Четвёртая часть. 

Пока живёшь, мало задумываешься над итогами своей жизни. Мы слишком заняты повседневностью, чтобы помыслить о конечных результатах. К тому же мы слишком трезвы, что бы мечтать остаться в исторической вечности. И дело не в том, что по нашим наблюдениям историческая память человечества уж очень коротка. Главное в том, что мы довольно ясно представляем себе свою малозначимость не то, что бы для истории, но даже для своего семейства уже в третьем поколении. И всё это совершенно естественно. Почти для всех, что до некоторой степени утешает.  

Спрятал в стол фотографии. Все уже мертвы. Это надо же! Пережить всех! И кто вспомнит сегодня Ваську Васильева или Зюньку Цуккермана? А ведь мировые были ребята! Какой-то тут в природе недостаток, недоработка. Мыслимо ли так добром разбрасываться? А может и впрямь где-то всё это сберегается, хранится! Бог? Тоже весьма сомнительно. Не видно в жизни разумного управляющего начала. Ни в жизни, ни в смерти. И сколько времени человечество на эту тему размышляет? Такие вот мысли преклонного возраста. Впрочем, ничуть не оригинальные. 

Внук купил мне новый катридж – заработал принтер. Теперь Елена Сергеевна читала мои записки уже не с экрана. А я от своих писаний отдыхал. Уж сколько лет прошло, а всё переживаю и свою семейную катастрофу, и смерть друзей. Да так, что даже давление поднялось. Казалось бы, что уж теперь! Пять лет как Вика умерла. Зюня умер в семидесятом, а Константин Александрович в шестьдесят восьмом. Уж сколько лет прошло! Наступил другой век. Вполне можно бы успокоиться. Сменились поколения, а с ушедшими ушли и их драмы, треволнения. Они и живы то только в памяти таких как я – реликтовых старцев и в литературе. В сущности, литература – единственный нынче способ остаться в памяти потомков, если, конечно, потомков наши истории заинтересуют. Это под большим вопросом. У них будут свои истории. Даже в те времена, когда наши проблемы были актуальны, ими интересовались очень немногие. Что уж говорить сегодня? Для большинства проблемы, к примеру, коммунизма вообще закрыты. Нынешняя жизнь вообще подталкивает не столько к размышлению, сколько к потреблению. Большинство же тех, кто всё же размышляет, полагали, что с падением социализма советского толка, грядёт царство глобального либерализма и всеобщего процветания. А вместо этого мы вошли в эру глобального конфликта цивилизаций в самых его безжалостных формах. Правда, проблемы семейных отношений остались, хотя тоже ракурс их изменился заметно. Но что бы сохранить в строчках наши проблемы хотя бы для тех немногих, которые сегодня ещё читают книжки, нужны строчки высокого художественного уровня. А что это не всем дано, я давно уже убедился на собственном опыте. 

______ 

Перечитывая мемуарную литературу, отмечаешь неизменно положительный образ автора. Примерно то же самое я замечаю и у себя. И вот – напрягаюсь, изыскиваю в своём прошлом «тёмные пятна». А ведь я так старался всю жизнь, их избегать! Кучу мелких сразу отметаю. Это пресловутый «одобрямс» на партийных собраниях. Сложно разбираться в давно забытых эпизодах. Значительных не было, а одиночный протестный голос по ерундовому поводу (или казавшимся тогда ерундовым) мог стоить непропорционально дорого. А в домашних делах? Может быть, услужливая память уж слишком избирательно преподносит прошлое. Но, по крайней мере, один эпизод биографии нестираем. И хоть он был оправдан самим Зюнькой, но всё равно – это было непорядочно. 

Жизнь годами шла ровно, не оставляя заметных следов в памяти. Конечно, что-то там происходило в семейных масштабах, но только талант высокого уровня мог бы попытаться довести эти события до степени, способной заинтересовать читателя. Бывает, особенно вечерами, нахлынут многоцветные волны воспоминаний, но попытки удержать это разнообразие событий, образов, ощущений, заканчивается, как правило, ничем. Серой кучкой словесного пепла 

______ 

Это происходило в период нашего с Викой взаимного охлаждения. Уже в старости она вспоминала, что я был подчёркнуто вежлив, заботлив и…внутренне холоден. Она – полна чувства вины перед семьей и передо мной особенно. Я ждал, что в этой атмосфере она не выживет и уйдёт, что, в общем–то, и случилось восемь лет спустя. Но ушла она не к кому-то, а просто от нас. Это уже потом она сошлась со своим Петром Афанасьевичем, который был много старше её. Была с ним… ну, если и не счастлива, то вполне благополучна. Я же, если не считать кратковременных связей, остался один. И нельзя сказать, что сильно переживал из-за этого. Переживал, что у нас с Викой вот так получилось, но, в то же время, изменить своё отношение к ней, переломить себя не мог. Она это понимала. Незадолго до её смерти мы как-то объяснились с ней, и пришли к выводу, что никто в этой истории не был так уж виноват. Просто такие выпали нам судьбы. Не наилучшим образом, но спасибо и за то хорошее, что у нас было. На том и простились. И хотя, говоря откровенно, я думал несколько иначе, но версию эту, как можно искренней, поддержал. К чему было на старости лет счёты сводить. Кому нужна даже самая рафинированная правда, если всё неисправимо. Но я не собираюсь снова ворошить эти наши с Викой проблемы, что отдавало уже чем-то средним между щемящей тоской и мазохизмом. А на старости лет, в условиях острого дефицита сторонних раздражителей (болячки не в счёт) такая тяга есть. Да кому, повторяю, это интересно? 

___ 

День обещал быть самым обыкновенным, но при одном только воспоминании о всей цепочке последовавших событий, на душе становится неприятно. Конечно, реальная и цельная действительность, протяженная в реальном времени, была не столь неприятна, как вот это её сжатое изложение! Да ещё с заранее известным концом. При том ещё, что в психике доминирует итоговая оценка происшествия. 

По коридору вблизи моего кабинета прохаживался некто, чья спина и та была неприятна. Давненько я его не видел! Такой визит ничего хорошего не предвещает. Иногда в детстве испытываешь некий восторженный и не всегда объяснимый подъём чувств. Так вот сейчас всё обстояло ровно наоборот. Кирилл Семёнович пришёл, разумеется, по делу, и дело это касалось меня. В сущности, повторялся эпизод с доцентурой, но теперь уже на уровне заведующего кафедрой. Наш профессор – Дед на кафедральном сленге, уже месяц лежал с инфарктом и место зав. кафедрой становилось, наконец, вакантным. Шла обычная номенклатурная возня. Моя кандидатура тоже рассматривалась, но реальных шансов у меня не было никаких. Дело в том, что мне противостояла креатура самого ректора, уже получившая одобрение в партийных органах. Я высоким покровительством не пользовался, т.е. Константина Александровича не задействовал. Почему? Главным образом из-за наших прохладных отношений с Викой. К тому же моё желание занять кафедру было каким-то ущербным что ли. Я и хотел – положение, зарплата, которой всегда не хватает, но…Это было сложное «но» с неким этическим привкусом. Короче, если бы пригласили, я бы согласился, но бороться, встревать в эту подковёрную возню мне не хотелось. Никто, однако, мне не предлагал и ситуация для меня была предельно ясна. 

Мы расположились в моём кабинетике и молча закурили. 

– Значит так, – начал Киря, словно продолжая давнишний разговор. – Кандидатура горкома нам не подходит. Но вступать в конфликт с партийной организацией города мы не будем. Это руководством не поощряется. Есть другие способы, и ты нам должен помочь. Тем более, что твоя кандидатура нас вполне устраивает. – Он замолчал, а я лихорадочно думал, чем заслужил поддержку столь одиозной организации. 

– Что надо сделать? – Он достал из портфеля несколько страничек печатного текста. – Вот копия статьи, направленной им в журнал. Наши товарищи с ней ознакомились и выяснили, что автор приводит обширные выдержки из иностранных источников, причём кавычек почти нигде не ставит. Цитируемые авторы – известные антисоветчики, немецкие правые социал-демократы. Мы даем тебе статью на рецензию, ты воздаёшь ей по заслугам и вместе с нашим заключением – это станет достаточным, чтобы кандидатура не прошла. А вопросом, как он получил доступ к иностранным антисоветским источникам, мы займёмся особо. Всё понятно? – Действительно, всё было понятно, хотя, разумеется, нужно было ещё вникнуть в содержание статьи. 

– Да, в рецензии своей пиши – не стесняйся. Опубликована она всё равно не будет и останется у нас. Извини, покидаю тебя. У меня ещё много дел.  

Вставая и пряча бумаги в портфель, усмехнулся. 

– Докторская у тебя, поди, давно готова. Зюня, небось, старается. 

– Сколько у меня дней? 

– Не больше трёх. 

Скользкая статья. Автор явно пытался протащить кое-какие идеи Западных социологов. Ничего уж такого, но всё же…В условиях «железного занавеса» – это было несомненно полезно. Мир идей не должен иметь границ. Изоляция лишь тормозит общее развитие человеческой мысли. Таковы абсолютные законы развития науки. На отдельной странице были приведены подлинные цитаты излагаемых авторов с указанием первоисточников. Поработали ребята! И впрямь, кое-где кавычки так и просились. Где он взял материал? Если верить приложению, то он пользовался аж семью зарубежными источниками! Недооценил он наши компетентные органы. Явно недооценил. Сейчас мы ему выдадим. Ручка застыла над чистым листом бумаги. А ведь нехорошо. Что плохого он, собственно говоря, сделал? Да поставь он кавычки и укажи авторов, то сроду такую статью не опубликовали бы. Даже если бы вся она была посвящена беспощадному разоблачению немецких социал-предателей. А вот такая статья, если проскочит, – это хоть и маленькое, но оконце в мир иных идей. Попытка, в частности, хоть и робко, но оспорить известное положение Маркса об абсолютном обнищании рабочего класса и, как следствие, неизбежности социальной революции. Научно-техническая революция и рост производительности труда действительно внесли заметные коррективы в это фундаментальное марксистское положение. Это же подтверждала статистика последних лет – в развитых странах уровень жизни трудящихся неуклонно повышался. Двадцатый век внёс в развитие мирового социума заметные изменения. Даже ортодоксы вероятнее всего это отлично понимают, но при существующей у нас политической системе на пересмотр фундаментальных положений теории нужна специальная команда, однако, вряд ли она последует в обозримом будущем. Ревизия, обрушение марксизма – это нечто для нашего строя катастрофическое. В нынешнем виде он на него не пойдёт. Пока существуют материальные ресурсы, и система хоть как-то функционирует – не пойдёт. 

Так, отвлёкся. Писать или не писать – вот в чём вопрос? Его статью уже всё равно не пропустят. Заключение их экспертов уже есть. Зачем им ещё моё – вообще не совсем понятно. Замарать? Писать явно не этично, но лично мне, для карьеры моей выгодно. Спасибо, что не таким уж грязным способом. Не может быть, что бы моя рецензия много значила по сравнению с заключением их экспертов. Ладно. Хочется написать, а там уж пусть Зюнька рассудит. Время есть. Ручка опустилась и мысли, обгоняя и теснясь, хлынули на бумагу. За час с небольшим управился. А если точнее – расправился с нарушителем ортодоксального спокойствия. 

_____ 

Домой я шёл ещё засветло. Холодало. И чем ближе к дому, тем уже становилась дорожка между сугробами. Постепенно они превращались в нечто вроде стен снежного каньона. В нашем полисадничке было весело. Дочка с подружками каталась с горки, которую я соорудил ещё осенью и постепенно наращивал. Все визжали от восторга, вываливаясь на ходу из санок в снег. Вика прохаживалась по узенькой расчищенной тропинке. Помахала мне рукой. Я подошёл. Почему-то захотелось её обнять, но удержался. «Профессор,- сказала жена,- переоденьтесь и… вот лопата. Нас совсем завалило». Подбежала дочка. «Папа, брось меня в снег». Это у нас была такая игра: я раскручивал её, отпускал, и она летела в сугроб. С визгом, разумеется. Вика смотрела на нас с улыбкой. Со стороны глянуть – полная семейная идиллия. Неожиданно для себя, рассказал про сегодняшний визит Кири. Посерьёзнела. 

– И что ты решил? 

– Написал. 

– Дашь прочесть? 

– Конечно. 

– Ты хорошо подумал? 

– Я понимаю, что не всё тут так уж красиво. А что ты думаешь? 

– Надо прочесть. Всё так перемешалось в нашей жизни. 

Зюня меня поразил. Когда мы собрались у него в комнате, его вердикт прозвучал без тени сомнения. «Надо соглашаться. Я вот тут немного добавил». Ожидал укоров и даже разноса, и был его позицией изрядно удивлён. Прочёл Зюнькины дополнения. Согласился. Вика сказала. 

– Зюня, но ведь в этом есть что-то нехорошее. 

– Конечно. Как и во всей жизни этой страны. Спасибо нужно сказать, что здесь цель достигается ещё так сказать малой кровью. Лично я предпочитаю видеть в качестве заведующего кафедрой Николая. И не только потому, что он мне друг. Он компетентный и порядочный человек. В существующих условиях он – отличная кандидатура. 

– А этот чем плох? 

– Непредсказуемостью. Кто знает, что он за человек. И потом, жизнь – борьба. Не вижу оснований в данной ситуации уступать. Главное его преимущество, как я вижу, близость к ректору. Серьёзных трудов его я не знаю. 

– А способ, – она постучала ногтем по листочку с моей рецензией, – тебя не смущает? 

– В данном конкретном случае не очень. Это не донос. Всё написанное чётко соответствует господствующей у нас доктрине. Ты, Вика, исповедуешь её искренне, так что не так? Чем ты недовольна? Ты готова под всем этим подписаться? 

– Готова. – Это после небольшой заминки. 

– Так в чём же дело? 

– Но ты ведь не готов. И он сам думает иначе. 

– Пожалуй. Но наша жизнь протекает в жестких идеологических рамках, по строго определённым правилам. Ситуация такова, что либо ты играешь по этим правилам, либо не высовываешься. Или сидишь в лагере. Герои сидят. Рядовые граждане играют по правилам. Кто искренне, как ты. Кто вынужден лицемерить. Не их вина. Придёт время и всё станет на свои места. Как стало со Сталиным – гением всех времён и народов, а на поверку кровавым палачом. Это ты уже поняла. Со временем поймёшь и остальное. Повторяю. То, что написал Николай – строго соответствует господствующей доктрине. И потом, ты представляешь себе, какие будут последствия для него, тебя, Константина Александровича если Николай напишет то, что думает на самом деле? Считаю, что в данном случае Париж стоит мессы. 

– Причем тут Париж? Слушать тебя – так страшно делается. Страшно и обидно. Получается, что весь народ – недоумки, все ошибаются, а вот несколько человек всё знают и всегда правы. 

– За весь народ расписываться не надо. – это я вступил. – Но большинство народа у нас, пожалуй, действительно на данный момент власть поддерживают. Но то, что народ всегда прав, никогда не ошибается – выдумка большевиков. Им это выгодно, поскольку они-то и являются единственными выразителями этой самой народной воли. Ведь все средства массовой информации в их руках. То, что народ действительно думает, знает только Кирино ведомство. Да оно не так уж для них важно. Как сказал «отец народов», главное не то, как голосуют, а как подсчитывают. Кстати, Гитлера избрал народ. Вполне демократически. Он ведь ошибся, не правда ли? Народ в Китае молится на Мао. Он ведь тоже ошибается. То, что наш народ ошибается – вполне объяснимо. Он ведь начисто лишён правдивой информации. 

– Мы с Николаем верим в победу социализма во всём мире, но это, надеюсь, будет социализм другого образца, по Марксу, а не по Сталину. А может быть и не будет социализма. 

– Одно тебе хочу сказать: жалею очень, что пошел на истфак. Надо было подаваться в технику. 

Открылась дверь и вошёл мой сын. «Дядя Зюня, ты обещал со мной алгебру учить». Разошлись. 

____ 

Я заметил, что после таких политических дебатов итак не простые отношения с женой претерпевали очередное охлаждение. Интересно было наблюдать, как человека провоцировали на создание некой духовной тюрьмы, в которой он размещался не без порой даже душевного комфорта. Выставить его на свет и простор иных идей было очень трудно. Ведь всякий выход за пределы его сооружения угрожал духовным дискомфортом, неизбежным напряжением ума. Риском, наконец. Иногда я думаю, что моя жена была недалека от того, чтобы донести на нас с Зиновием «куда следует». Смерть Сталина и двадцатый съезд эту угрозу, как мне кажется, отодвинули. Что ни говори, а для слепо и искренне верующих – это был тяжелый удар. 

_____ 

Сегодня у меня библиотечный день, и мы с Зюнькой пили. Чего вдруг? Во-первых, было что. Студент из Грузии – как только его занесло в нашу северную Тьму-Таракань, привёз мне в подарок миниатюрный бочёнок вина. Литров на десять. Прекрасное вино! Не помню, уж как оно называлось. У нас по тем временам подарки преподавателям были не приняты, и я отказывался, как мог. Но чувствовалось, что столкнулись два менталитета (впрочем, это слово тогда ещё не использовалось) Берёшь – обязан отблагодарить, а не берёшь – обижаешь. Сразил он меня одной фразой: «У нас много преподавателей, но вы учитель!» Не знаю, насколько это было искренне сказано, но меня впечатлило. 

Поводы для питья тоже были. Умер Гена Крикунов. Наш с Зюнькой сокурсник по училищу. Израненный, мучался долгие годы. Тоже на костылях. Я знал его по совместной учёбе, а Зюнька с ним воевал. Говорит, золотой парень. Был. Естественно, что смерть его Зюнька воспринял обостренно. Ещё одним поводом был прошедший недавно двадцатый съезд, где Хрущёв выдавал правду о Сталине. По всей стране началась грандиозная реабилитация политических заключенных. Если даже для таких скептиков, как мы с Зюней, всё это было потрясением то, что уж говорить об искренне верующих типа моей жены! Они ведь верили в виновность всех осуждённых, во все эти заговоры, покушения на Сталина и прочую официально выдаваемую галиматью. Ведь всё это делалось от имени партии и самого Великого вождя! 

Переместив руками свои ноги на пол, Зюнька уселся перед бочёнком, на котором стоял предварительно нацеженный кувшин тёмно красного вина и лежали нарезанные плавленные сырки. Первый выпили молча. 

– По моим представлениям беспорядочность смертей – один из доводов отсутствия бога. Какие сволочи живут, а какие парни умирают. – Скрипнула дверь и появилась моя жена. 

– Я не помешаю? По какому поводу пьём? 

– Мой фронтовой друг умер. А красивая женщина может только украсить общество. 

Зюнькина галантность была чистым трёпом. В данной ситуации красивая женщина была совершенно лишней. Но не скажешь же! 

– Как спится после двадцатого съезда? Мы по прежнему кажемся тебе врагами народа? – Я налил и подал Вике. Отпила немного. 

– Это ужасно, но я ведь не одна такая! 

– Ужасно, что люди позволяют себя до такой степени оболванивать. 

– У нас в день его смерти все женщины плакали. Ну, что поделаешь! Такие мы дуры. В бога по всему миру верует ещё больше людей. В чем их вина? 

– На вере жизнь стоит. – Это Зюнька изрёк, наливая себе очередной стакан. А зря это он так разогнался со своей гипертонией! Но он был прав. На вере построено практически всё обучение. В сущности, вся человеческая цивилизация. Я чувствовал, что пьянею. 

– Если люди не виноваты, то кто же ответит за все жертвы? За искалеченные судьбы, за тонны доносов, за массовые убийства? Проще всего прикрыться своей глупостью. 

– Это не глупость. – Зюнька отпил с пол стакана. Это негодяи типа Гитлера и Сталина использовали в своих целях особенности человеческой психики. То же самое проделывает и церковь. 

– Ну, это для меня слишком сложно. Вас ведь тоже надурили, хотя может и не в такой степени. Зюня, не увлекайся! – С этими словами она вышла. 

– Права. Всей мерзости мы тоже не предполагали. Такого убийцы во главе такого огромного государства история, пожалуй, ещё не знала. – Есть мнение, что крупные исторические события случайными не бывают. В чём смысл появления такого монстра, как СССР? 

– А тебе не кажется, что, предполагая смысл, мы тем самым предполагаем нечто миром руководящее, надмирное? 

– Таким надмирным выступают естественные законы развития. Но в чем смысл появления этого вроде бы социализма? 

– В коррекции глобального вектора исторического развития общества. 

– То есть? 

– Зюня, тормозни. Социализм советского образца не победит в мире. Он не обеспечивает должного роста производительности труда и неприемлем своим тоталитаризмом. Но воздействовать на капитализм в социальном плане и в глобальном масштабе может. В этом, видимо, и состоит его историческая роль. 

– Может быть. Может быть. Но капитализм тоже не решает глобальных проблем. Уже сегодня развитые капиталистические страны потребляют основную долю ресурсов планеты. На всех остальных просто не хватит. Это консервирует нищету и бесправие большинства. А делиться с бедными никто по серьёзному не станет. 

– Ты опять пытаешься предсказать будущее? Сам же говорил, что это невозможно. Какой ни будь «ТОКОМАК» может радикально изменить всю картину мира. 

– Может. Но вероятней всего должно в социальном плане появиться что-то принципиально новое. 

_____ 

Константин Александрович прибыл в командировку на завод, но все понимали, что это визит к внукам. Внуки деда принимали радостно, так что дома все было хорошо. Улучив момент, тесть спросил о семейной жизни. Что я мог сказать? Пожал плечами и односложно ответил, что стараемся. Внешне он сильно изменился. Вике сказал, что уходит на пенсию и, наконец, поживет в своё удовольствие. А по моему, в своё удовольствие он жил именно сейчас. Что хорошего в бездеятельности? Разве что мемуары писать?  

Вечером собрались у Зиновия и распили невиданную по тем временам у нас диковинку – «Белую лошадь». Мы бы по своему провинциализму предпочли Старку. На худой конец просто Столичную, что, впрочем, у нас тоже было редкостью. Что бы сразить нас окончательно, закуску предложили крабовую. Чем это лучше солёного огурчика – понять нам не дано. 

Развлекая нас фрагментами из московской жизни, тесть сводил всё к тому, в какой интеллектуальной глуши мы живём. Прав, конечно. Но почему-то идея нашего переезда в Москву, видимо, окончательно заглохла. Подозреваю, что преобладающее большинство москвичей концертные залы, театры и выставки посещает не чаще нас, но речь, видимо, шла о тех, кого сегодня называют продвинутыми. Постепенно Зюня сдвинул беседу в сторону экономики. Тут Константин Александрович был сдержан. Но даже то, что он себе позволил, Вику потрясло. Квинтэссенцией всего на эту тему сказанного было, пожалуй, выражение: «Что-то заплутала наша экономика между трёх сосен…» К тому же мы узнали, что первоначальные планы систематически корректируются, производительность труда почти не растёт, а о том, что бы догнать Америку и речи быть не может. Напротив, разрыв увеличивается. Когда же Вика стала лепетать, «Папа, но в газетах же пишут…», в ответ услышала: «Ах, дочка! Не наивничай. Разве об этом можно писать в газетах?» 

_____ 

Зюня с Константином Александровичем нашли общий язык. Роднила их масштабность мышления, разносторонность интересов и…гипертония. Утро и большую часть первой половины дня тесть проводил на заводе, где запускали нечто новое. Всю вторую половину – дома в беседах с Зиновием. Придя как-то раньше обычного, ещё в прихожей услышал громыхающие раскаты Зюнькиного баса. 

– В моей зубной щётке больше красоты, чем во всех чёрных квадратах Малевича. – В ответ что-то, видимо, возражал невнятный баритон тестя. 

– Целые поколения искусствоведов просто зомбировали вас! Это не более, чем манифест свободы самовыражения. – У дверей Зюнькиной комнаты блаженно улыбающаяся Сима, сидя на табуретке, чистила картошку. Вряд ли понимая суть спора, она всё же получала от него истинное наслаждение. 

– А что Джоконда! В улыбке Вики ничуть не меньше очарования. А улыбка Лопухиной, а Рафаэль? 

– Миллионы людей вот уже пятьсот лет восторгаются этой картиной. Они все ошибаются? 

– Ещё большее число лет люди веруют во Христа, Иегову, Кришну, и это вашего удивления почему-то не вызывает. Но я согласен. Джоконда хороша. Я только считаю, что оценка её неправомерно завышена. Тут опять искусствоведы постарались. К тому же патина времени и романтический флёр. Но конечно – это не выкрутасы Малевича или позднего Пикассо, который просто и довольно откровенно издевался над публикой. 

Вечером я имел удовольствие участвовать в дискуссии по поводу старости. Должен сказать, что эрудиция тестя меня приятно поразила. Это было даже как-то не совсем понятно. Одно дело я, а тем более Зюнька, в основном чтением и занимавшиеся. Совсем другое – вечно занятый ответственный управленец с совершенно иным кругом повседневных проблем. Шопенгауэр в устах Зюньки звучал довольно естественно, а вот цитата из Вейсмана в устах тестя просто потрясала. 

Проблема старости была для него, конечно, же более, чем просто актуальной. Диспут, в который я вмешался, касался не просто старости. Вопрос ставился так: зачем природе понадобился именно такой, прямо таки зверский способ умерщвления предыдущих поколений? Сама проблема смерти, потребность в смерти вопросов не вызывала. На этом стояла, по Дарвину, вся идея эволюции живого на Земле. Новые признаки и свойства могли приобретать только мутирующие потомки. Таким образом, смерть с точки зрения эволюции явление, к сожалению, естественное и даже положительное. Но зачем нужна унизительная старость? Если в качестве технической реализации смерти, то это можно было сделать гораздо проще, чему примеров в природе предостаточно. Конечно, для равнодушной к нашим мучениям эволюции – это безразлично, и всё же столь длительный процесс самоликвидации непонятен. Непонятна его целесообразность для естественного отбора. Тесть, напротив, считал такой способ жестоким, но целесообразным, поскольку мудрость личности накапливается именно к концу жизни и для успешного существования вида совершенно необходима. Обратил внимание и на то, что умственный потенциал деградирует значительно медленней, чем физический. Шумели часов до десяти. В результате у обоих заметно повысилось давление. 

Уезжая, Константин Александрович пригласил нас на зимние каникулы в гости, но вот сбыться этому было не суждено. «Удар» хватил его даже до того, как он успел оформить свой выход на пенсию. Ситуация сложилась очень тяжёлая. Его парализовало. Частично нарушилась речь. И если в больнице жившая с ним дама хоть изредка навещала, то перед выпиской просто ушла из дому, изрядно его пообчистив. Нам ничего не оставалось другого, как взять тестя к себе. Благо у него были внушительные сбережения, что несколько облегчало ситуацию, но жизнь наша, особенно Вики с Симой, существенно усложнилась. 

_____ 

Я снова взял в своих писаниях большой тайм-аут. И вообще ощущал некую исчерпанность своего литературного порыва. Жизнь в доме с двумя паралитиками, а, главное, с женой, отношения с которой имели холодноватый оттенок, была, если и не тягостна, так уж безрадостна точно. Дети вели себя достойно, но вечно занятые своими проблемами они мало чем могли помочь. В моей работе, которая обычно в университете сводится к преподавательской и научной, доминировало преподавание. Особенно на нашей кафедре, политизированной до предела. Жить становилось не комфортно и мои статьи в изданиях типа «Блокнот агитатора» не требовали ни напряжения ума, ни просто мало-мальски значительных усилий. Тоже самое можно было сказать и про мою работу в обществе «Знание». Тем более, что что-то нужно было оставлять и Зиновию, порой просто изнывавшего от скуки. Жизнь протекала однообразно, и какого-то выхода из сложившейся житейской ситуации не видно было. Но и жаловаться ведь не на кого! Глядя на тестя и Зюньку можно было очень наглядно себе представить, что такое хуже. Как всегда, моральным облегчением было общение с Зиновием. Да и Константин Александрович довольно быстро приходил в себя. Хотя он продолжал лежать, но речевой аппарат и мыслительные способности восстановились примерно месяцев через четыре. Помещались они с Зиновием теперь вместе в одной комнате. Это создавало некоторые проблемы, но преимущества были куда значительней. В общем, «по просьбе трудящихся…».  

___ 

Елена Сергеевна требовала продолжения, но что тут могло быть интересного? Квартиру в Москве с согласия тестя продали. Он понимал, что о возврате к прежней жизнедеятельности уже не могло быть и речи, равно как и вообще к самостоятельному существованию. Об этом и пишут–то редко. Вот так заканчивается жизнь. Что тут интересного? Да и в моей жизни всё было достаточно тускло. Понимаю, что оборот речи достаточно неудачный. Следовало сказать просто, что жизнь стала тусклой, и малосодержательной. Слово достаточно здесь совершенно неуместно. 

_____ 

Воспоминания прошлого порой ярче сегодняшней реальности, и в тусклом свете гнетущей и однообразной старости – это можно понять. Вот Зюня, спустив руками свои уже давно бесчувственные ноги на пол, рокочущим басом внушает что-то Константину Александровичу, сидящему напротив с неизменной палкой в руках. Общаться с Зюней интересно. Всегда узнаешь много нового. Представляю, что порой иной мир открывается перед тестем. Хотя к делу его не приложишь – нет уже никакого дела. Но интересно. И выражение лица у слушающего какое-то необычное. В нём, наряду с заинтересованностью, отражается смирённая временем плоть. На экране памяти появляется моя жена. Ей уже под сорок. Слегка располневшая, но очень ещё привлекательная дама. Обычно при виде меня она как бы тускнеет. Я испортил ей жизнь. Или она мне? Но держит себя в руках. Я в ней это уважаю. Внешне – дом образцовый. Только Зюнька иногда покачивает головой, словно фиксируя невидимое стороннему глазу настоящее и предвидя неотвратимое будущее. 

_____ 

Шеф куда-то спешил, поэтому заседание кафедры было коротким. Дома Зюнька, сидя в своём колёсном кресле, копался в земле. Дело, вообще-то говоря, рисковое – вполне можно перевернуться. Машину в гараж я не поставил, поскольку ещё собирался ехать за Викой. Сима меня накормила, и я по обыкновению зашёл к Константину Александровичу. Несмотря на прошедший уже почти год, привыкнуть к тестю в новом инвалидном качестве я никак не мог. При виде меня, он, покряхтывая, уселся на кровати. Я в кресле напротив. 

– Как дела? 

– Дела? Какие у меня теперь к чёрту дела. Спасибо, что хоть читать снова могу. И Зиновию за компанию спасибо. Вот уж эрудит высокого класса! Мне кажется, что без него просто околел бы с тоски. 

Я почувствовал, что сегодня у тестя разговорный, а то и исповедальный день. Что ж, понять можно. Контраст в его состоянии и статусе после болезни произошёл колоссальный. От властного и динамичного руководителя высокого ранга до малоподвижного старика, с трудом перемещающегося в пределах дома. Хоть речь вернулась! При всём моём сочувствии, что я мог для него ещё сделать? Врачи приходили регулярно, хотя толку от этого практически не было никакого. Дома мы установили жёсткие правила: дети ежедневно заходили к нему хоть на четверть часика. Они к чести своей к этой новой обязанности отнеслись с полным пониманием. Три раза в день измеряли давление. О Вике я уже не говорю – она проявляла максимум внимания. В общем, все старались, как могли. Наверняка, это облегчало ему жизнь, но на сущность, на саму болезнь влияло слабо. Тесть между тем продолжал. 

– Лежу и анализирую своё прошлое. Кажется, всё прошло без существенных сбоев. – Немного помолчав, добавил. – Что ж, дело идёт к естественному концу. 

– Откуда такие мысли? Вы сегодня хуже себя чувствуете? 

– Да вроде бы нет. Скорей размышления общего характера. Уж очень неожиданно всё это на меня обрушилось. Без переходов. Когда человек долго болеет, то он психологически как-то подготовлен к таким неприятностям. На меня же всё свалилось внезапно. 

– Но вы сравнительно благополучно выбрались. – Он усмехнулся. 

– Сравнительно. 

Рядом с его кроватью стоял журнальный столик, на котором кроме книг и газет лежало несколько самых разнообразных предметов: фарфоровый слоник, женская брошка, какие-то мелкие детали сложных механизмов. Обведя рукой всю эту коллекцию, он сказал. 

– Наверное, удивляетесь этому собранию? Здесь каждый предмет связан с определённым человеком. Их уже нет в живых. Для памяти храню. Большая просьба: когда и я завершу свои дела, похороните всё это вместе со мной. Обещаете? – Просьба была необычной. Ответил очень серьёзно. 

– Обещаю. 

Похоронное направление его мыслей мне не понравилось. В предчувствиях проблем, касающихся жизни или смерти я разбирался слабо. Мне это казалось маловероятным и даже мистическим. Раздался знакомый стук в дверь. Это прикатил с прогулки Зиновий и по отработанной методике, с помощью палки, пытался открыть дверь. 

– О чём молчим? – Вместо ответа Константин Александрович сказал:  

– Сейчас Зиновий Маркович прочтёт нам лекцию о смерти. 

Зюнька приосанился, громогласно гмыкнул и слегка манерничая, начал: 

«Восприятие и переживание смерти – неотвратимый инградиент любого человеческого сообщества, обусловленный комплексом социальных, экономических и демографических отношений, с учётом так же господствующей религии и общим уровнем культуры. Только анализ сложно опосредованных детерминаций во взаимодействии всех базисных и надстроечных явлений…» – Он умолк и не без насмешки вглядывался в наши физиономии. Константин Александрович пожал плечами. 

– Я же сказал… 

– Чувствую, что предложенный аспект проблемы публику не устраивает. Может быть о смерти, как элементе земной эволюции? 

– Ну Вас к чёрту, Зиновий. 

– Уж простите, но хотел отвлечь от грустных мыслей. Мой личный взгляд на проблему таков: исполнив все предписания эскулапов, разрешив, по возможности, все семейно-бытовые проблемы, надо, опять же. по возможности, выбросить проблему из головы. Смерть относится к категории абсолютного. Абсолютен и трагизм, а предметами абсолютными стоит ли заниматься? 

– Суха теория, мой друг. 

– А с чего бы это вообще вы занялись столь непродуктивной проблемой? Разве что-то случилось? 

– Да нет. Природа почему-то растягивает, как мы уже говорили, этот процесс во времени. Ну, да ладно об этом. – Помолчали. Но переключиться, уйти от нами же вызванного ощущения ужаса исчезновения было не так то просто. Все молчали. 

Через неделю Константин Александрович умер от второго инсульта. Завод устроил пышные похороны, а у нас с Зиновием появился повод ещё раз вернуться к вечной теме о бренности всего сущего и всякое такое. 

____  

Позвонили утром. Игривый женский голос выдал: «Присматривали бы, Николай Сергеевич, за женой. Майор то снова появился, и они встречаются». Отбой. Никаких сильных эмоций. Первая мысль – позорная: «Что люди скажут?» Всё же стало как-то неприятно. Почему-то подумал, что он уже, наверное, и не майор. Впрочем, что мне до этого! 

Вечером мы собирались в театр на каких-то московских гастролёров. Вика принарядилась, и в свои тридцать восемь смотрелась очень хорошо, о чем я не преминул ей сообщить. В ответ получил проникновенное «спасибо». Гастролёры малость халтурили, но всё же были несравненно лучше наших, за что им горячо и аплодировали. Небось, думали у себя за кулисами обычное и не лишённое оснований: pipls, а особенно в провинции, «схавает всё». 

Где-то не доезжая дома, попросила остановить машину, что я не без удивления и исполнил. Немного посидели молча. Наконец, я не выдержал. 

– Как у тебя с майором, всё в порядке? 

– Он теперь подполковник. С чем приехал с тем и уехал. Не об этом речь. 

– А о чём же? 

– Дети подросли. Тебе я совершенно безразлична, и трудно тебя в этом винить. У меня появилась возможность устроить свою личную жизнь. – Ого! Узловой момент. Надо было что-то отвечать, от чего зависела вся наша дальнейшая жизнь. А, может быть, мне это только казалось. Как-то всё это у меня в голове перемешалось, и я бодро выдал. 

– Рад за тебя. Что от меня требуется, развод? 

– Это само собой. Я хочу на папины деньги купить себе квартиру. Есть такая возможность. Ты не возражаешь? 

– По-моему, это больше твои деньги, чем мои. Конечно, не возражаю. 

– А дом перепишем на тебя и детей. 

– Как скажешь. Я не против. 

Немного погодя спросила. 

– Ты так и не простил мне эту глупую измену? 

– А что, бывают умные? Дело не в формальном прощении. Просто что-то ломается в душе. Да мы с тобой уже об этом говорили. 

– Ты эти годы жил со мной из-за детей? 

– В основном да. 

– Не даром они тебя так любят. 

Довольно долго сидели молча. 

– Ты тоже мог бы устроить свою жизнь. На сколько я знаю, желающих более, чем достаточно. 

– Я этим займусь. – Включил мотор. – Чудно. Обычно мужики уходят, а у нас всё наоборот. 

– Перестань, а то я заплачу. 

– Молчу. 

_____ 

Дети восприняли новость по-разному. Андрей спокойно. Даже с какой-то иронией. 

– Значит, в качестве мужа ты маму не устраиваешь? 

– Прекращай. 

Лена по-женски более эмоциональная, спокойно это принять тоже не могла. 

– Дочка, жить с нелюбимым человеком неприятно. Ты как женщина могла бы это понять. 

– Но ведь вы столько лет вместе! Значить можно? 

– Только ради своих детей. Ну, и привычка. А теперь дети подросли – можно подумать и о личной жизни. 

– Ты что, собираешься жениться? 

– Я этим вопросом ещё не занимался, но мама определённо собирается замуж. Не вижу оснований ей препятствовать. Напротив. 

Не знаю, что там обсуждалось в разговорах с мамой, но страсти после этого несколько поутихли. Как-то утром по дороге на работу Вика бросила мне. 

– Ты отобрал у меня детей. 

– Вика, это несправедливо. Я никогда ни единым словом не настраивал их против тебя. Они же уже большие! Просто наблюдают и делают выводы. Может быть, и не всегда правильные. 

– Ты знаешь, что Лена отказывается жить со мной? 

– Ты хочешь, чтобы я с ней поговорил? Попытаюсь, хотя предпочёл бы, чтобы она осталась со мной. 

– Вот-вот! – Помолчали. 

– Как идёт операция с квартирой? 

– Моя сотрудница вышла на пенсию, и уже прописала меня у себя. Через пару недель она уезжает к сыну, а квартира, естественно, остается за мной. – Так продавали в то время государственные квартиры. Немного помолчав, спросил. 

– Кто кандидат в мужья? Если, конечно, не секрет. 

– Это моё личное дело. Со временем узнаешь. Раз дети остаются с тобой, оставшиеся деньги я передаю тебе. С каждой зарплаты тоже буду давать.  

И вдруг я неожиданно для себя выдал. 

– Вика, может быть, уж доживём так? Наши годы ведь далеко не юные! 

– Нет. Поверь, переносить твоё холодное безразличие очень нелегко, хоть ты и стараешься соблюдать приличия. А тебе разве такая жизнь в радость? Ты ещё интересный мужчина, с положением. Найдёшь себе подругу по сердцу.- Немного погодя, добавила.- С таким предложением ты на пару лет опоздал. 

_____ 

Зажили в усечённом варианте. Вика руководила Симой по телефону. Привыкнуть к новому положению вещей все мы долго не могли. У детей создалось устойчивое представление, что мать их бросила. Из-за большого расстояния личное общение было затруднено. Чувствовалось, что и Вике плохо. Что-то она в своём проекте недорассчитала. Новый мужчина тоже почему-то не появлялся. Пару раз она приходила домой, но обязательно в моё отсутствие. Дети, особенно дочка, никак не могли взять в толк, что это серьёзно и Лена даже как-то спросила маму, когда же всё, наконец, закончится? 

Что до меня, то я старался обо всём этом не думать. Выручал Зюнька. Каждодневный трёп с ним отвлекал. Его дела со здоровьем, к сожалению, заметно ухудшились. Хотя и возраст, и условия жизни с помощью Симы были вполне комфортными, но что-то там, в организме, видимо, поломалось. И дело парализованными ногами очевидно не кончается. Так что ничего хорошего Зиновия в будущем, причём ближайшем, по всей вероятности, не ожидало. Однажды застал его с перевязанной головой. Таки перевернулся в своем кресле. А мы собирались отметить публикацию очередной моей статьи в солидном журнале. 

Закуски, которые внесла на подносе Сима, были непонятно обильными. Сообразил с трудом – годовщина смерти Константина Александровича. Я отнюдь не уверен, что душа его именно сегодня покинет нас окончательно. У меня вообще насчет наличия души весьма большие сомнения, но почему, отбросив всю каноническую муть, не помянуть добрым словом хорошего человека? Впрочем, что-то я, кажется, напутал. Душа усопшего вроде бы покидает нас через сорок дней. В знаниях православных обычаев у меня сплошные пробелы. Почему-то это меня не тревожит. 

Выпили по первой, но сидели молча. Говорить на эти темы почему-то совершенно не хотелось. У Зюньки, видимо, и голова к тому же болела. Открылась дверь и вошла Вика. 

– А я думала, вы забыли. – Помолчали. 

– Вика, у тебя был отличный отец .- Снова налили .- И отличный работник, который ещё мог бы принести людям много пользы, но вот господь рассудил иначе. А пути его, как ведомо, неисповедимы. 

– Если говорить откровенно, то Константин Александрович с учётом его преклонных лет просто, как говорят в авиации, выработал свой ресурс. Я считаю, что его жизнь – это большая удача. Нам бы такую! В одном только вышла промашка. – Сима собрала посуду, вышла и больше не возвращалась. Когда дверь за ней закрылась, Зиновий продолжил. 

– Одна промашка – с дочерью. Его сейчас нет с нами, но берусь утверждать, что и он бы меня поддержал. Мои дорогие! Счастье – это только в начале безумие. С годами доля здравого смысла в нём возрастает. Вы такая славная пара! Забудьте, по возможности, неприятный инцидент прошлого. Сделайте смелый шаг ради себя, ради детей. Смотрите, как они переживают! Давайте, как говорится, откроем новую страницу в ваших отношениях. Уверяю вас, все ваши близкие будут этому искренне рады. – Выпили мы уже изрядно. В голове кружились в беспорядке обрывки благодушных мыслей, и я право же был не далёк от того, чтобы обнять свою бывшую жену. Даже то нечто, через которое я никак не мог переступить долгие годы, куда-то подевалось…. Вика встала. 

– Поздно, Зюня. Замуж я вышла и живу уже с другим мужем. Он – старший преподаватель кафедры теоретической механики. Зовут – Протасов Евгений Никанорович. Живём вместе уже вторую неделю. Так что немного опоздал ты, Зиновий, со своим предложением. Слегка пошатываясь, вышла из комнаты. 

– Странно, – заметил Зюня. Как-то она безрадостна для второй недели счастливого брака. 

____ 

Сын был взволнован. 

– Пап, я у мамы был. Там нехорошо. 

– Это их семейные проблемы. 

– Пап, я из-за двери подслушал. Она его из дому выгоняет, а он уходить не хочет. Жуткий скандал. Она говорит, что он импотент. – Согласитесь, что из уст своего семнадцатилетнего сына слышать такое не очень-то приятно. Надо признать, что молодёжь у нас растёт, в сексуальном плане, куда более раскрепощённая, чем мы. Я к этому не привык. – Папа, по-моему, он её даже стукнул. Что же, мы позволим, что бы нашу маму били? – Действительно, щекотливая ситуация. 

– Что ты предлагаешь? 

– Давай сейчас подъедем и разберёмся. 

Нехорошее чувство удовлетворения я в душе своей подавил. Что ж, сын, пожалуй, прав. Повод тоже придумали быстро, собрав какие-то Викины вещи. 

За дверью тишина. Андрей позвонил. Вид у моей бывшей жены и впрямь неважный. Нас она, видимо, никак не ожидала увидеть. Вошли. 

– Виктория, Андрей говорит, что у тебя возникли проблемы с твоим новым мужем! Мы не допустим, что бы тебя обижали. 

– Он мне не муж, а с неприятностями я уж, как ни будь, справлюсь сама. 

– Он здесь прописан? 

– К счастью, не успел. Из-за этого собственно и скандал 

– Он не хочет уходит? Ему и нужна-то была не столько ты, сколько квартира. – Опустила голову и молчит. 

– Послушай, мы выставим его в два счёта. Только скажи. 

– Мама, я из-за двери всё слышал. – Я понимал, что сцена в присутствии взрослого сына ей особенно неприятна, но что уж тут поделаешь? Ни слова не говоря, пошла к себе в комнату. 

Раздался звук открываемой двери, и Евгений Никанорович – представительный мужчина лет пятидесяти, явился собственной персоной. Мило улыбнулся. 

– Да у нас гости! А где же Виктория? 

– Евгений Никанорович, Виктория Константиновна просила передать вам свою настоятельную просьбу: немедленно покинуть её дом. Сколько вам нужно времени, что бы собраться? В крайнем случае, мы вам поможем.  

Он молчал. Улыбаться, естественно, перестал. Оценивал обстановку. И з комнаты вышла Вика. 

– Евгений, неужели нельзя разойтись мирно и без скандала? – Он некоторое время продолжал молчать, продолжая, видимо, оценивать, ситуацию. 

– Хорошо, но зачем было вмешивать в наши отношения других людей? 

– Собирайтесь, Евгений Никанорович. Мы на машине и можем подвести вас, куда скажете. Мы ждём. 

Он управился минут за десять. Проводили его до подъезда, но воспользоваться нашей машиной он не захотел и уехал на какой-то попутке. Андрей отправился по своим делам, и обещал заехать за мной не позже, чем через час. А я поднялся к Вике. 

Она уже успела привести себя в порядок. Курила, что было непривычно. Попросил разрешения подождать у неё Андрея. Как-то безразлично пожала плечами. Немного погодя обронила 

– Спасибо за помощь. – Усмехнулась. – Опять я вляпалась. 

– Может быть, нанесёшь нам официальный визит? 

– Зачем? С детьми я вижусь, а тебе я совершенно неинтересна. 

– Ты думаешь, мы совершили в жизни ошибку? 

– Думала об этом. Нет, наверное. Просто со временем многое меняется. Заранее не предскажешь. 

– Что же тебя отторгло от меня? Как могла строгая женщина и любящая жена вдруг с такой лёгкостью всем пожертвовать? Загадка женской души? 

– Не хочется к этому возвращаться. Тем более, что смысла никакого. Но вот что я тебе скажу. Если бы Зиновий не жил с нами, ничего бы этого по всей вероятности не было. 

– Да Зиновий поедом ест меня за то, что мы с тобой разошлись! 

– Верю, но вы с ним отдельное сообщество интеллектуалов, а кто по сравнению с вами я? Постельная принадлежность? Ты вроде бы не глупый человек, а таких вещей не понимаешь. Будь я ещё обыкновенной домохозяйкой всё, быть может, и обошлось. 

– Но не мог же я бросить товарища! Да и вы все меня поддержали. 

– Не мог, и мы тебя поддержали, но вести себя иначе мог. Конечно, есть и моя доля вины, но всё дело в тебе. 

Я молчал. В чём-то она была права. К сожалению. После долгого молчания я сказал. 

– Что ж, приходиться признать и свою вину. Возможно, что в чём-то ты и права. Просто у меня ума не хватило. Но мы можем покончить с этим. Сейчас ты одеваешься, и мы возвращаемся домой. Завтра же подаем заявление в ЗАГС. Я верю, что всё у нас наладится. 

– Извечная мужская самонадеянность. Я ведь тоже жила с тобой последние годы ради детей. – Отчеканила. – Я больше не люблю тебя, и жить с тобой не буду. Можешь ты это понять? Ты хороший человек, не спорю, но это другой вопрос. – Убедительно она всё это выдала. Повторения и комментариев не требовалось. 

– У тебя есть что-нибудь выпить? – Пол бутылки сомнительного портвейна я выдул прямо из горлышка. – Что ж, прости, если можешь. 

– Дорогой мой, это всё давно прошедшее. Надо устраивать свою жизнь. У меня есть для тебя отличная невеста. Она давно тебе симпатизирует. Тебе она тоже нравилась. Помнишь Нину – нашу зав. библиотекой? Она уже давно разошлась с мужем. По-прежнему привлекательна. Очень советую. 

_____ 

Дома всё было обычно. Дочка разучивала прелюд Шопена, а Зиновий, сидя в своём кресле этажом ниже, подавал наверх реплики. Увидев меня, спросил 

– Ну, уладили проблему? 

– Да. И вполне мирным путём. – Зюнька ухмыльнулся, но ничего не сказал. 

Ночью ему стало плохо и пришлось вызывать «Скорую». Давление зашкаливало, и сердце…. 

___ 

На встречу с Ниной я отправился дня через три. Она стояла на раздаче и некоторое время меня не замечала. Высокая молодая женщина в красивом облегающем темно-зелёном платье. Аккуратно собранные на затылке волосы. Конечно не 90-60-90, но вполне приятная фигура. Заметила меня как раз в тот момент, когда я почему-то решил «испариться». Почему – сам толком не пойму. Подошла, и мы мило поболтали. Я даже принял приглашение участвовать в институтском культ – мероприятии – походе в филармонию на какого-то пианиста-гастролера. Классическую музыку люблю и к качеству исполнения не очень придираюсь. Что мне в ней не понравилось – сам не пойму. Скорей всего не не понравилось, а просто… не понравилось. Понимаю, что выразился не очень ясно. Обычная приятная молодая женщина. А мне нужна необычная? Ну, в каком-то смысле да. Дело даже не в красоте, хотя это тоже не помешало бы. Какой-то комплекс ощущений воспринимается, анализируется на подсознательном уровне и формирует выводы. Понимаю, что нельзя так упрощённо подходить к оценке личности. Более глубокий анализ заставляет порой первые впечатления менять на противоположные. Хотя где-то я читал, что женщине достаточно пяти секунд, что бы определить подходит партнер или не подходит. Может быть. В филармонию надо пойти и вообще познакомиться поближе 

____ 

В антракте к нам подошла моя бывшая. Новый муж – проректор по учебной части, отлучился покурить. Никакого чувства неловкости я не испытал. А когда отошла и Нина, Вика так прямо и спросила: «Нравится? Учти, очень хороший человек». Обошёлся формулировкой: «Приятная женщина». Явно чувствовал желание Вики меня на Нине женить. Когда в таких вопросах давят, то эффект, как правило, получается обратный. У меня – это уж точно. 

Расставаясь, договорились созвониться. Кажется, я даже звонил, но «процесс» мирно угасал, по сути даже не начавшись.