные года?
Не по-щучьему веленью,
а по воле и судьбе
мир поставим на колени,
и забудем о себе.
Разбазарим... растранжирим...
что святынями дано,
на похмелие зажилим
грошик, мрачно и темно.
Потому и трудно слово
подходящее найти,
разве только это, снова –
ах ты, мать твою ети!..