Часть третья.
Пятьдесят третий год и смерть Сталина застали меня в университете кандидатом наук и старшим преподавателем. Это была очень успешная карьера. В памяти несколько выделялись такие события, как рождение детей, или защита кандидатской диссертации. Но, в общем, минувшие годы из-за своего однообразия слились в нечто смутное и туманное. Из года в год одни и те же люди, помещения, распорядок дня. Основное занятие – чтение книг и лекций. Дети особенно не болели. Летом – всё тот же южный берег то ли в Крыму, то ли в районе Сочи. Месяц по путёвке (забота Константина Александровича). Остальное «дикарём». Вояж по культурным центрам: Москва, Ленинград, Киев. Андрюша пошёл в школу. Леночке пошёл четвёртый год. Марья Васильевна изрядно сдала, но дом по-прежнему на ней. Только в субботу приходит на помощь её племянница помочь Вике в уборке. Жена преподает общественно-политические науки в одном из технических вузов и чувствует себя отлично. Она действительно верует во всё, что говорит. Ну, почти во всё. Придерживается, как я острю, принципа социалистического реализма, когда говорят и пишут не столько о том, что есть, сколько о том, что, якобы, быть должно. Должно быть по их мнению. А, точнее, по мнению вышестоящих, указующих инстанций. На словах получается порой очень даже красиво, а расхождение с действительностью их, людей, как правило, благополучных это не особенно беспокоит. Мы иногда затеваем домашние диспуты, но свои мысли я выказываю очень осторожно. Видимо, срабатывает инстинкт самосохранения. Если вдуматься, то это конечно нехорошо. Но как-то я не воспринимаю такую ситуацию обострённо. Зюнька усмехается и «разносит» позиции моей благоверной в пух и прах. Однако, в её отсутствии. Тоже с пониманием человек. За эти годы я, по моему, перетаскал Зиновию всю нашу университетскую библиотеку, так что он «шибко растёт над собой» и при своей феноменальной памяти постепенно превратился в говорящую домашнюю энциклопедию. Дети этим с удовольствием пользовались.
Когда Сталин умер, а умер, как теперь выяснилось, потому, что окружающие боялись его, пораженного инсультом, потревожить, все переживали. Многие плакали. Их тревожила мысль: как же мы теперь жить-то будем? Одни впали в растерянность. Сказывалась привычка к тоталитарному бытию. Другие просто ожидали перемен. Вообще, насчет того, что «все» – это конечно перебор. Просто люди, думавшие иначе молчали, помятуя, что даже в отсутствии Сталина, созданная им репрессивная машина наверняка продолжает действовать. Но даже Зюнька признавал, что это был человек «большого калибра», хотя «та ещё сволочь!» При таких определениях я внутренне вздрагивал. Вообще то всяческой мерзости – зависти, злобы, вражды в нашей обыденной служебной жизни хватало, но я был склонен относить это за счёт общечеловеческих несовершенств. Такая мысль проходит у многих крупных писателей и философов всех времён. О необходимости «спасения мира» я только недавно читал у Достоевского. Но то был иной, несоциалистический мир. У нас, однако, вопреки ожиданиям дела обстояли не лучше. Что бы там не писали некоторые ностальгирующие писатели нынешние. Многие мерзости явно возводились в ранг государственной политики. «Хороший» пример – «Дело врачей». Градус антисемитизма, итак высокий в нашей стране, в результате этой кампании изрядно возрос. И всё же я видел людей искренне преданных благородным идеалам социализма, хороших людей. А вот людей, срывавших с существующего строя декоративные словесные покровы и обнажавших, как Зюнька, его беспощадную тоталитарную суть, я не встречал. Оно и понятно. За то, что изрекал Зиновий Маркович давали в те времена в среднем по 10 лет лагерей. Солженицын, к примеру, получил свою «десятку» только за то, что позволил себе в письме к другу поставить немецкую армию выше нашей. Мне воспринять Зюнькину критику властей предержащих было ещё и потому трудно, что уж слишком благополучен я был в своей личной жизни. Роскошные по тем временам квартирные условия, машина! Всё тот же старенький «Оппель», но всё-таки! Видная и хорошо одетая жена, очаровательные дети. Пару раз в году Вика ездила с малышнёй в Москву к дедушке и возвращалась оттуда с ворохом тряпья, платил за которое отец. Он к тому времени стал уже начальником своего главка, имел «кремлевку», т.е. получал продовольствие и всё прочее из Кремлёвского распределителя. Всё высшего сорта и за мизерную плату. Мои обстоятельства делали для меня царившую в массах, а особенно деревенских, полунищету некой абстракцией. Газетная ложь хоть и не вызывала полного доверия, но что-то такое в сознании оставляла. Действовали всё по тому же рецепту доктора Гебельса: чем больше соврёшь, тем больше поверят. «Дело врачей», кстати, нанесло Зюньке тяжелейший удар. С его заочным продвижением по учёной стезе и так было нелегко. Готовность помочь инвалиду войны у начальства как-то таяла после ознакомления с его фамилией. Доброхоты увядали, а во времена «врачей» и вовсе пожимали недоумённо плечами. Наш проректор по учебной части так просто и сказал: «Неужели ты сам не понимаешь, что сейчас не время….» Как говорится, открытым текстом. Зюнька переживал, а я – член партийного бюро университета и член районного комитета партии ничем ему помочь был не в состоянии. Партийная жизнь, партийные собрания, заседания партийного бюро несомненно представляли собой интерес для психологов. Какие-то производственные вопросы действительно решались, но преобладал пустой формализм, какая-то бессмысленная ритуальность, стремление соблюдать какие-то неписаные правила лицемерия и просто лжи, заставлявшие порой переписывать протоколы этих собраний. Кое-что можно было говорить, но уж никак не фиксировать на бумаге. Как-то секретарь нашей факультетской партийной организации, почтенный профессор Крупинин, демонстрируя хорошее ко мне отношение, завёл меня к себе в кабинет и предложил прочесть протокол предыдущего партийного собрания. Я на нём выступал с довольно резкими нападками на проверявшую мою работу комиссию. Мне ставили в вину недостаточное внедрение в лекцию по средним векам последних постановлений партии и правительства. Меня такая профанация возмутила. Я и «выдал» им соответственно. Документы прочёл и ничего не понял. В ответ на мой недоумённый взгляд профессор, хихикая и потирая ладони, спросил: «Ну-с, и где тут ваши грозные инвективы?» Действительно, в протоколе собрания в моём выступлении всё было приглажено и вполне благообразно. Более того, я даже частично признавал свои ошибки, что при общей хорошей оценке моей работы было, по мнению партийного руководства, необходимо. Протестовать я не стал. Вообще, мои товарищи по партии представлялись мне порой сообществом хитрюг, с пониманием подмигивающих друг другу. Интересно, что главными цензорами, определявшими, что говорить можно, а что нельзя, выступали, по большей части, мы же сами. Когда задумывался над происходящим, испытывал душевный дискомфорт. Особенно раздражала лживость печатная и парадная. Понять, что происходит в стране из газет, было очень сложно. Следовало уметь читать между строк, что в свою очередь требовало довольно высокого уровня знаний о реальном положении вещей в стране. Доклады же высших партийных руководителей на всяческих юбилейных собраниях были всегда победны. Беда была только в том, что этот непрерывный рост производства стали, угля, нефти, даже если он в действительности и происходил, почти никак не отражался на материальном достатке широких масс. Всё зажиточное и вообще хорошее неизменно оказывалось в будущем. Социализм нашего разлива прямо таки обоготворял будущее. Каждое поколение призывалось жить и настойчиво трудиться главным образом ради счастья наших детей, терпеть, но продолжать строить этот мир вечного «завтра».
_____
Зюнькин госпиталь пустел. Я по наивности думал, что если у человека нет, скажем, рук, то хоть это и создает мучительные неприятности, но на продолжительности жизни никак не сказывается. Ошибался. И поскольку новые пациенты почти не поступали, госпиталь понемногу пустел. В пятьдесят четвёртом его было решено расформировать, а всех инвалидов рассредоточить по другим госпиталям, точно так же пустевшим. Зюне предложили на выбор: где-то под Новгородом в сельской местности или на Украине, в Одессе. Для многих инвалидов такое переселение было катастрофой. За годы пребывания здесь они обросли всевозможными связями и, прежде всего, женщинами. О женщинах в госпитале можно было бы написать отдельно и не мало, но тема эта по моим понятиям скользкая изрядно и меня не очень занимала. Вообще, сексуальная тематика в определённом ключе не была в традициях русской литературы, в которой я был воспитан. К Зиновию, хоть он и жил не с нами, все в нашей семье привыкли. Но взять инвалида в дом – это значило взвалить на себя и своих близких и большую ответственность, и, главное, большой труд. Хорошо, что хоть наш материальный уровень это позволял, но ведь наше материальное благополучие во многом зависело от Константина Александровича, а он же, его статус не вечны! И, тем не менее, идея взять Зюню к нам в дом была у нас принята единогласно. Мария Васильевна, ударившаяся в последние годы в религию, считала этот шаг богоугодным делом. Вика подходила к вопросу с обще гуманных позиций. Зюнька ей нравился и покорял своей культурой общения. Я …. Ну что обо мне говорить. Не бросать же друга на произвол судьбы. Да ещё какой! Уж каково в таких госпиталях живётся я за долгие годы общения имел возможность убедиться. Итак, у нас на первом этаже в отдельной комнате поселился мой друг Зиновий, которого Мария Васильевна почтительно называла Зиновием Марковичем. Срочно была проложена сигнализация, и он мог вызывать меня сверху или Марию Васильевну из комнаты рядом или кухни. Госпиталь выделил коляску, куда Зюня, не без труда, перебирался сам и мог разъезжать по всему первому этажу. Я приделал доску к креслу, и он мог сидя писать и читать. Ещё одну откидную доску я приделал к кухонному столу, что позволяло ему не только за столом кушать, но и чистить для бабы Маши картошку и даже молоть мясо. Последнее, впрочем, не так уж часто случалось. Этой своей возможностью как-то помогать по хозяйству Зюнька очень дорожил. В общем, сделали, что могли. Забот, конечно, прибавилось, но были мы молоды и здоровы. К тому же у меня появился учёный секретарь. Весьма учёный, который писал за меня доклады, выступления и даже фрагменты моих статьей. Теперь он носился с идеей писать мою докторскую. В доме появился человек, с которым всегда можно было потолковать о чём угодно. Некоторые осложнения вышли с Андреем – дети бывают очень жестоки, но Вика действовала решительно и пресекла всё в корне. Скоро Андрей с Зюней стали, как говориться, «не разлей вода». Культурный тыл семьи был основательно укреплён.
______
А жизнь вокруг…. Она вроде бы менялась, и в то же время не очень-то. Подумать только! Расстреляли самого Берию! Начали массово выпускать заключённых. Сначала уголовников по амнистии в связи со смертью Сталина. Трудно было придумать что-нибудь глупее во всех смыслах. Потом пришла очередь политических. Жесткость «органов» существенно снизилась, хотя они по-прежнему оставались основой строя. За антисоветский анекдот уже не сажали, но с работы могли выгнать, да так, что устроиться где-либо в черте города было совершенно немыслимо. Разве что кочегаром в домовую котельную. Количество секретных сотрудников (сексотов) тоже не уменьшилось. Обычно их было даже на малом предприятии не меньше двух. Это что бы можно было сравнивать их информацию и повышать степень её объективности. Телефоны прослушивались запросто, так что в разговорах надо было быть осторожным. В общем, партия в лице политбюро по-прежнему управляла всем твёрдой рукой. Рядовым членам оставалось лишь исполнять постановления руководства, поменьше рассуждая при этом. Впрочем, правильнее было бы сказать не рядовые, а все остальные. Я, к примеру. Член районного комитета партии и член партийного бюро университета, но помочь Зюньке даже в бесспорно справедливом деле не смог. Впрочем, я уже говорил об этом. Кстати, когда дело врачей позорно провалилось, я пытался решить задачу снова, но Зюня сказал, чтобы я не суетился, поскольку с ногами всё было по-прежнему скверно. Я ему так и не признался, что и моя повторная попытка, уже в новых условиях, тоже не удалась.
Домашняя жизнь видимых изменений не претерпевала. Дети были здоровы и вносили заметное оживление. Особенно по вечерам. Зиновий продолжал «глотать» литературу, сочинять за меня доклады к различным конференциям и даже публикациям. Мне это приносило заметную карьерную пользу, но порой раздражало, потому что перераспределяло моё время в сторону непроизводительного его расходования. Если говорить проще, то Зюнька меня малость развращал. Я начинал лениться. Иногда мы писали параллельно и устраивали диспуты. Порой довольно шумные. Помогал Зюня и Вике. Пытался я устроить публикацию под его именем, но ничего из этого не вышло. Уж очень много было желающих публиковаться в нашем университетском сборнике, поскольку печатные труды необходимы для получения учёной степени.
___
Всё было рутинно благополучно до тех пор, пока мои недруги на кафедре и партийном бюро не втянули в наши обычные распри КГБ. Ситуация развивалась следующим образом. При кафедре существовал студенческий кружок, где молодёжь выступала с докладами на разные исторические темы. Тематика этих докладов предварительно обсуждалась на заседании кафедры и утверждалась заведующим кафедрой. Особым тщанием такие обсуждения не отличались, но формальности соблюдались. Работа со студентами поощрялась, и вёл её в основном я, как самый молодой. Работа эта не оплачивалась, а посему взвалили её на меня с большим удовольствием. Некто, Игорь Горбатенко – студент третьего курса, прочёл доклад на тему: «Социалистический идеал и историческая необходимость.» Сегодня я понимаю, какая это была для того времени скользкая тема. Тогда же ни я, ни остальные этого не понимали. В соответствии с темой в головах у нас всех выстраивалась, видимо, примерно такая логическая последовательность изложения материала: социалистический идеал, определённый Марксом и Энгельсом как итог развития естественного исторического процесса. Развивающееся человеческое сообщество стремится в своём развитии к этому идеалу в силу исторической необходимости, в силу реализации объективных исторических законов, открытых классиками марксизма. История – это естественный процесс, детерминированный объективными законами. Заслуга Маркса и Энгельса в том и состоит, что они вывели процесс исторического развития из сферы случайного в русло открытых ими закономерностей. Они реализовали способность науки в настоящем видеть будущее. Примерно так. Но наш докладчик выдал нечто иное и с явным оттенком чего-то крамольного. Более того, наиболее крамольные идеи он не вписал в переданный нам экземпляр для предварительного просмотра, а выдал уже в самом докладе как бы экспромтом. И я их запомнил хорошо. Среди этих весьма сомнительных в нашей ортодоксальной среде заявлений господствовало следующее: «Знание того, что есть – в принципе не может быть достаточным (исчерпывающим) для знания того, что будет.» Значит, если стоять на позициях науки, а не веры, говорить об абсолютной достоверности социалистического идеала нельзя. Только практика покажет, какие коррективы внесёт исторический процесс в своём развитии, к чему он в действительности приведёт. С позиций серьёзной, партийно-независимой науки всё тут было верно. Собственно никто и не утверждал, что социальные прогнозы обладают математической точностью. Но здесь вопрос ставился принципиально. Речь уже шла не о невозможности предсказывать детали, но о невозможности предсказывать даже в принципе! Автор утверждал, что наш мир, законы его развития носят вероятностный характер, относя нас к квантовой физике. Он утверждал, что не всё будущее есть реализация существующих в настоящем возможностей, поскольку в процессе развития возникают принципиально новые возможности, не заложенные в прежних состояниях общества. (Мысль, казавшаяся тогда весьма спорной, а в действительности бесспорная.) Но тогда получается, что социалистический идеал может вообще не реализоваться! «Да» – говорит этот мальчишка. Именно поэтому за социализм надо бороться. Иначе время его становления может отдалиться весьма значительно. И это как минимум.
Об этом, может быть, не стоило бы и говорить, поскольку всё оставалось в рамках и на уровне студенческой дискуссии, но! Кто-то из слушателей реферат законспектировал. Кто-то передал его доценту кафедры Черникову, который с возмущением положил его на стол зав. кафедрой с соответствующими комментариями. И, наконец, как мы узнали впоследствии, кто-то передал избранные места из крамольного конспекта в соответствующий отдел Комитета Государственной Безопасности (КГБ).
Сначала наш профессор пошёл по правильному пути, т.е. решил не раздувать дела, а провести дискуссию на тему реферата в том же студенческом кружке, где разъяснить молодым людям и будущим историкам истинно марксистский взгляд на эту проблему. Не знаю, кто «надавил» на шефа, но он предал всё огласке и для начала вызвал меня к себе на «проработку». Главный упрёк мне состоял в том, что я допустил «такое». Второй упрёк состоял в том, что я не поставил его, зав. кафедрой в известность об инциденте. И тут я повёл себя неразумно, на что, как мне разъяснили впоследствии, и был расчёт. Дело в том, что доцент Черников собирался на покой в связи с весьма преклонным возрастом (вероятней всего так решило начальство), а на своё место прочил племянницу – преподавателя кафедры политической экономии. Почтенную даму тоже не очень юную. Но университетское начальство вроде бы пришло к мнению, что доцентом должен был стать молодой и подающий надежды кандидат наук, член университетского партийного комитета, т.е. я. Задача конкурентов была опорочить меня (скомпрометировать политически) и сделать этим мою кандидатуру неприемлемой. Всего этого я тогда не знал, а заподозрить интригу ума не хватило. Профессору же я выдал следующее. Во-первых, для того и проводим дискуссии, чтобы установить истину. В чём собственно ошибка молодого человека?
– Он поставил под сомнение предвидение классиков марксизма. Это говорит об уровне преподавания основ марксизма на кафедре. Во всяком случае, так ставит вопрос наш куратор.
– Упоминание куратора сразу меняло дело. Куратор – это работник КГБ, закреплённый за рядом предприятий и учебных заведений. К нему стекаются донесения всех сексотов (секретных сотрудников. Оплачиваемых и неоплачиваемых) и прочих доносолюбивых граждан подконтрольного ему района. Стукачей у нас хватало. Он следит за политической благонадёжностью населения, и в какой-то мере ответственен за это. Личность если и не засекреченная, то уж, во всяком случае, не публичная.
– И что же вы считаете нужным предпринять?
– Мы не знаем, что предпримет куратор, но со своей стороны мы тоже должны отреагировать. Подключите комсомольскую организацию. Возможно, наша администрация сочтёт нужным принять свои меры. Подготовьте не менее двух докладчиков и проведите очередное собрание вашего кружка. – Кружок уже стал моим! – Искажению марксизма нужно дать квалифицированный отпор. Прислушайтесь к тому, что посоветует куратор. Должен заметить, что история неприятная как для кафедры, так и для вас лично в первую очередь.
Я имел что возразить, но удержался, за что меня Зюня похвалил. Обсуждая с ним дома возникшую проблему, мы пришли к выводу, что мальчик-то прав! Если даже принять, что капитализм загнивает и уход его с исторической арены неизбежен, борьба за победу социализма должна вестись хотя бы за время. Чем скорей произойдёт смена исторических формаций, тем меньше крови прольётся, тем меньше мучений претерпит человечество. Такова, собственно, и была в чистом виде марксистско-ленинская теория наших дней. Что до наличия альтернатив социализму в будущем, то это не более, чем абстракция с вероятностью реализации близкой нулю. В конечном торжестве социалистического (коммунистического) идеала не сомневался даже Зюня. Некоторые моменты, однако, смущали. Мы начисто были отрезаны от зарубежной мысли по социальным вопросам. Весьма скудную информацию удавалось почерпнуть из цитат, приводимых в наших печатных изданиях – в основном погромного содержания корифеями, коим доступ к зарубежной литературе был разрешён. Меня удивлял не только высокий жизненный уровень в развитых Западных странах. Они ведь тоже тратили огромные средства на вооружения! Отдельные статистические данные просто поражали. Мне запала в голову число 82. 82% из опрошенных американских студентов предпочли атомную войну установлению социализма в их стране. Это казалось поразительным! Что до наших успехов в росте благосостояния народа, то они были очень скромными. Объяснялось это якобы необходимостью противостоять военной мощи всего капиталистического мира. Но бедственное положение, к примеру, нашего сельского хозяйства мы наблюдали воочию во время ежегодных выездов на сельхоз работы. Подозреваю, что и в остальном нашем хозяйстве господствовала всё та же неэффективность, низкая производительность труда – ахиллесова пята всей нашей экономики, как писали на Западе наши недруги. И почему-то ничего с этим руководство страны уже долгие годы поделать не могло. А вот Соединённым Штатам, при всём их неплановом капитализме, хватало и на пушки, и на масло.
____
Встреча с куратором произошла на следующий же день после беседы с профессором. Когда я зашёл, в кабинете за профессорским столом стоял сравнительно молодой ещё человек в строгом костюме. Что-то в нём было знакомое, но сразу вспомнить я не мог. Внимательно меня осмотрел.
– Присаживайтесь, Николай Сергеевич. Это я просил вас зайти. Давно бы надо нам встретиться. – Протянул руку.- Не узнаете? Кирилл Степанович. – Всё в памяти сразу стало на свои места. Толчком. – Киря! – Имя его я произнёс непроизвольно и почему-то радостно. Он улыбнулся.
– Признал? – Рукопожатие его стало более крепким и явно дружеским. – Ну, про тебя я всё знаю. Можешь не рассказывать. Зиновию привет. Не повезло парню. – Надо было что-то говорить.
– Ну, а как ты?
– Закончил институт и призвали в органы. – Положим, по Зюнькиным заверениям он работал в органах и до того, но что это меняет? Не переставая улыбаться, уселся в профессорском кресле. Интересно, в каком он звании? Впрочем, в их фирме не в званиях была суть. Неужели он наш куратор? Закурили.
– Слушай, Ты же знаешь по какому я тут делу. Расскажи по старой дружбе, что тут у вас происходит? Подробненько.
– Что тебе сказать? Склока в преподавательских кругах с использованием запрещённых приёмов. Ну, сказал парень не по бумажке. А где сказано, что нужно только по бумажке? Всего лишь доклад на студенческом кружке. Ну, выразился неудачно или даже неверно, так на то и учителя, чтобы поправить, научить. Да ничего уж такого он не сказал. Ты что кончал?
– Исторический.
– Это отлично. Ну, как ты считаешь, он что- допустил какие-то антисоветские высказывания? – Кирилл молча курил. Потом заметил.
– Стенограмму отрецензировали компетентные товарищи и пришли к заключению, что тезис о необязательности победы социализма ложный. – Он снова замолчал.
– Конечно, нашей с тобой компетенции тоже хватит для такого вывода. Но, скажи на милость, что тут трагичного. Ошибся – поправим. Упрямиться будет – по башке дадим. Скажи, однако, моя–то вина в чём? Вся интрига ведь в том, чтобы скомпрометировать меня и перекрыть дорогу к доцентуре. Что бы протолкнуть свою племянницу. Ведь раздули конфликт именно для этого. Ну, не сволочи? – Он молчал. – Ты что думаешь по этому поводу?
– По моему, тоже дело неправомерно раздуто. Но, скажу тебе, уж коли раздуто, то меры принимать придётся.
– Значит, они правильно всё просчитали! – Словно не слыша меня, он продолжал.
– Доверять воспитание молодёжи такому Горбатенко конечно нельзя. Но это пусть решает администрация. Тебя этот парень, конечно, просто обманул. Напиши он всё – ты бы такое не пропустил. – В голове у меня промелькнуло: всё, «спёкся» Игорь Горбатенко.
– Так в чём же моя вина?
– Ты должен был первым поднять тревогу, а позволил сделать это Черникову. – И вдруг, резко меняя тему, спросил.
– Как поживает Константин Александрович? Говорят, его прочат в заместители министра? – Я это услышал в первый раз, но вида не подал.
– Говорят, но, знаешь, всё не так просто. Есть и другие кандидатуры.
На том мы и расстались.
Вечером всё это обсуждалось в семейном кругу. Видимо, присутствие Вики как-то повлияло на Зюню, и о прошлом Кири в разговоре не упоминалось.
Когда мы остались одни, он воскликнул: «Ну, мерзавцы! Ведь всё, что сказал этот пацан – сущая правда. Более того, он пытался обосновать необходимость борьбы за социализм с чисто теоретических, философских позиций, а его за это из университета попрут! Опять сволочи по своим бьют! Это когда-нибудь погубит и партию, и страну. Не может наука развиваться без борьбы мнений! Но они не допускают даже намека на возможность этого! Не желают понимать, что утверждение о неизбежности победы социализма расхолаживает. Ведь действительно, если социализм во всемирном масштабе неизбежен, так чего уж так трепыхаться! Но ведь совсем не безразлично, победит он через сто лет или через тысячу. И всё идет от Ленина, запретившего фракции и фракционную борьбу. Если это продлится долго, то загнивание системы неотвратимо».
Вика молчала, а я размышлял. Мысль о неизбежности появления принципиально новых возможностей, отсутствовавших в прошлом, слишком глубока для мальчишки с третьего курса. Откуда же он её почерпнул? В наших условиях источников два. 1) Зарубежная литература. Добыть её простому смертному почти невозможно.
2) Цитата из трудов какого-нибудь корифея. Из какого? Это очень важно. Нужно его спросить. Киря наверняка этим вопросом заинтересуется. Словно читая мои мысли, Зюня воскликнул.
– И откуда пацан всё это выцарапал? Думаю, что самому ему не допереть.
– Вот и я о том же. – Вика молчала, но спустя некоторое время спросила.
– Значит, вы принципиально отрицаете возможность достоверного социального предвидения? – Я задумался, а Зюнька ответил незамедлительно.
– Предсказания возможны, но они соответствуют уровню сегодняшних знаний. Появление принципиально новых сущностей может картину резко изменить. Изменить в самой сущности или во времени. Вот я, к примеру, верю в победу социализма во всемирном масштабе. Капиталистический способ производства представляется мне варварским, бесчеловечным. Он по многим показателям не соответствует общечеловеческим интересам. Но если это произойдёт через сто лет – одно дело, а если через тысячу?
– Какая может появиться такая новая сущность, что бы изменить весь ход социального развития?
– Трудно сказать. На то она и новая. Ну, скажем, какое-нибудь изобретение. Например, новый способ получения электроэнергии, резкий рост на этой основе объёмов производства и соответственно снижение себестоимости продукции. Новые технологии, рост на их основе производительности труда и общий рост благосостояния трудящихся. А когда исчезнет абсолютное обнищание, то какие там революции? Произойдёт грандиозная отсрочка социализма.
Сегодня можно сказать, что если не в частностях, то в принципе Зюня был прав. На основе технического прогресса действительно произошло резкое повышение производительности труда со всеми вытекающими отсюда последствиями. Благосостояние трудящихся, особенно в развитых странах, резко возросло, стремление к социалистическому идеалу столь же резко упало. Но тогда Вика с сомнением качала головой.
_____
Видимо, доклад Кирилла начальству носил благоприятный для меня характер, так как никаких административных последствий это дело для меня не имело. Почти ни каких, поскольку на должность доцента меня всё же не утвердили. Креатура Черникова тоже не прошла. Доцентом я стал через два года при совершенно других обстоятельствах. Почему-то перестали меня выдвигать и в партийное бюро университета. Вероятней всего – это была перестраховка на местном уровне. А вот парнишке-студенту неприятности доставили немалые. Из университета ему пришлось уйти. Я с ним несколько раз беседовал, но он так и не открыл мне свои первоисточники. Говорил, что сам до всего дошёл. Что ж, не следует собственное недомыслие принимать за эталон. Лишь годы спустя я прочёл нечто подобное в статьях наших и зарубежных (немецких) социологов.
____
У Зюни началась гипертония. Спустя много лет я имею сомнительное удовольствие подтвердить, что болезнь эта изрядно неприятная. А, главное, довольно плохо заканчивается. Раньше он гулял крайне редко и только летом. Теперь была проделана определённая работа по модернизации входной двери и ступенек крыльца, что давало ему возможность на своем кресле самостоятельно выбираться на свежий воздух. Всё это как следствие врачебных рекомендаций. Мне кажется, что свежий воздух – это универсальное лекарство бедных. Иногда после работы мы гуляли вместе, решая попутно широкий круг мировых проблем. Обычно я толкал кресло по дорожкам нашего участка. Не очень удобно беседовать, не глядя в лицо собеседника, но постепенно мы привыкли.
Зиновий сейчас был занят писанием статьи для Вики, которая никак не могла защититься. С Викой было не просто. Писать так, как ему виделось, Зюня не мог – ни для Вики, ни, тем более, для начальства его позиция не подходила. Кривить душой было неприятно, но…Тут у Зиновия тоже уже был опыт. В общем, проблемы. Со мной он отводил душу. А с кем он ещё общался? Гости к нам приходили не часто. К тому же не со всеми можно было поговорить. Да и у меня тоже не всегда было, как говорят нынче, коммуникабельное настроение. Сегодня как раз такое.
– И чего скулишь? Всего добился. Хотел быть доцентом – стал. Дети загляденье. Дочка уже в школу пошла. С женой живёшь двенадцать лет и всё хорошо. Совсем не такой уж частый случай! Хотел избавиться от партийных нагрузок, и тут судьба пошла навстречу. Уже второй год без всяких эксцессов тебя никуда не избирают. В доктора не пускают только по причине, на их взгляд, чрезмерной молодости. Пробьёшь и это. И ко всему ты ещё человек порядочный, что я могу лично засвидетельствовать. Так чего тебе ещё надо? – Потом я думал, что лучше бы он всего этого не говорил.
– Зюня, это не очень честный приём.
– Отчего же? Впрочем, ладно, не буду. Но что тебе не так? Вселенская тоска на гормональной основе? Микромир без тебя открывают? Сражения выигрывают? Сверхновые обнаруживают?
– Может и на гормональном уровне. Может быть и микромир виноват, но тошно.
– От чего же, позволительно узнать?
– Смеяться будешь. От несоответствия величия и неповторимости человеческой жизни и убожества повседневных дел и забот.
– Тебе кажется, что ты ерундой занимаешься, а жизнь! Твоя неповторимая жизнь безвозвратно уходит. А потом небытие. А потом забвение…Ты сегодня лекции читал?
– Читал.
– Это тоже убожество?
– В каком-то смысле, по большому счёту – да. Не совсем то и не так безальтернативно следует преподавать историю.
– Вот как? А раньше ты что – этого не понимал?
– Кстати, я прочёл сегодня очередную статью Горина. И как ты думаешь, она называется?
– И как же?
– Помнишь, конечно, историю с рефератом Игоря Горбатенко?
– Как же! Трудно забыть.
– Статья называется: «Социалистический идеал и реальная историческая перспектива»
– И как?
– По моему, достаточно позорно. Хитрит. Я выписал для тебя главную цитату из всего многостраничного текста. Журнал не дали. Первыми читают ректор и профессор. Вот послушай.
«Исторический процесс – это не только реализация потенциально данного сегодня, но и процесс возникновения принципиально новых возможностей, вызванный к жизни новыми условиями. Поэтому научное предвидение в истории может охватить лишь такую цепь событий, которая непосредственно связана с существующим состоянием. Так в середине девятнадцатого века можно было с достаточной степенью точности предвидеть победу социализма. Её неизбежность была задана особенностями капиталистического способа производства того времени. Предвидение не может быть вполне достоверным в отношении событий далёкого будущего, ибо эти события в значительной степени могут определяться условиями, не заложенными в настоящем»
– Как тебе это?
– Отлично. Под этим могу подписаться.
– Отлично. Тем интересней дальнейшее. Всего через несколько строк.
«Социализм – это не одна из вероятностей исторического процесса, а необходимое следствие его развития. Реализуется только то, что соответствует закономерному ходу истории.» Получается, что будущее предсказать нельзя, но социализм в будущем вполне предсказуем, поскольку якобы соответствует закономерному ходу истории. Ну, как?
– Послушай, а может быть автор не дурак, а совсем наоборот? Умный читатель прочтёт и примет к сведению первое и поймёт, что второе – это всего лишь суесловие, довесок, бытующий исключительно ради проходимости статьи!
– Уж очень тонко. Этот журнал читают коммунисты всего мира. И потом, там что в редакции сплошь придурки, по-твоему?
– Вовсе нет. Такие же хитрецы.
– И после этого ты удивляешься, что у меня скверное настроение?
– А что было вчера? А позавчера? Чего сегодня-то? Флюктуация?
– Может быть. Не знаю. Сглупил я. В технари надо было подаваться.
– Не глупая мысль, но не поздновато ли?
– А что? Мне всего-то тридцать три года! Могу плюнуть на всё и податься на аэродром в механики.
– Не можешь. Там какая зарплата? И что жена скажет? И как среагирует Константин Александрович? Не так ведь всё просто! Давно сказано, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. И это не пустые слова.
Конечно, он был прав. Я мог настоять и сделать по своему, но это грозило мне большими осложнениями, из которых названные Зиновием были не самыми страшными. Ещё не известно, как на это среагирует наша партийная организация! Запросто могут не разрешить. Им только пальцем шевельнуть, и меня нигде не возьмут ни на какую работу. У нас ведь работодатель по всей стране только один – государство! А потом, моя работа имела ещё и положительные моменты. И это кроме высокой зарплаты. Я очень любил общаться с аудиторией. Что до ощущения бессмысленности жизни, повседневного бытия, то, наверное, оно порой возникает у многих. Такие мысли вряд ли появляются, когда человек борется за существование на уровне выживания. На тот момент смысл жизни совершенно понятен. А вот перейдя в режим относительного материального благополучия, получаешь возможность задуматься о смысле жизни вообще и своей, в частности. Чаще всего не стоит этого делать, потому что никакого смысла, в обычном понимании этого слова, в жизни нет. Как нет его и во всей прочей жизни, и даже в явлениях космических. Всё это называется естественными процессами и нет в них, в жизни никакого целепологания. В отличие от нашей повседневной жизнедеятельности, которая почти сплошь из таких миницелеположений и состоит. В том то и суть проблемы. Привыкаешь к повседневной осмысленности бытия и вдруг обнаруживаешь, что само бытие смысла не имеет. Влачится себе на манер облачка на небе. Кого это раздражает, а кого даже и травмирует. Для заполнения кажущегося пробела чего только не придумывают! Хуже всего приходится убеждённым атеистам. Но надо смириться. Легче, наверное, натурам творческим, но и для них уход из жизни – тягостная проблема. Всё та же перспектива небытия. Да, куда-то меня уже не туда заносит. Цепочку мыслей прервал Зиновий.
– Это у тебя сегодня скверное стечение обстоятельств. Ты, наверное, ещё не всё мне выложил.
Что ж, в интуиции моему другу не откажешь. Действительно не всё. Зайдя за женой в институт, застал её в обществе красавца-майора. С их военной кафедры, как она мне потом рассказала. Статный брюнет с выразительными чертами лица. Из тех, кого принято считать неотразимыми для дам. Что-то в выражении лица моей милой мне не понравилось. Что-то в нём было интимно-доверительное, принадлежавшее, как я считал, только мне. Но не устраивать же по этому поводу сцены! И потом, даже если предчувствия меня не обманывают – что в этом противоестественного? Наверное, и у меня выражение лица соответствующее, когда я беседую с какой-нибудь очаровашкой. К тому же за двенадцать лет кто угодно может надоесть. Но Зюньке я всё это рассказывать не стал.
– Может выпьем понемногу?
– Не стоит. Алкоголь стимулирует слезливость.
_____
Писать мне на этом перехотелось начисто. Вот уж не думал, что драматические моменты прошлого окажутся болезненными даже сегодня. Елена Сергеевна научилась немного пользоваться компьютером и читала теперь мои записи прямо с экрана. Простой в работе она заметила и как-то вечерком попросила продолжения. Видимо, женское любопытство. Что ж, можно и продолжить. Тем более, что нечем себя занять. Других объяснений, или лучше сказать оправданий, вся эта писанина не имеет. Но писать без внутренней потребности – хорошо ли получится? И вообще я опасаюсь, что бы горести старости не отразились на видении жизни минувшей. Ведь прошлого нет, а есть только память о нём в настоящем. И не влиять это настоящее на интерпретацию прошлого, наверное, никак не может. Дело только в степени. Но тут уж ничего не поделаешь. Буду стараться не поддаваться. Это вообще один из парадоксов жизни: попытка познания объективного через субъекта.
______
Но жизнь с того момента, на котором я остановился, приобрела какой-то сумрачный окрас. Причем в очень широком диапазоне. Материально люди вокруг нас, за небольшим исключением, жили очень бедно. С продовольствием было скверно. Особенно с мясными продуктами. Мы далеко не бедствовали, получая периодически посылки из Москвы, но окружающее, с которым мы как-то были связаны, давило на психику. Помогало, правда, то, что материальное убожество касалось преобладающего большинства населения. Более того, жившие хорошо, что называется, «не высовывались». Ну, а когда у тебя дела обстоят как у всех, то морально это переносится легче.
Дома тоже было безрадостно. Марья Васильевна хворала, и пришлось взять в дом её родственницу. Этот необходимый, но совершенно чужой человек раздражал своей хмурой неприветливостью. Зюня под напором гипертонии сильно сдал, И это в такие-то годы! Степень беспомощности его всё возрастала. И хотя он изо всех сил старался не поддаваться и не обременять нас своими проблемами, но получалось это не очень. И, пожалуй, самым для меня тягостным было явное охлаждение отношений с женой. Пожалуй, правильней было бы сказать – отношения ко мне моей жены. Мы как-то душевно отдалились друг от друга. Сфера чувственности тоже изрядно пострадала. Всё это началось уже довольно давно. Наверное, я в чём-то виноват. Как-то уже в постели, после длительных дебатов с участием Зюньки она мне сказала: «С вами пообщаешься – чувствуешь себя дурой набитой». Мне это казалось несправедливым. Уж как я, а особенно Зюня, старались быть корректными! Чего-то, видимо, недоучитывали. С другой стороны, она действительно была вся во власти расхожей пропаганды. А убеждаться в своих ошибках – даже, если убеждаешься, кому же приятно? А тем более свои ошибки признавать! Конечно, всего этого недостаточно, чтобы любящие супруги охладели друг к другу, но среди прочих причин и эта присутствовала несомненно. Впрочем, враждебности никакой не было. Отношения между нами были ровными отношениями родственников, связанных детьми, общим хозяйством, прошлым. Зюня, правда, пытался меня уверить, что такое отчуждение – естественный процесс, но если бы его, процесс этот можно было измерить, то я бы сказал, что наше охлаждение существенно превышает норму. А перспективы были ещё сумрачней.
Благо бы на работе отдыхал душой! Но и тут положительные эмоции шли пополам с мерзкой подковёрной возней. Дело в том, что наш профессор и заведующий кафедрой вот-вот должен был уйти, хотя он сопротивлялся естественному ходу вещей всеми силами. Сегодня я его хорошо понимаю, а тогда негодовал. Он уже практически ничего не делал, выезжая на нас, молодых почти по всем вопросам. Конечно, это было не очень порядочно, но что он мог поделать? Последнее время даже начал ставить свои подписи под работами, которые не писал. В общем, стоял до последнего. Повторяю: сегодня я его если и не оправдываю, то понимаю. Перемены на кафедре были еще впереди, но борьба за пост развернулась нешуточная.
В домашнем кризисе позиции моей жены были более уязвимы, чем мои. В сущности, она не могла предъявить мне никаких претензий. Муж я по понятиям Марии Васильевны был просто идеальный. «Не пьёт, не бьёт, всё в дом несёт, в детях души не чает!» Но, как говорится, сердцу не прикажешь. Да и естественно ли для природы человеческой – столько лет жить с одним и тем же человеком! Довольно часто нас принуждают делать это жизненные обстоятельства. Ослабь эти обстоятельства и… Не потому ли с ростом благосостояния в развитых странах так растёт число распадающихся браков?
Майора тоже звали Николаем. Это надо же! Он уже был дважды женат, имел двух детей и с последней женой не был даже официально разведен, хотя жили они врозь – она осталась по месту его прежней службы. По отзывам – хороший преподаватель и вообще, славный малый.
Отчуждение жены я переживал тяжело. Не знаю, чего было больше – уязвлённого самолюбия или ревности. Дома никаких сцен. Внешне отношения без видимых изменений. Правда, куда-то пропала ласковость, сердечность. Это замечаешь, когда теряешь. Она довольно спокойно терпела меня, а я, соответственно, её. Вот только вечерние отлучки участились. И, приходя домой, глаза она от меня прятала. Надо было что-то решать. Не могло же вот так продолжаться вечно. Но вместо этого я снова и снова пытался проанализировать ситуацию. Пытался найти, так сказать, пропорции вины. Ощущение горечи и даже обиды было особенно сильным, потому что именно от своей жены я такого никак не ожидал! Все эти годы я только укреплялся в мысли, что Вика – человек долга и строгих нравственных правил. А тут такое легкомыслие? Но режим какой-то искусственности с налетом лицемерия в семейных отношениях становился непереносим. И хотя я понимал, что последствия объяснения для семьи будут разрушительны, деваться было некуда.
С утра Вика попросила меня забрать Лену из садика – сегодня она задержится. Действительно, изрядно задержалась. Дети, когда она пришла, уже спали. Словно почувствовав моё настроение, поднялась в гостиную и села напротив меня. Отложил книжку и начал.
– Твой Николай мне приветы не передаёт? – На лице удивление, но молчит.
– Ты же понимаешь, что бесконечно так продолжаться не может. – Продолжает молчать. – Хочешь ты или нет, но нам придётся объясниться и принять какие-то решения. Боюсь, что радикальные. – Наконец заговорила.
– Нехорошо получилось. Я всё понимаю, но так вот получилось. Ты уж меня прости.
– Да не нужно тебе моё прощение! И ты мне в таком качестве не нужна. Живёшь с ним, так и уходи к нему. Не мы первые в этом мире разведёмся. Отец в курсе?
– Пока нет. – Снова молчим.
– Знаешь, мне всё это, как снег на голову. Вот уж чего от тебя меньше всего ожидал! Прямо какие-то африканские страсти! У тебя есть этому объяснения? Я в чём-то виноват?
– Ни в чём ты не виноват и от этого мне особенно скверно. И дети…
– А ведь бросит он тебя, как бросил двух до тебя. Жизнь тебе искорёжит и спокойненько поплывёт дальше. Да что уж теперь. Горшки разбиты, впору осколки выметать.
– Мне всё равно.
– То есть как это всё равно? Разрушена семья, пострадают дети, а тебе это безразлично? Лихо. – Вижу, чуть не плачет. В общем дискомфорте всё же приятно чувствовать себя правым. Впрочем, что это меняет? Вижу, что конструктивных предложений нет. Говорю:
– Ладно, постели мне в кабинете. И всё же нужно решить, как жить дальше.
______
Константин Александрович позвонил дня через три. Вечерние отлучки жены прекратились, но в наших отношениях изменений, естественно, никаких. Понятное дело, решиться на что-то конкретное нам было трудно.
– Что там у вас произошло?
– Вика нашла себе другого. На этом наша совместная жизнь, видимо, прекращается.
– Вы серьёзные люди? Ведь дети! И вообще, чего вдруг?
– Для меня всё это полнейшая неожиданность. Потрясён до глубины души. Каких-то видимых причин не вижу. Ну, совершенно ни каких. Да она сама это подтверждает. Просто наваждение какое-то. Но против фактов не попрёшь.
– Какие у тебя факты?
– Я видел их вместе. Да она и не отрицает, что живёт с ним.
– Но семья, дети!
– На всё наплевала.
– Не могу поверить. Так ты с ней уже говорил?
– Ну, разумеется. Просит простить её. Так вот, говорит, получилось. Увлеклась.
– Он что, какой-то необыкновенный?
– Видный мужик. Смотрится хорошо.
– Вы сорились? Какие-то проблемы в семье?
– Абсолютно никаких.
– Ничего не понимаю. – Мне очень хотелось напомнить ему про его жену, но удержался. – Что думаешь делать?
– Посудите сами. Что я могу? Скандал никому не нужен. Заставить не могу, да и нужно ли? В конце концов, взрослый человек и вправе сам решать свою судьбу. Она и дома-то почти не бывает. Так, вечерком забежит с детьми пообщаться и снова к нему. А он вероятней всего скоро бросит её, как уже бросил двух своих жён с двумя детьми.
– Ну, я о нем позабочусь. Надолго запомнит.
– А может быть – это любовь? Может лучше не вмешиваться?
– А дети как же? – Обо мне он не вспомнил. Что ж, можно его понять.
Ночью Зюньке стало плохо. Пришлось вызывать «скорую». Вики дома не было.
_____
Жизнь потекла стабильно по новым правилам. Хуже всего было с детьми. Андрюша целиком держал сторону отца. Дочка ничего не могла понять, и всё спрашивала, где мама и почему она каждый вечер уходит. Трогательно всякий раз просила Вику остаться, чем доводила её до слёз. Заверяла, что скоро они снова будут вместе. Что она имела в виду – понятия не имею. Малоприятные сцены.
«Агентура» мне доложила, что жилья у майора нет, и он снимает комнату. Перспективы у них конечно туманные. Через пару дней приехал Константин Александрович. Дети были дома, и встреча прошла трогательно. Выглядел он почему-то сильно постаревшим, хотя я не видел его даже меньше года. Телефона теперь у Вики не было, так что встреча с дочкой произошла лишь на следующий день. О чём они там говорили – понятия не имею, но весь свой гнев мой тесть обрушил на майора. Конечно, не следует, по возможности, ломать чужую семейную жизнь, но что он мог поделать, если вот так человек устроен? Да и женщины ведь тоже должны нести какую-то долю ответственности. Это ей, в первую очередь, не следовало с ним спать. Впрочем, можно подумать, что произошло нечто необычайное, нечто из ряда вон выходящее. Испокон веку жены изменяли мужьям и наоборот. И причины этого очень разнообразны. От вульгарной распущенности до сексуальной неудовлетворённости. Впрочем, в данном случае скорей всего было нечто третье. Мировая статистика распада семей известна, и она достаточно прискорбна. Впрочем, такое определение, пожалуй, не совсем уместно, если признать, что процесс этот, признаваемый обществом безнравственным, в значительной мере естественен. Ситуация, когда физиологическое начало приходит в столкновение с социальным.
Надо честно сказать, что спустя не такое уж продолжительное время я стал относиться к происшедшему куда спокойней, чем можно было ожидать. О возврате к прошлому для меня не могло уже быть и речи. Простить – пожалуйста, но восстановить прежнюю семейную жизнь – этого я себе даже представить не мог, хотя под «простить» чаще всего именно это и предполагается. Константин Александрович свою угрозу исполнил. Майора уже через три недели перевели куда-то далеко на Восток в жуткую глушь. Вика разрывалась между детьми и любовником, но он уже охладел к ней, и она это чувствовала. В итоге он уехал, она осталась одна, а я дал понять, что её возврат домой крайне нежелателен.
Развернувшееся передо мной действо я под конец этой истории стал воспринимать как иллюстрацию какого-то романа. С интересом и даже с какой-то симпатией к персонажем. Надо же было мужику так вляпаться! Экие страсти гнездились, оказывается, в моей такой, с виду уравновешенной, супруге! Зюнька, с которым привычно поделился своими суждениями, сказал, что я скотина, но при этом ухмылялся.
Следовало всё же как-то определиться и с детьми, и с собственностью. Никогда не думал, что придётся с женой имущество делить. Жила Вика всё в той же комнате, но надежд на восстановление связи с майором не было никакой. На письма он не отвечал. Да и без писем она понимала, что всё кончилось. Жить в этой комнате было очень некомфортно, поэтому ей приходилось всякий раз бегать к нам. Это тоже было очень неудобно. Дом при покупке был оформлен на нас двоих, так что у неё было право на пол дома и, естественно, на половину имущества. Но мне казалось, что до унизительной делёжки дело не дойдёт. При отъезде Константин Александрович свёл нас вместе и произнёс речь в том смысле, что дети – важней всего, и что бы мы свои отношения как-то урегулировали именно в этом ключе. Это мы понимали и без его указаний, но как? С начала нашей семейной истории (раньше я бы сказал драмы) прошло уже почти три месяца. Разумеется, это стало всеобщим достоянием. Все выражали мне свое сочувствие, что, откровенно говоря, было малоприятно. Как ни верти, а меня при всех моих достоинствах бросила жена. Предпочла другого! Человек, которого бросают, почти всегда вызывает чувство жалости. Чувствует себя не то дефектным, не то ущербным. Хорошо ещё, что внешне я мужчина хоть куда! Не знаю прав ли я, но мне кажется, что уж совсем плохо чувствует себя мужчина, простивший заблудшую. Особенно, если понимать происхождение слова заблудшая от корня блуд. И хотя в жизни не так уж редки случаи, когда люди расходятся, а потом снова сходятся, мне даже помыслить об этом было крайне неприятно. Жизнь, однако, так и норовит порой поставить нас в неловкое положение и просветить именно в области неприятного.
Снова сидим в гостиной и пытаемся решить наши проблемы. Влетает Андрюша.
– Папа, мы с ребятами пойдём на речку. Можно? – К папе обращается, а маму вроде как не замечает.
– С кем идёшь? – Знакомые имена.
– Иди. В воду не лезь – ещё холодно. К ужину чтобы был дома. Когда заходишь, нужно здороваться. С мамой тем более.
– Здравствуй мама. – Для начала беседы лучше эпизода не придумаешь.
– Занятная в чём-то ситуация. Брошенный муж и брошенная жена пытаются организовать свою будущую жизнь. Определим приоритеты. Это, разумеется, интересы детей. Какие у тебя предложения?
– Я понимаю, что если бы не дети, ты бы вообще со мной не разговаривал.
– Зря ты так. Надеюсь, я не кажусь тебе человеком невоспитанным. К тому же у нас в прошлом было много хорошего. Разве не так? – Надо заметить, что у Вики из-за всей этой истории начались неприятности в институте. Высоконравственные члены партии пытались поднять вопрос, а можно ли доверять воспитание молодёжи столь безнравственной особе? Вопрос замяли, учитывая статус моего тестя. Но всё же шум был, и она это знает. С другой стороны, началась «подача заявлений» на замещение при мне вакантной должности. И это она тоже знает. Такие вот исходные позиции. А она симпатичная. Тут я майора понимаю. Тоже долго в одиночестве не пребудет. Вот только дети! Ладно, ближе к делу. С удовольствием переспал бы с ней, хотя прошлого в полном объёме уже не вернуть. К сожалению.
– Я понимаю, что у тебя нет желания вернуться к прежним отношениям. – Ждёт ответа. Как-то надо помягче. На какие-то компромиссы ради детей всё равно идти придётся.
– Вика, ну ты о чём? Кому нужна жена, которая в любой момент может сбежать к другому. Мнение окружающих не решающее, но всё же, в каком свете ты меня выставила? Мне же все выражают сочувствие! Аж тошно.
– Ты прав. Я виновата. Сама от себя такого не ожидала. Мне бабы говорят: «От какого мужа ушла, дура!»
– Не надо мазохизма. У тебя же это не система! Сколько лет прожили в любви и согласии! Я не ошибаюсь? Отнесись к этому, как к несчастному случаю. Бывает, к сожалению. Сейчас наша главная проблема – дети. Вариант первый. Ты живешь, где захочешь, но нас навещаешь и о детях заботишься. Подходит?
– Подходит, но я живу теперь далеко и не буду успевать.
– Господи, ну снимем квартиру где-то рядом. Это же не проблема. Ты хочешь жить с нами? Но возникнет масса проблем. У тебя появятся знакомые. Сюда же их не приведёшь! У меня аналогичное положение. Кстати, мы до сих пор не разведены. Наверное, нужно исправить это положение?
– Тебя это тяготит? У тебя уже кто-то есть?
– Никого нет, но мне всего тридцать три года! Ты тоже ещё молодая и красивая женщина. В этом смысле всё у нас образуется. – Вдруг я услышал.
– Господи, что я наделала? Прости меня, если можешь. Я просто потеряла голову. Прости.
– Дорогая, я давно тебя простил, хотя ты нанесла мне тяжелый удар. Видишь, я спокойно с тобой разговариваю. Я понимаю, что в жизни всё бывает. Я уже успокоился. Если бы с моей стороны выдавать адекватные страсти, то был бы вместо спокойного разговора крик и мордобитие.
– Может быть это и лучше. Ты бы меня побил. Я бы поплакала, а потом мы бы помирились. А так – всё спокойно, но от тебя веет холодом и презрением.
– Насчёт презрения – это ты зря. А холодом – а что ты ожидала в ответ. Или я тебе кажусь уж таким ничтожеством? Но давай по делу. Снимем тебе квартиру рядом. Будешь с детьми и совершенно свободна.
– Давай снимем квартиру тебе.
– Ты хочешь после всего, чтобы я ещё и пострадал в бытовом плане? Давай дом продадим и деньги разделим пополам. Тогда никто никому ничего не будет должен. Вот только дети пострадают. Здесь они живут в комфортных условиях. Им то за что такое наказание? – Долго молчим. – Давай посоветуемся с отцом.
Я пошёл к Зиновию, а Вика начала собирать Леночку на прогулку.
____
Зюня лежал на спине и тяжело дышал. Измерил ему давление: 220/120. Сильный перебор.
– Какого чёрта молчишь? Ты что, тёмный? Не понимаешь, чем дело может кончиться?
– Вы там выясняли отношения, так что даже здесь всё было слышно. – Поставил кипятить шприц
– И что ты думаешь об этом?
– Думаю, что деваться некуда. Надо мириться.
– Смеёшься? Во-первых, у меня никакого желания. Что-то во мне надломилось. Во вторых, она же может опять что-то такое выкинуть.
– Может, но вряд ли.
– А ведь неприятно!
– Кто спорит!
Зазвонил телефон. Явно междугородка. Я взял параллельную трубку. Действительно, Москва, Константин Александрович.
– Папа, мы с Николаем решили обратиться к тебе за советом. Николай предлагает продать дом, купить две квартиры и мирно разойтись.
– На его месте я бы ещё и всыпал тебе как следует. Поступайте, как знаете. Дай Николаю трубку. Николай, бабы – стервы ещё те, так ведь и мы не лучше! Прости за дочку. Если она обещает впредь не блудить, попробуйте снова наладить совместную жизнь. У вас ведь всё было так хорошо! Дети ведь, Коля! Им и мать нужна, и отец. Ты отличный отец, а моя – дурёха. От матери это у неё, что ли? Ну, попытайтесь! Держи меня в курсе.
Что ж, мы, в конечном счёте, попробовали и прожили вместе ещё восемь лет. Пока дети не подросли. Расстались мирно за полнейшей ненадобностью друг другу. Но это я забегаю вперёд.
_____
Редчайший случай! Зюнька позвонил ночью. Вика растолкала меня, потому что мне звонок только снился. Чёртово давление. Опять 220/120! Это уже опасно. Состояние ужасное. Задыхается. Почему-то у него от давления ещё и сердце болит. Сделал укол. Ждём результатов. Завтра у меня почти свободный день – могу себе позволить и посидеть среди ночи. Впрочем, куда деваться!
– Ты не знаешь, как связано давление с параличём нижних конечностей?
– Плевать, если не знаю я. Хуже, что, по-моему, профессор тоже не знает. – Молча курю, а он лежит, прикрыв глаза.
– Бросил бы ты курить.
– Это ты говоришь? Что мои пяток сигарет в день против твоей пачки «Примы»?
– Мне долго жить не обязательно, а у тебя жена и дети.
– Не в той последовательности перечисляешь. Жена найдёт себе другого и очень быстро. А ты что, собираешься уходить? Меня бросаешь?
– Я не собираюсь. Меня собираются. – Молчим довольно долго.
– Следует признать, что операция по переходу в мир иной довольно неприятна. Это я в порядке передачи опыта.
– Спасибо, но не удивил. Это общеизвестно.
– Хотел с тобой поговорить относительно твоей жены и ваших отношений. Можно?
– Валяй, если хочется. Мне всё это копание, откровенно говоря, малость надоело. Как-то утряслось, ну и ладно.
– Мне кажется, что ты неправильно себе представляешь исходные позиции.
– Да ну?
– Всем ты хорош и вполне успешен, но в той иррациональной сфере, к которой относятся чувства, любовь – другие критерии и оценки. Не всегда можно объяснить, за что любят и почему любить перестают. Хоть это и неприятно, но надо признать, что твоя жена просто тебя разлюбила. Продолжая, впрочем, ценить все твои положительные качества. Как это у Александра Сергеевича: «Герой, я не люблю тебя!» – Он слегка повернулся и даже приподнялся на локте. «Ага,- подумал я, – давление спадает». Но мысль эта не задержалась, поскольку доминировало главная, которую Зюнька явно хотел мне внушить.
– Это она тебе сказала?
– Оставь. Даже если бы не сказала, разве и так не ясно? – Значит, говорила. Может быть, как раз для того, чтобы он мне это передал. Неприятно.
– Я думал над этим. Думал, что это время работает, стирая как обычно остроту впечатлений. Но вполне возможно, что ты прав. А что меняется?
– Если ты это принимаешь, то должен её благодарить, что она с тобой. И это, конечно, ради детей.
– Я её должен благодарить! Понятно. Как бы сформулировать – за что именно?
– Когда она принимала решение, то дети шли со знаком плюс, а необходимость жить при этом с тобой – нелюбимым человеком, со знаком минус. – Чувства, которые я испытывал от его слов, были режуще неприятными.
– Что же это такое со мной произошло, что моё «я» поменяло для неё полярность? Тут ведь что-то такое мерзкое нужно совершить, что бы тебя начали воспринимать наоборот.
– Нет, не так. Всё твоё при тебе и никаких подлостей ты не совершал. И вовсе ты не стал в её глазах плохим человеком. С плохим – она бы жить не стала. Как ты не поймёшь! Исчезла некая аура, чувство, любовь прошла, а осталась привычка, общность семейных интересов. Я не знаю почему. Может быть, тут какие-то сексуальные корни, может быть монотонность быта. Ну, не знаю. Да так ли уж это важно? Всё равно не исправишь. Опыт жизни показывает, что утраченные чувства, как правило, невосстановимы. – Он замолчал и полез за сигаретами. Закурив, продолжил. – Ты воспринимаешь происшедшее в категориях нравственной распущенности и подрыва на этой основе твоего семейного благополучия. Это, понятно, удобно. Помогает возложить всю ответственность на неё, а себя чувствовать невинно оскорбленным. И народ тебе сочувствует. Всё на твоей стороне. И так в жизни бывает, но не в этом случае. Она через себя переступила из чувства ответственности перед детьми. Приняла твою версию и пошла в виноватые. А в чём её вина? Встретила другого и полюбила? Но на этот раз просто ошиблась в выборе. Она привыкла к твоей порядочности и неправомерно перенесла это на своего майора. А могло же всё быть иначе. – Я тоже закурил и задумался. Может быть, он в чём-то и прав, только не пойму, что это меняет. Как бы выравнивает наши позиции что ли? И всё же…
– Если уж переступать через себя, то почему после, а не до?
– У человека есть право на счастье. В том числе и в семейной жизни. Просто наша расхожая мораль имеет другую шкалу приоритетов.
– Ты считаешь приоритет интересов детей вторичным?
– А, по твоему, молодая женщина должна отказаться от любви, от счастья создать семью с любимым человеком, чтобы не нарушить статус кво? Представь себе, что майор не прохвост, а тоже порядочный человек. Живёт с Викой недалеко от вас. Лена с ними, Андрюша с тобой. Со временем ты тоже женишься. Ведь и у тебя чувств к ней мало. Иначе ты так спокойно бы к этому не отнёсся. – Долго молчали.
– Не со всем могу согласиться. А зачем ты мне, собственно, всё это преподносишь? От меня что-то нужно? Я что-то делаю не так? А теперь насчет ауры и притупления чувств. Разве в этом что-то необычное? Где это видано, что бы после стольких лет совместной жизни рядовых людей в совершенно неромантических бытовых условиях сохранялась изначальная острота чувств? Полагаю, что мужей, влюбленных после десяти лет в своих жён, довольно таки мало. Равно как и наоборот. И тогда получается, что всяческий адюльтер, измены вполне санкционируемы, естественны. И обижаться тут не надо.
– Не совсем так. Естественны – это в какой-то степени так, но не санкционированы. И не забывай, что мы рассматриваем всё же твой конкретный случай. И ему подобные. У других возможно и по другому. И об оправдании речь не идёт. Человеческая жизнь требует самодисциплины. Нормы морали – это не просто слова. – За дверью что-то скрипнуло, и я понял, что нас прослушивают. Что ж….
– Но если даже и принять твою позицию, то что по сути меняется? Верность долгу у нас восторжествовала, но ведь на обломках семьи! Невосстановимых обломках. Вероятно, приговор получил лишь отсрочку. Завтра она встретит «хорошего майора», и всё снова обрушится. Малоприятные перспективы. Ладно. Как ты?
– Вроде нормально.
– Давай измерим. – Пока я возился с тонометром, он сказал.
– То, что произошло – это плохо. Вроде пожара или тяжёлой болезни, но это естественная ситуация. Тому даже статистика есть. Но не следует рассматривать её как преступницу.
– Ну, да! Возлюби врага своего! А дадут тебе по правой – подставь левую.
Когда я поднялся к себе, Вика лежала в постели и не спала. Эволюция в расположении наших кроватей была знаменательной. Когда-то мы вообще спали в одной. Потом в разных, но стоящих рядом. Теперь между постелями были две тумбочки и более метра расстояния. Это было уже «совсем не то».
– Что с ним?
– Было плохо. Давление. Сделал укол и всё прошло.
– Он так громко говорил!
– Укол быстро подействовал.
– Слышала весь ваш разговор. – Я пожал плечами и полез к себе в кровать.
– Зюнькины академические изыски.
– В чём-то он несомненно прав.
– И что это меняет?
– Я виновата.
– Может быть, и я в чём-то тоже, но твой майор, по-моему, профессиональный соблазнитель. Интересно было встретить такой типаж, но уж очень дорого он мне обошёлся. О таких раньше я только в книжках читал.
– Я всё хочу тебя спросить.
– Спрашивай.
– У тебя ко мне чувство неприязни, отчуждённости?
– Вот-вот. Что-то в этом роде.
– Ты не можешь мне простить измену? – Чёрт возьми! Чего она добивается?
– Понимаешь, если бы это не ты, то, наверное, простить было бы куда легче. Спим же мы с женщинами, которые до нас в десятках постелей вывалялись. И ничего! Как-то всё естественно. А тут ведь другая история. Тут предательство.
– Я понимаю. – И немного погодя.- И что же будет?
– Я не пророк. Конечно, положение не очень устойчиво. Следующему «майору» я уже не очень удивлюсь.
– Если так, то зачем мы сошлись?
– Это была твоя идея. Дети.
– Но шансы у нас есть?
– На что? Если на восстановление прошлого, так нет. Если на установление мирных и даже дружеских отношений, то, пожалуй. Только надо прекратить, по возможности, это бесконечное самокопание. По крайней мере, вслух. Может и доживём до того, что будем жить вместе, не насилуя себя. – Она даже приподнялась в постели.
– Так ты живёшь со мной, насилуя себя?
– В какой-то мере. А ты нет? Если Зюня прав, то ты живёшь с нелюбимым человеком. Разве это не насилие над собой? Не исключено ведь, что если завтра майор свиснет из своего дальневосточного далека, то побежишь к нему, не оглядываясь.
– Никогда. Он в душу мне наплевал. И вообще то, что произошло – это несчастный случай.
– Вот видишь, мы оба оплёванные. Довольно неприятное состояние. Ты не находишь? Впрочем, подозреваю, что с его точки зрения душа тут совершенно не при чём.. Он тебя оттрахал и перешёл к следующей. И никаких особых эмоций. Он так устроен. А ты попалась на крючок. Вероятно, была к этому внутренне подготовлена.
– Я виновата, но и ты не добрый человек.
– Странно. Раньше вроде бы был добрым. – Почему-то я вдруг вспомнил немца на парашюте, которого хотел расстрелять в воздухе. Так, мелькнуло. Начал сворачивать свою постель. – Знаешь, я сегодня лягу в кабинете.